Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

На скользком паркете

Обида, что «моей» ландмилицией распоряжаются без спросу, недолго жгла мне желчный пузырь: я все же генерал, а не лейтенант сопливый. Понимаю, что войска — не собственность. Добившись аудиенции у государыни, лишь вскользь выразил благодарность за высокую оценку моих питомцев и заговорил о желательности планомерных ревизий линейных и гарнизонных полков членами Военной коллегии. Сами члены, страшась лишних забот, не спешили обременить себя этой обязанностью. Императрица согласилась со мною и провела сию меру высочайшим повелением.

Действуя через голову президента, я многовато на себя брал; но дело в том, что Голицын, огорченный царицыным нерасположением, совсем бросил вожжи и ко двору являлся только по великой нужде. А у меня за время летних инспекций составилась неплохая команда военных аудиторов и ревизоров, которую незачем водить на коротком поводке: достаточно натравить, на кого следует, и поддерживать по мере надобности. Для этого не нужен Читтанов, любой другой генерал справится. Сам же планировал понемногу освоить и прибрать к рукам дела коллежские, взяв на себя управление всею военною махиной империи. Абсентеизм вышестоящих вполне позволял это сделать.

Мне не удалось в полной мере воспользоваться равнодушным попустительством князя Михаила Михайловича. В начале зимы с ним приключился удар, а через неделю фельдмаршал, еще недавно крепкий и бодрый, умер. Светские болтуны шептали, что презрение государыни сокрушило его сердце.

Место главы коллегии занял Василий Долгоруков (тоже не слишком близкий к трону и огорченный опалою родичей), а тон стали задавать вызванные с разных концов державы Румянцев и Миних. Особенно сей последний отличался неугомонной деятельностью. Воинская комиссия, учрежденная для лучшего устроения армии, стала его важнейшим плацдармом.

Отдельные пропозиции Миниха были вполне разумны, другие (большинство) маловажны, третьи приходилось опровергать. Скажем, в кавалерии он предлагал впридачу к драгунам создать кирасир, в пехоте же, напротив, ввести единообразие, устранив гренадерские и егерские роты.

— Христофор Антонович, — отвечал я, именуя генерала на русский лад, — кирасир бы иметь неплохо, да коней, в тяжелую кавалерию годных, в России вовсе нет. У здешних пород терпеливость к голоду и умение копытить снег предпочитается росту и силе. Купить в Германии лошадей на десять полков, кои вы желаете видеть в составе армии, наш бюджет явно не позволит. Да и ремонтеров потом — что, каждый раз в Европу посылать? Завезти племенных жеребцов, чтоб крыли калмыцких и татарских кобылок — получим метисов, и то не сразу. В полную силу они войдут годам к пяти возраста, значит… Считайте! Впрочем, устройство конских заводов на Украине и в Терской земле, где с кормежкой получше — извольте, готов поддержать.

— А Персию, Александр Иванович, где империя владеет провинциями, вы забыли?

— Нет, но не очень на нее рассчитываю. Карабагцы легковаты, как все восточные кони. И слишком умны: вряд ли удастся заставить их мчаться на сомкнутый строй неприятеля. Можно попробовать, с одним эскадроном. Выйдет — хорошо, нет — не беда. Устройство пехоты более важно.

— Несомненно. Введенное в этом роде войск разделение вносит ненужную сложность в экзерциции, уничтожает взаимную заменяемость оружия, боевых припасов и амуничных вещей, нарушает единообразный вид и мешает слаженности действий. Отбирая самых рослых и крепких солдат в гренадеры, мы ослабляем тем самым остальные роты.

— Веские резоны, уважаемый коллега. Но есть достойные внимания причины, побудившие блаженныя и высокославныя памяти государя императора Петра Великого сие разделение учинить. Обучить всех солдат обращению с ручными гранатами невозможно…

— И незачем. Это оружие слишком мало действенно, чтобы придавать ему сколько-нибудь важное значение.

Генерал-майор Гюйсен, голландец, тоже член коллегии, некстати решил мне помочь в споре:

— Позвольте не согласиться, экселенц. Герцог Бургундский при осаде Гента…

Хороший человек, но если начнет говорить… Чтобы не быть принужденным выслушивать описание всех баталий герцога (полной бездарности в военном плане), пришлось оборвать доброжелателя:

— Барон, зачем ходить за аргументами так далеко? Русская армия имеет собственный богатый опыт применения гранат, как с рук, так и посредством кохорновых мортир. На открытом месте их взрывы действительно слабы и не могут смутить обстрелянное войско. Зато в траншеях, где пороховому духу трудней найти выход, результат бывает вполне достойный. Собственно, — я вновь обернулся к Миниху, — судьбу гренадерских рот следовало бы решать по рассуждении, чего нам предстоит больше: полевых баталий или осад.

