Женщины на русском престоле и вокруг него

ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА

Вторая дочь Петра Великого и Екатерины Елизавета родилась 18 декабря 1709 г., когда брачный союз ее родителей еще не был официально оформлен. Цесаревна родилась в то уникальное время, когда традиционная русская культура еще имела свое влияние при все более европеизирующемся дворе, но уже почти во всех сферах жизни давали о себе знать перемены, связанные с именем царя-реформатора. Эта особенность петровской эпохи во всей полноте отразилась в воспитании и образовании Елизаветы. С одной стороны, многое в нем было традиционным, благодаря чему Елизавета прекрасно знала и чтила русские обычаи, с другой же — Петр сделал все для того, чтобы его дочь училась и воспитывалась так, как и любая другая европейская принцесса: цесаревну учили немецкому и французскому языкам, танцам, музыке и этикету.

Уже в ранней юности Елизавета слышала самые восторженные отзывы о своем внешнем облике, и потому естественно, что к четырнадцати годам она полностью вжилась в роль первой красавицы, а вдохновенное исполнение этой роли стало ее любимым занятием. Не только русские придворные, но и иностранцы восхищались ее красотой, грацией и обаянием. Так, будущий фельдмаршал, тогда еще инженер-генерал Б.-К. Миних, вспоминая о своих впечатлениях от встречи с двенадцатилетней Елизаветой, писал: «В самой нежной юности… она была уже, несмотря на излишнюю дородность, прекрасно сложена, очень хороша собой и полна здоровья и живости. Она ходила так проворно, что все, особенно дамы, с трудом могли поспевать за нею». А вот как описывала Елизавету в 1733 г. жена английского посланника в Петербурге леди Рондо: «Принцесса Елизавета. очень красива. Кожа у нее очень белая, светло-каштановые волосы, большие живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она склонна к полноте, но очень мила и танцует лучше всех, кого мне доводилось видеть». Многие общавшиеся с Елизаветой люди говорили о том, что она «чрезвычайно веселого нрава», «в обращении ее много ума и приятности», «обходится со всеми вежливо, но ненавидит придворные церемонии», она «грациозна и очень кокетлива, но фальшива, честолюбива и имеет слишком нежное сердце». Нужно добавить — влюбчивое и страстное, но вместе с тем — жаждущее искренности и постоянства. И действительно, в личной жизни Елизаветы переплелись присущая ее веку вольность нравов и настоящая любовь, которая бывает лишь одна на всю жизнь.

В окружении Елизаветы ходили самые разные слухи по поводу ее любовников, в числе которых назывались и совершенно случайные молодые люди простого происхождения, приглянувшиеся цесаревне где-то в городе, и ее доктор француз И.-Г. Лесток, и даже ее племянник император Петр II. Причем все эти амурные истории так удачно вписываются в подлинный образ жизни юной Елизаветы, состоявший из балов, загородных путешествий и ночных прогулок по Петербургу, что отделить правду от вымысла становится практически невозможно. Впрочем, слухи на то и слухи, что никаких серьезных подтверждений под собой они не имеют. А вот история настоящей любви Елизаветы, к счастью, известна куда более достоверно и подробно.

Летом 1731 г. из Венгрии в Петербург возвратился полковник Ф. С. Вишневский, который ездил туда за вином к столу Анны Иоанновны, причем не каким-то, а самым модным вином среди столичного дворянства XVIII столетия — Токайским. Однако привез он не только вино: вместе с обозом в столицу империи прибыл двадцатидвухлетний казак Алексей Розум. Согласно легенде, одним из январских дней, по дорогое из Киева в Чернигов, у села Чемеры полковник Вишневский решил остановиться и передохнуть. Зайдя погреться в притвор маленькой церкви, он услышал прекрасное мужское пение. Заинтересовавшись певцом и выяснив, что этот статный, красивый и удивительно скромный молодой человек прислуживает в доме у местного дьячка, полковник быстро переговорил с ним, а через несколько часов Алексей уже ехал в Петербург. Там Розума представили обер-гофмаршалу К.-Р. Левенвольде, и тот поместил его в придворный хор императрицы Анны, а оттуда его забрала к себе без памяти влюбившаяся в него Елизавета. Сначала, чтобы чаще видеться с возлюбленным, она перевела Алексея из певчих в придворные бандуристы, а затем он стал гофинтендантом и получил под свое управление двор и все имения цесаревны.

