Жизнь Англии в Средние века

ГЛАВА 8 ВОЕННОЕ ДЕЛО

В Средние века война не была исключительным событием, нарушающим привычное течение жизни; она была обыденным явлением, принадлежащим нормальному порядку вещей. Военное дело являлось профессией высшего сословия, и отношение к воинской повинности было положено в основу деления средневекового общества — наряду с характером прав на землю. Сочетание этих двух параметров, а именно пожалование земель на условиях военной службы, и стало ядром феодальной системы, введённой в Англии нормандцами.

У саксов каждый, кто имел землю, должен был вносить свой вклад в поддержание укреплённых городских поселений — «бургов», и каждый свободный человек должен был сопровождать своего господина на поле брани, однако это правило относилось к области личных обязательств и не было связано с земельными отношениями: если один держатель земельного надела присоединялся к военному отряду определённого сеньора, то это вовсе не означало, что следующий держатель этой земли обязан будет во время войны следовать за тем же самым знатным господином. Представители высшей знати — тэны — точно так же должны были служить королю, являться по его зову в полном вооружении и, возможно, предоставлять в его распоряжение определённое количество вооружённых воинов. Но несмотря на то, что для того чтобы стать тэном, нужно было иметь не менее пяти гайд[48] земли, военная служба не была тем условием, на котором саксонская знать владела своими землями. В других европейских странах сложилась система, при которой императоры и короли жаловали целые области в своих державах знатным сеньорам, а те за это приносили клятву верности и обязывались в военное время приходить на помощь своему монарху с определённым количеством вооружённых людей. Для того чтобы обеспечить себе службу этих вооружённых людей, представители крупной знати, в свою очередь, выделяли им земельные участки в своих владениях, заручаясь клятвой верности и обещанием сражаться за своего господина, когда возникнет такая необходимость. И поскольку земля недвусмысленно предоставлялась на условии военной службы, это означало, что когда первоначальный держатель расстанется со своим наделом, то новый владелец будет обязан нести такую же воинскую повинность, что и его предшественник. Владелец имения нёс службу в качестве полностью вооружённого всадника, то есть рыцаря; имение, от которого должен был выставляться один такой рыцарь, называлось «рыцарским леном» (knight’s fee). (Крупные имения обычно называют «фьефами», но есть и общее для обеих категорий слово — «феод», производное от латинского «feodum» или «feudum», от того же латинского корня произошли оба английских термина, а также прилагательное «феодальный».) Поэтому каждый могущественный сеньор, который владел большим количеством земель, мог без труда собрать конное войско; для этого ему достаточно было оповестить своих вассалов о всеобщем военном сборе. Точно так же, и королю было очень просто собрать армию, если, конечно, крупные вассалы оставались верны ему, а вот если они поднимали мятеж, то феодальная система работала на них и оборачивалась против короля.

Когда нормандский герцог Вильгельм завоевал Англию, он оделил землёй своих друзей и сподвижников на условиях несения военной службы в соответствии с вышеописанными принципами: с каждой группы имений (или маноров) были обязаны выставлять определённое количество рыцарей. Как мы уже знаем, налоги взимались с поместья в зависимости от того, сколько гайд земли оно включало, однако количество снаряжаемых рыцарей зависело от количества гайд (за исключением того, что «рыцарский лен» не мог быть меньше пяти гайд) и не зависело ни от чего больше, кроме личной воли Вильгельма Завоевателя: если тот считал возможным пожаловать одному своему сподвижнику 400 гайд, обязуя его снарядить только двух рыцарей, а от другого требовал тридцать рыцарей с 200 гайд, его действия не подлежали обсуждению. Есть имение, и есть обязательства, которые должен выполнять тот, кому оно досталось; и случись такое, что держатель лена не выставит по требованию короля положенное количество рыцарей, его имение будет конфисковано. Всего в Англии было создано порядка 6-7 тысяч таких «рыцарских ленов». Вильгельма совершенно не заботило, каким именно образом держатели земли будут набирать рыцарей, это было личным делом самих лордов. Как правило, они обеспечивали себе нужное количество рыцарей за счёт того, что раздавали часть своих земель менее влиятельным сеньорам на тех же условиях, на каких сами получили землю от короля; этот процесс, именуемый «субфеодализацией», мог охватывать несколько уровней: некто А получает землю от короля и вместе с тем на него возлагается обязательство снарядить двадцать рыцарей, В получает надел земли от А и должен выставить четырёх рыцарей, а С получает от В «рыцарский лен». Если А, то есть основной держатель земли, получающий её непосредственно от короля, раздаёт лены меньшему количеству рыцарей, чем он обязан снарядить для короля, то остальные рыцари «взимаются» с личных имений (demesne), остающихся и руках самого А, и эти земли могут быть конфискованы у него за малейшее недовыполнение возложенных на него обязательств. Иногда основные держатели земли предпочитали отдавать наделы большему числу рыцарей, чем должны были выставить в случае войны, таким образом они не только обеспечивали себе резервных воинов на случай, если кто-либо из них подведёт своего господина, но и приобретали другие выгоды: в частности, в случае смерти вассала, обязанного нести военную службу, его наследник должен был выплатить своему непосредственному сюзерену определённую сумму «посмертного налога», а если наследник был ещё слишком юн для того, чтобы вступить во владение землями, сюзерен становился опекуном его лена до тех пор, пока наследник не достигал положенного возраста, и нередко за это время лорд успевал извлечь из своего опекунства немалую выгоду. Нормандия сама по себе была фьефом Франции, и герцоги Нормандские, опираясь на своих вассалов, обязанных нести воинскую повинность, нередко тревожили покой французского короля. Вильгельм вовсе не хотел, чтобы в Англии повторилась та же картина и чтобы ему как верховному сюзерену пришлось бы испытать на себе недостатки подобной системы. Поэтому он повелел всем вассалам своих вассалов принести клятву верности лично ему и таким образом распространил на них свою власть.

Итак, быть рыцарем означало прежде всего быть обязанным нести службу в конном войске в обмен на право владеть землёй, и начиная с XIII века всех, кто владел имением с доходом больше установленной величины (как правило, больше 20 фунтов стерлингов в год, то есть порядка 350 фунтов на современные деньги), обыкновенно принуждали становиться рыцарями под страхом штрафа. Однако рыцарское звание было весьма почётным, и тот, кто получал его, оказывался в рядах знати. Поначалу не существовало жёсткой границы между простыми рыцарями и баронами, или пэрами; различие заключалось в только в форме владения землёй: если основной держатель получал свои земли «на условиях баронства», то по вступлении во владение своими имениями он выплачивал фиксированную сумму в размере 100 фунтов, тогда как рыцарь платил по 5 фунтов за каждый пожалованный ему лен. В рыцарское достоинство мог возводить своих подданных король, но таким же правом обладали и некоторые крупные лорды; обряд посвящения заключался в том, что будущего рыцаря опоясывали мечом, и в знак почтения к тем высоким идеалам, которым отныне предстояло служить его владельцу, этот меч в ночь накануне торжественной церемонии возлагался на алтарь в церкви и посвящаемый должен был, не смыкая глаз, нести возле него караул. Важное символическое значение имела также ритуальная баня (давшая название ордену Бани, основанному в 1399 г.): она символизировала чистоту и непорочность жизни, которую, как ожидалось, станет вести в дальнейшем новый рыцарь. Некоторые из рыцарских орденов имели ярко выраженный религиозный характер, в частности, основанные в Палестине, во время крестовых походов орден Храма и орден госпиталя св. Иоанна в Иерусалиме. Как рыцари-храмовники (тамплиеры), так и рыцари-иоанниты (госпитальеры) были воинами, которые приносили клятвы наподобие монашеских и жили своими общинами. Тамплиеры героически сражались в Палестине, но из-за своей гордыни и своего богатства они нажили очень много врагов, которые обвинили рыцарей ордена Храма в ереси и оккультизме, якобы позаимствованных ими у нечестивых сарацин, и в 1312 г. папа Римский санкционировал разгром ордена; во многих европейских странах тамплиеры подверглись жестоким гонениям, а вот в Англии их почти не преследовали.

Гонения на тамплиеров, обвинённых в том, что они предали веру, для защиты которой был основан их орден, напоминают нам о других примерах, показывающих, как далеки были рыцарские идеалы от реальности. В теории идеальный рыцарь должен был, как гласит текст XII века, «защищать Церковь, бороться с изменой, проявлять глубокое почтение к священнослужителям, оберегать бедняков от несправедливости, хранить мир на своей земле и быть готовым пролить кровь за своих братьев, а если потребуется, то и положить за них жизнь». Такому высокому идеалу вполне соответствовал «совершенный во всём, благородный рыцарь» Чосера. Не менее достойный образец рыцарственности в реальной жизни являл собой сэр Роберт Омфрэйвиль, правитель северной марки[49] на границе с Шотландией, о котором мы знаем по рассказам одного из тех, кому довелось служить при нём. Сэр Роберт, рыцарь ордена Подвязки, вел безупречную жизнь, отличался неунывающим и любезным нравом, в битве он был подобен льву, но притом настолько справедлив, что даже шотландцы, против которых он сражался, в спорных случаях обращались к нему за советом и уважали его решение больше, чем решение своих судей; сэр Роберт был сравнительно небогат, однако великодушен в своей щедрости и необычайно добр: он даже никогда не бранил слуг прилюдно, не желая позорить провинившихся перед их товарищами. Такие люди были редки во все времена, и Пётр Пахарь требовал от заурядного рыцаря только того, чтобы он защищал Церковь, истреблял птиц и зверей, которые вредят урожаю на поле бедняка, и не притеснял своих арендаторов. Но даже это для многих было высшей добродетелью, какой им удавалось достичь; ведь те, кто предательски убил у алтаря Томаса Бекета, епископа Кентерберийского, тоже были рыцарями, как были рыцарями те, кто подобно сэру Джону де Уоренну, запрещал своим держателям-крестьянам прогонять забредших на поля оленей и другую дичь, и лишь очень немногие из рыцарей проявляли заботу о нуждах простых людей. Рыцарские идеалы на деле служили классовой идеологией: это был тщательно продуманный код учтивого поведения по отношению к равным и вышестоящим особам, в котором почти не учитывалось существование людей более низкого статуса.

Война, по своей сути, — грязное дело, она заставляет проявиться самые худшие свойства человеческой натуры. Но она также пробуждает в людских сердцах бесстрашие и стойкость, оставляя по себе память в виде преданий о славных подвигах, которые кажутся тем более доблестными и прекрасными, чем более мрачен исторический фон эпохи. Восхищаясь героизмом воинов, мы словно бы не замечаем ужасов войны. Всё это как нельзя более справедливо по отношению к войнам Средних веков: нас приводят в восторг мечи, копья, стрелы и сверкающие доспехи, созданные в те времена, когда мир не знал ни ружей, ни миномётов, ни авиационных бомб. Естественно, писатели отдают предпочтение прошлому, убеждая нас, что тогда на поле брани чаще совершались поступки, проникнутые духом романтики, и в целом складывается впечатление, будто по сравнению с войнами нашей эпохи средневековые войны велись куда более благородно и гуманно. Но это неправда. Знатный господин, который был почти что неуязвимый в своих дорогостоящих доспехах и мог, благодаря своему состоянию, рассчитывать на приличное обращение, если ему случится попасть в плен, действительно, меньше терпел от ужасов войны, чем приходится на долю военных в наши дни, когда пули не делают никаких различий, но для простых людей война одинакова во все времена. Представление о том, что «политика устрашения» — политика, при которой даже мельчайшие нарушения караются с беспощадной жестокостью, чтобы вселить ужас в сердца возможных врагов, — является недавним изобретением человечества и связана только лишь со Второй мировой войной, очень далеко от истины. Жестокость, непроизвольная или целенаправленная, сопутствовала войне всегда. Самые ужасные военные преступления, совершённые на территории Фландрии в XX веке, не идут ни в какое сравнение с той жестокостью, которую в XIV веке проявили в том же регионе испанцы. Под 1418 г. хронист говорит о том, что английские войска взяли Понтуаз, не встретив никакого сопротивления, а затем «как обыкновенно поступают с покорёнными городами, во множестве учинили великие бесчинства»; сорока годами позже, когда Реймс отказался снабжать провиантом английскую армию, войска англичан сожгли шестьдесят окрестных деревень и пригрозили горожанам, что спалят на корню всё зерно, если те немедленно не пришлют им хлеба и вина. Приблизительно в то же время Чёрный принц[50], который по заслугам почитался достойным воплощением рыцарского духа, подавил восстание в Лиможе, и, по словам современника, «с великой скорбью приходилось видеть, как мужчины, женщины и дети, опустившись перед принцем на колени, молили его о милосердии, но он был так одержим гневом, что не обращал на них ни малейшего внимания, ничьи мольбы не были услышаны и всех убивали там, где они были застигнуты, даже тех, на ком не было никакой вины. Жалости не встречали даже бедняки, и хотя они вовсе не помышляли об измене, им пришлось заплатить за неё дороже, чем богачам и знати. Во всём Лиможе не было человека с таким каменным сердцем, если только в его душе сохранялась некая память о Боге, который не оплакивал бы горестно несчастья, ущерб и урон, вершившийся у него на глазах, ибо в тот день были перебиты или обезглавлены более трёх тысяч мужчин, женщин и детей. Да явит Господь милость к душам убиенных, ведь они, я думаю, претерпели мученическую смерть». Ещё раньше Эдуард I — король суровый, но никак не свирепый — был настолько разгневан нападками жителей Берика, что приказал изничтожить всё население города, и лишь с большим трудом отказался от этого намерения, вняв мольбам духовенства. Вильгельм Завоеватель настолько опустошил земли мятежного Йоркшира, что его жители вынуждены были голодать и даже дошли до каннибализма, и ещё 20 лет спустя разорённое графство оставалось безлюдным. Если такую расправу чинили дисциплинированные армии под руководством достаточно гуманных военачальников, то можно себе представить, каковы были деяния диких шотландцев или ирландцев и что творили беззаконные бароны в годы правления слабовольного короля Стефана.

Даже в тех случаях, когда жестокость не была частью политики командующего, возникали трудности с поддержанием дисциплины. Воинский устав Генриха V — предназначавшийся для тех самых войск, чьи действия в окрестностях Реймса нам уже известны, — был превосходен: он запрещал грабить церкви, насиловать женщин, брать в плен детей и наносить ущерб крестьянам, разоряя поля и уничтожая плодовые деревья, но несмотря на то, что Генрих V действительно пытался бороться с этими и другими подобными преступлениями, его благие намерения, как видно, не увенчались успехом. В более раннюю эпоху добиться соблюдения воинской дисциплины было ещё более трудным делом в силу тех принципов, которые были положены в основу формирования средневековых армий.

Саксы обычно сражались в пешем строю, хотя к месту битвы они нередко приезжали верхом, и их оружие состояло из меча, топора и копья. Что же касается защитных доспехов, то за исключением тэнов, носивших шлем и кольчугу, лишь очень немногие имели другую защиту, кроме кожаной шапки и щита, который в древности был круглым, а в XI веке по форме напоминал бумажного змея. В военное время тэны, по-видимому, были обязаны сопровождать короля, они составляли его личную дружину и были военачальниками над всеми остальными. Согласно общепринятому установлению, с каждых пяти гайд земли должен был выставляться полностью вооружённый воин, и, кроме того, все взрослые мужчины обязаны были нести службу в «фирде», то есть в ополчении. На практике в фирд созывалось только население той области, которая непосредственно подвергалась угрозе вражеского вторжения. Вооружались ополченцы чем придётся: копьями, цепами, дубинками, пращами и небольшого типа луками; ополчение служило неплохой поддержкой для гораздо лучше вооружённых отрядов, но ополченцы не имели никакого представления о воинской дисциплине. В бою фирд способен был проявить и стойкость, и мужество, однако его было почти невозможно удержать под контролем в течение длительных кампаний: южный фирд Гарольда[51], который так и не дождался прибытия из Нормандии войска Вильгельма, пришлось отпустить по домам убирать урожай, так что Вильгельм смог беспрепятственно высадиться в Певенси.

Хотя фирды ещё созывали при Вильгельме Рыжем и в первые годы правления Генриха I, завоевание Англии нормандцами повлекло за собой радикальные перемены в военном деле. Боевую силу войска нормандцев составляла конница, на которую они всецело полагались, а те пехотинцы, какие имелись в нормандском войске, были в основном лучниками, вооружёнными пока ещё малым луком, который натягивался только до груди. Нормандский рыцарь носил защитный головной убор конической формы, усиленный металлическими полосами, длинную кольчугу из металлических колец или небольших пластинок, нашитых на кожаную основу; в руках у рыцаря могли быть большой продолговатый щит, округлый в верхней части и заострявшийся книзу, копьё с вымпелом, называвшимся «пеннон», и тяжёлый меч, а иногда железная палица или булава. Мы уже говорили о том, как посредством раздачи «рыцарских наделов» обеспечивалась численность рыцарского войска; рыцари обязаны были в течение 40 дней нести службу за свой счёт, но тем, кто оставался в армии по истечении этого срока, назначалось жалованье. Набранная подобным образом армия, как нетрудно догадаться, состояла из множества разнородных отрядов, поскольку один барон приводил сотню рыцарей, а другой — всего лишь двух или трёх; сформировать из этих разновеликих дружин воинские соединения и принудить их действовать совместно было крайне трудно. Более того, если кампания длилась более 40 дней, некоторые рыцари вполне могли потребовать, чтобы их отпустили по домам. Поэтому уже в XII веке была внедрена система «щитовых денег» (от лат. «scutum» — «щит»): вместо того чтобы снаряжать рыцаря, барон мог заплатить установленную сумму (обычно 40 шиллингов, что равнялось жалованью за 40 дней), и барон мог взыскать эту сумму с того рыцаря, которому в противном случае пришлось бы самолично нести службу; на деньги, собранные таким путём, король нанимал рыцарей или тяжеловооружённых воинов, которые, будучи наёмниками (то есть профессиональными военными), с большей готовностью подчинялись армейской дисциплине.

С целью реорганизации военных сил английского королевства в 1181 г. была принята «Ассиза о вооружении». Согласно этому указу, каждый владелец «рыцарского надела» или собственности стоимостью 10 фунтов обязан был иметь кольчугу из переплётённых металлических колец (coat of mail), шлем, щит и копьё; владелец собственности стоимостью 6 фунтов — лёгкую кольчугу из колец, нашитых на кожаную или льняную подкладку (hauberk), железный шишак, защищавший голову, и копье; а у всех свободных мужчин должны были быть стёганая куртка, подбитая шерстью и более или менее смягчавшая удары меча, железный шишак на голову и копьё. В переработанном варианте данной «Ассизы», появившемся тридцатью годами позже, было оговорено также, что владелец собственности стоимостью 20 шиллингов обязан иметь лук и стрелы. С оружием никогда не расставались, оно переходило по наследству от отца к сыну. Содержание «Ассизы» с незначительными изменениями вошло в состав Винчестерского статута 1285 г., это говорит о том, что все мужчины по-прежнему считались обязанными являться на службу по первому зову, однако на практике всеобщая мобилизация в те годы не проводилась ни разу.

Эпохой коренных перемен в армии стало царствование Эдуарда I. Этот король был величайшим воином своих дней, и во многом именно благодаря его реформам английская армия превратилась в ту сокрушительную силу, какой она показала себя в ходе Столетней войны. Отборную часть войска по-прежнему составляла тяжёлая конница: воины были с головы до ног облечены в настоящую кольчугу (кольца, из которых она была сделана, теперь не нашивались по отдельности на кожаную основу, а переплетались одно с другим), голову защищал массивный цилиндрический шлем, вооружены они были небольшими щитами, тяжёлыми копьями и мечами; несли их в бой мощные кони, также защищённые доспехами. Однако опыт, приобретённый Эдуардом I в Палестине и Уэльсе, побудил его ввести в состав армии лёгкую конницу: она имела не такие тяжеловесные доспехи и более лёгкое вооружение и кроме того, сражалась на быстрых скакунах, не обремёненных конскими доспехами. Ещё более важным нововведением стало использование большого лука. В начале правления Эдуарда I основную часть стрелков составляли арбалетчики, и большинство из них было иностранными наёмниками. В руках опытного солдата арбалет, стрелявший тяжёлыми стрелами (болтами), был смертоносным оружием; его разящая мощь была такова, что когда в XII веке арбалет только появился, Церковь осудила его как оружие нехристианское и негуманное. Но когда в истории человечества войны велись по законам христианства и гуманности! Возмущение средневековых священнослужителей имело не большие последствия, чем все выступления против атомных подводных лодок и отравляющих веществ в наши дни. Главный недостаток арбалета заключался в том, что его нельзя было быстро перезарядить; из обычного лука, напротив, можно было стрелять с большой скоростью, и к тому времени он претерпел определённые видоизменения, превратившись, конечно, не в шестифутовый лук Робина Гуда, но всё же в настоящий большой лук, который натягивался не только до груди, а до уха, что обеспечивало большую дальность и большую точность стрельбы. Во время валлийских кампаний Эдуард ввёл практику объединения лучников с конницей, размещая их на флангах и между отрядами. Этот приём, а также мастерство английских лучников, точно попадавших в цель с расстояния в 200 ярдов, во многом обусловили блистательные победы английских войск во время Столетней войны, в частности исход битвы при Креси. Дело не только в том, что стрелы, пробивавшие кольчугу, несли смерть; очевидцы говорили о том, что град стрел производил в рядах противника не меньшее замешательство, чем разрывы снарядов в наше время. Стремясь уйти из-под шквала разящих стрел, вражеская конница сбивалась в кучу и слепо неслась прямо на копья англичан, оставляя свои фланги открытыми для обстрела, так что лучники могли продолжать начатое.

Особый приём, восходивший к исконной тактике собственно английской армии, заключался в создании заграждения из щитов: войска стягивались воедино, и впереди всех выстраивались в ряд полностью вооружённые воины, которые, приставив свои щиты вплотную один к другому, прикрывали таким образом лучников, метальщиков копий и легковооружённые части. В том случае, если фланги были защищены какой-либо естественной преградой, такая позиция оказывалась очень надёжной, что доказали сражения при Стамфорд бридж и при Гастингсе в 1066 г., а также «Битва штандартов» в 1138 г. Затем, как мы видели, наступила эпоха конных баталий, а на смену ей пришло совместное использование кавалерии и лучников. Следующим шагом стал возврат к английскому обычаю сражаться в пешем строю. Возможности спешившихся всадников были использованы в сражении при Боробридже в 1322 г. и несколькими годами позже в битве при Даплин-Мур в Шотландии, в дальнейшем они неоднократно проявляли себя в ходе Столетней войны. Французы по-прежнему относились к пехоте пренебрежительно и полагались на конницу, состоявшую из рыцарей, за что жестоко поплатились в битве при Азенкуре. Англичане же всё больше и больше делали ставку на лучников и копейщиков, пока к середине XV века не сложилась ситуация, саркастически обрисованная лондонским хронистом: «Что же до конных копейщиков, то они прекрасно годятся для того, чтобы скакать впереди пеших воинов, есть их хлеб, выпивать их вино и вершить множество славных дел того же рода... ведь положиться можно только на пехоту».

Пехота появилась после XII века в результате изменения принципов формирования фирда. В военное время шерифам графств, находившихся в той части Англии, на границе с которой велись боевые действия, рассылались приказы с требованием предоставить определённое количество воинов. Во время войны с Шотландией ополчение набирали из жителей северных графств, во время войны с Францией — из южных, во время войны с Уэльсом — из западных. При такой системе, по-видимому, почти никогда не удавалось набрать столько воинов, сколько требовалось, к тому же войско явно оставляло желать лучшего, потому что должностные лица были падкими на взятки и соглашались за некоторую мзду освободить от воинской повинности здорового, трудоспособного человека, взяв вместо него кого-нибудь убогого и негодного. В своём неподражаемом описании того, как Фальстаф набирает войско из пугал и между делом набивает свой кошель, Шекспир вдохновлялся реалиями елизаветинской эпохи, но точно такую же картину можно было наблюдать и в более ранние времена. Для того чтобы увеличить численность войск, принудительно определяли на воинскую службу бродяг и попрошаек, если те не были увечными, и даже заключённых: Эдуард I только за один год помиловал 450 убийц, не считая тех, кто совершил менее тяжкие преступления. Неудивительно, что армии, сформированной таким путём, можно было поручить любые зверства и что по окончании военной кампании расформированные части становились источником многих проблем и представляли опасность для своих же соотечественников. И тем не менее они были боеспособными.

Войско, составленное из рекрутов, делилось на отряды по двадцать человек во главе с «двудесяцким» («vintenar»), затем эти отряды объединялись в сотни и тысячи под началом конных командиров. Численность средневековой армии редко превышала 10 000 человек, при этом соотношение конницы и пехоты могло быть различным. Военной формы единого образца в Средние века не существовало, однако в ряде случаев некоторые города или графства могли, снаряжая свои отряды, отдавать предпочтение определённому цвету: примером могут послужить «белые котты[52]», отличавшие войска из Норфолка во времена кампаний Эдуарда I; а в конце XV века все английские пехотинцы, сражавшиеся во Франции, носили белые нарукавные повязки с красным крестом св. Георгия. Приближённые и слуги крупных лордов должны были носить «ливрею» (от фр. «livrée» — одеяние, подаренное тому, кто его носит), имевшую цвета лорда и его эмблему. Самих лордов и рыцарей можно было распознать по их гербам и геральдическим знакам.

Геральдика, наука о гербах, получила распространение после того, как в XII веке появился шлем новой конструкции, который почти полностью скрывал лицо. В сумятице битвы было невозможно с точностью сказать, что за рыцарь возник перед вами: то ли это ваш друг, сэр Ральф Хомард, то ли ваш враг, сир Бертран Пуле; единственный выход заключался в том, чтобы пометить рыцарей. Широкая ровная поверхность щита, естественно, представлялась самым подходящим местом для нанесения опознавательных знаков; имя не годилось для этих целей, его было не так просто различить, к тому же многие рыцари были неграмотны; и вот, подобно тому, как лавки и таверны имели нарисованные вывески, у знати вошло в обычай украшать щиты несложными эмблемами ярких цветов. Такие эмблемы представляли собой сочетание широких цветных полос или условное изображение зверей, птиц и т. п. — причём особой любовью, естественно, пользовались орлы и львы. Иногда предмет, ставший геральдическим знаком, отсылал, словно ребус, к имени владельца: так, символом Трампингтона были две трубы («труба» — «trumphet»), у Пико были три пики («пика» — «pike»), у Элкока — петушиные головы («петух» — «соск»), у Эрнли — орлы («орёл» — «еrпе»), у Люси — щуки («щука» — «luce»), у Мартелла — молоты (фр. «martel» — «молот»), у Мальбиша — оленьи головы (фр. «biche» — «олениха»), у Батлера (букв, «дворецкий») — кубки и так далее. Отдельные рыцари помещали на щитах свои эмблемы уже в эпоху нормандского завоевания, однако общепринятым этот обычай стал только в конце XII века, именно тогда рыцарские эмблемы превратились в родовые гербы и стали передаваться от отца к сыну. Любой человек с достойным положением в обществе мог взять себе какой угодно герб по своему усмотрению — если только его не взял уже кто-нибудь другой, — и затем этот герб становился собственностью его потомков. Традиция ношения гербов сложилась во многом под влиянием крестовых походов, собравших вместе множество незнакомых друг с другом рыцарей; в то же время с появлением сюрко — льняного платья, которое надевали поверх лат, чтобы как-то защититься от палящего южного солнца — возник обычай украшать его вышитыми гербами (откуда пошло английское выражение, означающее «герб», — «coat of arms», букв, «гербовой налатник»). Вышитые гербы можно было увидеть также на конских попонах и на знамёнах рыцарей. Каждый рыцарь имел право на собственный пеннон — вымпел с раздвоенным концом; рыцарь, которому довелось отличиться в битве, возводился в звание рыцаря-баннерета, и его пеннон путём отрезания хвостатого конца превращался в прямоугольный флаг — баннер.

Помимо гербов, которые рыцари демонстрировали различными способами, были ещё особые символические фигуры, водружавшиеся поверх шлема, — «нашлемники» («crest»; другое значение этого слова — «навершие рыцарского герба»); чаще всего их можно было увидеть на рыцарях, когда те принимали участие в турнирах и праздничных процессиях. Обычно такие геральдические украшения имели впечатляющие размеры, однако они почти ничего не добавляли к весу самих доспехов, поскольку были полыми и делались из лёгких материалов. В месте прикрепления нашлемника к шлему вокруг последнего обвивался двухцветный шарф, образуя «венец» («wreath» — в современной геральдике этот элемент обозначается символом наподобие леденца под навершием гербового щита) и затем ниспадая в виде «ламбрекена» или «намёта» («mantling» — ныне это слово означает также «мантию» на гербе, то есть узор в виде завитков). Наконец, были ещё и рыцарские эмблемы (badges), обычно они не передавались по наследству, а служили личным знаком того или иного рыцаря, и в этом качестве их носили его люди. Из таких эмблем широко известны страусиные перья принца Уэльского, красные и белые розы Ланкастеров и Йорков, двухцветная роза Тюдоров, белый олень Ричарда И, лебедь Генриха IV, вепрь Ричарда III и крепостная подъёмная решётка Генриха VII, изображение которой многократно повторяется в часовне Вестминстерского аббатства.

Геральдика наполняла средневековую жизнь красками, придавая ей сказочные черты. Интенсивные контрастные цвета и уверенные, чёткие линии рисунка имели художественную ценность, которая отвечала духу народа, обладавшего ныне утраченным чувством цвета и контура. Геральдические символы довольно быстро приобрели более широкое употребление, чем их первоначальная функция символов, помещавшихся на знамёнах и доспехах; мы видим их на печатях, искусностью в изготовлении которых славились английские гравёры; знатные господа и дамы носили пышные геральдические облачения и геральдические мантии, они украшали свои покои шпалерами с геральдическими изображениями и почивали на постелях, поражавших роскошеством геральдических вышивок. Более того, вся история Средних веков написана на языке геральдики. Когда на королевском гербе рядом с фигурой английского сторожевого льва появилось изображение французской лилии, это означало, что Эдуард III претендует на то, чтобы считаться королём Франции, и послужило поводом к Столетней войне, точно так же некоторое время спустя присоединение шотландского герба ознаменовало восшествие на английский престол династии Стюартов. Раненый шотландский лев на гербе герцогов Норфолков напоминал о роковом сражении при Флоддене, где английские войска под командованием герцога Норфолка нанесли шотландской армии сокрушительное поражение; а совокупность геральдических символов на щите Ричарда, эрла Уорика, способна поведать о том, как постепенно к нему переходили титулы, земли и богатства Невиллей, Бошанов, Монтегю, Мортимеров и Деспенсеров, которые достались ему по наследству или были приобретены посредством женитьбы, и это объясняет, как Уорик достиг того, что стал «делателем королей[53]» и самым выдающимся человеком своей эпохи.

Человека благородного происхождения можно было распознать не только по наличию герба, его выделяли военные навыки и прежде всего умение обращаться с оружием, что составляло главную цель обучения юношества в этой среде. Джон Гардинг, которому мальчиком довелось жить при дворе знаменитого сэра Генри Перси по прозвищу Готспур (Hotspur — букв, «горячая шпора»), рассказывает, что сыновья лорда приступали четырёх лет от роду к изучению азбуки, с шести лет их обучали грамматике, правилам поведения за столом и куртуазной вежливости, с четырнадцати лет юношей брали на охоту, чтобы воспитать в них храбрость и уверенность в своих силах, а в шестнадцать они уже были готовы к участию в турнирах или настоящих сражениях и ежедневно упражнялись в воинском искусстве. Для того, чтобы дать рыцарской молодёжи возможность испробовать свои силы и доставить удовольствие старшему поколению, устраивались турниры и поединки. По-видимому, эта традиция возникла в XII веке во Франции и была очень популярной в среде англонормандского рыцарства: сыновья Генриха II нередко принимали участие в рыцарских турнирах, а Вильгельм Маршал, впоследствии граф Пемброк и регент Английского королевства при малолетнем Генрихе III, в своё время был самым выдающимся турнирным бойцом тех дней. Первые турниры были грубыми со всех точек зрения, они нисколько не походили на облагороженные духом рыцарственности состязания последующей эпохи: первоначально соперничающие стороны сражались отрядами по нескольку человек и считалось, не только честным, но даже и похвальным держаться в стороне до тех пор, пока не станет ясно, что какие-то соперники теряют силы, и только после этого присоединиться к атакующим их рыцарям; цель заключалась вовсе не в том, чтобы преломить копьё в полном соответствии со строгими правилами, участники турнира откровенно стремились вывести из строя как можно большее количество соперников, чтобы завладеть их боевыми конями, оружием и получить за побеждённых выкуп. Маршал, который был младшим сыном в семье, начал свой жизненный путь без гроша за душой, благодаря участию в турнирах смог обеспечить себе очень неплохой доход. Папы и знаменитые проповедники осуждали рыцарские турниры, но тщетно, и они продолжали проводиться по-прежнему, в частности, им очень покровительствовал Эдуард I. Однако с течением времени эти турниры приобрели более спокойный характер, они стали подчиняться строгим правилам и превратились в овеянные духом благородства куртуазные состязания, столь милые сердцу создателей рыцарских романов. В XV веке «мирный поединок» представлял собой красочную церемонию и давал рыцарям возможность показать себя во всём великолепии: вокруг турнирной арены толпились зеваки, а вместительная трибуна была заполнена благородными господами и дамами в роскошных нарядах; участники турнира красовались в пышных, порой даже причудливых, костюмах. Рыцари сражались копьями с тупыми наконечниками и атаковали друг друга из-за барьера, который не позволял их лошадям сшибиться; цель поединка заключалась в том, чтобы сбросить противника на землю, сбить с него шлем или, нанеся красивый, чёткий удар, преломить своё копье о щит или шлем противника. Каждая пара участвующих в турнире бойцов делала по шесть или по восемь схваток, судьи вели подсчёт очков по установленной системе и дисквалифицировали любого участника турнира, если тот атаковал лошадь противника или наносил иной запрещённый удар. В конце дня победитель получал награду из рук «королевы турнира».

За время, прошедшее со времён завоевания Англии нормандцами до эпохи куртуазных турниров, доспехи претерпели значительное изменение. На смену кольчужной рубахе пришёл полный кольчужный доспех из переплетённых колец, который облекал всё туловище и подгонялся строго по фигуре. В XIII веке для более надёжной защиты коленных и локтевых суставов стали использоваться металлические пластины — наколенники и налокотники, а для защиты шеи — наплечные щитки, выступавшие над плечами и предназначенные для того, чтобы смягчать силу рубящего удара мечом. Приблизительно в то же время вошёл в употребление цилиндрический шлем, по виду напоминавший кастрюлю без ручек; он полностью закрывал голову со всех сторон и опускался до самых плеч, в лицевой части шлема были прорези, через которые рыцарь мог смотреть и дышать. Другой тип шлема был представлен различными вариантами бацинета, который, претерпевая небольшие изменения, играл важную роль на всём протяжении Средних веков; бацинет состоял из стального черепника конической формы, воротника, который мог быть как кольчужным, так и пластинчатым, и подвижного забрала с прорезями, при необходимости опускавшегося на лицо. Для того чтобы усилить доспех в уязвимых местах, постепенно стали использовать металлические пластины, и к XV веку рыцари оказались полностью облаченными в пластинчатые доспехи, кольчуга же сохранила своё значение только потому, что предохраняла тело от повреждений в местах соединения пластин. Готовясь к схватке на турнире, рыцарь должен был вначале надеть матерчатый стёганый поддоспешник на атласной подкладке, штаны из прочной материи и прочную обувь. На поддоспешнике в области локтевых суставов и подмышек были нашиты фрагменты кольчуги в форме ромбов, такие же нашивки имелись на штанах под коленями и на подъёмах ног. Далее рыцарь облачался в доспехи в таком порядке: сначала обували пластинчатые латные туфли (sabatines), затем к ногам пристёгивали наголенники (greaves) и налядвенники (cuisses) с прикреплёнными к ним наколенниками. Бёдра опоясывали кольчужной юбкой (breech), которая прикрывала верх налядвенников. После этого наступал черёд основной части защитного доспеха — нагрудника с наспинником, они прочно пристёгивались один к другому и составляли одно целое, сверху к ним крепилось пластинчатое оплечье (tuilettes), детали которого наслаивались друг на друга, подобно рядам черепицы. Далее надевали нижний наруч (vambrace), закрывавший руку от локтя до кисти, и верхний наруч (rerebrace), защищавший руку от плеча до локтя. Внутренняя сторона правой руки обычно была прикрыта длинной пластиной (moton), привинчивавшейся к нагруднику; левая рука, закрываемая щитом, не нуждалась в такой дополнительной защите. Кисти рук облачали в латные рукавицы (gauntlets). На голову рыцарь обычно надевал баци-нет, прикреплявшийся к нагруднику и к наспиннику при помощи пряжек или крючков; боевой бацинет должен был иметь забрало, однако во время турнира обходились без такового, зато поверх бацинета надевали большой турнирный шлем с гербовой фигурой и намётом. Рыцарский меч в ножнах носили на левом боку, кинжал — на правом, щит висел с левой стороны на ремне, перекинутом через шею. Поверх лат рыцарь мог накинуть льняное или шёлковое короткое сюрко, расшитое его гербами. Копьё рыцаря и его турнирный бацинет, когда рыцарь не нуждался в них, нёс за своим господином сопровождавший его оруженосец или паж.

Турниры позднего Средневековья, проходившие по строгим правилам и почти никогда не приводившие к серьёзным увечьям, конечно, были шагом вперёд по сравнению с неупорядоченными турнирными побоищами прежних времён, во время которых бывали нередки несчастные случаи со смертельным исходом (если только это, действительно, были несчастные случаи); но всё великолепие куртуазных состязаний лишь подтверждает справедливость тезиса, уже высказанного нами ранее: к XV веку эпоха рыцарей миновала, они более не представляли собой военную силу. Сами рыцари могли по-прежнему тешить себя мыслью о том, что конница является важнейшей составляющей армии, однако практичный человек с трезвым взглядом на жизнь был в состоянии заметить, что «полагаться можно только на пехоту». И важным фактором, ускорившим закат рыцарства, стало применение огнестрельного оружия, с появлением которого рыцарские доспехи утратили свою защитную функцию. В Англии порох стал известен в начале царствования Эдуарда III, несколько первых пушек принимали участие в битве при Креси, и хотя они произвели большое впечатление за счёт шума и новизны, всё же вряд ли нанесли ощутимый урон. Почти все первые пушки заряжались с казённой части, они состояли из ствола, усиленного несколькими железными кольцами, и небольшого цилиндра, куда закладывался заряд пороха, во многих случаях эта деталь была вделана в основание ствола. Были также бомбарды, или мортиры, — короткоствольные массивные пушки, заряжавшиеся с дула; они могли выстреливать ядра диаметром до 18 дюймов[54] и массой до 225 фунтов[55]. Дальность стрельбы была невелика, и обеспечить сколько-нибудь точное попадание и цель было практически невозможно из-за несовершенства конструкции: тяжёлые стволы осадных орудий обычно просто крепились к массивным доскам, и когда требовалось приподнять дуло, под передний край доски забивали колья. Ядра поначалу были каменными, подобно тем снарядам, которые начиная с римских времён и вплоть до XV века использовались в больших катапультах — баллистах, но впоследствии пушечные ядра стали отливать из чугуна. В Средние века появилось немало разновидностей ручного огнестрельного оружия, в большинстве своём это были миниатюрные орудия, прикреплённые к деревянному ложу, их держали под мышкой, на плече или, если стрелок сражался верхом, у латного нагрудника. Во время сражения ручные орудия, против которых доспехи были бесполезны, оказывались гораздо более эффективными, чем пушка, однако пушки обладали неизмеримым превосходством над всеми другими осадными орудиями, и их применение имело очень важные последствия. Замки почти утратили своё военное значение, и то факт, что королю практически принадлежала монополия на передвижную артиллерию, объясняет, почему монархам из династии Тюдоров удавалось так успешно подавлять мятежи.

Замки начали строить в Англии нормандцы. В эпоху нормандского завоевания господствующим типом замка был «замок на холме»; главным оборонительным сооружением в замке такого типа была башня, возведённая на вершине насыпного холма. На этом холме нельзя было поставить каменную постройку до тех пор, пока земля не осядет и не спрессуется, а на это требовались годы. Поэтому первые башни строились из дерева, но со временем на их месте обычно возводили каменную стену, которая шла по верху холма, окружая его вершину, укрепления этого типа известны как «shell-keep» (букв, «оболочка цитадели»). Примыкавший к холму замковый двор был огорожен валом, вокруг которого шёл ров; вал мог быть дополнительно усилен частоколом, надвратную башню в большинстве случаев строили из камня. В некоторых замках — как, например, в Тауэре (Лондон) — вместо башни на искусственном холме мы увидим большую квадратную в плане башню, возведённую непосредственно на земле. Обычно вход в такую башню находился на значительной высоте, и попасть в неё можно было только по подъёмному мосту. В XII веке выросло много каменных замков, Генрих II выделил колоссальные средства на строительство крепостей в Дувре, Оксфорде, Ноттингеме и Скарборо. Но подлинный расцвет военного строительства приходится на царствование Эдуарда I, при котором появились величественные замки Уэльса: Конвей, Карнарвон и Гарлех, в архитектуре которых воинская мощь сочеталась с красотой линий. Если попытаться коротко перечислить типичные признаки замков того периода, то можно назвать следующие: во-первых, широкий ров (обычно заполненный водой), окружавший территорию замка со всех сторон; во-вторых, выраставшая надо рвом массивная стена с щелевидными бойницами для стрельбы из лука; и наконец, башни (особенно угловые), которые располагались на некотором расстоянии друг от друга по периметру замка и выступали вперёд настолько, чтобы можно было вести стрельбу по нападавшим, если тем удавалось достичь подножия замка. По верхнему краю каждой башни с внутренней стороны шла галерея, защищённая зубцами и парапетом, просветы между зубцами обычно закрывали ставнями или наклонными деревянными щитами, за которыми лучники укрывались от вражеских стрел. Башни, как правило, были увенчаны коническими крышами и имели навесные деревянные галереи. К воротам замка вёл перекинутый через ров подъёмный мост, и когда он был поднят, то не только перекрывал доступ к воротам, но и служил дополнительным щитом, заграждавшим их. Проход в замок защищали массивные деревянные ворота и по крайней мере одна решётка, которая передвигалась в пазах, сделанных по обеим сторонам проёма, и могла быть опущена при помощи противовеса. Парапет воротной башни выдавался в стороны, опираясь на каменные консоли; в проёмах между консолями были устроены машикули — выступающие наружу бойницы, откуда на головы врагов, пытавшихся сломать ворота, летели камни, лился кипяток, горящая смола и прочие малоприятные вещи. На территории замка вдоль крепостных стен размещались караульные помещения, казармы, кладовые, конюшни и т.п.; на большом дворе стояли «холл», часовня и другие постройки, а на одном конце его возвышалась главная башня, цитадель замка, в которой осаждённые могли держать оборону даже после того, как всё остальное окажется в руках нападавших. До появления огнестрельного оружия цитадель вполне могла противостоять атаке королевских войск, однако когда в игру вступила тяжёлая артиллерия, средневековый замок из оборонительного сооружения превратился в западню для своих защитников, и в XVI веке военные инженеры, вынужденные искать способ защиты от артиллерии, стали отдавать предпочтение менее живописным, но зато более практичным земляным укреплениям.

Было бы странно писать о военном искусстве Англии и совсем не упомянуть о флоте, хотя по отношению к Средним векам, это далеко не так абсурдно, как если бы речь шла о любой другой эпохе. Первым человеком, которому удалось осознать значение морского могущества Британии, можно считать белга Караузия, авантюриста, который командовал римским флотом в Ла-Манше и в 287 г. провозгласил себя императором. Караузию удавалось сохранять за собой этот титул на протяжении восьми лет, пока он не был убит. Миновало шесть столетий, и Альфред Великий решил сделать ставку на крупные военные суда и приказал построить несколько кораблей, в два раза превосходивших размерами пиратские суда датчан; мы прекрасно знаем, что затея этого короля не оправдала себя, потому что его корабли оказались слишком громоздки и неповоротливы, и всё же Альфред заслуживает уважения как человек, который понял, что иноземному вторжению нужно противостоять на море, и создал некое подобие национального флота. Прошло ещё шесть столетий, прежде чем вновь была предпринята серьёзная попытка основать военный флот, и она оказалась настолько успешной, что с тех пор флот стал основной оборонительной силой Англии. В период между правлением Альфреда Великого и эпохой Генриха VII у Англии не было постоянного корпуса боевых кораблей. Подобно тому как крестьяне призывались в фирд от плуга, а ремесленники от ткацкого станка, военный флот формировался из рыболовецких и купеческих судов. И если в средневековой Англии было немало людей, владевших землёй при условии несения воинской службы, людей, которые в раннем Средневековье составляли костяк войска, то была и небольшая группа городов, обязанных нести морскую службу на благо Англии, и они составляли ядро флота той эпохи. Это была группа городов, вошедших в историю под названием «пять портов».

Союз «Пяти портов» существовал уже в эпоху нормандского завоевания и, возможно, был обязан своим возникновением эрлу Годвину[56]. Главой союза был Гастингс, кроме него в «Пять портов» входили Дувр, Сандвич, Хайт и Ромни, к которым вскоре присоединились «старинные города» Рай и Винчелси. Первичным поводом для объединения этих городов Кента и Суссекса, могло послужить то, что их жители осенью обычно выходили на лов сельди к восточному побережью, в район устья реки Яр, где в месте ежегодной стоянки рыбаков возник город Ярмут. Нам известно, что при Вильгельме Завоевателе города, входившие в союз «Пяти портов», должны были снарядить шестьдесят кораблей, чтобы те несли службу в течение 15 дней. О том, насколько важной считалась эта служба, говорит то, что все горожане «Пяти портов» получили право именоваться «баронами», и хотя этот почётный титул не делал их пэрами королевства, он всё же возвышал их над прочими свободными жителями Англии; кроме того, города «Пяти портов» имели собственные суды и пользовались правом устанавливать собственные налоги. Однако самым ярким примером того почтения, которым были окружены эти города, были так называемые придворные привилегии. Во время коронации государь шествовал из Вестминстерского дворца в Вестминстерское аббатство и обратно под балдахином, который несли бароны «Пяти портов», затем во время торжественного обеда по случаю коронации они занимали место за столом для почётных гостей по правую руку от короля, и сверх того им было позволено оставлять себе серебряные перекладины и шёлковое покрывало церемониального балдахина. Стоит отметить, что все эти привилегии оставались в силе вплоть до эпохи Георга IV, и если предположить, что когда-либо будет возрождён старинный обряд коронации, то у представителей «Пяти портов» будут все основания претендовать на почётные места в торжественной процессии и на парадном обеде, хотя в наши дни, по-видимому, ни один из великих портовых городов, за исключением Дувра, уже не сможет снарядить корабль более грозный, чем одномачтовое рыболовецкое судёнышко.

Корабли нормандской эпохи строились с высокими носом и кормой, у них была одна центральная мачта с большим квадратным парусом. Правили кораблём при помощи большого весла, крепившегося к правому борту, отчего эта сторона судна и стала называться «starboard» (от «steer-board» — кормило). На базе подобного корабля был создан тип английского военного судна: на носу и на корме появились деревянные башни («fore-castle» и «stern-castle»; букв, «носовое укрепление» и «кормовое укрепление», причём первый из этих терминов сохранился в английском языке со значением «бак»), а на мачте была устроена площадка для стрельбы, простейшим прообразом которой была прикреплённая к мачте большая бочка. Средняя команда на кораблях, принимавших участие в ирландской экспедиции 1171 г., состояла из двенадцати человек и капитана, однако на судах «Пяти портов» было по двадцати одному человеку. Моряки той эпохи — это отчаянные головы, которые привыкли драться друг с другом и отличались явно пиратскими наклонностями: Чосер говорит о своём шкипере, что тот, захватив судно, поступал с его командой самым обычным образом — «отправлял домой морем», другими словами, выбрасывал за борт; моряки не признавали никакой дисциплины и нередко покидали суда без разрешения. Поэтому вести на море длительные военные действия никогда не пытались, флот созывали, в основном, для транспортировки войск или для того, чтобы атаковать вражескую эскадру, если становилось доподлинно известно, что она курсирует где-то поблизости или готовится совершить опустошительный набег на какой-либо участок побережья.

У других народов в качестве боевых кораблей служили галеры, приводившиеся в движение при помощи вёсел, однако англичане, как видно, не собирались полностью переходить на этот тип военных судов, хотя в некотором количестве галеры строились при трёх Эдуардах, их строили также для охраны побережья некоторые торговые города; труд гребцов на галерах был неимоверно тяжёлым, и обычно их роль исполняли преступники и рабы (возможно, Англия и не использовала галеры именно потому, что такая форма рабства была противна духу англичан). Наши предки были опытными мореплавателями и умело правили своими кораблями, однако на море, как и на суше, победу англичанам приносили их лучники, как было, например, во время знаменитой битвы при Слёйсе[57] в 1340 г. За победой при Слёйсе последовал разгром испанцев при Винчелси в 1350 г. в ходе сражения, сильно напоминающего разгром «Великой армады»[58], когда массивные испанские суда грозно надвигались на небольшие корабли англичан. Разница состоит в том, что в XIV веке англичане применили тактику, отличную от победоносной тактики елизаветинской эпохи: в сражении при Винчелси они намеренно подошли вплотную к испанским судам, взяли их на абордаж и одержали верх исключительно силой оружия.

К концу XIV века корабли существенно увеличились в размерах и стали гораздо более надёжными, на смену рулевому веслу пришёл настоящий руль, появился бушприт, и это повлекло за собой определённые изменения в оснастке. В следующем столетии стали строить двухмачтовые корабли, и поскольку заилившиеся к тому времени гавани «пяти портов» оказались слишком мелкими для больших кораблей, города этого исторического союза перестали играть значительную роль в формировании военного флота. На исходе века заметно усилилось морское могущество Испании, и Генрих VII понял, что если Англия хочет удержать свои позиции на море, то ей необходим регулярный флот и она более не может обходиться временными соединениями купеческих кораблей, по случаю оснащённых кое-каким вооружением. Поэтому при Генрихе VII были построены крупные военные корабли и заложены основы английского военно-морского флота; эти начинания получили достойное продолжение при Генрихе VIII и увенчались триумфом в эпоху Елизаветы, когда корабли из английского дуба, оснащённые орудиями из английского металла, обеспечили Англии превосходство на море, которое она впервые обрела при короле Иоанне и на которое с полным основанием претендовала в эпоху Эдуарда III, но на время утратила при его преемниках.