Жизнь экспромтом

ГЛАВА 1

Вы когда-нибудь пили водку в воскресенье, в девять часов утра? Вот именно, Фрэнки тоже никогда не пила, но тут оказалась на грани того, чтобы этим заняться. Собравшись с духом, она глубоко вздохнула — раз… другой… третий… — и опрокинула в себя прозрачную жидкость, которая, как кислотой, прожгла ее пищевод, прокладывая себе дорогу к пустому желудку. До чего же отвратительный вкус. Смахнув с губ горькие капли с помощью бумажной тарелочки, она подала знак бармену, который сидел развалясь за барной стойкой и читал сквозь очки светскую хронику на первой странице «Новостей со всего света».

— Еще одну порцию, пожалуйста. Если можно, двойную.

Громыхая стулом, ворча и горестно вздыхая, Терри (табличка с этим именем была пришпилена английской булавкой к грязному карману его нейлоновой рубашки) отложил в сторону газету и сумрачно отмерил водку из огромной, прикрепленной к стене бутылки.

Фрэнки наблюдала за ним, чувствуя позывы к тошноте. Она не привыкла пить спиртное по утрам, разве что на Рождество, когда после обильного семейного торжества все равно ничего другого не остается, как только валяться на диване и прогонять похмельный синдром с помощью бристольского «Черри», бесконечного сидения у телевизора и болтовни по телефону с Джули Эндрюс, которая снова ухитрилась побывать в Австрийских Альпах в компании каких-то сомнительных молодчиков, обернутых с ног до головы в старые занавески и издающих под гитару что-то наподобие кошачьего мяуканья. Но сегодня не Рождество, и Фрэнки ничего не праздновала.

Как раз наоборот. Сейчас стояла середина октября, и она сидела за барной стойкой четвертого терминала аэропорта Хитроу, пытаясь утопить в водке «Смирнофф» свои горести и неудачи. А ведь всего неделю тому назад она была необыкновенно, безумно счастлива, ожидая повышения по службе, предложения о браке и хорошей вечеринки по поводу своего двадцать девятого дня рождения. Прошло всего семь дней — и вот у нее уже нет ни работы, ни жениха, ни — само собой разумеется — даже малейшего шанса на вечеринку. Вот почему в нормальной жизни уравновешенная и трезвомыслящая Фрэнки сейчас мрачно поглощала одну двойную порцию водки за другой и чувствовала к себе невероятную жалость. Всего семь коротких дней — и все в ее жизни встало с ног на голову.

«Последнее предупреждение для мисс Франчески Пиклз на рейс 279 до Лос-Анджелеса».

Сдавленный, гнусавый голос разнесся по системе внутреннего оповещения аэропорта, перекрикивая собой привычный фон людских голосов, свойственный каждодневной работе любого крупного аэропорта. Болтали посетители беспошлинных магазинчиков, активно скупающие сомнительный парфюм и чудовищных размеров плитки шоколада; без умолку трещали праздные туристы, в ожидании своего рейса осаждающие сувенирные киоски, где им предлагались поддельные шотландские головные платки и магниты в форме здания парламента для прикрепления к холодильнику записок; от них не отставала публика посолидней, сидящая за столиками бессовестно дорогих кафе и потягивающая слабый кофе, разве что в качестве эвфемизма названный капуччино. Фрэнки вздрогнула. Ей послышалось, или она действительно слышала свое имя? Она попыталась разобрать хотя бы конец сообщения, но это оказалось невозможным, потому что через систему репродукторов почти тут же успели включить бесконечное выступление Клифа Ричарда. Фрэнки вздохнула и сделала глоток из стакана. Скорей всего, ей показалось. Она машинально взглянула на свои часы: 9.20. И еще долю секунды оставалась совершенно безучастной, не осознавая значения происходящего. Потом взглянула еще раз. И тут все поняла.

О боже! У нее внезапно пересохло во рту. Двадцать минут десятого! Как это она ухитрилась потерять столько времени! До отправления ее рейса осталось меньше десяти минут, и если она сию минуту не отдерет свою задницу от барной стойки и не поторопится к выходу номер 14, то в путешествие отправится разве что ее багаж — да и то рейсом из самолета обратно в аэропорт.