А когда настало утро 25 ноября 1741 г. и Елизавета Петровна при поддержке обожавшей ее гвардии села на трон своего отца, Алексей встал рядом, на долгие годы став надежной опорой императрицы в государственных делах. Естественно, что па него буквально обрушился поток царских милостей: в день коронации государыни Разумовский был пожалован чином обер-егермейстера и орденом Святого Андрея Первозванного, а позднее он стал командиром Лейб-компании — подразделения, охранявшего императрицу и ее покои, графом, владельцем тысяч десятин земли и крепостных, генерал-фельдмаршалом…

Но как бы это ни было удивительно что в наш век безудержного карьеризма, что в тот век не менее безудержного фаворитизма, став влиятельным придворным, Алексей Григорьевич остался скромным и добрым человеком. Он никогда не злоупотреблял своими отношениями с Елизаветой в личных корыстных целях: ни одно пожалование не было выпрошено им, все они были искренними «подарками» императрицы. Он с огромной радостью принимал приезжавших в Петербург земляков, ни на минуту не забывая о своих родных на Украине и всемерно помогая им. Он не стремился к власти и был чужд придворных интриг и политических игр, чем снискал себе уважение многих вельмож, в том числе — самых знатных. При этом Разумовский вовсе не был наивен: он знал цену людям, знал цену успеха и не обольщался, слыша в свой адрес хвалебные речи придворных льстецов. Не раз с присущим ему мягким юмором он вспоминал ту почти что сказочную историю, которая привела его в Петербург, в императорский дворец, и прекрасно понимал, что всем своим счастьем он обязан только Богу. Да и сама Елизавета Петровна, попав под влияние Разумовского, все больше перенимала тот образ жизни и тот тип отношений, который был свойствен ее любимому. Это была действительно счастливая и прекрасная во всех отношениях пара.

Но все в этом мире когда-нибудь заканчивается. Закончилась и эта история любви: прожив вместе почти двадцать лет, супруги расстались; расстались по инициативе Елизаветы, у которой появился новый фаворит — И. И. Шувалов. Без каких-либо ссор и показных обид Разумовский переехал в Аничков дворец и зажил столь любимой ему жизнью добродушного и ленивого барина. Однако нежные чувства к Елизавете он питал до конца своих дней, и о силе этих чувств лучше любых эпитетов говорит история, произошедшая много лет спустя, уже во времена царствования Екатерины II.

Однажды к пожилому отставному вельможе явился генерал-прокурор Сената А. А. Вяземский и именем государыни потребовал у Разумовского подтвердить или опровергнуть факт заключения брака с Елизаветой. Дело в том, что тогдашний фаворит Екатерины Григорий Григорьевич Орлов стремился под венец с государыней, но при всем своем фаворе не мог добиться желаемого, что, впрочем, вполне понятно, ведь отношения отношениями, но венчание — это официальный брак и официальный статус мужа императрицы для Орлова, дававший ему определенные шансы в будущем самому взойти на трон. Да и общество не было тогда столь либеральным, чтобы благожелательно отнестись к браку императрицы с ее подданным: в этом смысле брак Елизаветы Петровны с Разумовским был исключением, да и то — негласным. Потому этот прецедент и был так важен для честолюбивых планов Орлова. Но, выслушав посланника императрицы, Алексей Григорьевич подошел к ларцу, достал оттуда венчальную грамоту, дал прочитать ее гостю и… бросил документ в горящий камин. Конечно, в этом поступке была и мудрость многоопытного царедворца, ведь Разумовский сразу понял: если самодержавная государыня, которая вправе делать все, что ей заблагорассудится, не идет под венец с Орловым, а «ищет прецедент» — значит, она ищет предлог уклониться от этого брака, и, уничтожив документ, он окажет Екатерине услугу. Но думается, что были тут и другие, куда более личные мотивы. Показав грамоту посланнику Екатерины, Алексей Григорьевич тем самым подтвердил, что их отношения с Елизаветой были действительно искренними, глубокими и никак не «прелюбодейными», что он вовсе не присваивал себе сомнительный титул «самозваного мужа императрицы», как об этом кое-кто поговаривал, а Елизавета пользовалась славой набожной женщины отнюдь не зря. Уничтожив же документ, он показал, что абсолютно не желает, чтобы их чувства и их брак стали в будущем предметом амурно-политических игр у трона и досужих придворных сплетен. Отныне все их тайны были обречены на то, чтобы так и остаться тайнами и вместе с ними уйти в вечность.

