Жизнь Англии в Средние века

ГЛАВА 3 ДОМАШНИЙ БЫТ

Когда речь заходит о жилищах наших предков, становится очевидным разделение общества на три класса, потому что мы должны говорить о хижинах рабочего люда, о домах людей среднего сословия и о замках или дворцах знати. Описание бедняцкой лачуги не займёт слишком много времени, ибо она обеспечивала лишь тот минимум, который был необходим человеку, чтобы защититься от сырости и холода, — четыре стены и крыша. Стены были глинобитными, или мазанковыми: каркасом служили вертикальные шесты, переплетённые ивовыми прутьями либо другим гибким древесным материалом; этот каркас обмазывался глиной, которую тщательно вбивали в зазоры между прутьями. В одной из стен оставляли проём для входа, иногда делали дверь, иногда — нет. В стенах хижины обычно было одно-два небольших отверстия — окна, через которые проникал свет. Довершали картину соломенная крыша и земляной пол. Хозяин дома и его семейство жили в одном-единственном помещении, закопчённом древесным дымом от костра, который зимой или в сырую погоду, когда нельзя было готовить пищу на улице, разводили прямо посреди жилища; обстановку хижины составляли стол, несколько грубых табуретов, сундук, железный котёл да какое-то количество мисок, кружек и кувшинов из глины, постелью служили охапки соломы или папоротника-орляка, покрытые суровыми шерстяными пледами. Однако нам не стоит чрезмерно сожалеть об участи средневековых бедняков, ведь представления человека о том, плохо или хорошо ему живётся, зависят во многом от того, к чему он привык, и в какой-то мере от того, лучше или хуже живётся его соседям. «Сравнение — вот причина забот и печалей», особенно в том случае, когда человек сравнивает свою участь с тем, на что он имеет основания притязать. В наши дни удел рабочих, чьи семьи также вынуждены ютиться в одной-единственной комнате в мрачном доходном доме или в грязной лачуге в шахтёрском посёлке, куда более горек: ведь они знают, что другие представители их же класса живут в сравнительно комфортабельных домах; но средневековый крестьянин жил намного хуже, чем мелкий фермер, на которого он работал, и часто его жизнь не слишком сильно отличалась даже от того, как жил сам лорд манора. Уильям Харрисон, живший в эпоху Елизаветы, когда Средневековье уже миновало, рассказывает, что старожилы в его деревне говорили о «превеликом улучшении обустройства жилища; потому что, — вспоминали они, — отцам нашим, да и нам тоже, нередко приходилось спать на соломенных тюфяках, покрытых одною только простынёй, под одеялами из клочьев свалявшейся шерсти да плетей хмеля (таковы их собственные слова), подложив под голову вместо валика или подушки добротное круглое бревно. Если кому-то из наших отцов — или достойному человеку из домочадцев — случалось лет через семь после женитьбы приобрести матрас или даже полную постель, набитую шерстью, да вдобавок ещё ворох кострики, чтобы подложить под голову, ему казалось, будто он устроился с великолепным удобством, словно лорд, владеющий целым городом, которому, вероятно, тоже не всегда приходилось почивать не то что на пуховом ложе, но и в постели, набитой пером. И настолько были довольны своей жизнью наши предки, что их устраивало даже это примитивное убранство, каковое ещё сохраняется в прежнем виде без особого улучшения в Бедфордшире и кое-где вдали от южных областей страны. Подушки в постелях (говорили они) считались уместными только для рожениц. Что же касается слуг, то хорошо, если у них была простыня, которой они могли укрыться сверху, потому как очень редко у них было что подстелить под себя, дабы защититься от колких соломин, протыкавших холщовый тюфяк и царапавших их огрубевшую кожу».

На противоположном полюсе общественной иерархии мы видим замки крупной знати. Нормандские аристократы, воспитанные как воины и пришедшие в Англию как ненавистные завоеватели, естественно, заботились в первую очередь о безопасности и строили для себя замки. Почти в каждом городе, большом или маленьком, был возведён такой замок — и вовсе не для того, чтобы оборонять город, а для того, чтобы держать его жителей в благоговейном страхе. Даже спустя некоторое время, когда нормандцы стали правителями и могли больше не опасаться восстаний, строительство замков продолжалось — теперь они служили для защиты от враждебных соседей-лордов. О военном назначении замка мы поговорим в девятой главе, если же рассматривать его как жилище, то большинство замков едва ли были бы сочтены привлекательными в последующие эпохи, привыкшие к большей роскоши. Типичный замок состоял из двух частей: двора, окружённого рвом и стенами, и главкой башни — массивной постройки, стоявшей обычно поодаль от центра двора на искусственной насыпи. И небольших замках жилые помещения находились и главной башне, однако если внешние укрепления были достаточно мощными, то считали более удобным размещать жилые апартаменты на территории двора и либо пристраивать их к внешней стене, либо строить для них особый дом в пределах защищённой территории. В любом случае роль главной комнаты играл большой зал, где владелец замка, всё его семейство и слуги обедали, проводили своё свободное время и где спали многие из домочадцев. Этот зал часто представлял собой (как, например, в Океме и Винчестере, где подобные залы сохранились до наших дней) довольно просторное помещение, разделённое продольными рядами столбов и напоминавшее церковный неф. Правда, одна из его стен могла быть частью укреплений замка, и тогда вместо окон на этой стороне зала делали узкие щели. На одном конце зала обычно находилась кухня, к нему также должны были примыкать часовня и спальни, расположение которых определялось военным назначением замка. Со временем жизнь стала более обеспеченной и приобрела черты роскоши, усилившаяся центральная власть пресекала феодальные усобицы, и замки постепенно утратили характер военных сооружений, превратившись просто в укреплённые дома, построенные достаточно надёжно, чтобы дать отпор в случае внезапного нападения, но без расчёта на то, чтобы выдержать осаду; так они переродились в дворцы эпохи Тюдоров вроде Хэмптон-Корта.

Главной чертой средневекового дома — даже в большей степени, чем замка, — был холл. Холл представлял собой комнату, длина которой была в полтора-два раза больше её ширины. На дальнем («высоком») конце холла стоял, обычно на помосте, высокий стол, за которым сидели глава дома, его семья и гости, а под прямым углом к этому столу тянулись вдоль стен столы для слуг. Посреди холла в каменном очаге пылал огонь, дым от которого выходил наружу через «лувр» — отверстие в крыше, прикрытое сверху башенкой без стенок; дым от очага оставлял чёрную копоть на стропильных балках, а если это был дом фермера, то ещё и на висевших под крышей кусках копчёной свинины и солёной говядины. Поначалу кушанья готовили и ели непосредственно в холле, и, возможно именно для того чтобы оградить себя от шума, запаха и жара, неизбежно сопряженных с приготовлением пищи, стали устанавливать поперёк «нижнего» конца холла деревянную перегородку или ширму. Такая перегородка с двумя дверями оставалась непременной чертой средневекового холла даже в тех случаях, когда для кухни была сделана особая пристройка со стороны его «нижнего» конца; в больших домах перегородка обычно поддерживала галерею, где во время трапез играли музыканты. В проходе за перегородкой в боковой стене была дверь на улицу (обычно оформленная крыльцом), а в торцовой стене были три двери, из которых средняя вела в кухню, а две другие — в кладовую, где хранился эль, и в буфетную либо кладовую для хлеба. Таков был типичный план «нижнего» конца холла, в чём можно убедиться на примере большинства колледжей Оксфорда и Кембриджа. В небольших домах планировка могла быть несколько иной, но, как правило, она не имела существенных отличий. На «высоком» конце холла находилась дверь, ведущая в покои, то есть в семейную спальню, которая в дневное время выполняла также роль будуара (женских апартаментов). Начиная с XII века дом стали разделять со стороны «высокого» конца холла на два этажа, комната внизу служила гостиной для приёмов и семейного времяпрепровождения, а комната наверху — «солар» (то есть «солнечная комната», «светлица», — от латинского «sol» — «солнце»), куда поднимались по внешней лестнице, была спальней. Эти комнаты обогревались встроенными в стену каминами с дымоходом, и когда в XIV веке стенные камины полностью пришли на смену очагу в центре холла, исчезла необходимость в том, чтобы холл имел высоту до самой крыши. Мы видим, как постепенно, начиная с эпохи Тюдоров, всё меньше и меньше домов строились с холлами во всю высоту здания, и всё чаще и чаще старинные холлы разбивались на два или три этажа, так что иной раз первоначальный план дома оказывался изменённым до неузнаваемости. И ныне можно удостовериться в том, что перед нами средневековый дом, только если взобраться под самую крышу и отыскать балки и стропила, закопчённые дымом от очага, некогда находившегося посреди главной комнаты.

В резиденциях знати в окнах могли быть вставлены витражи, а вот в обычных домах окна не были застеклены — до XVI века стекло считалось предметом роскоши. Иногда в оконные проёмы вставляли металлические или деревянные решётки, которые при необходимости затягивали промасленным льняным полотном, однако куда чаще окна оставались открыты порывам ветра и струям дождя, и, чтобы защититься от них, нужно было затворить имевшиеся на окнах дубовые ставни. Стены были оштукатурены и расписаны яркими красками, иногда на них изображали либо сцены из библейской истории, рыцарских романов и преданий о жизни святых, либо аллегорические фигуры вроде «колеса Фортуны» или «Зимы» «с унылым и несчастным лицом», которую повелел написать над камином в одной из своих комнат Генрих III. В XV веке в связи с ростом благосостояния вошло в моду завешивать стены роскошными гобеленами и восточными вышивками. Даже в более ранние времена существовал обычай затягивать стену за скамьями в холле полосой яркой материи и делать вставку из более дорогого материала, нередко придавая ей форму балдахина, который находился над местом хозяина и хозяйки дома в центре высокого стола.

Столы, которые в большинстве случаев представляли собой переносную конструкцию из козел и положенной на них доски, непременно застилали скатертью — льняным полотном. На этой скатерти раскладывали ложки и ножи — вилки были в Англии редкостью даже во времена Елизаветы — и расставляли деревянные или глиняные чаши и кувшины. В богатых домах было принято устраивать обширную выставку золотой и серебряной утвари: чаш, солонок и даже сугубо декоративных предметов вроде «нефа» — настольного украшения в виде искусно выполненного корабля из серебра или золота; драгоценная посуда, не помещавшаяся на столе, красовалась в буфете, который пережил превращение из полки для чаш и мисок и сервант для роскошной утвари. В дни процветания и XV веке во многих домах место прежних деревянных тарелок заняла посуда из оловянно-свинцового сплава (pewter), которым славилась Англия. Тарелками из глины, скорее всего, не пользовались, поскольку мясо либо ели прямо с общего блюда, что бывало нередко, либо клали куски жаркого на толстые ломти хлеба, которые потом отдавали беднякам. Кости, и так почти дочиста обглоданные обедавшими, швыряли к дверям — для собак. И если учесть, что пол в холле застилали тростником или соломой, которые заменяли не так уж часто, вполне можно представить себе, как неопрятно выглядело это помещение и как ужасно там пахло — именно этим английские дома неприятно поразили Эразма Роттердамского[24]. Застольные манеры заметно облагородились, когда в обиход вошли ковры, однако это произошло сравнительно недавно, потому что обычай стелить ковры считался иноземной модой и признаком невероятной роскоши.

Эндрю Борд, проницательный врач, живший при Генрихе III, писал: «Большинству людей достаточно принимать пищу дважды в день, те, кто занят физическим трудом, могут есть три раза, а тот, кто ест чаще, живёт, как скотина». Две трапезы, общие для всех, — это обед в 10 или в 11 часов утра, и ужин, обычно в 4 часа пополудни; завтрак как обязательный приём пищи в литературе почти не упоминается, хотя, возможно, большинство начинало свой день с глотка эля, заедая его хлебом, но зато любители роскоши имели пристрастие к «поздним ужинам», которые часто подвергались осуждению из-за того, что служили поводом для пьянства. В обед и в ужин накрывали сытный стол, и, конечно же, от богатства хозяина зависело, что именно появлялось на нём. Английский крестьянин, в отличие от большинства своих собратьев в других европейских странах, ел мясо — бекон, говядину — почти каждый день, а также ел хлеб и сыр; дворянин средней руки, обедая в кругу семьи, заказывал два-три мясных блюда и десерт, тогда как за столом у знатного лорда, которого традиция обязывала держать дом открытым и оказывать гостеприимство всем пришедшим, накрывали две или три перемены, в каждой из них было десятка по два различных блюд — причём мясо, рыба, дичь и сладости подавались вперемежку без особого порядка; венчали трапезу фрукты и орехи. В самых знатных и богатых домах обед, начиная с того момента, когда на стол стелили скатерть, и до того, как её убирали, проходил в соответствии церемониальным порядком, сопоставимым по строгости с церковной службой, и умение подобающим образом разделывать за столом бесчисленные виды мясных блюд было обязательным элементом воспитания человека благородного происхождения. В обществе с более простыми нравами в тот момент, когда мясо подавали на стол и сотрапезники могли приступить к угощению, нередко возникали потасовки, не говоря уже о том, что требования хорошего тона, как-то: мыть руки перед едой, придерживать нарезаемое мясо только тремя пальцами и не ковырять в зубах ножом, — можно было попросту проигнорировать.

Во многих домах основу трапезы составляли плотные, сытные яства: говядина, баранина или знаменитая кабанья голова, ассоциирующаяся у англичан с рождественскими праздниками. Всё подавалось на стол, и всё-таки средневековая кухня была гораздо более изысканной, чем принято думать. Широко распространены были самые различные супы, рагу, мясные пироги, оладьи с припёками, желе и тому подобное; дошедшие до нас кулинарные рецепты XV века говорят о том, что приготовление многих блюд требовало немалого усердия, ибо они состояли из различных тщательно подобранных компонентов, среди которых было значительное количество приправ. Для примера достаточно привести рецепт излюбленного кушанья под названием «leche lumbard», которое представляло собой нечто вроде сервелата или немецкой колбасы: «Возьми свинины и изотри её в ступке вместе с яйцами; добавь сахару, соли, изюму, смородины, измельчённого миндалю, молотого перцу и гвоздики; набей этим мочевой пузырь и вари, затем нарежь ломтями». Это блюдо подавали с подливой, приготовленной из изюма, красного вина, миндального молочка, подкрашенного шафраном, корицы, имбиря, гвоздики и перца. Важное место в средневековой кухне принадлежало рыбе, особенно тогда, когда нельзя было есть мясную пищу: во время Великого поста и в другие постные дни, к каковым относились все пятницы. Самой популярной рыбой была сельдь, которую ели и сырой, и засоленной, и копчёной, однако в целом средневековое меню включало в себя все известные виды рыбы — от совершенной мелюзги до кита. Что касается фруктов, то в сельских садах росло несколько разновидностей груш (например, «wardens» славились тем, что были необычайно хороши в пирогах) и яблок, а также вишни, сливы и чернослив. Гранаты и апельсины, привозимые из Испании, были роскошным лакомством для богатых, а вот земляника со сливками составили великолепное сочетание, вкус которого как в Средние века, так и в наши дни по достоинству оценили представители всех слоёв общества. Из земляники, барбариса и других плодов делали консервы в виде засахаренных фруктов и джемов, а вот мармелад, первоначально приготовлявшийся из айвы, был ещё одним испанским деликатесом. В Англии пили многие сорта вин из Франции, Испании и Леванта, однако общим для всех категорий населения напитком был эль, потреблявшийся в непомерном количестве. В каждом доме варили свой собственный эль, эль и хлеб составляли особую группу продуктов, качество и стоимость которых должны были контролировать местные власти. В XV веке голландцы, которых было довольно много в Лондоне и восточных графствах, ввели в обиход пиво — опьяняющий напиток на основе солода, похожий на эль, но более горький и крепкий за счёт добавления хмеля. Поначалу пиво был объявлено отравой, однако оно быстро завоевало популярность и к концу Средних веков уже заметно потеснило эль в роли всенародного напитка.