Торопливо брякнув стакан о столешницу в стиле «псевдо-Тюдор», она соскользнула с высокого стула и тут же порвала свои новые матовые коричневые колготки. Черт, мысленно выругалась она, наблюдая, как дыра ползет сверху вниз, из-под юбки, до самого колена. И в то же мгновение явственно осознала, что слегка пьяна. Да что там «слегка», — если честно, она просто надралась в стельку! Фрэнки застонала. Ну почему ей вечно так не везет и она ничего никогда не может сделать «слегка», так, что даже напивается сразу и бесповоротно, как заправская алкоголичка?

Фрэнки напряглась и, чтобы хоть как-то утвердиться на ногах, сделала несколько глубоких вдохов. По идее, водка должна была смыть и уничтожить в ее мозгу всю драматическую цепь событий последней недели — но от этой жидкости вовсе не требовалось пускать под откос заодно и конец этой злосчастной недели. Еще раз, глубоко вздохнув, Фрэнки упала на колени и начала судорожно собирать с пола, покрытого ярким, заляпанным пивом ковром, гору своей ручной клади, напоминающей ей в данных конкретных обстоятельствах гору Эверест. Как могло случиться, что ее ручной багаж успел размножиться до таких угрожающих размеров? Она собиралась взять с собой в самолет одно багажное место — как предписывалось в инструкции, — но потом, после нескольких часов бесцельного блуждания по терминалу 4 и вопреки всем своим благим намерениям, она сама не заметила, как ее аккуратно уложенный рюкзак постепенно увеличился в размерах вдвое и оброс массой пластиковых пакетов, ручки которых то и дело угрожали оборваться под тяжестью разных покупок: иллюстрированных журналов, коробок с чипсами «Принглз», упаковок с кексами «Яффа», плеера, надувной подушки и флакона духов за пятьдесят фунтов из магазина дьюти-фри, которые она набрала на свою кредитную карту в беспомощной попытке хоть как-то себя развеять и приободрить. Попытка не удалась. Что, по всей видимости, должно было означать для нее только одно: что теперь ее депрессии больше ничего на свете не угрожает и она расцветет пышным цветом без всяких преград.

Морщась от боли, так как ручки пластиковых сумок отчаянно оттягивали ей руки, она поднялась на ноги и, пошатываясь, направилась к нужному ей выходу, стараясь по дороге ничего не потерять. Но это оказалось не так-то просто. Она не сделала и сотни шагов, как одна из ручек все-таки лопнула и содержимое одной из сумок раскатилось по полу, причем одна из коробок с чипсами ухитрилась катапультироваться и пролететь наподобие ракеты через весь холл, приземлившись вдалеке, под рядами пластиковых стульев. В отчаянии Фрэнки снова застонала. Ситуация становилась почти смешной. С такой скоростью она точно никогда не доберется до выхода на посадку и, разумеется, опоздает на рейс.

Но тут внезапно краем глаза она заметила нечто, что могло ее спасти, — предмет ее тайных молитв! — сияющую металлическую тележку, беспризорно стоящую возле автоматических дверей. По ее телу прокатилась волна нервной дрожи. Она сделала прыжок, достойный искусства хорошего акробата, и триумфально забросила свой рюкзак в багажное отделение вожделенной тележки. Наконец-то в ее жизни случилось хоть что-то правильное и хорошее. Она глубоко вздохнула и уже собралась насладиться чувством облегчения, как тут за ее спиной раздался голос:

— Прошу прощения, это моя тележка.

— Пардон?

Она медленно развернулась на 180 градусов. Напротив рекламы, гарантирующей пятидесятипроцентную прибыль в случае, если клиент воспользуется услугами посредников данной фирмы, стоял мужчина, одетый в выцветшие джинсы и клетчатую фланелевую рубашку. Фрэнки смерила его глазами сверху донизу, заметила поношенные кожаные ботинки, протертые до дыр «левайсы», закатанные рукава рубашки, наполовину обнажавшие крепкие, загорелые руки, и пару браслетов на запястьях — из тех, что обожают носить хиппи. На шее его болталась серебряная цепочка, половину лица скрывала тень от надвинутой на глаза потертой ковбойской шляпы. Он был похож на неряшливую копию рекламы «Мальборо». Тут до Фрэнки внезапно дошло, что она его разглядывает.

— Это моя тележка, — снова повторила ходячая реклама «Мальборо» с глубоким нью-йоркским акцентом, лениво потирая подбородок, покрытый, по всей видимости, недельной щетиной.