Но вернемся в 1741 г. и обратимся к подробностям того, как Елизавета Петровна взошла на российский престол. Как мы уже отмечали, Брауншвейгская фамилия, оказавшаяся у трона после ареста Бирона, крайне слабо вникала в государственные дела и столь же слабо держала власть в своих руках. Правительница Анна Леопольдовна и ее сторонники располагали некоторыми сведениями о готовящемся против них заговоре, но недооценили его опасность и не предприняли никаких решительных мер. А заговор этот был абсолютно серьезен и примечателен гем, что его основной движущей силой было не столько собственное желание Елизаветы стать императрицей (она была честолюбива, но не склонна к риску и вполне довольна свободной жизнью цесаревны), сколько деятельность иностранных дипломатов при русском дворе: французского посланника маркиза И. Ж. де ла Шетарди и шведского — барона Э. Нолькена. И французский, и шведский дворы хотели видеть на троне Елизавету, поскольку рассчитывали, что с ее воцарением они повернул внешнюю политику России в выгодное им русло, и потому труды послов по подготовке переворота весьма щедро финансировались как из Парижа, так и из Стокгольма.

Сигналы о готовящемся перевороте становились все слышнее, и 23 ноября 1741 г. Анна Леопольдовна в присутствии двора обвинила цесаревну Елизавету в сговоре с иностранными дипломатами. Елизавета упала на колени и все отрицала, говоря, что во всем виноват ее врач, француз Иоганн-Герман Лесток, ведущий какую-то неведомую ей игру. Елизавете Анна Леопольдовна поверила, в серьезность заговора — нет и, «по-семейному» поговорив с цесаревной, отпустила ее с миром. Елизавета же ясно поняла, что тучи над ней сгущаются, и в следующий раз номер со слезными уверениями в любви и верности может не пройти. Накалил ситуацию Лесток, небезосновательно опасавшийся за свое положение, а возможно, и жизнь. Он сам впоследствии рассказывал, как поздним вечером того же 23 ноября пришел к Елизавете и положил перед ней две игральные карты: на одной была изображена цесаревна на троне в короне и мантии, на другой — она же, но в монашеской рясе, стоящая перед виселицей. Выбор был очевиден, и Елизавета решилась.