Обед, столь же длительный, сколь и плотный, зачастую сопровождался музыкой, её могли исполнять либо музыканты, игравшие на галерее «нижнего» конца холла, либо один из странствующих менестрелей или арфистов, чей репертуар состоял из баллад о Робине Гуде и о рыцаре Ланселоте, последних куплетов на злобу дня, высмеивающих кого-либо из непопулярных министров, а также хвалебных импровизаций в честь хозяина дома и его гостей. После того как со столов всё было убрано, дамы удалялись в свои покои, а мужчины оставались в холле и пили. Затем, если была хорошая погода, следовали танцы на свежем воздухе на траве, особенно прославились англичане своими «каролями» (Caroles) — весёлыми танцами, сопровождавшимися пением. Более искусными, чем эти простые, но полные грации деревенские танцы, были танцевальные представления под названием «morris dances», считавшиеся изобретением мавританского населения Южной Испании, когда танцоры с посохами в руках и в костюмах, унизанных колокольчиками, исполняли сложные фигуры. «Morris dances» получили особое распространение как одно из рождественских и новогодних увеселений наряду с «mummings» — ряжением, участники которого, надев экстравагантные костюмы и маски, разыгрывали небольшие сценки или гротескные балеты. Любовь к разнообразным Нарядам, присущая как глупым детям, так и мудрейшим из взрослых, в Средние века была очень сильна, даже короли и знатнейшие сеньоры не отказывали себе в этом удовольствии — был бы только подходящий повод. Таким поводом было время Рождества, когда в холле царило веселье: пиры чередовались с танцами, выступлениями ряженых и всевозможными играми. Самыми популярными среди игр были «горячие раковины» («hot cockles», аналог русской игры «жучок») и «слепец в колпаке» («hoodman blind», аналог русских жмурок). Первая из них заключалась в том, что один из участников с завязанными глазами становился на колени, а другие ударяли его — причём довольно сильно, — и водящему нужно было угадать, от кого ему достался тот или иной удар; во второй игре водящий закрывал глаза, натянув задом наперёд свой капюшон, а затем должен был ловить остальных игроков. Все эти шумные забавы возглавлял «господин беспорядка» (Lord of Misrule), роль которого исполнял один из слуг, одетый в фантастический костюм. Этот слуга получал неограниченную власть рождественского короля, и его приказаниям должен был беспрекословно следовать даже сам глава дома. Правда, если «господин беспорядка» был достаточно мудр, он не позволял себе чрезмерных вольностей, памятуя о том, что рождественские праздники бывают только раз в году и с их завершением придёт конец его недолгому правлению — он снова превратится в простого слугу, судьба которого во многом зависит от хорошего отношения хозяина.

В летнюю пору после обеда дамы шли гулять в сад, они рвали цветы и плели из них венки, ведь наши предки питали настоящую страсть к цветам и при каждом большом доме был свой сад. В саду росли розы, лилии, левкои, бархатцы, барвинки, а также душистые растения, служившие для ароматизации воздуха в комнатах: лаванда, розмарин, можжевельник, — и сверх того множество различных трав, применявшихся в медицине и кулинарии. Нередко в саду проходили трапезы, в Средние века устраивали порой даже пикники, хотя не столько ради удовольствия поесть на свежем воздухе, сколько за отсутствием другого способа организовать обед во время охоты. Псовая и соколиная охота занимали первое место среди спортивных развлечений сельского дворянства, правда, в отличие от современных охотничьих традиций, лису не считали достойной добычей, видя в ней просто вредителя, подобно диким кошкам и волкам (которых в XIII веке ещё немало водилось в Англии), то есть как животное, которое преследуют для того, чтобы уничтожить, а не ради спортивного интереса. Настоящей добычей для охотника были олени, дикие кабаны и зайцы; эту дичь охраняли очень строгие законы. Дамы принимали участие в охоте на оленя или зайца и в соколиной охоте. И последнем случае охотились на водяных птиц: уток, журавлей, цапель, — для этого существовало несколько разновидностей соколов и ястребов, ценившихся чрезвычайно высоко. Соколы нередко упоминаются в числе подарков, которые король преподносил тем, кого он хотел отличить, и бывали случаи, когда ради выздоровления больного сокола совершали паломничество к мощам святых. Для нужд охоты держали также свору гончих псов: спаниелей — чтобы поднимать птиц для соколов и ястребов, борзых — чтобы преследовать оленя или зайца, и неопределённого вида собак типа мастифов — для того чтобы охотиться на грозных кабанов. Насколько можно судить по известным нам изображениям, в XV веке было ничуть не меньше пород собак, чем в XX: начиная с огромных и свирепых сторожевых псов до комнатных собачек, в которые не чаяли души дамы. Главными любимцами были мальтийские спаниели: «они такие маленькие и такие симпатичные, такие изящные и такие славные, что их разыскивают в далёких землях и поблизости, повинуясь привередливому вкусу изысканных дам и неуёмным женским желаниям; они служат предметом безрассудной прихоти и к тому же предлогом для безделья, ведь, забавляясь с ними, дамы понапрасну растрачивают драгоценное время, отвлекаясь от более достойных дел, — жалкое ухищрение, чтобы скрасить свою докучливую праздность. Чем меньше щенки по величине, тем больше приносят радости, тем больше с ними возятся; они становятся неразлучными дружками своих хозяек, которые носят их за пазухой, укладывают спать на кровати и подкармливают мясом за столом; когда дамы сидят в повозке или отдыхают на ложе, сии питомцы устраиваются у них на коленях и лижут их в губы... Некоторые из подобных людей больше восхищаются своими собаками, лишёнными каких бы то ни было разумных способностей, чем детьми, которые наделены умом и здравым смыслом. Воистину, они нередко кормят своих любимцев самым лучшим, в то время как дети бедняка, ожидающие под дверьми, едва ли смогут получить даже что похуже». Есть основания полагать, что средневековые дамы питали слабость не только к комнатным собачкам: в 1387 г. епископ Винчестерский вынужден был сделать нескольким монахиням выговор за то, что они берут с собой в церковь «птиц, кроликов, гончих и прочие бирюльки, которым уделяют больше внимания, чем своим религиозным обязанностям». Конечно же в средневековых домах часто можно было видеть птиц в клетках: жаворонков и соловьёв держали ради их пения, сорок и попугаев, которых впервые привезли с Востока крестоносцы, за умение разговаривать; среди домашних питомцев иногда встречались белки и даже обезьяны, но вот котов, по-видимому, не считали годными на эту роль и держали их только потому, что коты умели ловить мышей.

Вернувшись в холл после прогулки в саду, после охоты или после более трудоёмких дел, домочадцы приступали к ужину, весьма похожему на предшествовавший ему обед. Трапеза могла быть несколько менее плотной, но зато, как правило, она была ещё более продолжительной, особенно в части, посвящённой питию. В то время года, когда темнело рано, необходимо было искусственное освещение, потому что, как отметил один средневековый автор, «ужинать в темноте позорно и, кроме того, опасно из-за мух и прочей гадости»; помещения освещали в основном свечами, самые плохие были из сала, самые лучшие — из очищенного пчелиного воска. Лампы, представлявшие собой сосуд с растительным или рыбьим жиром, в котором плавал хлопковый фитиль, хороши были только тем, что могли гореть длительное время, свет же они давали очень тусклый. Факелы из просмолённой древесины, хотя и горели ярко, очень сильно чадили и были источником немалой опасности. В ту эпоху было принято рано вставать и рано ложиться; даже во времена Шекспира «слышать, как колокола отбивают полночь» значило вести исключительно беспутную жизнь, а в Средние века после 6 часов утра оставались в постели только лежебоки, поэтому, за исключением середины лета, большинство домочадцев отправлялись на покой сразу же по окончании ужина. Если перед сном оставалось немного свободного времени, его можно было провести за спокойными играми в холле или в отгороженной от него гостиной, играли обычно на деньги. Самой известной и самой древней игрой были шахматы. Появились они, конечно же, на Востоке, но не позднее второй половины XI века распространились во всех западноевропейских странах. В средневековых рыцарских романах нередки истории о роковых ссорах из-за шахматной партии, а в наших музеях можно увидеть искусно изготовленные из слоновой кости шахматные фигуры XII и XIII веков, и, как известно, Эдуарду I были преподнесены шахматы из яшмы и горного хрусталя. Почти сравнимы по популярности с шахматами были «дощечки» (tablets) — игра, подобная нардам, для которой были нужны и кости, и шашки; упоминания о «дощечках» довольно часто встречаются в источниках, и, как видно, иногда игроков бывало несколько, поскольку мы знаем, что король Иоанн время от времени «играл в дощечки» со знатными сеньорами, такими как Пейн де Чаворт или Бриан де Лисль, и с богатым лондонским купцом Джоном Бакквинтом. Шашки, которые тогда назывались «дамами» (ladies), были не столь популярными, как шахматы, а вот в кости играли везде и всюду, партии длились очень долго, и порой на один-единственный бросок ставились целые имения. Карты, которые, подобно шахматам, считаются заимствованием с Востока, стали известны во многих европейских странах не позднее середины XIV века, но нет никаких свидетельств о том, что они появились в Англии раньше, чем столетие спустя; однако ко времени правления Эдуарда IV[25] карты уже были в ходу и стремительно завоёвывали популярность, хотя сведений о том, какой именно характер носили средневековые карточные игры, по-видимому, не сохранилось.

Средневековые представления о личной собственности существенно отличались от наших, для той эпохи не было ничего странного в том, что все члены семьи, — а также и гости — спали в одном помещении; действительно, им было бы просто трудно разместиться иначе, ведь в типичном доме была только одна спальная комната. В отличие от современных обычаев, все спали обнажёнными, так как до XVI века ночные рубашки были практически не известны. Во времени нормандцев кровати представляли собой подобие низкого деревянного топчана, позднее остов кровати стали делать более высоким и более изящным, изголовье тоже стало выше, теперь оно оформлялось панелью резного дерева или, что было чаще, вышитой материей, такое изголовье получило название «тестер» (от старофранцузского «teste» — «голова»); от верхней части изголовья шёл простиравшийся над кроватью балдахин с ниспадающими по краям занавесями, в дневное время их обычно подвязывали, но ночью занавески можно было задёрнуть так, чтобы кровать оказалась полностью скрытой. Венцом этого развития стал широко известный тип кровати с балдахином на четырёх полбах, который был весьма распространённым при Тюдорах и в последующие эпохи. Под высокой кроватью часто держали низенькую кровать на колёсиках, на ночь её выдвигали, и на ней спал слуга или кто-либо другой из людей низкого звания. Матрасы обычно были набиты соломой, но те, кто мог позволить себе такую роскошь, спали на перинах. Льняные простыни были в обиходе с древнейших времён, хотя, как мы говорили, слугам они не полагались; не счесть было шерстяных одеял и пледов, и поверх всего клали верхнее одеяло, стёганое или вышитое, а зимой — даже меховое. Многие вышивки отличались необыкновенной красотой, и «постель» (как полный набор соответствующих принадлежностей) почти всегда фигурировала в средневековых завещаниях, пренебрегать таким наследством никто бы не стал, поскольку в XV веке подобный комплект нередко стоил от 50 до 100 фунтов стерлингов.