Фрэнки посмотрела на тележку, а потом снова на американца. Она ненавидела любые конфликты и, казалось, всю жизнь собиралась прожить, рассыпаясь в сплошных извинениях. Она предпочитала просить прощения даже в тех случаях, когда виноватой выступала явно не она. Но тут, очевидно, нашла коса на камень. Сошелся целый комплекс причин: водка, роковые неудачи последней недели, напряжение нервов перед посадкой на самолет. Все это возымело на нее такое действие, что она — вопреки своей обычной манере поведения — повела себя крайне эксцентрично. Казалось, что на этой тележке в данную минуту сосредоточилась вся ее жизнь и она могла пожертвовать всем, чем угодно, только не ею.

— По-моему, вы ошибаетесь, — произнесла она вежливо, но твердо. — Это моя тележка. — Она говорила медленно, подчеркивая каждое слово и, как щитом, загораживая тележку всем своим телом. По идее, мистер Ковбой должен был теперь повернуться и убраться восвояси.

Но не тут-то было.

— Я так не думаю, — сказал он, помотав головой, и тут же начал грузить свой багаж на ту же самую тележку — огромный черный треножник, поцарапанные металлические кейсы для видеотехники и невероятных размеров портплед.

Фрэнки наблюдала за ним, не веря собственным глазам. Наглость этого парня превосходила всякие границы. Решив ни за что не отступать с поля боя, она водрузила свои пластиковые пакеты поверх его аппаратуры и схватилась за ручку тележки. Он сделал то же самое.

— Эй, послушай, у меня нет времени на подобные штучки, — сказал он. — Я опаздываю на самолет. — Он убрал свисающую на глаза прядь волос и сурово посмотрел на Фрэнки.

Фрэнки вспыхнула. Он, видите ли, опаздывает на самолет! А она, по его мнению, что здесь делает? Стала бы она торчать без крайней необходимости в отделении для отъезжающих! Приятно провести время она могла бы и в другом месте. Фрэнки сжала зубы и решила стоять до конца.

— Прошу прощения, но я тоже опаздываю на самолет.

В ответ он только пожал плечами.

— В таком случае мы оба в одинаковой ситуации, — произнес он и легко покатил тележку через холл, сопровождаемый Фрэнки, которая вцепилась в ручку железной хваткой и ни за что не соглашалась выпустить ее из рук.

— Черт подери, какой же вы хам, — выдохнула она, не в силах больше сдерживать свое возмущение, в то время как он спокойно вкатил тележку на движущуюся ленту транспортера. В уголках его рта играла легкая самодовольная ухмылка.

— Это моя тележка, — снова повторил он. Рыцарство, очевидно, не входило в число распространенных понятий по ту сторону Атлантики и относилось разве что к числу ругательств.

Но самое ужасное было то, что этот тип ее полностью игнорировал!

— Вы слышали, что я вам сказала?

Не услышать Фрэнки было просто невозможно: ее голос эхом раскатился по всему отделению для отъезжающих. Но он решил не отвечать. Вместо этого он продолжал быстро катить тележку по движущемуся транспортеру, напирая на нее обеими руками. В таком положении они представляли собой забавное зрелище: спокойный, целеустремленный мужчина в ковбойской шляпе и пьяная, растрепанная женщина с дырой на колготках, оба сумрачно вцепились в одну и ту же тележку и при этом никто из них даже не смеялся! Вместо этого они как будто вели безмолвный поединок, который продолжался до тех пор, пока они не достигли — внезапно — конца движущейся ленты транспортера, от чего Фрэнки едва не свалилась.

Тут ей почему-то показалось, что он осознал наконец ошибочность своих действий, и она даже почувствовала по этому поводу некоторый приступ торжества. Но не тут-то было: приступ продолжался недолго.

— Ну что ж, — насмешливо процедил мужчина сквозь зубы, — благодарю за приятную прогулку. Мы прибыли, куда мне надо. — И он начал выгружать свои вещи из тележки, при этом бесцеремонно разбрасывая по полу ее пакеты с продуктами из магазина дьюти-фри. — Это все ваше. — Он широко улыбнулся и, коснувшись своей шляпы в некоем пародийном подобии вежливого жеста, забросил портплед за широкое плечо и быстро зашагал к выходу, где стояла кучка стюардесс, которые, окинув могучего пассажира опытным оценивающим взглядом, тут же сменили нахмуренное выражение лиц на кокетливые улыбки.