Как выяснилось, к цесаревне Лесток пришел не один, а с несколькими гвардейцами, которые высказались в поддержку «матушки Елизаветы», упомянув и о том, что им, во-первых, совершенно не хочется по холодам отправляться под Выборг воевать со шведами, куда их посылает Анна Леопольдовна, а во-вторых, что им довольно давно не платили жалованье. Елизавета намек поняла, и на следующее утро распорядилась отнести свои бриллианты в качестве залога нескольким столичным ювелирам и получить у них нужную сумму. А в И часов вечера к Елизавете пришла группа из двенадцати гвардейцев, которые изъявили готовность к активным действиям. Цесаревна велела послать за теми своими сторонниками, кому всецело доверяла. Это были Лесток, Алексей Разумовский, трое братьев Шуваловых — Петр, Александр и Иван, Михаил Воронцов, дяди Елизаветы Карл и Фридрих Скавронские, принц Эссен-Гомбургский с женой и некоторые другие. И хотя все собравшиеся заверили Елизавету в своей преданности и поддержке, сама цесаревна все еще колебалась. Тогда Лесток надел ей на шею орден Святой Екатерины, дал в руки серебряное распятие и вывел из дворца к ожидавшим у ворот саням. Усадив цесаревну в сани, он сел с ней рядом, а Воронцов и Иван Шувалов встали на запятки. Другие заговорщики сели во вторые сани, и небольшой кортеж поехал по заметенным снегом ночным петербургским улицам.

Остановился он возле кордегардии Преображенского полка — своеобразного «города в городе», где жили гвардейцы, не имевшие или не снимавшие другого жилья в столице. Приехавшие разбудили всех, и Елизавета обратилась к собравшимся с распятием в руках. Напомнив гвардейцам, «чья она дочь», цесаревна взяла с них клятву в верности и приказала никого не убивать. Гвардейцы поклялись, и весьма внушительный отряд двинулся по Невскому проспекту к Зимнему дворцу. У Адмиралтейства заговорщики остановились. Часть из них пошла арестовывать ключевых сторонников Брауншвейгской фамилии — Б.-К. Миниха, А. И. Остермана, К.-Р. Левенвольде и М. Г. Головкина, остальные должны были сделать главное — арестовать правительницу-регентшу, ее мужа и младенца-императора. Отряд из восьми наиболее преданных Елизавете гвардейцев, изобразив ночной патруль, подошел к четырем часовым, стоявшим у входа в — Зимний, и, внезапно напав, обезоружил их. Так и не встретив серьезного сопротивления, заговорщики вошли в спальню Анны Леопольдовны, вместе с ними туда вошла и цесаревна. Подойдя к кровати правительницы, Елизавета стянула с нее одеяло и произнесла: «Сестрица, пора вставать!» Так, без крови и даже без особого шума, Анна Леопольдовна, Антон-Ульрих и двое их детей — годовалый Иван VI и его трехмесячная сестра Екатерина, были арестованы. Убедившись в успешном завершении дела, Елизавета попросила дать ей младенца-императора, бережно завернула царственного ребенка в теплое одеяло и поехала к себе во дворец, приговаривая: «Бедный, невинный крошка! Во всем виноваты только твои родители». И с этим можно было бы согласиться. Вот только волею самой Елизаветы и двух последующих государей этого «бедного невинного крошку», как и всю его семью, ждала судьба куда более трагичная, чем у многих отъявленных преступников, о чем читатель уже знает.

Ио все же нельзя сказать, что Елизавета Петровна была человеком циничным и лицемерным, который лишь хочет казаться милосердным, но не является таковым: взятая ею с гвардейцев клятва в том, что во время ареста никто не будет убит, была, как представляется, искренним проявлением ее гуманности. Впоследствии даже появилась версия, что, долго не решаясь и наконец решившись на переворот, Елизавета дала обет не проливать крови ни в ходе самого переворота, ни уже будучи императрицей, который и исполнила, не подписав за двадцать лет своего царствования ни одного смертного приговора. Вместе с гем, как и в характере любого другого человека, в характере Елизаветы сосуществовали контрастные черты и рождались самые противоположные эмоции, иллюстрацией чему может служить следующая история.