Собеседник изобразил на жестком, с крупными чертами, лице средней любезности улыбку:

— А егеря?

— А егеря доказали свою полезность при различных видах военных действий.

— Мне приходилось слышать иные мнения от генералов, имевших егерские роты под своим началом. В числе прочих войск, разумею.

— Не все умеют правильно их использовать. Что может сказать о достоинстве шпаги привыкший действовать топором? Кстати, коллега: может, вы поделитесь опытом, имеющимся по этой части в Священной Римской империи? Кесарь Леопольд сформировал роты метких стрелков раньше, чем Петр Великий.

— Scharfschützen? Двенадцать тирольских рот? Это скорее ополчение, чем регулярные войска. За пределами Тироля воевать не обязаны. Нет, я их не встречал. Только слышал.

— Зато я встречал. Будучи по ту сторону мушки.

Маловыразительное лицо Миниха оживилось нежданным интересом и вниманием:

— Ну и как?

— Незабываемо. Уцелел по чистой случайности, всех остальных офицеров выбили в считанные минуты.

— Himmelherrgott! Какое варварство!

— Вы возмущены?

— А вы нет?

— Ничуть. Не вижу ничего предосудительного в отстреле тирольцами нас, французских захватчиков.

— Возможно, законы войны сие не нарушает, но законы чести… Нельзя охотиться на офицеров, как на оленей.

— Увы, старомодные правила рыцарственности остались в минувших веках. Слишком заманчиво сделать негодным к бою целый полк, истребив лишь две дюжины человек. Ящик Пандоры открыт — и открыт не нами. Кстати, у шведов при Карле многие унтер-офицеры имели штуцера. Только пускали в дело не часто, уповая больше на рукопашную.

— Вероятно, не видели пользы в этом оружии?

— Бог знает. По моему долговременному опыту, штуцера — они же винтовальные фузеи, а по-солдатски просто «винтовки» — наиболее полезны в азиатских войнах. Против горцев, палящих из-за укрытий, или восточной иррегулярной конницы, этого бедствия степей. Дикие наездники носятся то поодиночке, то многотысячными толпами, стреляют из луков и показывают чудеса вольтижировки, перехватывают обозы и окружают колонны на марше…

— Разве кавалерия, не знающая строя, опасна регулярному войску?

— По крайней мере, она доставляет много неприятностей. Особенно при фуражировке. И крайне утомляет солдат, держа их в постоянном напряжении и под обстрелом.

— Стрелами?

— Большей частью. Хотя у некоторых и ружья есть. Но, скажу я вам, татарские луки против обыкновенных мушкетов не так уж плохи. Учитывая, что им целиться в плотный строй, а нам — в одиночек на полном скаку. Если оказывать каждому джигиту такое уважение, что останавливать марш и палить по нему целым плутонгом, за день и мили не пройдешь. Не оказывать — неприятель постепенно наглеет. Стрелы сыплются дождем, раненые множатся с каждой минутой… Разреженная линия стрелков с точным дальнобойным оружием закрывает весь этот балаган раз и навсегда. Ежели каждый враг, приблизившийся на триста шагов, получает пулю — поверьте, после двух-трех убитых они приближаться перестают. А на больших дистанциях луки бессильны. Винтовка — вот ключ к вратам Востока!

— Боюсь, вы увлекаетесь, дорогой граф. Турки сами имеют нарезные ружья в изобилии: насколько мне известно, некий род винтовальной фузеи у казаков именуется «янычаркой» или «яныченкой». Или вы говорите о своих «новоманерных» штуцерах? Уж простите великодушно, не усматриваю в них чудо-оружия.

— Помилуйте, я и не требую сего титула. Кому, как не мне, знать все их многочисленные несовершенства. А вы, вероятно, имели дело с изношенными экземплярами. Дело в том, что у этих ружей есть слабое место. Опытные образцы выдерживали триста выстрелов до износа втулки, сопрягаемой с зарядными частями; погнавшись за количеством, мы потеряли в долговечности. Примерно на треть или даже вполовину. Меткому стрелку, для сохранения навыка, надо упражняться, делая хотя бы по пять выстрелов в неделю. Лучше — больше, да куда уж там… Фузею, вдесятеро дороже обыкновенной, приходилось каждый год возвращать на завод для перешлифовки. Очень хлопотно, очень дорого, очень ненадежно.