Фрэнки была раздавлена. Оказывается, с ней просто совершали прогулку! Глядя, как он поднимается по трапу самолета, она внезапно заметила номер выхода на посадку, высвеченный на цифровом табло, — 14. Ее гнев немедленно уступил место страшному облегчению: все-таки она не опоздала на свой самолет! Но и это ее состояние длилось недолго. Пока она собирала свою кладь, до нее внезапно дошло, что хамоватый держатель тележки, по всем признакам, спешил на тот же самый рейс, что и она. Она постаралась отогнать от себя эту мысль. Никому — даже ей! — просто не может до такой степени в жизни не везти!

На борту «Боинга-747» ее встретили каменные лица стюардесс, которые уже раздавали пассажирам взлетные леденцы, и осуждающие лица пассажиров, которые нетерпеливо ерзали на своих креслах и раздраженно поглядывали на часы. Фрэнки всем примирительно улыбнулась и начала протискиваться к своему месту по узкому проходу между рядами кресел, стараясь при этом не потерять ничего из своего багажа. Краем глаза она заметила знакомую шляпу, которая угрожающе маячила где-то впереди, над другими головами, и, подойдя ближе, с ужасом обнаружила, что свободное место есть как раз в этом ряду, у окна. У нее упало сердце. Ей не надо было даже сверяться со своим билетом, чтобы узнать, что это место ее.

Безропотно распихав свои пакеты по верхним багажным полкам, она втиснулась в узкое кресло салона эконом-класса и пристегнула ремни. Она смотрела только перед собой, стараясь в сторону своего соседа даже не оборачиваться, но постепенно любопытство пересилило, и она чуть-чуть все-таки обернулась. Конечно, самым незаметным образом, едва повернув голову и скосив глаза. Подперев подбородок ладонью, ковбой сидел с закрытыми глазами и дышал ровно и глубоко, как будто находился в первой стадии сна. Пряди темных волос, выцветшие на солнце едва ли не до белокурого состояния, выбивались из-под полей его шляпы; вокруг глаз можно было различить мерцающие светлые линии — результат того, что он много щурился на солнце. Фрэнки заметила даже его ресницы, густые и темные на фоне загорелой и слегка веснушчатой кожи, и маленький волнистый шрам через левую бровь. По всем признакам ему можно было дать тридцать с небольшим, и — как ни противно ей самой было это признавать — он был очень красив, но какой-то грубой, неряшливой красотой.

Не то чтобы Фрэнки любила грубых и неряшливых мужчин. Наоборот, она любила мужчин гладко выбритых и щеголевато, с иголочки, одетых. Тех, которые ходят в крахмальных рубашках, хорошо отутюженных костюмах и благоухают легкими, изысканными лосьонами после бритья. В точности как Хью. Закрыв глаза, она явственно увидела его в костюме от Ральфа Лорана, с аккуратно завязанным галстуком, со смазанными гелем короткими волосами и приподнятой челкой. Джордж Хью. Ее Хью. Она закусила губу, стараясь не расплакаться, но слезы уже успели навернуться ей на глаза и заструиться по щекам теплыми струйками.

Легкий шум в салоне самолета внезапно перерос в высокочастотный вой, и реактивный лайнер начал выруливать на взлетную полосу. Выгнув голову, Фрэнки прильнула к маленькому иллюминатору, наблюдая, как аэропорт Хитроу начал постепенно отъезжать назад, превращаясь в глыбу бесформенного серого цемента. Внезапно под ней взревели двигатели, и она почувствовала толчок подъемной силы. Самолет резко рванулся вперед, шасси оторвались от земли.

Фрэнки глубоко вздохнула и поплотнее уселась в свое кресло. Итак, это свершилось. Можно сказать, что важный шаг в ее жизни сделан. Она помахала ручкой Лондону и всей своей прежней жизни. Ее обуревал целый букет чувств: облегчение, паника и что-то еще, непонятное и щемящее. Правильно ли она поступила? Она не могла ответить на этот вопрос. Она знала только, что вчера еще была убита, уничтожена, находилась в полной растерянности, а сегодня на борту «Боинга-747» уже летит в Лос-Анджелес, к манящим огням Голливуда. А это значит, что уже поздно менять решение и каким бы дурацким и устрашающим оно ей теперь ни казалось, она знала, что оставаться на прежнем месте все равно уже не могла. Это было просто невыносимо. Она начала плакать с закрытыми глазами, и слезы текли по ее щекам, носу и подбородку. И одновременно она начала улыбаться — впервые за эту неделю. Да, решение принято бесповоротно и, нравится ей это или нет, назад возврата нет. Фрэнки летела в Голливуд.