В молодые годы Елизавета, наслаждавшаяся славой красавицы, любила заказывать свои портреты и даже установила на них определенный канон: ее лицо запрещалось изображать в профиль. Когда же императрица располнела и о прежнем изяществе уже не было речи, на ее живописные изображения была введена цензура, а функцию цензора выполняла Санкт-Петербургская академия художеств, без разрешения которой портрет было невозможно ни выставить на обозрение, ни продать. И все же один из дошедших до нас портретов Елизаветы уникален: это любительская гравюра работы Конона Тимофеева. Служивший на таможне талантливый гравер-самоучка не был склонен приукрашивать действительность, и потому его портреты получались на удивление живыми. Гак случилось и с портретом Елизаветы, которую Тимофеев, судя по всему, видел на таможне (государыня любила лично посмотреть на товары, привозимые из-за границы). На гравюре Тимофеева Елизавета Петровна изображена без прикрас: это полная женщина с толстым приплюснутым носом, отвисшим подбородком и тяжелыми веками. И так уж случилось, что гравюра эта попалась на глаза профессору академии Я. Штелину, отвечавшему за цензуру живописных изображений императрицы. Штелин скупил все гравюры Тимофеева и представил их императрице, сопроводив эдаким «доносом-рецензией», в которой весьма хитро сумел одновременно и восхититься талантливой работой, и выразить свое негодование. «Омерзительно великолепная гравюра» — так было охарактеризовано произведение. Увидев и прочитав все это, Елизавета пришла в ярость, Конона Тимофеева арестовали, пытали, а поскольку он так и не признал себя виновным в «хуле на государыню», его засекли кнутом до смерти. Не по приговору: просто «палач перестарался»..

Елизавета Петровна в полной мере обладала всем тем, что было необходимо для успешного правления. По словам Б.-К. Миниха, она «была одарена от природы самыми высокими качествами, как внешними, так и душевными… У нее был живой, проницательный, веселый и вкрадчивый ум и большие способности». В апреле 1743 г. английский дипломат К. Вейч отмечал, что «ни одна принцесса в Европе не входила на троны, обещая быть более великим человеком, и провидение ее достаточно одарило всеми качествами и всеми талантами, нужными для того, чтобы быть любимой и уважаемой своими подданными и другими нациями». Некоторые современники утверждали даже, что «она была образцовая монархиня, в которой соединены были все свойства великой государыни и правительницы, хвалы достойной». Однако имеется немало свидетельств и того, что прекрасные качества Елизаветы Петровны не находили себе нужного применения. Тот же Миних заявлял, что «императрица не управляла ничем, и формою государственного управления при ней был произвол ее фаворитов». Ну, а Вейч в значительной степени перечеркивал свой отзыв о Елизавете заключительной фразой: «но ее любовь к удовольствиям портит все». Другой иностранный дипломат утверждал, что «умственная леность… препятствует ей исполнять многие из обязанностей, неразлучных с ее высоким саном. Из великого искусства управлять народом она усвоила себе только два качества: умение держать себя с достоинством и скрытность».

Многие современники сходились во мнении о душевных качествах Елизаветы Петровны. По словам АЛ. Болотова, «она была государыня кроткая, милостивая и человеколюбивая и всех подданных своих как мать любила». И. Позье писал, что «Елисавета Петровна была от природы добра и необыкновенно приветлива в обращении со всеми, кто имел счастье приблизиться к ней». Иоганна-Елизавета Ангальт-Цербстская — мать будущей императрицы Екатерины II, утверждала, что «у императрицы Елисаветы сердце доброе, великодушное, человеколюбивое. Доброта и скромное веселонравие составляют сущность ее нрава». Вместе с тем более проницательные люди понимали особенности характера Елизаветы несколько глубже. Так, еще в 1735 г. леди Рондо писала: «Приветливость и кротость ее манер невольно внушают любовь и уважение. На людях она непринужденно весела и несколько легкомысленна, поэтому кажется, что она вся такова. В частной беседе я слышала от нее столь разумные и основательные суждения, что убеждена: иное ее поведение — притворство». Емкую характеристику личности Елизаветы дал французский дипломат Ж.-Л. Фавье: «Сквозь всю ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивают гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего — подозрительность… Императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных». Натура императрицы действительно была сложна и противоречива, и та же леди Рондо полагала, что «никто не может читать в ее сердце». Многие современники, в особенности иностранные дипломаты, писали о лени, беспечности и легкомыслии Елизаветы Петровны, которая среди развлечений не находила времени даже для подписания бумаг. М. М. Щербатов впоследствии также отмечал, что «не токмо внутренние дела государственные… но даже и внешние государственные дела, яко трактаты», месяцами оставались без движения «за леностью» императрицы. О «врожденной лени» Елизаветы писала и Екатерина II. Она же сообщила в своих записках весьма интересный факт к вопросу о медлительности императрицы в решении дел: у Елизаветы «была привычка, когда она должна была подписать что-нибудь особенно важное, класть такую бумагу, прежде чем подписать, под изображение плащаницы, которую она особенно почитала; оставивши ее там некоторое время, она подписывала или не подписывала ее, смотря по тому, что ей скажет сердце».

