Живые. История спасшихся в Андах

1

Оставшись вдвоем, Канесса и Паррадо решили посвятить отдыху целые сутки. Трехдневное восхождение вымотало их. Оба понимали, что придется напрячь все силы, чтобы вновь подняться на вершину, а затем спуститься по противоположному склону, и надеялись на возвращение спасательного самолета, пролетевшего над ними накануне. Пока же их высокогорное уединение никто не нарушал. Они съели немного мяса, растопили снег, попили талой воды и задумались о предстоящих испытаниях. Канесса, преодолевая привычный пессимизм, тешил себя мыслями вроде «Qui ne risque rien, n’a rien»[95] и «Вода камень точит».

В субботу, 16 декабря, в девять часов утра Паррадо и Канесса снова отправились к вершине. Паррадо шел первым. В отсутствие Висинтина их рюкзаки стали еще тяжелее. Воздух на такой большой высоте был сильно разреженным. Сердца покорителей гор бились учащенно, и после каждого третьего шага им приходилось останавливаться и переводить дух, прижавшись к отвесной скале.

Подъем занял три часа. На вершине они отдохнули и начали внимательно разглядывать склон, чтобы наметить маршрут спуска. Снега там лежало гораздо меньше, долина, в которую они направлялись, достаточно хорошо просматривалась, и все пути казались одинаково подходящими, поэтому ребята наугад выбрали один из них и пошли вниз. Каждый шаг давался с огромным трудом. Склон оказался довольно крутым и во многих местах не скалистым, а сланцевым. Они шли в связке, используя нейлоновый ремень из багажного отсека «Фэйрчайлда» как страховочную веревку, но чаще всего приходилось просто скользить на спине и ягодицах — Паррадо впереди, Канесса за ним, — вызывая сход маленьких лавин из мелких серых камней. У обоих от усталости подкашивались ноги, и было ясно, что хватило бы одного неверного шага, чтобы упасть и кубарем покатиться с горы, а оступившись, любой из них мог вывихнуть ногу, что в их положении также не сулило ничего хорошего. Канесса завел продолжительную беседу с Богом. Когда-то он смотрел фильм «Скрипач на крыше» и теперь вспомнил, что герой этой картины по имени Тевье разговаривал со Всевышним, как с другом. Юноша взял пример с киноперсонажа.

— Господи, пусть нам будет тяжело, — твердил он, — но только сделай так, чтобы этот путь оказался нам по силам.

Они достигли места, где часть склона находилась в тени другого пика. Там еще лежал глубокий снег, поверхность его была твердой и гладкой, а сам склон — очень крутым. Паррадо решил скатиться по нему на самодельных санях. Он отвязал ремень, сел на одну из двух своих подушек, между ног расположил алюминиевый шест, чтобы использовать вместо тормоза, и, оттолкнувшись им от снежного наста, заскользил вниз. Нандо сразу набрал внушительную скорость. Он попытался воткнуть шест в снег, чтобы замедлить спуск, но это не дало никакого эффекта. Скольжение все ускорялось и быстро достигло, по оценкам Паррадо, скорости 60 миль в час[96]. Юноша попробовал тормозить пятками, но все попытки оказались тщетными, и он здорово испугался, что может опрокинуться и сломать ноги или шею.

Внезапно впереди, прямо по курсу, замаячил большой сугроб. «Если под снегом камни, — мелькнуло в голове Паррадо, — мне конец». Он врезался в снежную массу и остановился. Неловкий саночник не лишился чувств и даже не сильно ушибся. Камней под снегом, по счастью, не оказалось.

Спустя несколько секунд с ним поравнялся Канесса.

— Нандо, Нандо, ты цел?! — прокричал он.

Из сугроба появилась высокая шатающаяся фигура.

— Я в норме, — ответил Паррадо. — Идем.

Напарники продолжили спуск с большей осторожностью и к четырем часам дня добрались до широкого плоского уступа. Они понятия не имели, где находятся, но решили, что здесь им стоит отдохнуть и до наступления темноты высушить одежду. По их подсчетам две трети пути к долине уже были позади. Парни сняли гетры, чтобы просушить на вечернем солнце, а когда стемнело, залезли в спальник и уснули. Ночь выдалась не очень холодной, но сон их был тревожным.

Они проснулись, едва занялась заря, однако выбрались из спального мешка, только когда на него упали теплые солнечные лучи. Позавтракав сырым мясом и сделав по глотку бренди, ребята продолжили путь. Шел шестой день экспедиции. К полудню они добрались до подножия горы, оказавшись там, где и рассчитывали, — у начала долины, оканчивающейся вдалеке развилкой. Долина полого спускалась к западу (уклон не превышал десяти-двенадцати градусов) и была покрыта снегом, глубоким и рыхлым в это время суток, поэтому путники надели снегоступы. Когда они, пообедав, побрели вперед, тяжело ступая промокшими подушками по снежному месиву, солнце стояло прямо над ними. Обоим было жарко, но они предпочитали потеть под четырьмя свитерами, не тратя время и силы на раздевание.

На рюкзаке Канессы порвалась лямка, и ему пришлось остановиться, чтобы устранить повреждение. Он порадовался возможности сесть и передохнуть, так как уже начал терять остатки сил. Оглядываясь назад и видя Канессу сидящим в снегу, неутомимый Паррадо кричал товарищу, чтобы тот прекращал прохлаждаться. Канесса медленно вставал и начинал плестись вслед за Нандо. На ходу он молился. Каждому шагу соответствовало одно слово молитвы «Отче наш». Паррадо же больше думал о своем земном отце, нежели об Отце Небесном. Он чувствовал, что отец безмерно страдает и нуждается в нем, и шел вперед не столько ради того, чтобы спастись самому, сколько ради спасения этого человека, которого очень любил.

Вспоминая о своем спутнике, Паррадо оборачивался и видел Канессу в нескольких сотнях ярдов[97] позади. Он ждал, когда товарищ нагонит его, и давал ему возможность отдохнуть минут пять. Во время одного из таких привалов юноши приметили справа небольшой ручей, струившийся с гор. До этого свежую воду они пили только в первом своем походе. Висинтин тогда утолил жажду из солоноватого ручейка на скале. С места стоянки путникам было видно, что по берегам ручья росли мох, трава и камыши — первая растительность, встреченная ими за последние шестьдесят пять дней. Канесса, несмотря на усталость, набрал немного травы и камышей и сунул в рот, а также наполнил травой карман. Потом оба попили проточной воды и отправились дальше.

Вечером между ними разгорелся спор по поводу места для ночлега.

— Здесь негде спать, — сказал Паррадо. — Нет скал, вообще ничего нет. Пойдем дальше.

— Мы должны остановиться здесь, — настаивал Канесса. — Я выбился из сил. Мне нужен отдых. Ты и сам надорвешься, если не сбавишь темп.

Несколько мгновений в душе Паррадо боролись друг с другом неудержимое желание двигаться вперед и здравый смысл, заключенный в совете студента-медика поберечь силы. Становилось очевидным, что даже если Паррадо и выдержит такой форсированный марш, то Канесса подобный темп не потянет. Нандо согласился разбить лагерь на снегу. Стемнело. Ребята забрались в спальный мешок и согрелись несколькими глотками бренди. Затем легли лицом на запад — ведь именно там их ждала свобода — и принялись гадать, что готовит им день грядущий.

Они заметили, что солнце, скрывшееся из виду около шести вечера, все еще освещало гору у развилки на дальнем краю долины. Оба наблюдателя со все возрастающим радостным волнением сосредоточенно осмысливали значение этого открытия. Раз солнце, севшее на западе, продолжает освещать ту гору до позднего вечера, значит, позади нее нет других гор, которые преграждали бы путь солнечным лучам.

Только в девять часов красноватую скалу, испещренную снежными полосами, окутала тьма. В ту ночь Канесса и Паррадо уснули в твердом убеждении, что одно из двух ответвлений долины беспрепятственно простирается на запад.

Утром после завтрака подгоняемый любопытством Паррадо снова оторвался от Канессы. Ему не терпелось пересечь долину. Канесса, которому даже ночной отдых не помог накопить сил для очередного марш-броска, не поспевал за ним. Паррадо потребовал от спутника прибавить ходу, но Канесса прокричал в ответ, что совсем обессилел и не может идти.

— Думай о чем-нибудь другом, — посоветовал Паррадо. — Отвлекись мыслями от ходьбы.

Канесса представил, что гуляет по улицам Монтевидео, глазея на витрины магазинов, и, когда Паррадо в очередной раз попросил его ускориться, ответил:

— Если пойду быстрее, то пропущу какую-нибудь интересную витрину.

Позже, стремясь отвлечься от тягот пути, он начал выкрикивать имя девушки, которая нравилась Паррадо, как тот сам однажды признался ему:

— Макечу!.. Макечу!..

Услышав эти слабые возгласы, Паррадо улыбнулся и остановился, чтобы подождать товарища.

Вскоре звук погружавшихся в снег снегоступов — единственный, нарушавший безмолвие гор, — начал заглушаться странным рокотом. По мере приближения путников к краю долины он становился все громче. Обоих охватила паника. Что если путь им преградит бурная горная река? Нетерпение Паррадо переросло в одержимость: он страстно желал поскорее узнать, что ждет их впереди. Юноша ускорил шаг, хотя и так шел довольно быстро. Расстояние между ним и Канессой стремительно увеличивалось.

— Ты угробишь себя! — прокричал ему вслед Канесса. Им овладело любопытство, но еще больше ужас от предстоящей встречи с неизвестностью.

— Господи! — взмолился он. — Прошу тебя, испытай нас до самых пределов наших физических сил, но дай возможность преодолеть этот путь. Пожалуйста, пусть там, у реки, будет тропа, какая-нибудь тропа!

Паррадо пошел быстрее. Он тоже молился и уже опережал Канессу на 200 ярдов[98], как вдруг осознал, что достиг края долины.

2

Открывшийся взору пейзаж походил на рай. Снежный покров здесь заканчивался, из-под него вырывался могучий водный поток, который достигал теснины и, перехлестывая через булыжники и валуны, мчался вдаль, на запад. Но еще прекраснее выглядели островки зелени — взгляд юноши натыкался на них повсюду. То были целые ковры из мха и трав, поросшие камышами, кустами можжевельника, желтыми и красными цветами.

Паррадо любовался этой красотой, заливаясь слезами радости. Сзади к нему подошел Канесса и тоже издал восторженный крик при виде благословенной долины. Ребята, пошатываясь, устремились вперед, прочь от снега, и в изнеможении сели на камни на берегу реки. Там, среди птиц и ящериц, они в полный голос и со всем юношеским пылом возблагодарили Господа за то, что Он освободил их из ледяного, бесплодного царства Анд.

Больше часа парни грелись на солнце. Птицы, до той поры редко попадавшиеся странникам на глаза, теперь садились рядом с ними на камни, совсем как в Эдемском саду. Пернатых, казалось, ничуть не тревожило неожиданное появление в их краях двух бородатых истощенных человеческих существ с обожженными палящим солнцем лицами, укрытых несколькими слоями тряпья и сгорбленных под тяжестью рюкзаков.

Теперь путники не сомневались, что спасение близко, но понимали, что должны двигаться дальше без проволочек. Канесса подобрал с земли камешек, который решил подарить Лауре по возвращении на родину. Юноши выбросили две подушки, оставив себе по одной для сна, и пошли по правому берегу реки. Хотя снежный покров остался позади, идти все равно было нелегко: приходилось шагать по островерхим камням и перелезать через огромные валуны. В полдень они пообедали и продолжили путь. Часом позже Канесса хватился очков и вспомнил, что во время обеда положил их на камень рядом с собой. Ему совсем не хотелось возвращаться на место последней стоянки, но он заставил себя сделать это, понимая, что без очков глаза пострадают от солнца не меньше, чем потрескавшиеся губы. Паррадо остался в лагере дожидаться друга. До места, где они обедали, Канесса добрался меньше чем за час, но никак не мог припомнить, на каком именно из сотен окружавших его камней оставил очки. Он искал их, не переставая молиться, но впустую. Из глаз полились слезы отчаяния. Парень совершенно выбился из сил. В конце концов он увидел очки на большом булыжнике, долго ускользавшем от его взгляда.

Спустя два часа после своего ухода Канесса вернулся к Паррадо, и оба сразу снялись со стоянки. Очень скоро путь им преградила скала, круто обрывавшаяся в реку. Они увидели, что противоположный берег более пологий, поэтому решили не штурмовать возникшее перед ними препятствие, а перейти реку вброд. Это оказалось непростой задачей. В ширину река достигала двадцати пяти футов[99], а течение было столь сильным, что влекло за собой большие валуны. На счастье путников, посреди реки из воды выступал достаточно крупный камень, прочно стоявший в середине потока. Ребята прикинули, что смогут пересечь реку, если сначала прыгнут на этот камень, а с него на противоположный берег.

Канесса решил идти первым. Он снял одежду, чтобы не замочить, подпоясался нейлоновым ремнем и привязал к нему еще два. Паррадо взял один конец ремня, собираясь страховать друга. Канесса в два прыжка благополучно преодолел водную преграду. Паррадо привязал ремень к спальному мешку и изо всех сил швырнул его через реку. Канесса отвязал ремень от спальника и кинул обратно Паррадо, чтобы тот таким же образом перебросил ему одежду, шесты, рюкзаки и обувь. Рюкзаки были тяжелыми, и один из них не достиг цели, приземлившись на камни на краю берега. Канессе пришлось карабкаться вниз, к самой воде, и он весь промок от брызг. Раскрыв рюкзак, он обнаружил, что лежавшая там бутылка рома разбилась.

Паррадо не без труда перебрался через реку и тоже промок до нитки. Пройдя небольшое расстояние и увидев впереди скальный выступ, ребята решили встать на нем лагерем. Солнце еще не зашло. Путники разложили свои промокшие пожитки на земле, уселись на подушки и поужинали мясом под взглядами любопытных ящериц.

Эта ночь оказалась самой теплой за все время, что они провели в горах. Юноши хорошо выспались и наутро пустились в путь. Наступил уже восьмой день их перехода через Анды. В лучах утреннего солнца окружавший их пейзаж был неописуемо прекрасен. Паррадо и Канесса все еще находились в тени огромных гор, высившихся на востоке, но солнце освещало дальний край узкой долины, оттеняя зелень можжевельника и кактусов нежной серебристо-золотистой дымкой. Вдалеке уже виднелись деревья, и утром Канессе показалось, что он разглядел стадо коров, пасущихся на горном склоне.

— Я вижу коров! — воскликнул он.

— Коров? — удивился Паррадо. Щурясь и моргая, он начал всматриваться в даль, но разглядеть что-либо мешала близорукость.

— Ты уверен, что это коровы?

— Похожи на коров.

— Может быть, это олени… или тапиры.

То, что они видели впереди, в любом случае походило на мираж. Ребята по-прежнему были полны оптимизма, хотя оба, особенно Канесса, с трудом выдерживали чрезмерную физическую нагрузку. Горизонт манил зеленью, но долину, по которой они шли, преодолевать оказалось не легче, чем ее каменистые участки, оставшиеся позади: путникам по-прежнему приходилось прыгать с одного неустойчивого булыжника на другой и шагать по речной гальке, сгибаясь под тяжестью поклажи.

Неожиданно им на глаза попался самый настоящий продукт цивилизации — пустая ржавая банка из-под супа. На этикетке можно было разобрать название производителя — Maggi. Канесса поднял банку и сказал:

— Смотри, Нандо, здесь точно проходили люди.

Паррадо не торопился с выводами.

— Она могла выпасть из самолета, — предположил он.

— С какого еще самолета?! У самолетов не открываются иллюминаторы!

Определить, как долго эта банка пролежала в долине, было довольно затруднительно, но, обнаружив ее, друзья приободрились. Еще они увидели двух зайцев, прыгавших по камням на противоположном берегу реки, а потом наткнулись на чей-то помет.

— Это коровья лепешка, — заявил Канесса. — Я же говорил тебе, что видел коров.

— С чего ты взял, что это помет именно коровы, а не другого животного? — спросил Паррадо.

— Если бы ты знал о коровах хотя бы половину того, что знаешь об автомобилях, то сразу понял бы, что это коровий навоз.

Паррадо пожал плечами, и ребята пошли дальше. Немного погодя они сделали привал на берегу реки и подкрепились мясом — его пока хватало. Однако, доставая мясо из гетры, друзья заметили, что оно уже начало портиться на жаре. Съев по куску, они снова зашагали по долине. Река становилась все более полноводной: в нее впадали многочисленные ручьи, сбегавшие с гор по обоим берегам.

Там, где русло реки значительно расширялось, искатели цивилизации наткнулись на лошадиную подкову. Она была ржавой, как и банка из-под супа, то есть оказалась в долине очень давно. Тем не менее этот предмет не мог упасть с неба и неопровержимо свидетельствовал о близости населенной местности. Обнаружились и другие доказательства. Обогнув один из очередных скальных выступов, юноши увидели менее чем в ста футах[100] впереди себя коров, которых Канесса заметил издалека утром.

Но и на этот раз Паррадо проявил сдержанность.

— А ты уверен, что они не дикие? — спросил он Канессу, уставившись на коров, которые в свою очередь уставились на него.

— Дикие коровы? В Андах нет диких коров. Говорю тебе, Нандо, где-то поблизости должен быть их владелец или тот, кто за ними приглядывает.

И как бы в доказательство правдивости своих слов Канесса указал на пни, оставшиеся от срубленных деревьев.

— Только не говори мне, что эти деревья срубили тапиры или дикие коровы.

Паррадо не стал спорить. Следы на пнях были, вне всяких сомнений, оставлены топором, а пройдя чуть дальше, путники увидели загон для скота, сложенный из валежника, который мог послужить хорошим топливом для костра. Они решили провести здесь ночь и отпраздновать скорое завершение своих бед трапезой из остатков мяса.

— Оно все равно уже начало гнить, — сказал Канесса. — А утром мы наверняка встретим фермера… или пастуха. Вот увидишь, Нандо, следующую ночь мы проведем в нормальном человеческом жилище.

Ребята сняли рюкзаки, достали мясо и развели костер. Поджарив на огне по десять кусков на брата, они поужинали, забрались в спальный мешок и стали дожидаться сумерек.

Теперь, когда спасение было совсем близко, юноши позволили себе думать о том, что раньше вызывало лишь острую тоску. Канесса рассказал Паррадо о Лауре Суррако и описал один из воскресных обедов у нее дома; Паррадо, в свою очередь, поведал Роберто обо всех девушках, с которыми встречался до авиакатастрофы, и признался, что завидует его стабильным отношениям с единственной возлюбленной.

Костер погас, солнце зашло, и, убаюканные приятными мыслями, оба сытых друга уснули.

3

Когда на рассвете они проснулись, коров уже не было. Парни отреагировали на это спокойно и избавились от груза, ставшего теперь, по их мнению, бесполезным: молотка, спального мешка, лишней пары обуви и одного комплекта одежды. Облегчив поклажу, они отправились в путь. Каждый раз, огибая очередную скалу, они надеялись увидеть за ней дом какого-нибудь чилийского крестьянина. Однако утро тянулось, как им казалось, бесконечно долго, а долина по-прежнему оставалась пустынной. Им уже не попадались следы цивилизации вроде консервной банки или подковы, и Паррадо стал упрекать Канессу за преждевременный оптимизм.

— Так, значит, ты много знаешь об этой местности, да? А я глупец, который разбирается только в автомобилях и мотоциклах? Но я, по крайней мере, не утверждал, что за каждым углом нас ждет дом фермера… Мы съели половину мяса и выбросили спальный мешок.

— Мясо все равно испортилось, — пробурчал Канесса. Его вспыльчивый характер нисколько не улучшился при первых признаках поноса. На него навалилась огромная усталость. Все тело болело, и каждый шаг усиливал эту боль. Парню требовались неимоверные усилия воли, чтобы заставить себя переставлять ноги, а когда он останавливался или начинал отставать, его подстегивали только ругательства и оскорбления Паррадо.

В полдень они подошли к особенно непростому скальному выступу и столкнулись с дилеммой: идти коротким, но очень рискованным путем по кромке крутого берега или же более длинным и безопасным — через вершину выступа. Паррадо, шедший впереди, выбрал второй вариант, но Канесса слишком устал, чтобы позволить себе роскошь осмотрительности, поэтому, дойдя до того же места, предпочел короткий маршрут.

Осторожно ступая по камням, он обошел выступ наполовину, и тут в животе поднялся настоящий вихрь — начался приступ острейшего поноса. Позывы были столь сильными, что Канесса быстро стянул с себя три пары брюк и, скрючившись, попытался испражниться. В обычных обстоятельствах на это не ушло бы много времени, но в его случае одна проблема усугубила другую. Жидкие экскременты натолкнулись в нижней части толстой кишки на твердые, как камень, продукты предшествовавшего поносу запора. Канессе пришлось выковырять их руками, и только после этого он смог облегчиться.

Паррадо, уже находившийся по другую сторону скалы, ждал напарника; в нем боролись тревога и злость. Он окликнул Канессу и в ответ услышал несколько слов, произнесенных сдавленным голосом. Паррадо принялся ругать товарища за медлительность и не унимался до тех пор, пока тощая, жалкая фигура не показалась на обрывистом берегу реки.

— Где ты шатался? — недовольно спросил Паррадо.

— Меня пронесло. Я паршиво себя чувствую.

— Слушай, здесь есть тропа вдоль берега. Если пойдем по ней, она обязательно куда-нибудь выведет.

— Я не могу идти, — сказал Канесса и без сил опустился на землю.

— Ты должен. Видишь вон то плато? — Паррадо указал на приподнятый участок внизу долины. — Нам надо добраться до него к вечеру.

— Не могу, — повторил Канесса. — Я устал. У меня нет сил идти дальше.

— Не дури! Ты не можешь сдаться, когда мы уже так близки к цели.

— Я же сказал: у меня понос.

Паррадо побагровел от гнева.

— Вечно ты болен! Значит, так: я понесу твой рюкзак, чтобы у тебя не осталось отговорок.

Паррадо взял рюкзак Канессы, взвалил на спину рядом со своим и пошел дальше.

— А если хочешь перекусить, — обернувшись, прокричал он Канессе, — то тебе лучше поторопиться, ведь все мясо у меня.

Несчастный Канесса, спотыкаясь и прихрамывая, поплелся за товарищем. В душе он и сам страшно злился, но не столько на Паррадо и его издевки, сколько на собственную немощность.

На глаза попадался конский помет, и это поднимало настроение. Понос больше не мучил Канессу, и оба юноши энергично шли по тропе в сторону плато. Теперь, когда вокруг не было снега, им стало легче определять расстояния до далеких ориентиров. К вечеру они достигли крутого откоса, ведущего к плато, и обещание Паррадо устроить на нем привал воодушевило Канессу на восхождение.

Первое, что они увидели, поднявшись на плато, был загон для скота с каменными стенами и воротами. Посередине находился врытый в землю столб, к которому привязывали лошадей. На земле за оградой виднелись свежие следы подков. Ребята испытали радость и облегчение, но физическое состояние Канессы было настолько плачевным, что одна лишь окрепшая надежда не могла придать ему сил. Во время ходьбы он шатался, приходилось опираться на руку Паррадо. Они зашли в рощицу и решили заночевать в ней. Оба понимали, что Канессе, возможно, придется задержаться там дольше, чем на одну ночь.

Паррадо ушел собирать хворост для костра, заодно намереваясь проверить, нет ли поблизости человеческого жилья. Канесса остался лежать под деревьями на свежей траве. Позади возвышались горы, а с расстояния нескольких сотен футов[101] доносился шум реки. Несмотря на смертельную усталость во всем теле, Канесса загляделся на природные красоты. Он лениво созерцал можжевельник и дикие цветы, а в мечтах видел себя на уругвайских просторах, вспоминал свою лошадь и собаку.

Некоторое время спустя он увидел идущего к нему Паррадо. Вид у того был мрачный. Канесса приподнялся на локте и спросил:

— Ну, что там?

Паррадо покачал головой.

— Мало хорошего. Еще одна река. Она сливается с этой и течет нам наперерез. Даже не знаю, как будем ее преодолевать.

Канесса лег на землю, а Паррадо сел рядом.

— Но я видел двух лошадей и корову, — сказал он.

— На этом берегу?

— Да, на этом.

Поколебавшись, Паррадо добавил:

— Ты не знаешь, как можно убить корову?

— Убить корову?

— Мясо сгнило. Нам нужна еда.

— Нет, я не знаю, как убить корову, — ответил Канесса.

— Ну что ж, у меня есть идея, — с воодушевлением сказал Паррадо, наклонившись к товарищу. — Коровы спят под деревьями. Завтра, пока они будут пастись, я заберусь на дерево с камнем и, когда стадо вернется вечером, сброшу этот камень корове на голову.

Канесса рассмеялся:

— Так ты корову не убьешь.

— Почему?

— Ты не сможешь залезть на дерево с большим камнем… И потом, они могут лечь спать в другом месте.

Паррадо погрузился в размышления. Вскоре его глаза загорелись от новой задумки.

— Я знаю, что мы сделаем, — сказал он. — Возьмем несколько веток и изготовим из них копья.

Канесса покачал головой.

— Или все же лучше камнем по голове?

— Не получится.

— И что ты предлагаешь?

Канесса пожал плечами.

— Иди и посмотри сам. Они лежат, отдыхают, — сказал Паррадо и, подумав немного, добавил: — Там есть и лошади. Как думаешь, сойдут?

— Разумеется, нет.

— Я готов выслушать твои соображения.

— Ну сам подумай: если мы убьем корову, вряд ли ее владелец захочет нам помогать.

— Да, это верно.

— Будет лучше, если мы попробуем корову доить.

— Но чтобы корову доить, ее надо поймать.

— Согласен, — ответил Канесса и после короткого раздумья сказал: — Вот что. Мы сделаем из ремней лассо, заарканим теленка и привяжем к дереву, а когда мать за ним придет, мы ее и схватим.

— А она не уйдет?

— Нет, если привяжем ее ремнем.

— Но во что мы нальем молоко?

— Не знаю.

— Нам бы мяса достать.

— Тогда убьем корову, но сначала перережем ей сухожилия, чтобы не сбежала.

— А как же пастух?

— Мы сделаем это, когда рядом никого не будет.

— Идет, — сказал Паррадо и встал.

— Но ради бога, давай подождем до утра, — попросил Канесса. — Сегодня я уже не в состоянии что-либо делать.

Паррадо взглянул на товарища и понял, что тот говорил искренне.

— Надо хотя бы развести костер, — предложил он. — Если поблизости есть люди, им будет легче заметить нас.

Паррадо отправился за валежником, а оставшийся лежать на земле Канесса устремил задумчивый взгляд на противоположный берег реки. В свете заходящего солнца валуны и деревья у подножия горы отбрасывали на землю длинные тени. Складывалось впечатление, что они двигались и меняли форму. Вдруг от одной из них отделилась тень, похожая на фигуру человека верхом на лошади. Канесса немедленно попытался встать, но даже в этот миг радостного возбуждения ноги почти не слушались его, поэтому он только прокричал Паррадо:

— Нандо! Нандо! Там человек! Человек на лошади! Мне кажется, я видел человека на лошади!

Паррадо посмотрел на Канессу, потом в ту сторону, куда тот указывал, но никого не увидел.

— Где? — крикнул он. — Я его не вижу.

— Иди скорее! Беги! Он на том берегу! — завопил Канесса.

Нандо побежал к реке, а Роберто ползком начал пробираться по траве и камням в сторону всадника, находившегося примерно в 400 футах[102] от него. Время от времени он останавливался и видел, что его товарищ бежит не туда, куда следует.

— Нет, Нандо! — кричал ему Канесса. — Направо! Направо!

Услышав это, Паррадо менял курс и продолжал бежать вслепую — он все еще никого не видел на другом берегу. Крики и отчаянная жестикуляция парней испугали коров. Животные поднялись на ноги и теперь находились между Нандо и рекой. Они смотрели на бегущего человека, и их ноздри тревожно раздувались. Отважный Паррадо не стал испытывать судьбу и решил сделать крюк, чтобы обогнуть стадо, поэтому края ущелья он и Канесса достигли почти одновременно.

— Где он? — спросил Паррадо. — Где этот всадник?

К своему великому разочарованию, Канесса, приглядевшись, увидел лишь высокую скалу и ее длинную тень на земле.

— Я уверен, что там был человек, — сказал он. — Клянусь, я видел человека верхом на лошади.

Паррадо покачал головой.

— Сейчас там никого нет.

— Знаю, — ответил Канесса и, сникнув, без сил опустился на землю.

— Пошли, — сказал Паррадо, взяв товарища под руку. — Надо вернуться и развести костер, пока не стемнело.

Парни посмотрели в сторону своего лагеря и вдруг сквозь рокот горной реки услышали крик. Они обернулись и увидели на противоположном берегу не одного, а трех всадников, которые глядели на них, погоняя коров по узкой тропе, вьющейся между рекой и скалами.

Паррадо и Канесса сразу замахали руками и закричали. Пастухи заметили юношей, но из-за шума воды не смогли разобрать их слов. Казалось, сейчас они отправятся дальше по своим делам, больше не обращая внимания на двух странных оборванцев.

Молодые люди начали жестикулировать еще отчаяннее и кричать еще громче, что они — выжившие пассажиры уругвайского самолета, разбившегося в Андах.

— Помогите нам! Помогите!

Канесса старался кричать как можно пронзительнее в надежде, что его высокий голос будет слышен на большем расстоянии, а Паррадо упал на колени и сложил перед собой ладони в умоляющем жесте.

Наездники заколебались. Один из них натянул вожжи и прокричал несколько слов, из которых ребята расслышали только одно — «завтра». Потом пастухи поскакали дальше, гоня перед собой стадо коров.

Юноши заковыляли в свой лагерь. Хотя Паррадо был измотан, а Канесса не мог идти без посторонней помощи, услышанное ими одно-единственное слово вселило в них огромную надежду.

Они договорились дежурить поочередно, сменяя друг друга каждые два часа, чтобы не дать костру погаснуть, но сон не шел ни к тому ни к другому. Они были слишком возбуждены. Ближе к рассвету Паррадо все же задремал и проспал более двух положенных ему часов. Канесса не стал его будить, понимая, что не сможет идти один, а Паррадо днем понадобятся все оставшиеся у него силы.

4

Наступил десятый день их перехода через Анды. Ребята проснулись в шесть утра и, посмотрев на другой берег реки, увидели стоявшего у костра человека. Рядом с ним было еще двое пастухов верхом на лошадях. Паррадо бросился к краю ущелья, откуда уже мог разобрать жесты мужчины у костра. Тот знаками попросил его спуститься ближе к воде. Паррадо спустился, крестьянин тоже, и скоро их уже разделяла только сама река шириной в 35 ярдов[103]. У кромки берега шум бурного водного потока становился оглушительным, и разобрать слова на его фоне не стоило даже пытаться, однако круглолицый улыбчивый крестьянин в соломенной шляпе пришел на встречу подготовленным. Он вынул из кармана листок бумаги, что-то написал, обернул в него камень и бросил через реку.

Паррадо, спотыкаясь, добрался до места, где упало послание крестьянина, поднял его, развернул и прочитал:

Паррадо попробовал нащупать в кармане карандаш, но обнаружил лишь тюбик губной помады. Он знаками дал понять мужчине, что ему нечем писать. Тогда крестьянин обмотал бело-голубым платком шариковую ручку вместе с небольшим камнем и бросил Паррадо.

Обзаведясь ручкой, юноша сел на землю и лихорадочно написал на бумаге следующее:

В конце записки он вывел помадой надпись SOS, а затем, обернув этим листком и платком камень, зашвырнул свое ответное послание на противоположный берег.

Паррадо смотрел, не переставая молиться, как чилиец развернул листок и углубился в чтение. Чуть погодя он поднял глаза на юношу и показал жестами, что понял содержание записки, потом достал из кармана кусок хлеба, бросил через реку, снова помахал рукой и начал подниматься к краю ущелья.

Вернувшись на плато, Паррадо направился к Канессе, сжимая в руках хлеб — осязаемое свидетельство того, что им наконец удалось установить контакт с внешним миром.

— Посмотри, что я принес, — сказал он, подойдя к товарищу.

Канесса поднял голову, и его усталый взгляд застыл на хлебе.

— Мы спасены, — сказал он.

— Да, мы спасены, — подтвердил Паррадо, сел на землю и разломил хлеб на две части.

— Держи, — сказал он, протягивая один из ломтей Канессе. — Давай завтракать.

— Нет, — ответил Роберто. — Ешь весь хлеб сам. От меня нет никакой пользы. Я его не заслужил.

— Перестань, — отрезал Паррадо. — Может, ты его и не заслужил, но твоему организму он все равно нужен.

Нандо протянул Канессе корочку, и тот принял ее с благодарностью. Оба с аппетитом съели этот подарок судьбы. Никогда еще хлеб не казался им таким вкусным.

Два или три часа спустя, около девяти утра, они увидели на своем берегу другого всадника. Он скакал по направлению к ним. Паррадо тут же встал и пошел ему навстречу.

Всадник сдержанно поздоровался с Паррадо, пытаясь не выдать своим поведением необычайно сильное впечатление, которое произвел на него высокий бородатый измученный человек, одетый в несколько слоев лохмотьев. Крестьянин проследовал за Паррадо к месту, где лежал Канесса, и выслушал сбивчивый рассказ обоих незнакомцев. Обветренное лицо всадника выражало терпение и внимательность. Он представился Армандо Сердой и сказал, что ему сообщили о двух уругвайцах у реки, однако он думал, что те находились гораздо выше по течению, и потому рассчитывал добраться до них только во второй половине дня. Крестьянин, первым увидевший странников, отправился верхом в Пуэнте-Негро, чтобы сообщить карабинерам о необычной встрече.

Паррадо и Канесса поняли, что стоявший перед ними человек очень беден — столь беден, что его одежда выглядела даже хуже, чем их тряпье. И все же они подозревали, что у этого бедняка, возможно, есть то, что было для них дороже любого сокровища. Надежды юношей оправдались. Когда они сказали Серде, что страшно голодны, тот достал из кармана небольшой кусок сыра и отдал им.

Юноши так обрадовались этому угощению, что даже не попытались удержать чилийца, когда он отправился в долину присмотреть за пасущимися коровами и открыть шлюзовые затворы, чтобы пустить воду в поля.

Пока Серда занимался своими делами, Канесса и Паррадо съели сыр и немного отдохнули. Они похоронили под камнем оставшиеся куски человеческой плоти, потому что, как только нормальная еда коснулась их губ, отвращение к человечине, которое прежде удавалось пересилить, вернулось.

Около одиннадцати утра крестьянин закончил работу и вновь присоединился к обоим путникам. Канесса не мог ходить, поэтому Серда усадил его на свою лошадь, и все трое отправились вниз по долине. Когда они подошли к притоку реки Асуфре, который Паррадо считал непреодолимым, Серда попросил Канессу спешиться, взял лошадь под уздцы и повел к броду, а уругвайцам предложил перейти реку по пешеходному мостику. Минувшим вечером Паррадо его не заметил.

Перейдя на другой берег, они дождались Серду с лошадью, и Канесса снова забрался в седло. На одном из лугов уругвайцы впервые за два с лишним месяца увидели человеческое жилье — скромную хижину. Крестьяне возводили ее заново каждую весну. Стены были сложены из бревен и стеблей бамбука, а крыша — из ветвей деревьев, но хижина эта показалась юношам самым изысканным и желанным пристанищем на земле. Канесса слез с лошади и встал рядом с Паррадо. Его совершенно опьянил аромат диких роз, цветущих в простеньком палисаднике. Серда провел спутников во внутренний дворик, усадил за стол и познакомил со вторым крестьянином — Энрике Гонсалесом. Пока Серда растапливал печь, он принес им еще сыра и свежего молока. В скором времени Энрике дал каждому из парней по тарелке бобов, а затем четыре раза приносил добавку. Никогда в жизни они не ели с таким аппетитом, не обращая внимания на состояние своих желудков. Расправившись с бобами, парни накинулись на хлеб, сало и макароны с мясом.

Во время их трапезы оба чилийца сначала скромно стояли в противоположном углу комнаты, но Паррадо и Канесса попросили их подойти и сесть рядом с ними. Крестьяне выполнили их просьбу и стали молча наблюдать за тем, как гости уплетают приготовленную для них еду. Когда они наелись, Серда и Гонсалес отвели их в деревянный домик на другом конце двора. Домик принадлежал землевладельцу, который несколько раз в год инспектировал свои угодья. В небольшой комнате стояли две удобные кровати. Крестьяне предложили Паррадо и Канессе отдохнуть после обеда. Не переставая благодарить своих застенчивых хозяев, молодые люди в бессилии упали на койки — сказался десятидневный переход через Андийский горный пояс, один из высочайших в мире.

Все это происходило в полдень четверга, 21 декабря, на семидесятый день после крушения «Фэйрчайлда» в Андах.