— Вы мужественный человек, раз готовы признать неудачу.

— Неудачу? Хм… Не готов! Осмелюсь вам, Христофор Антонович, доложить, что колоссальный выигрыш в меткости, дальнобойности и частоте огня перевешивает все недостатки новоманерных ружей. При условии правильного и аккуратного использования оных, на что способен, безусловно, не каждый солдат. И даже не каждый офицер. Пока выучишь — семь потов сойдет и годовой запас матерщины истратишь. Могу согласиться лишь с тем, что изготовление сего оружия en masse и скороспешное, без должной подготовки, введение в практику было ошибкой. Моей ошибкой. Весьма дорогостоящей и внесшей немалый вклад в бедственное состояние русских финансов. В этом — грешен, батюшка!

— Не ко мне. Сей грех пусть Камер-коллегия вам отпускает.

— Замолю. Если с индийской компанией пойдут навстречу. Что хочу еще сказать… Вы ведь в Санкт-Петербург собираетесь возвращаться?

— Да, мне поручено Ея Императорским Величеством приготовить апартаменты к переезду двора в северную столицу.

— Передайте профессору Лейтману мое искреннее восхищение и глубокую благодарность. В его трактате о штуцерной стрельбе есть очень интересные наблюдения. Надеюсь, он не будет в претензии за их использование мною.

— Столь умный и великодушный человек, как Лейтман, будет только рад, что его труды послужат благу нового отечества.

— Однако небольшое вспомоществование на продолжение изысканий, полагаю, профессору не повредит. Иначе мне будет неудобно просить его воздержаться от публикации дальнейших результатов. Не всех, конечно: сугубо выборочно. Теоретическая часть и соображения о наилучшей форме нарезов вреда не сделают, ибо представляют полнейший вздор. Простите — это передавать, конечно, не нужно. Я как-нибудь сам изложу свои контраргументы поделикатней, в письмах…

— Что же вы полагаете неправильным в рассуждении о форме нарезов?

— Видите ли, увлекшись заботой об избежании засорения оных свинцом, Лейтман доходит до абсурда в предпочтении форм широких и плавных, так что финалом его рассуждения оказывается ствол эллиптического сечения; сей эллиптический цилиндр, скрученный по продольной оси, конечно, удобен в чистке — но плохо исполняет главную задачу. Разумею сообщение пуле вращательного движения. Как мне удалось установить на опыте, множественные мелкие нарезы гораздо предпочтительней, особенно если одна сторона оных пологая, другая же подобна ступеньке. В частности, при стрельбе сжимающейся пулей, созданной в развитие принципа, заимствованного мною из этого же трактата, глубина оных не должна превышать десятой части линии. С другой стороны, постепенное увеличение диаметра ствола вследствие чистки….

Таких заседаний было не одно и не два. Обсуждались мельчайшие подробности амуниции, штата, вооружения и тактики. Миних, не мучась фантазиями, склонял к добротным германским образцам, освященным опытом Евгения Савойского. Различия с привычным устройством русской армии были, большею частью, не слишком существенны: давно ли позаимствовали его оттуда ж?! Егерские роты (раз уж это австрийская инвенция) оставили, но не более чем в дюжине полков. У кесаря двенадцать — и у нас двенадцать! Тульский полк, целиком вооруженный новоманерными фузеями, постановили снабдить обыкновенными по принятой норме; буде кто пожелает дополнительным оружием оный обеспечить — дозволить, но на свой кошт. И на том спасибо! Авось, не разорюсь; тем более, скоро придет время новые образцы в полевых условиях испытывать.

В то время наиболее вероятным применением для армии мнилась отправка тридцатитысячного вспомогательного корпуса против испанцев и французов, в соответствии с Венским трактатом: либо на Рейн, либо в Италию. Для действий совместно с цесарцами, под генеральным командованием самого принца Евгения, полная тождественность войскового устройства была бы весьма кстати. Ну и, конечно, турецкая угроза нависала с юга, подобно грозовой туче: осенью тридцатого года за малым не разразилась война.