Основным качеством Елизаветы Петровны как человека и как политика была осторожность. Пожалуй, за всю свою жизнь дочь Петра I не сделала ни одного поспешного и опрометчивого шага. Императрица принимала решения только после тщательного обдумывания разноречивых мнений своих советников. С. М. Соловьев полагал, что именно это обстоятельство навлекло на Елизавету Петровну не всегда справедливые упреки в лени и беспечности. Он отмечал, что «выслушивая одно мнение, она принимала его и по живости характера не могла удержаться от выражения своего одобрения; не торопясь решать дело по первому впечатлению, она выслушивала другое мнение и останавливалась на новой стороне дела; приведенная в затруднение, сравнивая и соображая, она, естественно, медлила и тем приводила в раздражение людей, желавших, чтоб их мысль была приведена как можно скорее в исполнение. Они кричали, что императрица не занимается государственными делами, отдает все свое время удовольствиям». Елизавета Петровна действительно не отличалась аскетизмом, однако причина ее медлительности в решении дел заключалась не только в этом. О себе императрица говорила: «Я долго думаю, но если раз на что-нибудь решилась, то не оставлю дела, не доведши его до конца». Елизавета умела объективно и трезво оценивать окружающих и выбирала себе по-настоящему умных и компетентных советников. Неизбежное соперничество между ними в стремлении подчинить императрицу своему влиянию нисколько ее не смущало. По словам Соловьева, «главным достоинством Елисаветы… было беспристрастное и спокойное отношение к людям, она знала все их столкновения, вражды, интриги и не обращала на них никакого внимания, лишь бы это не вредило интересам службы; она одинаково охраняла людей, полезных для службы, твердо держала равновесие между ними, не давала им губить друг друга».

Уже в Манифесте о вступлении на престол от 28 ноября 1741 г. Елизавета Петровна заявила о намерении придерживаться курса, намеченного Петром I, и только ближайшие сторонники императрицы знали, что никакого более или менее конкретного плана государственных мероприятий у нее нет. Зато государственных проблем была масса, и первая из них — сами масштабы российской империи: она включала в себя земли от Балтийского моря до Тихого океана, что создавало серьезные сложности в управлении этой колоссальной территорией, особенно — учитывая тогдашний уровень развития дорожной сети и транспорта. При этом численность населения страны, с учетом ее размеров, была сравнительно небольшой — около девятнадцати миллионов человек, а заселение различных регионов было неравномерным. Крайне неоднородным был и состав населения: основная масса проживала в селе, лишь 5 % — в городах, а из крестьян порядка 60 % были крепостными. Все это не позволяло России активно продвигаться по пути индустриального развития, проложенного Петром I, и, несмотря на беспрестанные и горячие заверения Елизаветы о твердом следовании курсом «Великого отца нашего», Россия еще очень долго, вплоть до середины XIX в., оставалась преимущественно агарной страной, экономика которой основывалась на феодальной эксплуатации крестьянского труда. В наследство от предшественников елизаветинскому правительству достались также плачевное состояние бюджета, путаница в сфере законодательства и управления, массовое бегство крестьян в отдаленные районы империи (на Дон и в Сибирь) и очень серьезные соперники на внешнеполитической арене.

