Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

Под эгидой

— Ах, какие ножки!

— А почему три?

— Да хрен их, баб, поймет! Ты в середку глянь: промеж ног-то чего?!

— Ух, и страшилище! Глаза прям как у боцмана Степаныча, когда его крепко рассердишь… А вместо волос, гляди-ко, змеи! Жала-то выпустили…

— Да уж, под таким флагом — и пушек не надо! Берберийцы, как увидят, сразу обо***тся. Еще бы знать, кто сие придумал!

— Есть люди особые, геральдейщики называются. Их ремесло — гербы да знамена всякие рисовать. К нашей кумпании раз пристал один в трактире… Пьянь голимая!

— Точно. Эдакое иначе, как в белой горячке, не нарисуешь.

— Да ладно тебе. Может, просто с женой поругался, да и сочинил на нее олегорию. Иносказательную картину, по-ихнему.

— Лучше б кулаком поучил: так человечней. Грешно столь жуткою харей честной народ пугать.

Подъем флага на торговом судне — совсем не то, что на военном корабле. Здесь дисциплина поддерживается менее суровая, и никто не заставляет матросов молчать ради торжественности момента. Можно заставить, только незачем. А флаг и впрямь забавный. Юный дон Карлос отказал мне в использовании неаполитанских цветов для дальних морских плаваний (равно как и династических бурбонских лилий), зато даровал право употреблять красно-желтое полотнище с эмблемами королевства Сицилии: трискелионом, сиречь фигурой трех бегущих ног, выходящих из одной точки, и головой Медузы Горгоны. Ноги женские, голенькие, очень соблазнительные; а в соединении оных, где взор ожидает встретить вящий соблазн — он внезапно встречает лик древнего чудища с безумными глазами, в окружении разверстых змеиных пастей. Голова Медузы и впрямь удалась. Очень талантливый попался живописец — однако с прекрасным полом сей художник явно не в ладах. Возможно, принял учение церкви слишком близко к сердцу.

Впоследствии матросы, по простонародной грубости, прозвали сей символ «***доглавием», а еще — «аннушкой». Ей-Богу, я тут не при чем. Более того. Блюдя приличия, велел капитану за последнее именование линьками потчевать: негоже приучать народ к безнаказанному оскорблению высоких особ, даже если оные отчасти того заслуживают. И все равно, истребить злословие не удалось. Простолюдины, ведь они как дети, — а устами младенца известно, что глаголет.

Отдав нужные распоряжения, Тихон Полуектов обернулся ко мне:

— Что прикажете, Ваше Сиятельство?

— Поговорить надо. Давай-ка в твоей каюте сядем.

Спустились со шканцев в капитанские апартаменты. Тихонов слуга Жозе, из каповердианских мулатов, подал кофей и, повинуясь взгляду хозяина, скрылся за дверью, осторожно притворив ее.

— Молодец, хорошо слугу вышколил.

— Есть у кого учиться, Ваше Си…

— Т-с-с-с. По-домашнему. Без чинов и титулов.

— Да, Александр Иваныч.

Взяв в руки чашки, пригубили превосходный напиток, наслаждаясь изысканной ароматной горечью. Промокнув губы шелковым платком, я не торопясь сложил оный и уместил за манжету. Молодой шкипер с достоинством, не выказывая ни малейших признаков нетерпения, ждал моего слова.

— Ян де Грис. Имя тебе ведомо?

Тихон с мучительным напряжением наморщил лоб: если граф спрашивает, значит, должно быть ведомо.

— Ладно, не тужься: помогу. Из служителей Остендской компании, да почиет она с миром.

— А-а-а, вот теперь вспомнил! В бытность мою еще штурманским учеником, он в Восточные Индии отправился. На «Принце Евгении», кажись.

— Точно, на «Принце». А теперь вернулся и много чего порассказал. Где было складочное место компанейщиков в Бенгалии, помнишь?

— Фактория Банкибазар на рукаве Ганга, милях в тридцати от моря.

— Так вот, эта фактория, оказывается, цела и невредима. Земля и постройки числятся теперь за императором; британцы не посмели оскорбить союзника захватом или разрушением оных. Главное же, люди в Банкибазаре остались. Вместо Александра Юма, там сейчас заправляет Франсуа де Шонамилль с командой антверпенских евреев, а это не тот народ, который легко уступит выгодную коммерцию англичанам. Де Грис избегал чрезмерной откровенности, но, по некоторым признакам, контрабандный оборот у них немалый.