Давно уже дипломаты, путешественники и торговые агенты в донесениях из Константинополя твердили о глубокой и чистой ненависти, которую питают простые турки к своим начальным людям. Проповедники упрекали властителей в подражании неверным, отступлении от заветов Пророка, мздоимстве, предательстве и введении новшеств. Дескать, возможно ли ждать помощи от Всевышнего, когда в самих палатах калифа вино льется рекою, уподобляя магометан христианским собакам; когда в столице распахнули двери, уловляя грешников, сто двадцать домов разврата! Да постигнет отступников гнев Аллаха! Не слишком удачная персидская война подливала масла в огонь: вместо единоверных афганцев, по мнению толпы, следовало сразиться с проклятыми московитами.

До поры до времени мелкие вспышки удавалось заливать кровью; но в тридцатом году нарыв прорвало. Взбунтовались столичные янычары. Какой-то арнаут, в прошлом дравшийся против нас под Керчью, возглавил толпу и повел на дворец Топкапы. Султан Ахмет велел казнить ненавистных министров, но это его не спасло. На другой день бунтовщики низложили владыку правоверных и заменили безвестным доселе племянником. Государственными делами стал править голоногий албанец в одежде простого воина.

Было немного жаль Ибрагим-пашу Невшехирли. Его манера отрезать головы казнокрадам искренне меня восхищала. Великий визирь не питал расположения к России — однако был здравомыслящим человеком, с которым возможно иметь дело. Эти же бесы вырвались из бездны под знаменем шариата (сиречь изначального магометанского закона) и вражды к иноверцам. Что-то вроде стрелецкого бунта на оттоманский лад. Простодушные воины не скрывали своих планов: поход на север считался делом решенным и откладывался только потому, что сначала хотели очистить свое государство. Отступников заменить истинно верующими.

Но знатные турки недолго позволяли простолюдинам помыкать собою. Месяца через два после бунта беспечный арнаут и его сподвижники были схвачены и удавлены прямо на заседании Дивана, перед лицом султана Махмуда, возведенного ими на трон. Произошло это в тот самый день, когда они собирались объявить нам войну.

Донесения посла Неплюева и письма моего агента Марко Бастиани ясно показывали, что мир висел на волоске и удержался чудом. Даже по миновании мятежа, воинственное настроение турецкой черни оставляло мало выбора новому султану. Народ — это зверь, которого нужно гладить по шерстке. К счастью, персияне, свергнувшие иго афганцев, попытались вернуть захваченные турками провинции. Взоры неприятелей на время обратились в другую сторону.

Слава Богу! Мы были к войне до такой степени не готовы, что и не знаю, как бы выдержали первую кампанию. Потом, как обычно, дали бы врагу по шее — но далеко не сразу. Вначале б нахлебались крови и позора. Провианта нет, пороха нет, солдаты наги, босы и необучены… Деньги! Вот чего не хватало для приведения в боевую годность. Где взять недостающее, у каждого имелись свои мысли. Румянцев косил несытым взором на расходы двора; Матюшкин предлагал вернуть Гилянь персам за крупное возмещение; Миних посягал на флот.

— Полтора миллиона… — Суровый взор генерала обрел непривычную мечтательность. — Сорок полков содержать можно! Ладно, галеры оставим; а вместо корабельного флота возможно набрать еще одну армию, равную той, что мы держим на Украине! Тогда коалиция двух империй получит несомненное превосходство над Оттоманской Портой!

— Не могу с вами согласиться, любезный друг. (Беседа происходила в неприсутственное время, когда позволительны вольности в обращении). Даже одну армию такого размера в диких степях продовольствовать трудно, а две — невозможно. Враг превосходит числом? Взгляните на сей предмет иначе. Снабжение сколько-нибудь значительных турецких сил к северу от Дуная сухим путем невозможно. Заприте море — и всё, им конец! Вот почему на юге я предпочел бы сильную эскадру дополнительной армии. Что касается севера… Галеры могут успешно действовать лишь у финского берега, среди шхер. На открытой воде они против кораблей ничего не сделают. Следуя вашей пропозиции, мы отдадим Ливонию обратно шведам. Имея хотя бы фрегаты, они смогут высаживать десанты любой численности с нанятых торговых судов и делать в приморской полосе все, что угодно.

— Граф, у Сиверса в Кронштадте только восемь кораблей линии, безусловно годных к выходу в море! И еще три он готов пустить не дальше Ревеля. На юге, я слышал, дела гораздо хуже. Вы полагаете, сей итог стоит потраченных денег?!