Стены спальной комнаты могли быть обшиты деревянными панелями, но гораздо чаще их занавешивали гобеленами или расписными полотнищами. Из мебели в спальне должны были быть, по крайней мере, один стул возле кровати и сундук; могло быть ещё несколько стульев или табуретов, но в дневное время сама кровать тоже использовалась как место для сидения. Автор XII века говорил о том, что ещё из стены должны торчать два штыря: на один из них вешают одежду, а второй служит шестком для сокола или ястреба. Первое, безусловно, можно считать общим правилом, но сомнительно, будто очень многие обожали своих ловчих птиц до такой степени, чтобы держать их в спальне, — возможно, считалось, что для птиц будет лучше, если они выберут себе место самостоятельно.

В богатых домах в спальне обычно стояла тумба, на которую ставили металлический таз и кувшин. Средневековые книги по этикету говорят о том, что нужно было обязательно умывать лицо, мыть руки и чистить зубы каждое утро, но в них нет ни слова о необходимости время от времени принимать ванну. Раннеанглийский автор пишет о свойственной датчанам привычке мыться каждую субботу, трактуя её как свидетельство их щегольства, а средневековые монахи пошли ещё дальше, постановив, что принимать панну следует только в тех случаях, когда это необходимо для здоровья, и только по назначению врача. Из подробного описания повседневных занятий короля Иоанна видно, что этот монарх доставлял себе удовольствие принять ванну один раз в три недели. С другой стороны, в бесчисленных рыцарских романах можно прочесть, что первейшим жестом гостеприимства по отношению к посетившему замок страннику было приготовление для него ванны, и, как свидетельствуют иллюстрации к этим романам, в больших домах часто имелась своего рода ванная комната — занавешенный альков с большой лоханью. Мы не знаем, пользовались ли в целях личной гигиены мылом, но нам известно, что мыло наряду с щёлоком из древесной золы применяли при стирке. В этой связи любопытно отметить, что даже во времена Эдуарда VI прачки частенько теряли бельё и возвращали клиентам не те вещи: в описи гардероба эрла Уорика, относящейся к 1550 г., помечено, что две рубашки «были потеряны в прачечной в Или-Хаусе», а ещё одна была «подменена при стирке».

Итак, мы знаем, что почти на всём протяжении Средних веков в домах людей среднего сословия была только одна спальная комната. Конечно, это не относится к королевским дворцам и к дворцам высшей знати, но всё-таки даже там количество комнат для гостей было ограниченным, а условия, в которых жила челядь, никак нельзя назвать роскошными. Простые слуги спали если не в холле, то на кухне, в хозяйственных пристройках или там, где удавалось приткнуться; слуги рангом повыше делили друг с другом общую спальню, и, несомненно, им приходилось спать в общей кровати. Даже в хозяйстве могущественного рода Перси, эрлов Нортумберленда, ещё в конце XVI века священники спали по двое на одной кровати, а мальчики-хористы — по трое. Воистину, когда узнаёшь, каким был домашний быт в Средние века, поражаешься любопытному сочетанию роскоши и отсутствия комфорта, а также почти полной невозможности уединения. И хотя человек с положением имел по закону преимущества перед бедняком, что в наши дни представляется абсолютно неприемлемым, в те времена они всё же были ближе друг к другу, чем сегодня. В повседневной жизни пропасть между различными слоями общества начала увеличиваться вследствие роста благосостояния в конце XIV века. В самый канун крестьянского восстания 1381 г. автор «Видения о Петре Пахаре» писал по поводу распространившегося в среде сельского дворянства обычая обедать отдельно от челяди в своих личных покоях:

Процессу обособления содействовали перемены, произошедшие в планировке домов: когда исчез большой холл и увеличилось количество комнат, стало проще отделить челядь от хозяйской семьи; другим фактором стало появление при Тюдорах прослойки «новых богачей», не соблюдавших старых традиций. И итоге это привело к возникновению особой породы людей: тех, что предпочитают держаться особняком и с гордостью говорят: «Дом англичанина — это его крепость».