— Я слышал, Ва… Я слышал, Александр Иваныч, что англичане с голландцами сию факторию с воды блокируют, уже года три без передыху. А сухим путем воевать ее не смеют, потому — не их земля. Индейский царь может обидеться.

— Всенепременно обидится, они всегда это знали и даже пытались использовать. В самом начале, когда Императорская компания в тех краях только появилась, шайка людей европейского обличья разграбила и сожгла деревню по соседству. Представь, при этом они размахивали имперским знаменем и кричали: «Виват императору! Мы немцы!» Однако бенгальский наваб, хотя магометанин, но умный человек, и в немцев, сожигающих тамошние деревни, не поверил. Сие дело давнее; просто для примера тебе. Помни, что английские ост-индцы ни пред какой мерзостью не остановятся, лишь бы торговым соперникам навредить. Так вот, насчет блокады. Блокаду держать — денег стоит, поэтому, не поймав за последний год ни одного вражеского судна, они почли за лучшее оную прекратить.

— Позвольте вопрос, Александр Иваныч: там, вроде, английские фактории совсем близко? Возобновить можно в один момент.

— До Калькутты пятнадцать миль, форт Уильям — чуть дальше. Но, я так понимаю, ты уже почуял, к чему наш с тобой разговор клонится?

— Гадать не хочу. Желаете что поручить — скажите прямо. Простите, Александр Иваныч, за невежливость.

— Не за что прощать. Ты в своем праве, когда отклоняешь косвенные подходы. Ладно, слушай. Было бы очень выгодно и полезно для всего нашего сообщества послать корабль в Индию. Селитра нужна. Старым запасам уже конец виден, а в Европе по разумной цене сей товар не взять. Только втридорога, ввиду военного времени. Если нынешним годом дело не сладим, пороховой завод либо закрывать придется, либо в убыток работать. Ты у нас идешь в Африку с колонистами — так чтобы обратно порожним не тащиться, есть резон удлиннить плечо. Не так уж сильно, кстати: отсюда до залива Алгоа три тысячи испанских лиг, а от Алгоа до Индии две или две с половиной. Смотря как считать. Если не уверен в своих силах — могу тебя в европейских водах оставить, а послать Луку или Альфонсо…

— Я уверен, Ваше Сиятельство. А в Бенгалию, если уж перебирать капитанов, никто из нас не ходил.

— Это ничего. Дорожка наезжена. Карты, лоции, судовые журналы ост-индцев — для навигации всё имеется. Главные сложности будут иного рода.

— Да, понимаю. Англичане…

— И не только. Вообще, как я понимаю, столкновений с укрепившимися в сей коммерции европейцами проще всего избежать, если действовать быстро. Очень быстро. Вот смотри. У англичан и голландцев там достаточно торговых агентов из местных; о появлении чужого корабля они сообщат немедленно. Один день. Проверить новость, обсудить, принять решение. Еще один, как минимум. Отдать приказ своим капитанам… Это мигом. Как думаешь, у них корабли в какой готовности? Сколько придет до выхода?

— Ну, команды обычно на берегу — кроме вахты. Собрать людей, привести такелаж и оружие в порядок, взять порох, воду и провиант…

— Пятнадцать миль, и стоять на пресной воде. Чего там брать-то?

— Все равно, раньше двух-трех дней по получении приказа не выйдут. Не сидят же они в засаде, с полным кумплектом людей на борту… Кто-то, случайно, может оказаться в готовности — но тогда ему выходить с нами один на один. Если можно, пару дней обождав, получить перевес в количестве, то ни один капитан в таком положении спешить не станет. Найдут веские причины, чтобы промедлить.

— Значит, четыре или пять дней. Имея порожний корабль, готовый к погрузке товар на берегу и неограниченное число туземных работников с лодками — успеешь?

— Нет, Ваше Сиятельство. Просто потому, что так нельзя. Люди после нескольких месяцев в море — они же взбунтуются к чертовой матери! Девок захотят повалять, береговой пищей отъесться, да хоть просто по травке походить, вместо палубы… Законные желания. Им положен отдых, а начальство устроит круглосуточный аврал, без берега. Взбунтуются точно. Не удержу, и никто не удержит.

— Во-от, почему я и завел разговор. Надо все подобные тонкости обдумать. Требуется место, где отстояться после перехода от Африки, дать роздых команде и привести корабль в порядок. Желательно — чтоб там не было европейцев, а туземцы были. Причем более-менее мирные. Если оттуда можно послать человека в Банкибазар, совсем хорошо. Все бумаги по индийским морям в твоем распоряжении. Подбери несколько пунктов. Де Грис скоро приедет: посоветуйся, он Индию хорошо знает.

— Александр Иваныч, а насколько ему доверять можно?

— Полагаю, этак примерно на девять десятых. Процент от дела ему обещан высокий — хотя в пределах разумного, человек свою меру знает. Старым компаньонам он приведет покупателей — значит, с Шонамилля тоже что-то возьмет. Англичане столько не заплатят, ежели наши планы им раскроет. Но на всякий случай дам тебе двоих молодцов от Франческо. Возьмешь матросами, однако работой не перегружай. У них еще другая служба будет.

Тихон молча кивнул в знак согласия. Вообще, парень был понятливый и послушный, проблески дерзости от него и легкий нажим от меня имели скорее ритуальное значение. На этом мир стоит: хозяин всегда желает получить от работников максимально возможную выгоду, те же в ответ всячески стараются сократить свои усилия и умножить вознаграждение. Главное, чтобы спор не выходил за рамки приличий, а итоговый баланс устраивал обе стороны. Со многими другими бывало гораздо труднее Алчность и честолюбие создают сильный побудительный мотив далеко не для всех. Многие предпочтут скромную, но спокойную жизнь без чрезмерного напряжения физических и духовных сил. Даже среди моих людей, большею частью пробившихся из самого низкого состояния ценою неимоверных усилий, явилась склонность по достижении определенного достатка на сем успокаиваться. Подвигнуть сих любителей покоя к новым подвигам на графской службе мог разве лишь страх. Страх наказания, голода, нищеты или иных бедствий, которым невместно подвергать своих верных вассалов; А без этого — как заставить их шевелиться?!

Кого заставлять совсем не требовалось — так это Соломона Гольденштерна, широко развернувшего вербовку работников для меня на просторах Речи Посполитой. Дезертирами дело не кончилось. Казалось, далее все заглохнет, ибо доставка в Данциг переселенцев из русских воеводств Польши заведомо обошлась бы дороже, нежели я за них платил, — но этот ловкач устроил так, что люди сами брали на себя все расходы, да еще и с лихвою! Конечно, сие стало возможным лишь благодаря татарам. Крымцы, разорив Волынь и Галицию, беспрепятственно ретировались с добычей — а тысячи крестьян, согнанных ими с родных пепелищ, брели по широким шляхам в поисках безопасного пристанища или ютились по углам в жилищах таких же убогих бедняков. И вот, вообразите, в шинке или на постоялом дворе еврей-хозяин нашепчет о вольной земле за морем, где нет ни панов, ни ханов… Большинство не поверит, однако найдутся и такие, кои вытрясут из тайных захоронок далеко упрятанные злотые.

Народ этот был совсем иного нрава, чем великорусские старообрядцы. В западной Малороссии (кою поляки, назло проклятым схизматикам, именуют Малопольшей) на протяжении уже нескольких веков идет естественная сепарация жителей по склонностям к покорности или бунту. Строптивые бегут на юго-восток, в казаки; робкие остаются на месте и дозволяют себя верстать в холопи. Сверх того, паны сих последних настолько застращали, что на заводе в Уилбуртауне переселенцы из тех краев по-первости, завидев цехового мастера, снимали шапку и кланялись в пояс, оставаясь в согнутом положении, пока начальство не уйдет. Иные и на колени бухались. Насилу объяснили им, что не следует этого делать: поминутно бросая работу ради внешних проявлений почтения, они лишь раздражают старших.

Довольно скоро стало заметно, что сей третий элемент своим безропотным послушанием и готовностью терпеливо ждать исполнения обещанного изрядно смягчил напряжение в заводском поселке. Противоречие между старожилами и новоприходцами приняло более сложную тройственную форму, дав управляющему возможность маневра. Что же касается моей африканской фактории, на такой дистанции от Европы разница между велико- и малороссиянами теряла всякое значение. Полагаю, местные дикари-людоеды тоже не уделяли внимания столь тонким гастрономическим различиям.

Примечательно, что в первый год турецкой войны среди беглецов совершенно не было солдат. Ну, или почти совершенно. В целой русской армии дезертиров считали, самое большее, десятками (а через пару лет — уже тысячами). Дерзаю верить, что столь благосчастное состояние войска — прямая заслуга вашего покорного слуги. Незадолго до бегства из России, будучи советником Военной коллегии и посещая по службе Богородицкую провинцию, я заложил в приграничных крепостях магазины, содержащие запас провианта на полную кампанию для наибольшей армии, которую империя способна выставить на юге. Между прочим, употребил на сие, пополам с казенными, собственные деньги (которые так и не успел вернуть, по причине торичеллиевой пустоты в подвалах российского казначейства). Не только хлеб — осадные парки, боевые припасы, литейные и кузнечные заводы, верфи для строения боевых кораблей и ластовых судов, — все приготовлено было моими стараниями (и отчасти моим иждивением). Чертежи всех турецких крепостей, до самого Дуная, сухопутные карты и морские лоции, оборонительные и наступательные планы с расчетом потребных сил и средств — тоже мои, при посильном участии Вейсбаха, Герцдорфа и Козенца.

Не обидно ли, что плоды упорных долговременных трудов предстояло пожать другим людям? Да не слишком: дело житейское. Так часто в сем мире бывает. В особенности на войне божественную справедливость искать бессмысленно. Кто приносит наибольшую жертву на алтарь победы? Не тот ли, кто отдал в баталии свою жизнь? А много ль вы видели покойников, поднимающих кубок на викториальных пирах?! Эта радость не для них, да и посмертная слава — не Бог весть какое утешение… Пожалуй, только одно заслуживает столь высокой цены: надежда изменить мир согласно своим идеям и желаниям. Стать сопричастным Творцу. С тех пор, как во мне пробудился голос крови — русской крови, волею судьбы текущей в жилах прирожденного венецианца, — благо отечества стало моей господствующей страстью. Оно не всегда совпадает с интересом царствующих персон и даже (страшно сказать) может расходиться с устремлениями империи. Редко, но может. Вот, скажем, имперская политика требует Курляндии и Голштинии, — но коренной России борьба за эти немецкие провинции скорее принесет вред, чем пользу. Той России, о которой я мечтаю, не нужна Курляндия. Ей нужны теплые моря.

Ну, а если к вольному морю не пускает турецкий султан — значит, его надобно сокрушить. Важно, чтоб это было сделано, а кто сие сотворит — не очень важно. Читтанов или Миних, какая для истории разница?! Что подлинно причиняло досаду, это не слишком бойкие действия русской армии на турецкой границе. Лучшие полки (и лучшие генералы) застряли в Польше, где партизаны Лещинского учинили Дзиковскую конфедерацию. При всей неспособности иррегулярных шляхетских хоругвей устоять в честном бою супротив правильного войска, сия гидра о тысяче голов никак не давала повернуться к ней задом. У вражеской партии нашлись опытные военачальники: старый ненавистник России Иосиф Потоцкий и великий подстолий литовский Ян Тарло. Непобедимый меч, выкованный Петром Великим, словно бы рубил воздух. Одерживая верх в каждой стычке (хотя бы и с десятикратно многочисленнейшим неприятелем), русские оглядывались — и видели, как только что разбитый враг вновь смыкается у них за спиною. Суровые карательные меры могли бы истребить анархию, но слишком разорять страну, отписанную союзному саксонскому курфюрсту, Анна не разрешала. Миних и Ласси оказались в необходимости дробить свои силы и гоняться за конфедератами по всей Великопольше: одержать решительную победу и загнать «великого подстолия» под стол (или под лавку), где ему, судя по чину, надлежало пребывать, никак не удавалось.

Над Украинской армией, расквартированной близ крымских границ, начальствовал старый генерал-аншеф Вейсбах. Он располагал (вкупе с ландмилицией и казаками) вполне достаточными силами для блокады Перекопа и осады Очакова — однако не двигался вперед, тоже будучи вынужден оглядываться на Польшу. Необдуманные действия некоторых его офицеров еще умножили хаос в прилегающих к границе воеводствах.

Полковник Полянский (уж не знаю, с ведома генерала или без оного) еще во время осады Данцига разослал жителям польской Украины грамоты, призывающие вооружиться против сторонников Лещинского. Малороссияне, утесненные польской шляхтой, с готовностью откликнулись — но, как водится, перетолковали смысл призыва на желательный им лад. Сотник приватной армии князя Любомирского, прозванием Верлан, взбунтовал свою сотню, произвел сам себя в полковники и объявил, что ему дан именной указ императрицы Анны Иоанновны истреблять ляхов и жидов, после очищения от которых край будет присоединен к Российской империи. Полыхнуло от границы до самого Лемберга. Бунт, хоть и в чужом государстве, но прямо на фланге действующей армии… Неприятно и, главное, непредсказуемо. Пришлось отряжать войска на усмирение собственноручно вызванного возмущения, участники коего, к тому же, крайне компрометировали императрицу своею дикостью и кровожадностью. Понятно, что она не инспирировала бунт и не приказывала никого истреблять; но французы с готовностью ухватились за лживые сказки. Писаки подняли дикий визг о готовых вторгнуться в Европу ордах варваров. Вкупе с распространившимися слухами о ведущихся в Вене переговорах насчет посылки русского вспомогательного корпуса на Рейн, сие оказало действие на многие незрелые умы. Друзья из Парижа сообщали: в тамошних салонах представляют моих соплеменников наподобие гуннов, как их изображали древние авторы, турок же и крымских татар рисуют благородными рыцарями в сверкающих доспехах. И этот город претендует на титул интеллектуальной столицы мира?! Совершенно безосновательно! И вообще — разумность рода человеческого сильно преувеличена. Интерес: денежный, политический, какой угодно, — как правило, подчиняет себе разум, отклоняет суждения от истины (как подложенная в нактоуз железка — стрелку компаса), и предвосхищает выводы. Исключения крайне редки. Почти всегда игра идет краплеными картами.

Впрочем, поляки доселе считают, что гайдамацкий бунт был частью обдуманной интриги злокозненных русских. Совершенно отвергать подобную вероятность я, пожалуй, не стал бы. Возможно, Полянский знал, что делал. Возможно, за ним еще кто-то стоял. Но это не императрица, нет. И не ее окружение. И, само собой, не Вейсбах — генерал был прямолинеен, как двуручный меч. И не престарелый гетман Данило Апостол, незадолго до сего умерший. Хотя… Иные замыслы могут жить и после смерти начинателя. Если имел место далеко идущий план, то ниточки должны вести в нашу Малороссию. Там не забыли о Правобережье и не перестали мечтать о соединении с ним под скипетром русских царей — даже если сами цари подобной цели не ставят. Достойно внимания, что гайдамаки практически не имели столкновений с армейскими полками, без боя оттеснившими бунтовщиков дальше к западу. Это еще не доказательство: им все равно бы не удержаться, да и приграничные поветы ограблены уже дочиста, — надо идти туда, где есть добыча. Но все же, все же… С их стороны картина событий могла выглядеть и так: вот они очистили Киевское воеводство и Брацлавщину от иноверцев, передали под защиту регулярных войск; сами же погнали волну огня и крови на Волынь и в Подолию. Дескать, ежели государыня не дура, то придумает способ землицу за собой оставить. А что не поддерживает их открыто — это хитрость, секрет от врагов. Одаренные житейской ловкостью, но неискушенные в большой политике люди вполне могли таким образом рассуждать.

Однако в Петербурге не зря стремились ограничить вовлеченность в польские дела, и без того чрезмерную. Уход части войск Украинского корпуса на запад вынудил ослабить кордоны на границе с Крымом. Неприятель, как и следовало ожидать, моментально этим воспользовался.

На Днепре ниже порогов считают восемь более или менее удобных для переправы мест: одно, при самом устье, в турецких владениях, остальные семь — в русских. Сии последние прикрыты артиллерией крепостей, выстроенных волею Петра Великого по моему плану. Кроме Таванска, фортеции эти откровенно слабы и не рассчитаны на осаду с применением артиллерии, однако против татарской конницы вполне достаточны. Конечно, перебраться через реку можно и между ними, но многочисленные русла, старицы и болота настолько замедлят врагов, что расположенный за линией резерв успеет подать сикурс гарнизонам и парировать нападение. Без малого двадцать лет хорошо продуманная система обороны полностью себя оправдывала. Вот и теперь, невзирая на объявленную войну, турки и татары не тревожили русские рубежи. Даже зимою, когда плавни замерзли, лишь редкие всадники одвуконь осмеливались пересечь границу — скорее всего, изменные казаки, шпионящие для магометан. Весна поначалу тоже не принесла тревог. С неторопливой немецкой планомерностью Вейсбах готовил летнюю кампанию, уверенный в превосходстве правильного оружия над крымскою ордой. Если он притнимал оную в расчет, то исключительно в плане защиты обозов.

Носаковская крепость на крымском берегу Днепра, ничем в цепочке береговых укреплений не вылающаяся, лениво дремала под ласковым весенним солнышком, когда с востока показалась темная масса. Приблизилась, и стало слышно мычание и блеяние, щелчки кнутов, матерные крики погонщиков — очередной гурт скота из множества гонимых по первой траве в Таванск. Скотинке предстояло наполнить своею плотью бочки для армейской солонины. Довольно-таки многочисленный отряд казаков маячил за стадом, со стороны степи. Все как положено: ногаи близко.

Унтер, начальствующий над караульными, недовольно сплюнул: эти уйдут, а комендант опять солдат погонит с гласиса навоз убирать. И чем ему, чертову немцу, скотье дерьмо мешает?! Лежит себе и пушечным ядрам летать не препятствует… Гуртовщики подъехали к самым воротам. Их старший, с густой проседью в бороде и взглядом травленого волка, процедил щербатым ртом:

— Начальство позови!

— За каким ***м?!

— Сакму свежую видели, коменданту доложить надобно.

— Шиш тебе — не подобает Его Высокоблагородие из-за всякого пустяка беспокоить!

— Ну, тогда в крепость пусти. Сами скажем.

— Совсем охренел? Не положено!

— Не серчай, служивый. Нам бы, это… Вина хлебного купить.

— Так бы сразу и говорил. А то — са-а-акма… Скоко надо-то?

— Бочонок.

— Анкер в три ведра — пять рублев встанет.

— Побойся Бога! Винишко, поди-ка, черкасское?

— Не ндравится — не пей. Вино доброе. Послать к маркитанту?

— Коли доброе, так сторгуемся. Попробовать бы.

Унтер свистнул — в мгновение ока молодой солдатик, отставив к стене фузею, метнулся куда-то вглубь крепости, за служебные постройки, и вскорости возвратился, сгибаясь под тяжестью бочонка, аппетитно булькающего на плече. Караульный начальник крепкими, как клещи, пальцами расшатал пробку; на сие священнодействие подтянулись и часовые. Пробовать станут — вдруг и им нальют?! Народ уже сглатывал слюну, как внезапно главный гуртовщик махнул рукою — и его подручные взяли караул в ножи. Только один солдат и убежал. Ему бы крикнуть — да с перепугу голос отнялся. Уже от казармы оглянулся: в распахнутые настежь ворота со свистом и гиканьем летел тот самый отряд, что виднелся со стороны степи. Какие, нахрен, казаки?! Кричат-то по-татарски!

Всех, кто имел смелость высунуться, изрубили в лоскуты. К несчастью, «белая кость» гарнизона избрала жительство подальше от «черной», презирая запах солдатских онуч. Вот и оказались блокированы: солдаты — в казарме, а офицеры — в своих квартирах, на другом краю крепости. Были бы вместе, так отбили бы фортецию у слабейшего числом врага. Но тут, пока сообразили, что делать, уже стало поздно: из-за гряды прибрежных холмов хлынула такая сила, что вся степь почернела от всадников. Русские держались, пока у татар не нашлись умельцы, чтобы стащить с бастиона пушку и сделать первый выстрел. Тогда сдались: мазанковые стены — не защита.

Враги всех увели в плен для продажи туркам, а внутри крепости разрушили и сожгли, что возможно было. Нуретдин Фетих-Гирей со значительным войском, переправившись через Днепр, пожег казачьи городки, заставил старика Вейсбаха вместо наступления на Очаков гоняться за неуловимой конницей в собственном тылу и ушел через польские владения безнаказанным. Дурная традиция, по которой Россия каждую войну обязательно начинает с конфузии, вновь подтвердилась.

Кто-то, быть может, спросит: откуда я знаю подробности событий, при коих заведомо не мог присутствовать? От очевидцев, милостивые государи. От того самого солдата, который убежал. Тимошкой Птицыным его зовут. Он, конечно, трусоват; воин из него никакой — зато бегунец знатный. Попавши, вместе со всей толпою, в Константинополь, и тут нашел способ дать деру! Прибился к единоверным грекам, попросил, Христа ради, помочь. Те задумались, было, что выгодней: вернуть раба обратно за вознаграждение или продать куда-нибудь еще, — но кому-то пришла в голову светлая мысль, что граф Читтанов, наверно, заплатит больше. Тимохины известия и впрямь дорогого стоили. Разведав дополнительно о русских пленных, я выяснил их дальнейшую судьбу.

Рабов не распродали врозь, как обычно делают, а взяли у крымцев на казенный счет, заодно с частью ранее пригнанных галичан, и заперли в давно уже пустовавшем невольничьем доме при терсане, сиречь турецком адмиралтействе. Учитывая, что в Золотом Роге поспешно снаряжали восемь больших галер, назначенных в Архипелаг для борьбы с греческим разбоем, следовало в самое ближайшее время ожидать встречи с единоплеменниками на медитерранских морях.

Общеизвестно, что численность и сила турецкого галерного флота полностью зависит от притока русских невольников. Именно русских, и никак иначе, поелику рабы из иных наций гребной работы не выдерживают. В предшествующие годы, когда привезенный в столицу ясырь состоял большею частью из грузинцев и черкесов, были попытки усадить оных на галерную скамью. Но даже самые крепкие мерли, как мухи. Из негров, правда, некоторые годятся — однако, опять же, не всякой породы. Среди азиатских племен лишь сами турки достаточно выносливы; только где им взять довольное число преступников, заслуживших столь тяжкую участь? Некоторое число турок можно и нанять: анатолийские земледельцы настолько себя не жалеют, что иной раз подряжаются в гребцы (по тридцать-тридцать пять пиастров за сезон, на казенных харчах), обаче на целую флотилию повольных наймитов все ж не наберется. Да и казна у султана не бездонная.

Жак Кассар, незамедлительно мною вызванный в Мессину для совещания, встретил новость весьма хладнокровно:

— Mon general, как галера уйдет в открытом море от корабля, взяв курс левентик, так и капитан парусника сможет избежать встречи с галерами, если Господь не покарает его внезапным штилем. Тем более, praemonitus praemunitus. Предупрежденный вооружен, это одна из немногих поговорок древних, застрявших в моей памяти со школьной скамьи.

— Ну, а если поставить обратную задачу?

— Какую, Excellence? Чтобы корабль был настигнут галерами, или те, в свою очередь, не сумели бы от него скрыться? Хм… Так Вы хотите отбить галерную шиурму? Благородное желание, но вряд ли осуществимое. В абордажном бою мы не сможем выстоять против турок, в артиллерийском же — покрошим в фарш тех, кого желаем спасти, наравне с магометанами.

— «Мы не сможем выстоять…» Имеете в виду наши наличные силы, или же греческих клефтов как таковых?

— А что, есть возможность получить иных воинов?

— Немецкие наемники Вас устроят?

— Вы еще спрашиваете?! После греков, это… Даже не придумаю, с чем сравнить! Как новенький фрегат против дырявой шлюпки! И много?

— Сколько пожелаем. И, соответственно, оплатим. Вы знаете, что имперские солдаты, оборонявшие здешнюю цитадель, до сих пор не эвакуированы?

— Но князь Лобковиц подписал капитуляцию почти два месяца назад! Неужели императору не нужны люди на севере?!

— Де Лириа уверяет, что Вена не может найти денег на перевозку солдат. Лобковиц, в свою очередь, жалуется, что это испанцы строят препоны, не желая видеть бывший гарнизон Мессины под Мантуей. Бог знает, кто из них прав, но только люди измучены неопределенностью и бесконечными задержками жалованья. Они охотно согласятся на кратковременную и весьма выгодную авантюру. Не все, конечно, — ну и пусть; всех нам было бы слишком много. Полагаю, мы можем рассчитывать примерно на треть, как при сдаче Капуи в прошлом году. Там, если помните, две тысячи немцев из пяти с половиной перешли на службу к бывшему неприятелю. Я также заранее послал людей в Сиракузы и Трапани: имперские гарнизоны, продолжающие удерживать эти пункты, находятся в безнадежном положении и капитулируют со дня на день.

— Прекрасно! В Неаполе Вы уже договорились?

— Мне дали понять, что дон Карлос не будет против. Ему сейчас пленные не нужны, и единственное желание короля — чтобы их черт унес. Унес, по возможности, куда-нибудь подальше от Ломбардии, где война все еще продолжается.

— Простите, Excellence, если мой вопрос покажется бестактным…

— Не стесняйтесь, дорогой друг.

— Ваше Сиятельство одарено от Бога редким талантом соединять разнородные и, на первый взгляд, несоединимые принципы: честь и корысть. Вот и сейчас, вначале я подумал, что освобождение галерных рабов может быть весьма выгодным, имея в виду пополнение моей флотилии обученными солдатами и опытными канонирами. Без этого не перепрыгнуть пропасть, отделяющую пиратские шайки от регулярных команд. Среди турецких христиан найдется немало храбрецов, но совсем нет людей, имеющих понятие о дисциплине.

— Да, капитан. Именно о регулярстве я и стараюсь.

— Так вот, не хочу сказать ничего плохого о русских солдатах, но нужны ли они нам, если Фортуна отдает в распоряжение Вашего Сиятельства неограниченное количество немцев? Нет, разумеется, честь призывает нас биться за освобождение христиан из-под власти неверных; но где выгода? Не будет ли правильным в таком случае, если Ваше Сиятельство примет все издержки этого плана на свой собственный кошт?

— Лучше все-таки возложить их на общий. И вот почему. Кроме того, что немцы дороги, слишком чувствительны к любым заминкам с оплатой и всегда готовы перебежать к более щедрому нанимателю, восточным христианам они чужие. Немецкий отряд, как бы хорош ни был, не может послужить ядром кристаллизации, тем скелетом, на который постепенно нарастет мясо из местных жителей. Это как железная рука Гёца фон Берлихингена: превосходный инструмент, но живая плоть все-таки лучше.

— Поправьте, если я ошибаюсь — но, насколько мне известно, запад и восток не столь уж несовместимы. Скажем, у вас в русской армии удалось привить европейские начала на туземное древо. Вспомните, сколько там иностранных офицеров. В том числе, кстати, и французов.

— Капитан, мне ли не знать, с какими трудностями приживались в России сии начала?! У нас с вами нет ни той власти над людьми, коей располагал Петр Великий, ни того времени, которое понадобилось ему, чтобы добиться успеха. Поэтому идти напролом — не наш путь. Иногда обходный маневр позволяет достичь желанной цели ценою несравненно меньших усилий. По своим средствам, мы многократно уступаем самому вшивому германскому либо итальянскому герцогству. Чтобы со столь скудными ресурсами играть пусть малую, но самостоятельную роль в беспощадном мире политики, потребны весьма нетривиальные ходы. Быть умнее врагов и соперников, вот единственное спасение. Кстати, о немцах…

— Слушаю, mon general.

— Присмотритесь. Вполне возможно, кто-то из них заслуживает приглашения на постоянную службу. Но принимать будем очень выборочно. Не только по воинским умениям, но и по способности хранить тайны. Чем еще хороши русские — они здесь всем чужие. Всем, кроме меня. Их верность предопределена безусловно. А сообщество наемников, это как деревенские кумушки: что знает один, моментально разносится по всей Европе. Мало ли какие акции предстоят в будущем, не обязательно против турок — да, впрочем, турки тоже не глупы и не слепы. Сейчас мои вербовщики соблазняют имперских солдат самыми нелепыми сказками. Официально, они просто отправятся на купеческих судах в Триест — а где устроить им пересадку и как приготовить к будущему бою, мы в ближайшее время обсудим. И вот еще что… Среди наших шпионов в Константинополе, по приметам, есть телятки, которые двух маток сосут. Слава Богу, что я их покамест не убил. Пригодятся.