— Нет, конечно. Поверьте, я отношусь к Сиверсу не лучше вас. Но без флота не обойтись, даже в обороне. Государства, которые отвернулись от моря ради увеличения армии, нам не пример: положение России иное. Священная Римская империя в крупных войнах пользовалась дружбой то Венеции, то Англии… Теперь в нашем союзе обе державы по преимуществу сухопутные. Такая однобокость опасна.

— Дорогой Александр Иваныч, почему вы служите не в Адмиралтействе?!

— Меня туда не пускают. Боятся, наверно. Если без шуток — там, конечно, требуется ревизия. Давайте вместе, всей коллегией… Или через Воинскую комиссию лучше? Словом, составим обращение к государыне с просьбой передать армии средства, которые флот пускает на ветер. Аргументацию беру на себя.

Тщательно подготовленная атака на Адмиралтейство отнюдь не имела целью оставить государство без кораблей. Совсем наоборот. Надо ж было привлечь внимание к безобразному положению в сем важнейшем ведомстве! Опираясь на достоверные цифры, я с математической точностью доказал: за те же деньги корабельную линию можно иметь в два раза длиннее. В два — это по самой скромной мере. Авторитет всей коллегии нужен был для громкости залпа. Действительно, услыхали! Скандал начался такой, что не замять.

Вослед Воинской, сочинили Военно-Морскую комиссию. Во главе стал Остерман, после смерти Апраксина потихоньку примерявший на себя негласную должность ходатая при дворе по флотским делам. В полную силу комиссия заработала после переезда двора в Петербург, но еще раньше стали собирать мнения и ревизовать расходы. Открылось столько всякого… Заранее стало ясно: Сиверсу не усидеть!

Не питая иллюзий относительно деловых и нравственных качеств правителей России, следовало все же заметить: в сравнении с меншиковским или долгоруковским временем, порядка стало больше. Воры новые слегка поприжали воров старых. Видимо, из тех соображений, что страна бедная и на всех не хватит. Немецкий черенок, привитый Петром на осину русской государственности, пошел в рост. Анна сама изрядно онемечилась за двадцать лет жизни в Митаве, и со своими курляндскими и ливонскими прислужниками предпочитала говорить по-немецки. Сии прислужники обнаружили немалую ловкость в устройстве приватных денежных дел. К примеру, после Меншикова остались крупные вклады в амстердамских и лондонских банках, на которые долго не удавалось наложить руку. Банкиры уперлись: только самому вкладчику или, после смерти, законным наследникам. И вот, пожалуйте: в знак милости и великодушия Ее Величество освободила из ссылки потомство опального князя, и Александра Меншикова стала невестой… Чьей, вы думаете? Правильно, Густава Бирона, родного братца фаворита!

Гость из германского захолустного герцогства чувствовал бы себя при московском дворе, как дома. Но сама хозяйка твердой почвы под ногами не ощущала. Или ее напугал турецкий пример? Весною тридцать первого года она возобновила уничтоженную в прежнее царствование Канцелярию тайных розыскных дел, поручив оную генералу Ушакову. Как встарь, заскрипели по темным углам перышки доносителей. Зазвучало, вгоняя в дрожь правых и виноватых, «слово и дело».

Тогда же из Вены пришло известие об окончательном решении спора Карла Шестого с Георгом Вторым Великобританским. Неспособность императора произвести на свет наследника мужеского пола дорого обошлась фламандским купцам: ради утверждения преемства по женской линии, он выдал их английским соперникам головою. Остендской компании дозволено было послать в Индии еще два корабля — но только однажды. «For once only, two ships». Суда предыдущей посылки травимы были подобно коту, забежавшему на псарню. «Святую Терезу», прибывшую в Бенгалию под флагом Речи Посполитой, без церемоний атаковала и взяла на абордаж англо-голландская купеческая флотилия. Наваб (наместник Великого Могола) возмутился было нарушением нейтралитета своего порта, но его недовольство заткнули деньгами. «Аполлон», под прусским флагом, благополучно вернувшийся из Китая в Гамбург, подвергся аресту по настоянию грозивших войною морских держав. Владельцы, дав крупную взятку, исхитрились под покровом ночи вывезти груз.

Ловкий Остерман совсем было остановил движение моего восточного прожекта — с редким изяществом. На вице-канцлера ничто не указывало, дело просто топили в бесконечных согласованиях. Но мне-то ведомо было, из какого корня сии канцелярские тернии растут. Осторожный дипломат избегал всего, что могло дать повод неудовольствию держав, почитая свою трусливую политику верхом государственной мудрости. Все равно, что в крещенский мороз гасить огонь в печи, дабы не случилось пожара!

Ничего не оставалось, как снова поклониться императрице. Авось, с третьей попытки дело выйдет!

— Ваше Императорское Величество, сейчас или никогда! — Если бы я с такой страстью ее на любовь уговаривал, Бирону точно б вышла отставка. — Негоцианты, доселе находившие пристанище под цесарской кровлей, рассеялись по Европе в поиске новых защитников. Самое время могучему русскому орлу взять их под свое крыло! Мы полтора года занимаемся разговорами, как лучше разделить шкуру неубитого медведя, а между тем соседи норовят нас опередить. Датчане на место прежней Ост-Индской создали новую компанию под именем Азиатской; в ней участвуют люди и деньги, убежавшие из Фландрии. Теперь купить у них индийские владения, как я хотел в прошлом году, не выйдет. Не отдадут, ибо самим нужны. У шведов тоже намечается нечто: в Стокгольме видели Кэмпбелла. Сей британский изгнанник был душою Остендской компании.

— У тебя и в Стокгольме шпионы есть?

— Это не мои. Английские. А мне уже из Лондона пишут. Сообщают, что шведская хартия подана в Королевский совет и вот-вот поступит на апробацию к Его Величеству Фредерику. Сим ясно видимо, что королевства, во всем Российской империи уступающие, не боятся злобы англичан. Тем придется умерить притязания: насильством препятствуя вольной торговле, они рискуют поссориться с половиной Европы. Все, что нужно — это всемилостивейшее повеление Вашего Императорского Величества об учреждении русской компании для торга с Востоком.

— А что же прошлый наш указ не исполнен?

— Полагаю, по нераспорядительности и упрямству некоторых господ.

— Мне говорили, что напротив, дело в твоей несговорчивости.

— Помилуйте, государыня: когда уговаривают включить в хартию пункты, безусловно губительные для успеха всего предприятия, могу ли я быть сговорчив?! Ладно, некий царедворец хотя бы пирогами в младые лета на базаре торговал; эти ж коммерческой практики еще менее имеют, а пытаются старого венецианца в сем искусстве наставлять.

— С венецианами как раз надо ухо востро держать, иначе не в барышах, а в проторях останешься. Прожект сей мало сходится с государственной пользой. Апробуючи хартию на всей твоей воле, я казну немалых доходов лишу.

— Доходы еще получить надо. Впрочем, есть способ сдвинуть баланс в пользу Вашего Императорского Величества.

Бывают случаи, когда разбогатеть мешает жадность. До Анны с трудом доходило, что казенная доля должна быть умеренной — иначе вкладчики не захотят рисковать деньгами, да и служители компанейские будут без живости работать. Не мужики на боярщине, интерес требуется. Однако я был бы полным кретином, если бы пошел во дворец, не имея запасной позиции для благополучного отступления. Поразмыслив и порассчитав заранее, нашел, как удовлетворить государыню.

Торговать с Китаем без приватных финансов можно было лишь «по-сибирски». На мягкую рухлядь. Так вот, при внимательном рассмотрении сей вариант оказался не столь безнадежен, как на первый взгляд. Во-первых, строгость запрета на меховые одежды убывала (как всегда в подобных случаях) с увеличением расстояния от столицы. В Пекине, где стоял наш сибирский караван, указ богдыхана исполнялся с жестокостию, а в Кантоне в то же самое время высокопоставленные мандарины без стеснения носили платье с меховой оторочкой — и это несмотря на жаркую погоду. Во-вторых, дурацкие указы, даже не будучи отменены, с течением времени действуют все слабее и, наконец, забываются. Нам ли, русским, этого не знать?! В-третьих, ценность мехов относительна. В России и Европе соболь — король. Китайцы же предпочитают бобров и лисиц: особенно ленских, именуемых «крестовками», а также черных. Получить прибыль очень просто: надо возить товар, на который есть запрос.

В-четвертых… Беринг привез много любопытнейших сведений о Камчатке и Сибири — но что мне пронзило сердце, так это хлебные цены. Пуд муки (в Москве — примерно двугривенный) на полдороге, в Красноярске, стоит от двух с половиной до четырех копеек, а в Камчатке — ТРИ РУБЛЯ!

Представьте: пятипудовый мешок ценою равен крепостному человеку. Не самому лучшему, но вполне способному к работе!

Система торговли начала складываться.

Первый пассаж — из России в Камчатку с провиантом. Еще бы лучше где-нибудь на полпути сыскать простодушных дикарей, знающих земледелие. Тогда из России железо. Впрочем, сие звено никогда не поздно добавить.

Второй пассаж — из Камчатки в Кантон с мехами. Казенными, большей частью — раз Анне так угодно.

Третий — из Кантона домой! С чаем, фарфором, шелком и прочая, и прочая…

Что самое замечательное, любая попытка иностранцев помешать корабельному ходу будет выглядеть вопиющим, немыслимым, диким беззаконием, попирающим общепринятое морское право. Ну, ходят корабли из одного русского порта в другой. Почему вокруг Африки? Страна такая… Пройти двадцать тысяч миль, не приставая к берегу? Thank you, no! Попробуйте сами, джентльмены…

А в довершение прелестей компанию назвать — Камчатской!

Перенос центра тяжести на казенный товар потребовал и других перемен. Изначальная моя идея выстроить акционерное общество на английский или голландский лад шла поперек русских нравов. Сенаторы ее отвергали даже не разумом, а чутьем — как псы, почуявшие волчий дух, обнажают клыки и топорщат шерсть на загривках.

Там, где правят деньги, люди обезличены и уравнены. Они — лишь приложения к кошелькам. Собрание, в коем равный голос имеют генерал, какой-нибудь купчишка и, не дай Бог, мужик, разбогатевший неведомо чем (может, и разбоем) еще можно вообразить в Европе — но в Москве?! Сие непотребство вызывало бессознательное отторжение.

То ли дело теперь: государыня-матушка и ближние люди. Без чужих! Вокруг сей затравки все остальное компанейское устройство кристаллизовалось довольно легко. Весьма своеобычное, однако… Почему бы и нет? Крокодил не похож на льва, но тоже не голодает.

Недовольство многих, желавших вложиться в азиатскую торговлю и теперь обманутых в ожиданиях, мнилось возможным перенацелить с моей персоны на иную мишень. Разве я не боролся за их интерес до последней возможности? Сдался, лишь когда с высоты трона дали понять: либо компания будет для избранных, либо ее не будет вовсе. Никого не стану ругать. Ни на кого — жаловаться. Буду рассказывать, как Ея Императорское Величество в неизъяснимой мудрости своей просветила меня касательно государственной пользы. Умные поймут, а дураков нам не надобно.

После высочайшей апробации исправленного прожекта противники мои сникли. Один только Ягужинский, генерал-прокурор и глава недавно возобновленного (непонятно, за каким лешим) Сибирского приказа, побрыкался еще маленько — да крыть было нечем. Последний сухопутный караван принес одни убытки. Началась суета среди сановников, чтобы влезть в интересаны: первый, разумеется, записался обер-камергер Бирон. Еще недавно у него денег не было (на цесарскую взятку он купил мызу Вартенберг в Силезии), а тут вдруг — откуда ни возьмись… Без Липмана не обошлось, это точно. Бог с ним. Пускай еврейский капитал послужит благу России. Моим вкладом, помимо денег, стал корабль: один из двух, кои достраивались у Баженина. В Тулоне пятидесятивосьмипушечный «Диамант» еще не успели спустить на воду — а его собратья, сделанные по тайно срисованным чертежам, уже покачивались на волнах. Корпус такой же, только вместо дуба — лиственница с сосною, да нижней батарейной палубы нет. За ее счет увеличили трюм и прибавили калибр пушек наверху. Суда эти именовали иногда торговыми фрегатами.

Государыня довольна была моей уступчивостью. Бирон предвкушал прибыль от совместной коммерции. Остерман оценил маневры, призванные снизить враждебность морских держав к новой компании. Ветер явно дул в мои паруса. Знаком высочайшего расположения стало назначение в Сенат, о чем я давно мечтал. Не ради тщеславия — ради дела. Вакансии открывались: за год правления Анны четверо сенаторов волею божией помре, пятого умчали на Соловки под караулом. Достоинство сего присутственного места — в единособранной силе правления. Там сводятся вместе дела армейские и флотские, чего нигде больше нет. У себя в коллегии мы лишь впустую щелкали зубами на чужие ассигнования, и даже великолепный (прочь ложную скромность!) промемориум о нерациональных расходах морского ведомства единственным формальным последствием имел выговор за вторжение в чужие дела. Неофициально — конечно, иначе.

После воцарения Анны Сенат стоял так высоко, как сроду не бывало. Петр Великий был умудрен в делах правления и всюду совал свой нос; при его преемниках Тайный Совет перетянул власть на себя; устранив оный, не слишком опытная государыня нуждалась в государственном уме сенаторов и частенько действовала, как боярыня в карете: скажет слугам, куда везти, и сидит смирно. Сама за поводья не дергает. Если б еще холопы не пихались задницами на облучке…

Впрочем, в военном департаменте Правительствующего Сената пихаться особо было не с кем. После прошлогодних утрат остались в нем два старика-фельдмаршала, оба не слишком деятельные. Долгоруков ворчал и дулся за опалу родственников. Часто сказывался больным и неделями не ходил в присутствие. Князь Иван Юрьич Трубецкой тоже не принимал службу близко к сердцу. Главные заслуги его восходили к низложению царевны Софьи. При первой осаде Нарвы попавши в плен в чине генерал-майора, он восемнадцать лет провел в Стокгольме. Выписал туда жену, был принят ко двору Карла Двенадцатого и вернулся в Россию почти чужеземцем. Все интересное пропустил, чины получал на праздники и коронации. Сильно заикался; был горд, но добросердечен. Оказывая сим ходячим руинам надлежащее почтение, возможно было многое взять на себя.

В первую очередь — стратегические планы будущих войн. Что за незадача: догола обдирая народ ради армии и флота, Россия всегда оказывается не готова и первую кампанию против серьезного неприятеля проигрывает вчистую. Даже когда ход — на нашей руке. Нарва и Прут убедительно сие доказали. Случайности, скажете? Случайность, повторяемая раз за разом, обращается в традицию. Коренящуюся, несомненно, в темных глубинах народной души, кои надлежит выжечь неумолимым светом беспощадного разума.

Итак, в чем мы нуждаемся? На севере — разве что в отмене Зундских пошлин. Территорий новых не надобно. Ливонских выходцев при дворе столько, что впору задуматься, кто кого завоевал: Россия Ливонию или же Ливония Россию? Итальянцы, которые еще при Иване Третьем Кремль построили и позже много пользы принесли, не пользуются и десятой долей сего влияния. Даже меня к ним причисляя, по рождению.

Коли шведы захотят вернуть потерянное — того, что мы имеем, для обороны достаточно. Возможно, стоит усилить Выборг и Кексгольм, а то завод в Тайболе небезопасен. Сам завод тоже хорошо бы укрепить, но на казенный кошт — неприлично. На свой — тоже нельзя. Если двор будет в Петербурге, иметь в ста верстах от столицы приватную крепость… Государыне, знаете ли, всякое могут нашептать. Подожду пока. Время терпит. Нынешняя Швеция — лишь бледная тень прежней могучей державы.

Далее, Польша. Золотой идеал наших благородных мечтателей. В военном смысле — размякший от гниения труп. Содержит регулярное войско размером в одну неполную дивизию. Конный сброд «посполитого рушения» можно в счет не брать: в минувшую войну его гоняли и наши, и шведы. Такое же дворянское ополчение, как было в России при отце Петра. Прошлый век. Устарело безвозвратно.

Государство сие славится свободой и веротерпимостью — по тем законам, которые писаны. Однако голова и тело в нем живут врозь. Шляхетский najazd не по королевскому указу совершается. Едва успели похоронить Петра Великого — ошалевшие от счастья и уверенные, что Россия не вступится, кинулись магнаты и шляхта на казачьи земли. Послушать беглецов с Правобережья — волосы дыбом встают! Тысяч двести ушло на нашу сторону, хотя у нас (уж поверьте) жизнь — не мед! В унию загоняли кнутом и саблей. Храм на поле боя при Лесной, поставленный над гробом тысяч православных, павших за отечество, униаты отняли! Я старый вольнодумец, и на восточную церковь смотрю без восторга. Но видит Бог: случись мне оказаться в тех краях с войском — униатского попа, который это сделал, прямо в алтаре повешу. Верю, что Господь мне простит.

Русских поляки презирают — как разбойник ограбленного им растяпу. