Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

В осаде

Я отнял от глаза зрительную трубу. Турки приблизились уже довольно, чтобы позволить себя сосчитать — даже с моим немолодым зрением. Флотом сие назвать, пожалуй, перебор… Однако для нас хватит с лихвою. Большой линейный корабль (новый, французского маниру), четыре фрегата и около дюжины всякого торгового хлама, реквизированного у безответных купцов под войсковые транспорты. Каждый из фрегатов заметно сильней «Одиссея», корабль же по весу залпа превосходит его раз в двадцать. В ходу новенький флейт мог бы потягаться с неприятелями, но это на открытой воде. Если они заградят выход из бухты, любая попытка вырваться на волю окончится для моего единственного судна превращением в пылающую руину. Трофейные галеры? Нет, и они не уйдут. Да и нельзя ослаблять силы на острове, в предвидении турецкого десанта.

Черт возьми! Почему турки оказались у Лампедузы так быстро, на другой день после меня?! По расчетам, капудан-паше Абубекиру требовалось недели две, чтобы узнать о происшедшем бое и отдать надлежащие приказы. Или он заранее предвидел все наши действия? Невероятно. Может в ближнем моем окружении — турецкий шпион? Или французский? Да нет, некому было предать. Впрочем, возможен и такой ход рассуждений со стороны врагов: дескать, незачем беспокойного графа ловить в море, раз он обязательно вернется на Лампедузу. Ладно, что османы хоть не опередили нас: могли бы встретить у острова… Или они следили издалека и пропустили намеренно, чтобы вернее запереть? Сие вполне осуществимо: кого встревожит мирная фелюка на горизонте?

Может, галеры в Фурнийском проливе нарочно отдали мне на съедение? С Абубекира станется: пожертвовать двумя сотнями воинов для военачальника такого масштаба — пустяк! Проглотил граф Читтанов наживку, да и попался на крючок, как глупый кровожадный аккул…

Нет, вздор! Не стоит изображать противников глупцами, но и приписывать им всеведение нет оснований. Всяческие случайности в море и на войне происходят регулярно, таков уж закон бытия, — а нападение на остров, ставший главным перевалочным пунктом греческих клефтов, даже не случайность: турки просто обязаны были оное учинить. Кое-какие приготовления на случай осады мною сделаны. Провиант завезен с изрядным запасом, хотя и для гарнизона, меньшего числом. Боевых припасов тоже довольно. Вот фортификацию запланированную не успел сделать: недостало людей и времени. К бою годны лишь батареи, прикрывающие бухту Порто Веккио и соседние с ней. Но есть на острову еще места, доступные для лодок, — вот там, что называется, конь не валялся. Если, как резонно предположить, купеческие суда в турецкой флотилии под завязку набиты янычарами, то надо немедля принимать меры для отражения высадки оных. И, конечно, игры в солдатскую вольность с освобожденными пленниками отныне прекращаются. В строй, всех в строй! Нет худа без добра: в отношении вербовки Абубекир-паша, сам того не ведая, сыграл мне на руку.

— Дозвольте отбыть на корабль, Ваше Сиятельство? — Никита Истомин, преисполненный беспокойства за любимый флейт, только что не подпрыгивал от нетерпения. — Люди уже в шлюпках.

— Ссади. Оставь одних гребцов, напиши своему подшкиперу, чтоб…

— Мое место на корабле!

— Твое место там, где я прикажу.

— Виноват, Ваше…

— Молчи и слушай. Распорядись, чтобы все пушки свезли на берег. И всех людей. Оставь на страже двух или трех надежных матросов, судно подготовь к взрыву. Сейчас «Одиссей» бесполезен. Если пригодится — то разве в качестве брандера. Поэтому воевать будешь на суше…

— Я не умею на суше, Ваше Сиятельство!

— Сумеешь. Помогу в меру сил. Из носаковских солдат составь две роты. На одну тебя назначаю, на другую — подшкипера твоего, Анфимова. Помощником к нему — Егора Косорукова. Себе выбери в поручики, кого хочешь…

— А можно мне Косорукова?

— Нет. Ты и так справишься, а вот Анфимов — не знаю. Парень толковый, но командовать как будто стесняется. Беда наша в нехватке офицеров. У немцев на всю толпу один Нойман, а уж у русских… Иметь бы полный штат — бывалых, обстрелянных… Эх, и умыли бы мы турок кровью! А так почту за счастье, коли в правильном бою хотя бы треть силы от регулярного войска покажем. Посему, первое дело — воспрепятствовать высадке и до настоящей баталии на открытом месте не доводить. Вся надежда на инженерные хитрости, да засады. Пришли-ка мне, э-э-э…

— Кого, Ваше Сиятельство?

— Пришли мне Степаныча, боцмана, да пяток матросов покрепче. С оружием. Да нескольких солдат, из невольников, кои по-турецки хорошо разумеют. Ну, и всех инородцев, кроме пленных турок. С кирками и лопатами: неча им без дела сидеть. Равно как и солдатам. Задай всем жару, чтоб забегали, как ошпаренные! Пушки корабельные поставь на полевые лафеты: вон Илья идет, сейчас спросим, сколько оных в цейхгаузе.

Илья Васильев, заведовавший на Лампедузе береговыми батареями, помнил в своем хозяйстве каждую мелочь, а порученных людей держал с разумной и умеренной строгостью, как и настоящий офицер не всякий сумеет. В целом же артиллерийская часть была устроена у меня на старинный лад: примерно как полвека назад, когда в европейских армиях орудийная прислуга считалась скорее ремесленниками, чем солдатами. Хотел сначала, по старой памяти, нанять французов из Кале — да только в разгар европейской войны отыскать умелых канониров, сидящих без контракта, оказалось столь же невероятно, как найти на улице золотой самородок. А из своих ежели учить, так лучше мастеровых: они уже привычны к огню и железу. Как правило, кто может делать пушки, тот и палить без промаха способен. После щедрых, на грани расточительности, учебных стрельб настоящими ядрами появилась уверенность, что низменная юго-восточная часть острова надежно защищена. Противоположная оконечность его, лежащая за пределом досягаемости наших орудий, имеет берега высокие, скалистые и обрывистые. Десанту оная недоступна — исключая две маленькие бухты. О них-то и болела душа.

— Осмелюсь доложить, Ваше Сиятельство: пушки готовы, канониры на месте, печи для нагрева ядер разожжены. Прикажете калить?

Я прикинул дистанцию и силу ветра.

— Рановато еще. Примерно через час начинай, с Богом. На трехфунтовки с «Одиссея» полевые лафеты найдешь? И упряжь?

— Да, Ваше Сиятельство.

— Сделай немедля, после не до этого будет. Никита, стволы наложишь сам. Забирай всех мулов, кроме одного для моих разъездов.

— Не хватит тягла на всю батарею.

— На которые пушки не хватит, будешь на отвозах руками катать. К бою будь готов на завтра, к рассвету. Но прежде того всех — и двуногих, и четвероногих — под вьюк! Дальний пороховой магазин знаешь?

— Да, ваше…

— Там бочонков двести подпорченных. Порох слежался: заводские согрешили при очистке селитры. Надо не позже полуночи весь этот запас втащить на гору возле Кроличьей бухты. Тебе все понятно?

— Все.

— Исполняй.

— Слушаюсь!

— Теперь с тобой, Илья. Помощь требуется?

— Людей бы еще с полсотни…

— Бери. Хошь у Фридриха, хошь у Никиты, но только простых солдат. Унтеров и матросов с «Одиссея» не трогай. Огонь по плану, как мы обговаривали.

— Ваше… Александр Иваныч, а может, ближе к берегу подпустить, чтоб на якорь встали? И тут я их…

— Не дури. Ты с ними еще не воевал. Этот народ на драку крепкий. Потери хорошо терпят; могут сесть в шлюпки, да заместо бегства на тебя и навалиться. Так что открывай огонь на предельной дистанции, как планировали. Мне время надобно, чтобы им встречу подготовить.

Восседающий на тощем хребте длинноухой скотины сиятельный граф являл, должно быть, презабавное зрелище в глазах бывших галерных рабов, — иные даже не давали себе труда спрятать ухмылку, — однако меня сие не трогало. Лишь бы работали. А если вдруг кто-то усомнится, что приказы смешного русского паши обязательны к исполнению, то матросы с «Одиссея» мгновенно таковое заблуждение развеют благодетельною затрещиной, для упорствующих — не пожалеют и приклада. Ну нету на острове коней, носиться же чуть не сутки вдоль берега на своих ногах и потом еще сражаться… Возраст уже, знаете ли, не тот. Не двадцать лет и, к сожалению, даже не тридцать.

Солнце клонилось к закату, когда я, наконец, разметил, где копать или долбить каменистый грунт, распределил уроки работникам и приказал оных накормить перед тяжкой страдою. Сделать до рассвета надлежало многое. К счастью, ночь обещала быть ясной — и лунной. В это же самое время с востока донесся первый, приглушенный расстоянием, пушечный выстрел. Турки, явно не торопившиеся сегодня, вошли в пределы досягаемости моей артиллерии, и батарея на Тонком мысу первой приветствовала незваных гостей. Вот хлопчатным семечком вспух еще один клуб порохового дыма и только секунд через пятнадцать донесся ослабленный звук; ядро с такой дистанции даже в зрительную трубу не получалось увидеть.

— А ну, за работу! Коли лениться станете — снова на галерах у турок окажетесь! Там и отдохнете.

На ходу давясь солдатскою кашей и рассовывая за пазуху морские сухари, бывшие невольники разбежались грызть неподатливую почву; замешкавшимся назначенные из них же старшины добавляли резвости пинками. Обратно к магометанам, конечно, никому не хотелось, — но ежели человек привык работать из-под палки, то без понуждения усердствовать не будет. Тем более в жару. Расхожее мнение гласит, что южные народы ленивей северных — а вы попробуйте поработать в летний нестерпимый зной, и сразу поймете, что этому есть уважительные причины. Правда, с приближением вечера беспощадное солнце умерило свой пыл. Подул освежающий ветерок с норда, коий придержал вражескую флотилию, заставив ее лавировать. Кто бы ни возглавлял сию эскадру, он не был невеждой в морской тактике: не стал двигаться галсами в сфере действия береговых батарей, бьющих зажигательными ядрами, а вышел из досягаемости оных и приказал лечь в дрейф с подветренной стороны острова, на умеренном удалении от берега. Только на другой день, примерно к полудню, видавший виды двадцатичетырехпушечный фрегат первым из турецких кораблей бросил якорь в полуверсте от берега, на траверзе бухты Конильи, сиречь Кроличьей.

Сама эта бухта, именуемая по прикрывающему оную с востока скалистому островку, точно так же именуемому Кроличьим или просто Кроликом (Бог весть, почему — вовсе он не похож очертаниями на пушистого зверька, которые в здешних местах к тому же не водятся), доступна только для небольших лодок по причине мелководности. С окружающих скал хорошо видно, что даже в сотне шагов от берега глубина едва по пояс взрослому человеку. Вода удивительно прозрачна, дно — чистейший, почти белый песок. Здесь нету рек, несущих всякую дрянь, и до недавнего времени вовсе не было людей, с их неистребимой привычкой гадить под себя и обращать Божий мир в помойку. Грех на мне пред Создателем сей красоты — мало, что своих сюда привел, так за нами еще и турки притащились!

Так вот, сей заливчик имеет форму правильного полукруга или, скорее, подковы, чуть больше ста сажен в поперечнике, — причем боковые края скалисты и только в глубине бухты ровное песчаное дно плавно переходит в песчаный же берег. Далее склон хотя и крут, но все же позволяет при большом старании залезть вверх, на плато, человеку с грузом за плечами и мушкетом в руках. Саженях в двухстах к западу лежит еще одна бухточка, кою называют Птичьей — весьма похожая, но более узкая и неудобная; ну и еще дальше, верстах в полутора, к морю выходят два узких ущелья, прорезанных в минувшие века высохшими ныне ручьями. Человек, не обремененный поклажей и обладающий ловкостью мартышки, в принципе способен по ним пробраться — поэтому там посажены штуцерные стрелки на случай проникновения турецких лазутчиков.

Больше на остров высадиться негде, не подвергая десант и сами корабли действенному огню тяжелой артиллерии. Кроличья и Птичья тоже состояли в планах фортификации, да руки не дошли: просто не хватило людей и времени. Очевидно было, что любой мало-мальски опытный военачальник сразу обнаружит дырку в моей обороне и постарается оной воспользоваться.

Так оно и вышло. Дав холостой выстрел из пушки для привлечения внимания, капитан фрегата спустил шлюпку. На носу ее рослый турок размахивал белым платком. Все понятно: надо же перед высадкой промеры сделать.

— Трифон! — Я подозвал подшкипера Анфимова, пришедшего ко мне на подмогу с новоформированною ротой. — Поди-ка, встреть гостя. На гору сюда не пускай, держи у самой лодки. Нечего ему тут разнюхивать. Он, понятное дело, предложит сдаться. Отвечай, что сам ничего решить не можешь, и требуй грамоту для передачи начальству. Еще говори, что время на размышление нужно. Весь завтрашний день! Но это с запросом; ежели согласятся на сутки от нынешнего часа, то уже хорошо. Фузею оставь, офицеру не положено. Шпаги хватит. Возьми с собою еще двоих: солдата с фузеей и толмача. Да помню, что разумеешь по-турецки! Толмач все равно нужен: он добавит тебе времени, чтобы обдумать ответы. Сам не показывай, что ихнюю речь понимаешь. Ну-ка, вид бравый прими! Нос чуть пониже, так только прапорщики задирают, и то свежепроизведенные. Держись с важностью, но без излишка. Вот, теперь хорошо.

Конечно, полномочий серьезных у турка не было. Ни грамоты, ни письменных принадлежностей не было тоже. Чтобы не лез на гору, пришлось багинетом пригрозить — ясно, что приплывал разведать. Но, судя по тому, что капитуляции неверных он с легкостию согласился ждать до утра, к решительным действиям вражеская флотилия все еще не была готова. И это радовало, потому что за предыдущую ночь приготовить магометанам задуманную встречу не вышло. Слишком крепкий камень пошел под разрушенным и трещиноватым наружным слоем. Поставил долбить шурфы вторую перемену работников, уже из солдат, — и все равно не был уверен, что успею до заката.

Однако ж, успел. Остались только работы, которые можно выполнить и при луне. Удалось даже дать людям роздых, не утомляя их раньше времени, понеже известно, что османы не любят воевать в темноте. За все время, что знаком с этими противниками, помню лишь один случай их ночной атаки: в одиннадцатом году на Пруте, при свете фейерверка.

Наутро вся эскадра неприятельская собралась перед устьем бухты. Убедившись, что «неверные собаки» отнюдь не поджали хвост, а, наоборот, оскалили зубы в виде батареи трехфунтовок, торчащих меж камней берегового обрыва, крохотная фигурка на корабельных шканцах взмахнула рукою, и крепкий борт из анатолийского дуба окутался дымом. Пару секунд спустя, одновременно с громом залпа, ударили ядра: вразнобой, куда попало, — скорее на устрашение, чем на поражение. Я бы, на месте турок, приказал канонирам палить по очереди, чтобы иметь возможность пристреляться. Впрочем, это неважно при таком соотношении сил в артиллерии. Вот если б подтащить тяжелые пушки с батарей Порто Веккио… Но беда в том, что корабль в море гораздо подвижней, чем крупнокалиберное орудие на суше. Даже при неблагоприятном ветре. Пока толпы людей и скотов рвут жилы, волоча двухсотпудовую тяжесть по каменистым тропам Лампедузы, враг успеет отлавировать туда, где оборона ослаблена — и нанести нам удар в самое сердце. Нет уж, пусть лучше здесь высаживаются!

— Первая — пали!

Одна из моих пушек грохнула ответно. Ядро, чиркнув пару раз по волнам, стукнуло врага где-то под фок-мачтой. Нет, бесполезно! По крайней мере, на такой дистанции. Даже обшивку не пробило.

— Ничего, ребята! Сейчас лодки пойдут, у них борта потоньше! Заряжай!

Но лодки заставили себя ждать. Сначала корабль и три фрегата (четвертый держался мористее: видимо, следил за горизонтом) принялись долбить нашу позицию ядрами, дав не меньше дюжины залпов. Никакого действия, кроме нравственного, сие не имело, ибо попасть с уровня воды в траншею, сделанную на высоком берегу, можно лишь из мортиры или гаубицы, а мортирных лодок у неприятелей не было. Только одному неосторожно высунувшемуся солдату щеку посекло брызгами камня; да и его это скорее разозлило, чем напугало. И вообще, бесполезность вражеских усилий всех раззадорила.

— Эй, ахметки! Хватит припас переводить!

— Лезьте сюда, боитесь, что ли?!

— Идите, уж мы вас приголубим! Соскучились по ласке, хаммам-огланы?!

Впрочем, лучшие перлы солдатской словесности просто нельзя передать письменно: бумага сгорит со стыда. Пока турки продолжали бестолковую пальбу, а мои мужики подбадривали себя руганью, с выстроившихся второю линией войсковых транспортов спустили шлюпки. Венецианские стекла зрительной трубы услужливо приблизили далекого неприятеля… Нет, все-таки не янычары. Те поголовно бреют бороды, а среди этих есть бородачи. Какие-нибудь местные войска, из архипелагских крепостей или с греческого побережья.

— Канониры, к пушкам!

Вражеская канонада умолкла: десант уже был между кораблями и берегом, а пехота всегда очень нервно относится к желанию своих артиллеристов пострелять у нее над головой. На суше за такое могут и хари начистить, а уж в атаку под дружескими ядрами точно не пойдут. Долго ли ошибиться с наводкой?! Или там порох отсыреет…

— Первая — пали! Вторая… Третья…

Густо идут шлюпки. Нарочно не промахнешься. Конечно, действие такого калибра слабенькое: один-два убитых или раненых и дыра в обшивке размером в кулак, — даже при удачном попадании. Но вот дистанция сократилась…

— Картечью заряжай!

Торопятся мои пушкари. Правильно торопятся! Сейчас турки подгребут к берегу — достань их тогда! Никакое орудие не может стрелять с обрыва вниз, прямо перед собой.

— Трифон, фузилерам — огонь плутонгами! Распоряжайся! Канониры, ну-ка погуще, в последний раз!

Больно хлестнув неприятелей свинцовой метлой, трехфунтовки умолкают. В дело вступают фузилеры. Саженях в двадцати от берега вражеские лодки уткнулись в дно, и вся султанская рать попрыгала наружу. Спеша укрыться под берегом от обстрела, рвутся вперед, разбрызгивая хрустальной прозрачности воду. Наш огонь плотен, и много магометан падает, — но гораздо больше достигает спасительной полосы под обрывом, куда не залетают пули. Склон бугристый и выпуклый; их там ружейным огнем не достать. Но это предусмотрено.

— Гренадеры! Фитили поджигай! Бросай, по готовности! По пять гранат!

Чугунные шары прыгают по склону. Из слепой зоны доносятся их негромкие, сравнительно с пушечной пальбою, хлопки. Однако ж, сего довольно, чтобы выгнать укрывшихся обратно к воде. Дьявол, да сколько же их! И все по нам стреляют! Пули то вышибают облачка пыли из каменистой почвы, то свищут над головами; а вот солдат опрокинулся навзничь, шапка отлетела прочь, мертвое лицо пробито. Наповал. Если б не вырытая наспех траншея — ни за что бы не выстоять под таким огнем, а пока есть надежда. У моих на виду только голова и плечи, и то пока целятся; турки же стоят открыто, они уязвимее десятикратно. На что эти черти рассчитывают? Полчаса такой перестрелки, и численное преимущество их растает…

А, вот! Не все, оказывается, отступили, убоявшись гранатных разрывов. Кто похрабрей, полезли в гору! Из-за камней и бугров на склоне то там, то здесь выглядывают зверские рожи. Пока этих смельчаков мало, но они пролагают путь другим, отыскивая впадины, в коих можно схорониться. Все-таки полевая фортификация не то, что долговременная; не зря перед крепостными бастионами гласис выравнивают, чтоб даже мыши не спрятаться. Вопрос, смогут ли неприятели подобраться на близкое расстояние силою, достаточной для атаки, и в то же время оставить внизу такую массу стрелков, которая до самой рукопашной стычки не даст нам головы поднять… О, нет, уже не вопрос. К берегу спешит вторая волна шлюпок с десантом — видимо, грузились с кораблей, со скрытого от нас борта, пока авангард захватывал плацдарм у воды, — и, насколько я могу различить, это как раз и есть янычары. Надеяться остановить их с гарнизонными солдатами, только что освобожденными с турецких галер… Было б со мною вместо них две роты моего Тульского полка, или любого из гвардейских… Да хоть бы этих погонять с полгодика, тогда пожалуй. А сейчас — нет. Не требуй от людей больше, чем они могут дать, и ты никогда в них не разочаруешься.

Канониры стараются изо всех сил, но турки слишком быстро проскакивают опасный участок, чтобы понести заметный урон. Пушки надо спасать: еще пригодятся.

— Быстро, на запасную позицию! Вася, останься.

Где упряжкою тощих мулов, а где и руками на отвозах, трехфунтовки тащат ко второй параллели, отрытой шагах в пятистах за спиною. Чтобы ввести врага в заблуждение, из опустевших амбразур высовывают обманки: сверленые бревнышки, зачерненные сажей. Фузилеры, выждав удобную дистанцию, дают по моей команде несколько прицельных залпов и тоже уходят назад; гренадеры получают приказ полностью опустошить свои сумки. Видя, что остались последними, торопятся. Отдельные разрывы сливаются в частый треск, словно в роскошном фейерверке…

Василий Артамонов, лучший мой пиротехник, исполнявший, по надобности, должность и бомбардира, и минера, выжидательно смотрит.

— Растягивай. Пора.

Несколько тонких проволок занимают предусмотренное место вдоль траншеи: одна по брустверу, другая в глубине, третья прихотливо извивается… Они слегка ржавые, и на рыжеватом известковом камне совсем незаметны. Там, где вчера вечером был самый глубокий шурф, торчит из щебенки медная трубка; в ней тоже проволочки и бечевки.

— Гренадеры, отходить во вторую линию! Живей, живей!

Прогнав последних солдат (ну их к лешему, вдруг что-нибудь заденут) скручиваю проволоки между собой и аккуратно тяну за бечевку, взводя глубоко закопанный механизм. Есть щелчок. И второй так же. Зачем два? Для верности. Осечка в сем деле недопустима. Гляжу на Васю — парень до крови закусил губу и чуть не плачет. Однако молчит: понимает, что нельзя говорить под руку. А теперь уже можно.

— Ва-а-аше Сиятельство, ну зачем сами-то?! Я тут на что?!

— Ладно, не ворчи. Давай бегом, пока турки не сцапали.

Василий прав, конечно. Генералу не подобает без нужды рисковать собою. Ну что тут скажешь? Бывает. В народе говорят — бес попутал. Возраст, наверно, такой. Седина в бороду…

Кинув прощальный взгляд на уходящие в землю проволочки, внезапно соображаю, что не мешало б эту часть прикрыть — и по наитию набрасываю сверху свой камзол — богатый, с золотым шитьем — прикрутив оный за пуговицу к той самой проволочке. Вот теперь всё!

— Ты еще здесь?

Молчит, только смотрит, как на дурака. Где ж ему быть? Нешто он графа бросит под носом у турок?!

— За мной.

Ныряю в извилистый апрош. Давай Бог ноги! Стесняться некого. И вообще — сегодня я молодой! Хотите рецепт от старости? Он прост: опасность! Почаще ставьте на карту свою жизнь, а главное — займитесь таким делом, ради которого не жалко ею рискнуть!

Молодость — молодостью, а бегать я все же отвык. Запыхался, достигнув траншеи, изрядно. Хватая воздух, рявкнул на высунувшихся с ружьями солдат:

— Кончай глазеть! Укрыться! Все в норы!

Вовремя. Только успели залезть в ниши, сделанные по моему приказу якобы на случай мортирного обстрела, как земля вздрогнула и качнулась. Скользнул под каменный козырек, торопливо затыкая уши, — но могучий гром ударил словно по всему телу. Так, наверно, муху бьют полотенцем. Уподобляясь дальше несчастному насекомому, забился в глубину щели, и тут вокруг стали падать камни. Мелочь — дробно, картечью, а где-то рядом семипудовой бомбой бухнула тяжелая глыба. Господи, отведи от людей православных! Ладно, в бою: такова солдатская доля; но видеть смерть своих солдат от собственных оборонительных инвенций… Окончательно в Тебя верить перестану!

Каменный град утих, зато траншею окутала пыль. Густая, как пуховое одеяло. Наверно, целый обоз камня, измельченного в тонкий прах, пополам с пороховою гарью, повис в воздухе. И тишина, словно во сне. Словно и не в бою. Или это уши не слышат?

Нет, вроде уши в порядке. Звуки постепенно прорезались сквозь удушливую пелену: народ загомонил, закашлял, заматерился. Почти нечувствительный ветерок начал сносить редеющую тучу в сторону моря. Продышался через платок, набрал воздуха:

— Слушай меня! Сержантам проверить людей, все ли живы и целы! Немедля доложить!

К счастью, Всевышний не подвел: убитых не было. И серьезно ранен только один, коему отлетевший камень сломал плечо и пару ребер. При надлежащем лечении — оклемается. Контуженных поболее, дюжины две; но почти все — несильно. Зато у турок…

Накрывший нашу траншею камнепад был слабым отголоском ужасов, открывшихся взору с высоты берегового обрыва. Хрусталь и бирюза бухты превратились в мутное месиво цвета кофе с молоком; на мелководье из этой жижи во множестве торчали камни. Еще больше валялось мертвых тел и кусков оных, часто смятых до бесформенности и покрытых вездесущею пылью, будто сто лет в чулане пролежали. Не вдруг угадаешь, что вот это еще минуту назад было людьми: весьма бодрыми и жаждущими нашей смерти.

Когда завеса, рассеявшись, открыла даль, стало видно: кое-кто уцелел. Несколько лодок, то ли не дошедших до полосы сплошной погибели, то ли спасшихся по капризу Фортуны, довольно споро уплывали к застывшим в оцепенении кораблям. На флангах, где удар оказался послабей, некоторые из тел еще шевелились.

— Трифон! Пошли-ка людей глянуть. Может, найдутся годные для допроса.

— Остальных добить?

— Как хочешь. А первое дело тебе сейчас — расчистить траншею первой линии. В середке, где кратер образовался, там новую сделать. Не думаю, чтобы турки вновь полезли… Чтоб здесь и сегодня полезли. Однако, если оставим пробел в фортификации, можем их вызвать на такой шаг. Да, промежду этих забот, не забудь солдат накормить. Обед через два часа, по распорядку.

Впрочем, сразу восстановить траншеи и апроши не вышло. Турецкие корабли, едва приняв на борт немногих спасшихся, открыли по берегу огонь из всех орудий и не унимались дотемна. Совершенно бесполезное дело — стрельба ядрами по укрытой пехоте; тут мортиры и бомбы нужны. Наверно, обстрел следовало восприять как выражение чувств моего оппонента — кстати, опять оставшегося неизвестным. Приведенные ко мне «языки» выглядели относительно целыми, однако при взрыве все оглохли (или умело притворялись, что оглохли). Грамоты же из них никто не разумел, даже турецкой или арабской, посему возможности объясниться не нашлось вовсе никакой. Лишь через несколько дней, будучи посажены к ранее взятым турецким пленным, они то ли пришли в себя, то ли сочинили какой-то язык жестов, — в общем, мне доложили, что на той стороне начальствует карлиельский мутеселим Гассан-паша. Был с ним еще янычарский ага Мехмед из Месолонгиона, однако сей последний, всего скорее, разделил участь своего войска. Строго говоря, Гассан не имел никакого права титуловаться пашою, ибо мутеселим — это вице-губернатор провинции, занятый по преимуществу сбором податей. Чин не генеральский, и даже вовсе не военный. Только отсутствие в провинции губернатора, сиречь санджакбея, и недостаток присмотра вышестоящих персон могли позволить вконец обнаглевшему статскому казначею присвоить обязанности воинского начальника и совершать походы по своему усмотрению. Разве взглянуть на дело в рассуждении убытков, причиняемых казне султана греческими клефтами… Тогда, конечно, фискальному ведомству прямой резон вооруженной рукою уничтожить пиратское гнездо, коим они считали мой остров. И корабли, посланные для борьбы с разбоем и контрабандой, для сего использовать. Но подчинять оные гражданскому чиновнику? Этакого безобразия не слыхано даже у турок. Всего скорее, мутеселим прельстил капитанов богатой добычей, не ставя в известность капудан-пашу Абубекира. А Мехмед-агу, мир его праху, наверняка подкупил. Вся экспедиция — исключительно местная затея, предпринятая без ведома Константинополя. Даже обидно: дальше так дело пойдет — со мною начнут воевать коллежские асессоры и губернские секретари. Ну, то есть, их турецкие эквиваленты.

Самозваный паша, однако ж, оказался упорным. Оно и понятно, в его положении. Оттоманская Порта дает много воли провинциальным властям, дозволяя оным грабеж и бесчинства против обывателей, — зато карает за упущения без жалости. Победа или смерть — смерть мучительная и позорная, под рукой палача, — вот выбор, который встал перед Гассаном после жестокой конфузии в бухте Конильи. Турки держали тесную блокаду, вели не слишком точные, но раздражающие обстрелы, пытались разведать слабые места в обороне. Их вспомогательные суда так и сновали между окрестностями Лампедузы и матерым берегом, обеспечивая флотилию припасами и подкреплениями, К нам же за все время сумели прокрасться лишь две небольшие фелюки. Шел день за днем, неделя за неделей. В моем гарнизоне появилась цинга. Что толку от знания, как бороться с недугом, если все царство Флоры на острове представлено сухими колючками?! Даже неприхотливым мулам не по зубам: бедных животных пришлось пустить под нож. Мясо — в котел, свежую кровь — больным. Ревизуя скудные запасы провианта, я нетерпеливо ждал осени. Любой шторм, даже не очень сильный, вынудит врагов искать безопасную гавань; скорее всего, это будет Месолонгион или иной пункт в турецкой Греции. А что потом? Навряд ли султанские моряки позволят себя принудить к продолжению сей бесплодной авантюры.

Нестерпимо долго тянулся сентябрь. Любое облачко на горизонте вселяло надежду, но легкомысленные ветры ее каждый раз развеивали. Лишь через день или два после Воздвижения свежий, порывистый норд-вест нагнал тяжелые тучи. Хлынул животворный дождь, жадно выпитый пересохшею почвой. Неприятельская флотилия исчезла за дождевой пеленою, чтобы вновь опоганить горизонт своим присутствием сразу по прояснении небес. Когда ж их, наконец, черт унесет?! Положение у меня было прескверное. Треть народу слегла, еще столько же еле волочили ноги. Несколько самых слабых уже умерли. Провиант подходил к концу, боевых припасов тоже осталось меньше, чем хотелось бы. Пройдет неделя, много две — приходи и бери нас голыми руками. Турки, измученные, вероятно, не меньше, упрямо держались за островом, с подветренной его стороны. Решатся ли на новую атаку, при любом исходе последнюю в этом году?

Все их поведение говорило за то, что решатся. Представьте, какой камень свалился с моей души, когда вдруг все неприятельские корабли, после малопонятных маневров и сигналов, поставили паруса и, не давши себе труда принять правильный строй, взяли курс к востоку. Однако не успели они скрыться из виду, как прибежал посыльный с наблюдательного поста на северной стороне острова и доложил:

— Ваше сиятельство, с норда четыре линейных корабля и посыльное судно! Сюда идут! По виду европейские, но флагов пока не видать.

Спаси Христос нежданных визитеров за то, что спугнули Гассана, — да только среди государств, способных отрядить в море эти силы, друзей у меня нет. Единственный европейский монарх, ко мне благосклонный, Карл Неаполитанский, военного флота не имеет. Его родители, королевская чета Испании… С их стороны можно рассчитывать на вполне добросовестный нейтралитет; хорошо бы, если б эскадра оказалась испанской. Британцы… Были с ними кой-какие тайные договоренности, но вряд ли о сем уместно вспоминать. Оказанная услуга ничего не стоит. А вот нарушение турецкого каботажа мне точно припомнят: лондонские купцы восприняли действия клефтов как угрозу всей (в том числе и европейской) коммерции в восточной части Медитерранского моря. Скорее всего, тоже нейтралитет — но враждебный. Венецианцы, бывшие мои сограждане… Недовольны тем же, чем и англичане, но чувства их гораздо сильнее, потому как все торговые интересы республики в этой самой восточной части и заключены. Однако дожу Карло Руццини восемьдесят один год, и его долгая жизнь целиком прошла на дипломатической службе. Он не ходит прямыми путями: сам не совершает резких движений и другим не дает. Вражда, но тайная, под маской беспристрастия, — лучшее, чего я могу ждать от венецианцев. Франция, моя вторая родина… Вот это враг явный, не скрывающий своих устремлений. Состоящий в прямом союзе с турками. Вряд ли пришли французы: тогда б Гассану незачем было бежать.

Пока мои люди занимали места по боевому регламенту, чужие корабли в ровной кильватерной колонне обогнули остров с востока, повернули круто к ветру и завершили маневр точно против устья Порто Веккио. Грохнула на флагмане пушка, исполняя ритуал морского приветствия. Пополз вверх по фалу лилейно-белый флаг.

Все-таки французы.