Для решения этих проблем, а также для укрепления своих позиций на престоле Елизавета Петровна «раздала имки подушной подати за семнадцать лет (около двух с половиной миллионов рублей), а позднее, по инициативе графа П. И. Шувалова, была осуществлена программа по ее снижению (правда, с одновременным ростом налогов на соль и вино). Купечество и владельцев предприятий не могла не радовать отмена внутренних таможенных пошлин (1753 г.), за что императрице был преподнесен в дар бриллиант весом пятьдесят шесть карат, а также введение заградительных таможенных тарифов на те виды иностранных товаров, которые конкурировали с отечественными (1757 г.). Аристократия и столичное дворянство были весьма довольны восстановлением петровской системы государственного управления: Сенату были возвращены полномочия в сфере внутренней политики, некоторые упраздненные ранее коллегии были восстановлены, и начала свою работу личная императорская канцелярия — Кабинет Ее Императорского Величества, что, помимо прочего, создало некоторое количество столь «ценимых» в этой среде государственных должностей. Но больше всего приобрело дворянство рядовое, провинциальное. Во-первых, дворянство получило серьезные, в ряде случаев монопольные привилегии в сфере промышленности и торговли высокодоходными категориями товаров. В результате число дворян-предпринимателей в елизаветинское правление серьезно возросло, что, в общем, неудивительно, ибо эпоха предписывала дворянину жить роскошно, а доходов от одного землевладения для этого часто было недостаточно. Во-вторых, еще более усилилась власть дворян над крепостными: помещик получал право продавать и закладывать своих крестьян, а в случае неповиновения ссылать их в Сибирь с зачетом в качестве рекрутов. При этом сами крестьяне уже не могли поступать на военную службу по собственной воле, что было единственной реальной возможностью для крепостного изменить свой социальный статус. И, наконец, при Елизавете существенно облегчились введенные Петром «служебные тяготы» дворян.

В годы ее правления распространилась практика записи дворянских детей в полки буквально с младенчества, в результате чего молодой человек, приезжая на место службы, уже имел офицерский чин и половину необходимого 25-летнего срока службы за плечами. Оставшаяся же часть срока нередко была также не сильно утомительна за счет долговременных, иногда и по году, отпусков. Ну, а выйдя в отставку в возрасте примерно тридцати лет, дворянин возвращался в свое имение, где вел вольную жизнь, обеспечиваемую бесплатным крестьянским трудом. Разумеется, дворянство было очень признательно «матушке Елизавете» за такую заботу. Как позднее писал о годах правления Елизаветы Петровны граф Н. И. Панин, «сей эпок заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных людей и всяким посторонним малым приключениям».

Окончательно «засахариться» дворянству не давали проблемы во внешней политике, с некоторыми нюансами которой Елизавета познакомилась еще до того, как взошла па трон. А с ее воцарением при российском дворе окончательно сложились две внешнеполитические группировки, во «французскую партию», возглавляемую маркизом де ла Шетарди, входил также упомянутый ранее И.-Г. Лесток, а позднее к ним присоединились мать великой княгини Екатерины Алексеевны принцесса Иоганна-Елизавета Гольштейн-Готторпская и обергофмаршал двора наследника престола Петра Федоровича О. Ф. Брюммер. «Английскую партию» возглавлял умелый и опытный политик, сенатор и вице-канцлер (с 1744 г. — канцлер) граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Как видно из названий группировок, одна из них пыталась влиять на императрицу с целью принятия ею решений, выгодных для французской короны, другая добивалась того же для короны английской (что, объективно, больше соответствовало интересам самой России). Но в чьих бы интересах ни действовали все эти персонажи, наверняка знакомые читателю по телефильмам С. С. Дружининой о гардемаринах, и как бы ни хотела избежать этого сама Елизавета, итогом очередного раунда европейских политических интриг стала новая крупномасштабная война. К сожалению, вековая практика ведения внешней политики была такова, что всевозможные дипломатические средства — от тайных интриг до официальных переговоров — воспринимались лишь как способы приобретения союзников и ослабления противников в будущей войне; война же решала исход противостояния, и, в зависимости от успешности ведения боевых действий, каждая из сторон могла рассчитывать на более или менее выгодные условия мирного договора.

