Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

Танцы над пропастью

Андрей Иванович Ушаков смолоду был дворянином почти бездушным. У него находился в нераздельном обладании с братьями — смешно сказать — один крепостной мужик. На пятерых-то помещиков! Двадцати лет отроду взятый Петром Великим в гвардейцы, крепкий и смышленый юноша сделал неплохую карьеру. Он выучился грамоте, чтобы писать доносы, и в должности тайного фискала употреблялся государем для самых сокровенных дел. После Петра, быв замешан в интриги Толстого, имел достаточно ловкости и политического такта, чтоб избежать отправки на Соловки либо в Низовой корпус. При Анне вышел в генерал-аншефы и подполковники Семеновского полка (лет двадцать допрежь не видавши вооруженного неприятеля). А с возобновлением Тайной канцелярии приобрел значение исключительное.

Незадолго до возвращения моего с юга генерал-лейтенант принц Гессен-Гомбургский, молодой человек с бараньими глазами, доложил о поносительных словах фельдмаршала Долгорукова в адрес императрицы. Смертный приговор, в знак особой милости замененный заточением в Шлиссельбурге, и вечная каторга нескольким молодым офицерам за недоношение окончательно дали понять, что неприкосновенных у нас нет. Жаждущие вскочить на чужое место или отомстить личному врагу за обиду строчили доносы — и вся эта грязь стекалась в Канцелярию. Глава оной, обладая правом решать, что почесть пустяками, а что — государственным преступлением, и соответственно докладывать императрице, сделался вершителем судеб. Невзирая на малое число подчиненных служителей, он вошел в узкий круг персон, наиболее приближенных к Ее Величеству. Все знали: Андрей Иванович служит верно и взяток не берет — что не помешало ему, при скромном и нерегулярном жалованьи, стать одним из богатейших людей России. Как собаке, чтоб не теряла азарта, умный охотник бросает шматок мяса с кровью, отрезанный от добычи, так генералу-от-застенка монархи, начиная с Петра, жаловали часть достояния жертв. Или же просто дозволяли к присвоению.

На бабьем страхе и неуверенности Ушаков вырос в колоссальную фигуру — единым часом, будто поганый гриб в лесу. Наряду с ним, от опалы князя Василия Владимировича выиграл Миних. Ставши президентом Военной коллегии, он открылся с невидимой дотоле стороны. Прежде ольденбуржец изображал из себя деятельного администратора, чуждого политических амбиций; теперь в нем пробудились таланты придворного угодника. Императрица встретила Рождество в Москве, а на Святках возглавила великое переселение в северную столицу. Пышная встреча, с потешной баталией — взятием снежной крепости, выстроенной на льду Невы — властительнице России чрезвычайно понравилась. Генерал-губернатор не зря старался: не всякий настоящий штурм вознаграждается так щедро. Как только правительство утвердилось в Санкт-Петербурге, ему был пожалован генерал-фельдмаршальский чин.

На новоявленного соперника стали с опаскою поглядывать Бирон с Остерманом, лишь недавно сбывшие с рук Ягужинского. Буйный (особенно во хмелю) генерал-прокурор имел неоспоримые заслуги перед Анной и претендовал на первенство при дворе, сталкиваясь с обоими так, что искры летели. На фаворита даже, по рассказам, обнажил шпагу. Помня важную роль Павла Иваныча при восстановлении самодержавства, царица наказала его не слишком сурово — всего лишь отправила послом в Берлин. Исчезновение с политической сцены сего актера (в амплуа то ли героя, то ли шута) для меня имело двойственный смысл. С одной стороны, как глава Сибирского приказа, он яростно выступал против морской торговли с Китаем — с другой, служил элементом равновесия. Кому генерал-прокурор был враг, тому обер-камергер и вице-канцлер оборачивались друзьями. По крайней мере, в условном смысле, коий сохраняет это слово в политике. С поражением Ягужинского, союзники против него больше не требовались, и заинтересованность во мне двух первостепенных дельцов аннинского царствования исчезла. Вступить с ними в альянс против Миниха? Нельзя: вражда с президентом коллегии поставит крест на всех долговременных планах обустройства южных рубежей. Пусть лучше мое значение при дворе пострадает, чем турок в грядущей войне стращать голым задом!

Нет, с Минихом нужен союз. Хоть его чины не шпагой добыты — он, по крайней мере, толковый инженер и управитель. Какой из него полководец, бой покажет. Война всех расставит по своим местам. Ждать недолго.

Укрощение собственных амбиций оказалось верным тактическим приемом. Бурхард-Кристоф, конечно, честолюбец, и со всяким возможным соперником готов грызться волком — но когда предполагаемый соперник добровольно смиряется и принимает второе место при нем, он охотно прячет клыки. Начинает воспринимать советы и прислушиваться к разумным доводам. А если генералитет, в пределах своей компетенции, выступает единым строем… Кто сможет сопротивляться?! Даже пропозиции по флоту прошли без сучка, без задоринки. Сиверса сковырнули легко: слишком много грехов за ним накопилось. С назначением на его место не спешили, важнейшие вопросы все равно решались в комиссии Остермана. Вице-канцлер, считая морские дела своей вотчиной, вторжение в них Военной коллегии принял за личную обиду — но не решился встать в заведомо проигрышное положение и спорить против разумных, обдуманных мер. Всё утвердили: и перенос верфей, и белосарайский порт, и новые школы. По кораблестроительным планам прения затянулись, но двигались в верном направлении.

Главной моей морской викторией стало возвращение в Азов Змаевича. Единственный адмирал, который на опыте убедился в насущной необходимости мер по сбережению здоровья нижних чинов — и способен вбить сие убеждение даже в самые тупые умы. Характер у него для этого достаточно тверд, и кулак достаточно крепок. В Астрахани столь высокий начальник стал лишним: после заключения Рештского трактата, вернувшего персам Гилянь, флот на Каспийском море сократили вполовину.

Русская уступчивость в Азии моментально отозвалась в Европе снижением градуса вражды со стороны англичан. Угроза британского эмбарго, привычною тучей висящая над моими промыслами чуть не с самого их основания, в кои-то веки рассеялась. Дело процветало; отлаженная система коммерции чеканила деньги с размеренностью монетного двора. Внутри империи тоже открылась хорошая статья дохода: по причине умножившихся разбоев государыня особым указом дозволила, «когда купечеству или шляхетству потребно для опасения от воровских людей», продажу по вольным ценам не только пистолетов и фузей, но даже пушек. Гораздо выгодней, нежели иметь дело с казной, которая не платит годами. Завод в Тайболе обрастал новыми мастерскими, большею частью оружейными.

Вот только уверенности в ясном и безоблачном будущем — не было и в помине. Я не обольщался тактическими успехами. Анна злопамятна и не забыла мое своеволие в деле Румянцева. Еще в январе, сразу по приезде в Санкт-Петербург, на высочайшей аудиенции повеяло от нее таким крещенским холодом… Сие не означало немедленных последствий. Государыня, ко всему прочему, умна. Пусть ограниченно, по-женски — однако ее разумения довольно, чтобы считаться с мнением если не народа, то хотя бы гвардии и офицерства. После опалы фельдмаршала Долгорукова недовольство в этих кругах достигло опасной степени. Не хватало вождя. Теснить авторитетного генерала, подталкивая оного к занятию сей позиции, было бы слишком опрометчиво со стороны двора. Арестовать без повода — еще хуже.

С другой стороны, вступить на стезю конспираций — как раз и означает дать врагам этот самый повод. Внешне храня безупречную лояльность, я кожей чувствовал двоякого рода ожидающие взгляды: одни мечтали стать под знамя мятежа, другие — при малейшем намеке на заговор, первыми успеть в канцелярию Ушакова. Помимо желания и против воли, меня стремились сделать героем чужой пиесы. Какого рожна?! Империя ничего не выиграет от замены одной шайки интриганов другою, а потерять может многое. Риск свалиться в новую Смуту, к вящей радости соседних держав, слишком велик, чтобы играть подобными вещами. И главное, в чью пользу конспирировать? Голштинского младенца, имеющего предпочтительное право на трон? Да Боже упаси! Легкомысленной Елизаветы? Удерживать ее под своим влиянием я не смогу и три дня. Все, на что она способна — служить игрушкой придворных партий. Только князь Дмитрий Михайлович мог бы унять неизбежную после революции анархию и взять бразды правления в свои руки — однако помирить его с принцессой и сам Господь не в силах. Это же Голицын разжаловал дщерь Петрову из наследниц в незаконнорожденные.

Нет, господа! Служить живым тараном для вас, прошибая собственным лбом крепостные стены?! Найдутся занятия интересней и выгодней. Конечно, будь хоть малейший шанс на воплощение выстраданных мыслей о смягчении рабства, о правильных отношениях сословий — стоило бы рискнуть. Но я не настолько наивен. Внушать гвардейцам подобные идеи — как стае волков проповедовать благость поста. На другой же день после успеха заговора начнется дележ имений, раздача крепостных душ… Попробуешь помешать — самого сожрут, не поперхнувшись.

Поэтому — нет. Окончательно. Никаких конспираций. Смирение и труд. Живут же, скажем, Ласси или Вейсбах: честно, спокойно, не претендуя на политическое значение. Почему ж у меня так не получается?! Дотерпеть бы до войны, тогда уже точно не тронут.

Впрочем, и в мирное время нашлись средства упрочить свое положение. Деньги, при умелом использовании, отворяют почти любые двери. Даже врата рая, если верить церковникам. Будучи весьма сомнительным христианином, я стяжал титул поборника православия, ассигновав преосвященному Феофану несколько тысяч на проповедь среди черкесов и передав в обучение дюжину воспитанников из черкесских рабов. Для пущего соблазна заговорил с архиепископом о желательности создания при Синоде сообщества наподобие римской Конгрегации пропаганды или датского Миссионерского коллегиума.

— Россия, святой отец, на большом протяжении соседствует с народами иноверными или прямо языческими; для вразумления оных надлежит действовать не одною силой оружия, но и добрым пастырским словом. Датчане за последние полтора десятка лет основали тринадцать миссий в Лапландии — а в той стране, как я знаю, владения их короля с землями, подвластными императрице всероссийской, толком не разграничены. Кто первым окрестит лопарей, тот и будет их господином. Возобновление христианства на Кавказе, пришедшего в упадок под натиском магометан, еще важнее. Если средств казны недостаточно, давайте обратимся к частным пожертвованиям: готов первым подать пример в сем благородном деле.

Подобными авансами удалось приобрести неожиданного для матерого вольнодумца союзника — придворным же лютеранам весьма неловко было бы действовать против православного архиерея. Тем не менее, вице-канцлер нашел-таки способ отвлечь меня от государственных дел, озаботив собственными проблемами.

Досель вывозная пошлина с железного товара, установленная еще Петром Великим, платилась по весу — пятачок с пуда. За минувшие годы состав экспорта переменился. В Европу шли цементированная сталь, гвозди и белая жесть — втрое, впятеро, а то и вдесятеро дороже простого железа. Не всё делалось в самом заводе: скажем, гвоздильный промысел стал зимним крестьянским приработком по всей округе от Тихвина до Копорья; изрядное число мастерских держали бывшие мои люди, отпущенные на вольные хлеба. Сложилась своего рода гильдия, сидящая на общем потоке заморских денег и зависимая от Тайболы. Вся она оказалась под ударом: Остерман подготовил указ о взимании пошлины в процентах от стоимости товара, быстренько протащил бумаги через Коммерц-коллегию и передал в Сенат, шепнув кому следует, что прожект предварительно одобрен императрицей.

Остановить указ могла бы только Сама. Преодолев отвращение, я подкатился к Бирону, чтоб посодействовал с аудиенцией. Однако Анна оказалась глуха к доводам разума. На аргументы о предпочтительности ввозных пошлин перед вывозными государыня лишь кривила губы презрительно:

— Ты любишь, граф, других поучать о государственной пользе — так изволь оной пользе сам послужить. Или своя рубашка ближе к телу?

— Ваше Императорское Величество, мне для отечества серебра не жалко. Только при таком обложении иные товары окажутся прямо убыточными, и придется их выделку свернуть. Луженую жесть, к примеру, делают помимо нас англичане и саксонцы. Ни копейки нельзя к продажной цене набавить, соперники тут же перехватят торг. А внутри России столько не купят.

— Ништо, сладишь. Расходы свои подожми. Говорят, у тебя иные мастера полковничье жалованье получают.

— Вполне заслуженно, Ваше Величество.

— Мужикам сие невместно. Жируете. Нет, чтоб казну поддержать в трудное время…

Печальный вздох всколыхнул необъятный стан императрицы. Блеснули на увядающей груди бриллианты — чистые, как слезы детей, у которых отняли кусок хлеба, чтобы купить эти камушки.

Убедить Анну пойти на попятный и отказаться от денег я не сильно надеялся. За деньги она медведя заломает и зайца догонит. Сей разговор, скорее, был прелюдией. Смиренно поблагодарив за мудрый совет, выразил готовность с повышенными платежами справиться — ежели мне будет дано высочайшее дозволение на экспорт оружия и частей оного. Разумеется, не во враждебные или соседственные с империей державы. И чтобы Коллегия дел иностранных не претендовала на выдачу разрешений по каждой партии мушкетов или каждой стране: если угодно, пусть составит список государств, в кои продажа запрещается. В довершение почтительнейше напомнил, что с вывезенных ружей тоже пойдет плата: по сто рублей с каждой тысячи, самое меньшее.

— Ладно, припиши к Андрея Иваныча прожекту. Пускай Коммерц-коллегия снова рассмотрит, потом Военная и Сенат. Коль не найдут причин отказать, так и я не стану. Ступай, с Богом.

В случае успеха (который, после напутствия государыни, казался несомненным) выгода обещала перекрыть все убытки от козней Остермана. Занятно будет посмотреть на физиогномию вице-канцлера. Хотя с него станется изобразить радость и дружелюбие. Дескать, с самого начала на то рассчитывал, веря в ваш ум и удачу…

Возможные возражения и дополнительные условия меня не пугали. Своей армии фузей не хватает? Пожалуйте, готов поставлять ружейных стволов сколько угодно! Вернее, сколько казна сумеет оплатить, по принятой в Туле обыкновенной цене. Замки — это лучше к тулякам; сам намерен покупать у них или в Шеффилде. Или в Льеже: посмотрю, где выгодней. А окончательную сборку мушкетов устрою в Англии. Не всех; но изрядной доли, чтоб можно было под английским титулом отправлять оные в колонии. Стеснения, в угоду туземным промышленникам налагаемые парламентом на иностранные изделия, изобретательному негоцианту не помеха.

В этих видах, придется существенно расширить склады и мастерские на берегу Бристольского залива, записанные на моего приказчика Джошуа Уилбура. Для всех несведущих он полновластный хозяин: выросшую на месте бывшей медеплавильни деревню окрестные жители так и прозвали, на местном наречии, Уилбур-пентреф (а русские мастеровые, соответственно, Вилбуровым или Вилбуровкой). Кстати, при новых пошлинах лудить листовое железо корнуолльским оловом дешевле окажется там же, на валлийских берегах. Сотни две-три работников надо перевезти отсюда. Можно б, кроме незаменимых, на месте нанять — но сие дороже и чревато раскрытием секретов. Мне есть что скрывать, как от британских властей, так и от собратьев по промыслу.

Однако вывоз мастеровых не будет доброжелательно воспринят Ее Величеством. Послать оных под претекстом обучения или под видом матросов? Только хуже сделаешь. Количество привлечет внимание, попытки скрыть — возбудят любопытство. Тайны же, среди русского простонародья, умеют хранить одни раскольники. У прочих — как вина хлебнул, так вся душа наружу. А эти наглухо закрыты. И в смысле честности любому гугеноту фору дадут. Адептов двоеперстия среди моих приказчиков немало: после продажи Шафирову доли в Персидской компании, изрядная часть служителей перешла оттуда на английское направление. Иногда сомнения брали, кто кого использует: я староверов, или староверы меня, ибо в их действиях порою угадывались (без явных доказательств) собственные замыслы, отдельные от компанейских нужд. Со стариной Уилбуром они подружились и явно обнаружили в нем родственную душу. Сей проповедник равенства, если не величал короля Георга антихристом, то лишь в силу презрения к власть имущим. Не уверен, что поморские старцы об этой дружбе ведали: закосневшие в догмах начетчики всех чужестранцев без разбору верстают в слуги сатаны. Скорее, младое поколенье, выбравшись из-под дедовской опеки, принялось искать Божью правду по своему разумению. В Англии за то кнутом не дерут, и пытошными клещами над ухом молящегося не щелкают. Какая новая ересь родится из стачки русских старообрядцев с английскими квакерами, один Господь знает. Важно другое. Вместо «земли поганой», на коей лежит хвост диавола, Британия готова предстать убежищем для гонимых за веру. Тысячи беглецов из России находят приют в Литве и Турции; так почему бы расколоучителям не указать им вместо этого путь в Бристоль? И людям хорошо, и мне выгодно!

В общем, из Тайболы достаточно взять малое число инженеров и опытных мастеров; рядовой состав выучить недолго. Если набрать людей в Речи Посполитой, в раскольничьих слободах на Ветке — хрен кто докажет, что это бывшие русские подданные.

Кроме отбора мастеров для Вилбуровки, на заводе ожидало меня еще одно дело. Винтовальные фузеи Лейтмана и де ла Шометта опробованы были в стычках с лезгинцами на Кавказе, и надлежало решить дальнейшую их судьбу. Оставить оные оружейными куриозами, или же рекомендовать Воинской коллегии для вооружения егерских рот? В войсках, как ни странно, наивысшую оценку получила система Лейтмана: самая простая, и даже примитивная. Обычная дульнозарядная кремневка, с пулей большого удлинения, входящей в нарезы за счет сжатия при выстреле. Нехитрое приспособление для обкатки пуль обеспечивало очень точную их подгонку по диаметру; помеху создавал лишь пороховой нагар. Капитан Тульского полка Иван Лаврентьев, привезший отчет об испытаниях, упорно защищал полюбившееся оружие:

— Первая пуля, Ваше Высокопревосходительство, заряжается легко; вторая потруднее; а третью впору молотком забивать. Так ведь ствол прочистить недолго! Иметь при себе три ветошки: влажную, сухую и промасленную…

— В бою, через каждые два-три выстрела?! Думаешь, неприятель ждать будет, пока ты канитель разводишь?

— Не всем одновременно вставать на чистку, господин генерал; и только пока стрельба идет на большой дистанции. Если же неприятель в этот самый момент атакует, солдаты вот какую штуку придумали. Часть патронов делают с пулями чуть меньшего калибра, на пятую часть линии примерно. Заряжаются легко, нагар не мешает, меткость выходит как у обыкновенной фузеи.

— Если не хуже.

— Может, и похуже. Но в ближнем бою сие не важно. А перестрелка издаля — дело неторопливое. Главное, что никакой тонкой механики нет: значит, и ломаться почти что нечему.

Мне, как инвентору, больше нравилось оружие с «тонкой механикой», однако резоны в пользу простоты тоже были внятны. В порядке компромисса, Лейтмановы штуцера допустили к употреблению, наряду с иными видами нарезных ружей. Опыт покажет, которые лучше. Бои с лезгинцами не вполне убедительны, понеже сии дети природы не дают правильных баталий.

Среди хлопот государственных и коммерческих, незаметно подкралась весна — и в гостиной компанейской фактории явилась улыбчивая, как майское солнышко, принцесса Лизета.

— Александр Иванович, миленький, помогите! — Веселое личико скривилось в умильно-жалобную гримасу.

— Что случилось?! Кто посмел обидеть Ваше Высочество?

— Штатс-контора денег не дает! Говорят, нету в казне. Небось, для Бирона всегда находятся! А мне за прошлый год положенный пенсион еще не выплатили! Людей кормить нечем, и даже соли не выдали!

— Н-ну, дорогая Лизавета Петровна, мне совесть верноподданного не позволяет стерпеть, чтоб ваши камер-юнкеры ели пустую похлебку без соли! Помогу, конечно, в меру возможности.

— Ах, вы такой добрый! Право, неловко…

— Да не стесняйтесь, милая.

— Еще у меня дом в Сарском совсем развалился. Коль не поправить, придется все лето в Санкт-Петербурге сидеть…

Я спрятал усмешку. Да, девушка… А к большому двору тебя не зовут? Или сама не хочешь? Конечно, у тетки на глазах амуры крутить неподобно, и без того слухов о твоих приключениях довольно ходит…

— Пустяки, право слово. Только не обессудьте, все деньги у меня в обороте — лучше артель плотников дам, с нужным материалом.

Не слишком обрадовалась. Похоже, усадьба — только предлог.

— А если надо на мебель там и прочее обзаведение, так тыщонку-другую найду. Через недельку примерно, как средства освободятся.

— Спаси вас Бог, Александр Иваныч! Так я пришлю Петю?

— Шувалова? Конечно, и сами заходите! Видеть вас — истинное счастье! Позвольте поцеловать в щечку.

Чмокнув мимолетно в ответ, легкокрылая фея упорхнула. Несколько тысяч за целомудренный поцелуй — дороговато выйдет! И вообще, дружить с бывшей цесаревной вредно и опасно. Шпионов вокруг нее, как блох на бродячей собаке. Малейший знак пробуждения политических амбиций будет немедленно уловлен, стократ преувеличен и сообщен Ушакову. Юноши знатного происхождения, имевшие дерзость ей понравиться, очень быстро отправились в дальнюю дорогу: кто в Персию, а кто в Париж… Может, поэтому дочь императора привыкла утолять любовную жажду не из хрустального бокала, а из солдатской кружки. Все равно не впрок: был у нее семеновский гренадер, и того закатали в Камчатку! Теперь шепчутся о каком-то малороссиянине, самого простого происхождения… Впрочем, много и лишнего говорят. Сплетники выдумали, будто я тоже состоял с ней в близкой связи. Глупцы! Дело даже не в возрасте: тридцать лет разницы — не помеха. Просто у нас с Лизой амурные пристрастия извращены на один лад. Она тоже ищет любовь на самых низших ступенях сословной лестницы. Друг другу мы в этом смысле неинтересны.

Нет никакого сомненья, что денежная помощь царевне будет сосчитана, оценена и рассмотрена через самый большой микроскоп. Надо мною тоже довлеет пристальное внимание «тайных». Не только на службе: там — само собой. Но и мастера на заводе, и слуги в фактории рассказывали о цепкоглазых ярыжках, набивающихся в друзья, чтоб вызнать всю подноготную моей коммерции. Рассказывали те, кто верен графу Читтанову больше, чем государыне: а были, наверняка, и другие. Обязательно были. После возвращения с юга, беспрестанно ощущаю смутный неуют. Так обитатель осажденной крепости задницей чует опасность. Слышен стук — значит, ведут подземную мину.

Тайные баталии за близость к престолу подобны баталиям обыкновенным в том отношении, что генералы редко схлестываются меж собой врукопашную. Каждый влиятельный сановник окружен пешками и фигурами, как шахматный король; правильная атака позиции начинается обычно с краю. Авдитор Карасев по должности едва ли мог считаться моим человеком, но по сути — это я его притравил на вороватых полковников. И вот, явившись однажды в присутствие, слышу: сей верный сторожевой песик, хранитель казенного интереса, взят под арест в Тайную канцелярию. За что? Никому не ведомо. Его прямой начальник, генерал-авдитор Федор Центаров (прозванный в Коллегии Центавром, отчасти по созвучию с фамилией, отчасти по сути: полу-человек, полу-скотина, и никогда заранее не угадать, повернется он к тебе человечьим лицом или конской жопой) трепетал от одной мысли спросить о подчиненном у страшного Ушакова. Пришлось самому. Скользнув по мне равнодушным взглядом удава, без малейшей тени враждебности, Андрей Иваныч вежливо пояснил:

— Согласно Высочайшего указа, Ваше Сиятельство, дела о государственных преступлениях разглашению посторонним лицам не подлежат.

— Посторонним — разумеется, но я все же советник Воинской Коллегии, а речь идет о служителе оной. К тому же, зная Карасева, никак не могу поверить в его зломысленность: скорей готов заподозрить оговор или недоразумение.

— Не волнуйтесь, граф, разберемся.

— Надеюсь на вашу беспристрастность.

Ах ты, змей поганый! В самом деле я надеюсь, что ты истощишь терпение небес и сдохнешь в мучениях. Но сейчас делать нечего. Скандалить бесполезно. Если жаловаться — то исключительно императрице. В сии материи даже Бирон напрямую не вступается. Только через нее. Однако прежде надо узнать, в чем дело — а этого-то и нельзя! Строго запрещено. Впрочем, кто жил в России (и особенно служил), тот на утверждение, будто прямая есть кратчайший путь меж двумя точками, лишь улыбается снисходительно. Закон суров, но его можно обойти, — вот здешнее правило. Долго ли, коротко ли, а нужный человек нашелся.

Впрочем, скорее коротко, чем долго. Гвардии майор Степан Шепелев, двадцать лет назад служивший в моем полку квартирмейстером, при Петре Втором был у семеновцев, де-факто, полковым командиром. С приходом Анны он питал надежду на подполковничий чин и закрепление в сей прекрасной позиции, — но долгожданные дары судьбы достались, вместо него, Ушакову. Майор затаил злобу на Андрея Иваныча (да и на государыню, заодно). На правах старшего по чину из всех Шепелевых, он железной рукою правил многочисленным кланом; какой-то двоюродный или троюродный племянник его состоял в Тайной канцелярии копиистом. Так у меня появилась лазейка во вражескую цитадель.

Дело Карасева выглядело дурацким анекдотом. По пути со службы авдитор оступился или споткнулся на щербатой санкт-петербургской мостовой и негромко, себе под нос, ругнулся: «Б…дь!» Тут же подскочил некий похмельный субъект в дырявом камзоле и возопил: «Ты КОГО б…дью назвал, вор?! Слово и дело!!!» — «Ах ты, рвань кабацкая! А в харю?!» — «Караул, убивают!» Когда полиция свела обоих на гарнизонную гауптвахту, со слов доносчика оказалось, что Карасев выкрикивал упомянутое слово, глядя в сторону императорского дворца и потрясая кулаками. Ушаковским служителям сего хватило, чтобы воздеть бедного чиновника на дыбу и усердно допытываться подтверждений.

Qui prodest? Кому выгодно? Уличенные авдитором казнокрады и многочисленная оных родня только что «виват» не кричали. С них сталось бы нанять ярыгу: в любом кабаке можно найти пропойцу, согласного разок стерпеть кнут, чтоб месяц или два хлестать водку от пуза. Испорченность нравов в России вполне позволяет заключить под стражу честного человека, дабы не мешал грабить казну. Но действовать взятками через Ушакова?! Немыслимо! Не то, чтобы он был честен по натуре — однако имеет причины не искать акциденций на стороне. Если у Анны хоть малейшее подозрение возникнет, что главу Канцелярии можно перекупить — угадайте дальнейшую судьбу Андрея Иваныча.

Кто-то помельче распорядился без его ведома? Или просто стихийный выброс государственной дури? Да нет, пожалуй. Решение напрашивалось, но я не спешил с окончательными выводами: очень уж мрачная рисовалась картина.

Помочь мнимому «оскорбителю величества» не вышло: сведения, полученные от майора, надлежало хранить в тайне, да и без оных воззвать к милосердию государыни случая не нашлось. Анна не дала мне аудиенции. Письмо, переданное через камергера, можно было с равным успехом выбросить в нужник. При всей смехотворности обвинений, авдитора сослали в Охотск. Приговор сильно уронил меня в глазах нижестоящих, ибо со времен Ромула способность защищать клиентов была и остается главным достоинством патрона.

По всему выходило, что истинная цель — не Карасев. Майор был того же мнения. Кривя изуродованное шведскою пулей лицо, Степан Андреевич изливал накопившуюся желчь:

— Вот не верю я, что князь Михаил Голицын сам по себе помер. Очень уж вовремя! Потом — Румянцева загнали за Можай, Долгорукова упрятали в крепость… Из тех, которые могли бы поднять гвардию, один остался…

— Кто?

— Ты, батюшка! Потому тебя до судорог в кишках и боятся! Семеновцы бы с охотой за тобой пошли…

— Я никогда не нарушу присягу, ты же знаешь. Сей путь ведет не к процветанию державы, а к ее погибели.

— Я-то знаю… А они? Эти бляжьи дети не станут спрашивать, ХОЧЕШЬ ли ты взбунтовать войско. Им довольно того, что ты МОЖЕШЬ. Пока генерал Читтанов здесь и на свободе, кому-то сон нейдет и бланманже встает колом в горле! Гляди, честность и благородство доведут до сумы и тюрьмы!

Старый товарищ зрил в корень. Корысть — узда, позволяющая управлять подданным. Тайные прегрешения, могущие стать явными, подобны шенкелям. Умеренно вороватый чиновник покорней и удобней в делах правления, нежели необузданный правдолюбец. Я же в беспримерной дерзости своей ничего у Анны не просил, воображая, что, наоборот, императрица нравственно обязана мне за новые источники богатства, открытые для империи и для нее лично. Вот дурак-то! Рабами она умеет править, может к ним быть сурова или милосердна — но свободный человек ей кажется чужд, непонятен и опасен. Для деспотов раболепство и верность суть одно.

Даже Петр, при всей жестокости нрава, смотрел на мир как-то вольнее и шире. Племянница частенько твердит о верности государственным заветам великого дяди, только искренне ли? Все помнят, в какой гадюшник превратилась царская фамилия после смерти Алексея Михайловича. Вражда Монтекки и Капулетти — детские шалости в сравнении с тем, что творилось при русском дворе. В лице Анны Иоанновны Милославские, после долгих лет унижения, восторжествовали над Нарышкиными. Кунсткамеру первый император создал для собирания монстров «како в человеческой породе, так и в зверской и в птичьей», а на днях его собственная восковая фигура, в подлинном мундире и с настоящими волосами, заняла почетное место в сей коллекции. Вот интересно: государыня по простоте душевной дядюшку к монстрам определила, или с тайным лукавством?

Только теперь я понял, как ошибался, приписывая немилость Ее Величества исключительно усилиям Остермана или Бирона, с неразлучным Липманом. Женщина на троне совсем не обязательно безвольная кукла в руках придворных. Враждебные интриги не могли бы иметь успеха, когда б не дурное предубеждение царицы к графу Читтанову. Тактику охоты на очередного волка в генеральском мундире определяют, несомненно, придворные псы; но дозволение на травлю исходит от Анны. Указания Ушакову никто иной не смеет давать.

Бежать, сдаваться или драться? Как прикажете действовать, имея во врагах царствующую императрицу? Всего бы правильнее пасть в ножки, пресмыкаясь и уверяя в лояльности. Так ведь не дура: сумеет отличить актерство от подлинных сантиментов. Почует, что ни страха непритворного, ни почтения искреннего в просителе нет. Пристойного выхода не находилось, и оставалось следовать тривиальному правилу: если не знаешь, что делать — не делай ничего.

Дни шли за днями, укрепляя робкую надежду, что продолжения, может, и не будет; что неспособность защитить Карасева и вызванное оною бегство малодушных из моего лагеря умиротворили врагов; но сразу по наступлении майского тепла начали двигать гвардию. Смысл этих движений открывался лишь под углом противудействия возможному мятежу. Семеновский полк, в коем я пользовался наибольшим влиянием (принцесса Елизавета, кстати, тоже) получил приказ выступить из города на маневры. Ушаков, как подполковник, распоряжался экзерцицией и лично бдил, чтобы ничего не случилось. Измайловцы (среди которых симпатизировали мне только нижние чины) сопровождали императрицу, изволившую на лето выехать в Петергоф; над этими надзирал сам Миних. Остались в городе одни преображенцы, заведомо не склонные поддерживать графа Читтанова. Число моих сторонников среди них, в лучшем случае, позволяло следить за мнениями.

Еще раз повторю: никаких планов учинить революцию в пользу Лизы мы с нею не строили. Просто-напросто, участь любой царствующей особы, не имеющей бесспорных прав на престол — пугаться химер, порожденных собственной нечистой совестью. Будь в руках Тайной канцелярии прямые улики, разве б опасного заговорщика оставили на воле?! Но меня не арестовали. Точнее, арестовали не меня. Очередную жертву вечно голодная Сцилла тайного сыска выхватила в ближнем окружении.

Однажды старший приказчик железоторговой компании Илья Васильев, уехавший по делам в Тайболу, на место не прибыл и назад не вернулся. Через шепелевского племянника стало известно: ушаковцы перехватили его прямо на дороге и увезли в Канцелярию. Имея благую привычку присматривать за доверенными людьми, я знал, что никаких собственных грехов за Илюхой, хоть тресни, не найдешь. Значит, опять по мою душу.

Поднимут парня на дыбу и начнут спрашивать. Рано или поздно заговорит — а знает он много и может дать весомые показания на меня. Одни шашни с раскольниками, по русским законам, на смертную казнь тянут. Надо выручать. Но каким образом?! Все персоны, способные принимать решения, из столицы, как нарочно, отъехали. Да не «как», пожалуй: именно что нарочно. Намеренно подталкивают к бунту. При безнадежном соотношении сил. Какие бы чудеса храбрости ни творили верные мне люди — Преображенский полк их сметет, не оставив ни малейшего шанса.