Лак произошло и в 50-е гг. XVIII в., когда в Европе сформировалось два мощных военно-политических блока: в один вошли Франция, Австрия, Испания, Саксония и Швеция, в другой — Пруссия, Англия и Португалия. Примечательно, что начался этот конфликт даже не в Европе, а в Северной Америке, где за господство над колониями сошлись английские и французские войска. Однако вскоре обе эти страны, будучи влиятельнейшими европейскими державами, подключили к конфликту своих союзников в Старом Свете, и потому перенос театра военных действий в Европу стал неизбежен. Но ради чего в эту войну вмешалась Россия? Все дело в том, что на стороне Англии выступила Пруссия — крупнейшее германское государство во главе с выдающимся политиком и полководцем Фридрихом II, который, помимо прочего, посягал на петровские завоевания в Прибалтике. Для многих, в том числе и для Елизаветы, было очевидно, что союз Англии и Пруссии столь силен, что имеет все шансы выйти из начавшейся общеевропейской схватки победителем, и для того чтобы не допустить чрезмерного усиления Пруссии и в будущем не остаться. с этим сильным врагом один на один, Россия вступила в ничего не сулящую ей войну, получившую название «Семилетней».

«Инструкция» по ведению войны, составленная А. П. Бестужевым-Рюминым и подписанная императрицей, обрекала русскую армию на бездействие. Впрочем, причина была не в самой «Инструкции», а в объективной неготовности русских войск к столь масштабной военной кампании: ряд полков был недоукомплектован, не хватало современного вооружения и, главное, нужного числа опытных офицеров, ведь за предшествующие двадцать лет (со времен последней войны с Турцией) у России не было серьезного опыта боевых действии, сыграла свою роль и нерешительность главнокомандующего русской армией фельдмаршала графа С. Ф. Апраксина, имевшая как минимум две причины. Во-первых, Апраксин ожидал тактических изменений в результате боев между австрийскими и прусскими частями и, согласно союзному договору с Австрией, собственных активных действий не предпринимал. Во-вторых, изменения были возможны и в самой внешнеполитической позиции России, поскольку Елизавета серьезно заболела, вполне реальной стала перспектива восшествия на престол наследника Петра Федоровича, а тот, казалось, презрев элементарный здравый смысл и такт, открыто поддерживал своего кумира Фридриха II. Позднее, когда поправившаяся Елизавета отстранит Апраксина от командования армией и отдаст его под суд, всплывет обвинение в том, что фельдмаршал, дескать, принимал взятки от прусского двора. Впрочем, справедливость этого обвинения маловероятна хотя бы потому, что под командованием Апраксина русская армия все же дала бой прусской и одержала важную победу в сражении при Гросс-Егерсдорфе. Успехи были и в дальнейшем, при главнокомандующих В. В. Фермере (взятие Кенигсберга) и П. С. Салтыкове (битвы при Пальциге и Кунерсдорфе), и дело шло к общей победе России над Пруссией, но роковую роль сыграло окончательно пошатнувшееся здоровье Елизаветы: 25 декабря 1761 г. императрица скончалась, а занявший престол Петр III поспешил заключить мир с почти уже разгромленным Фридрихом. Сама же Елизавета Петровна, оставив после себя гардероб из пятнадцати тысяч платьев, недостроенный новый — зимний дворец и кучу неоплаченных счетов, с легкой руки гениального В. О. Ключевского вошла в российскую историю как «умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII в., которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти».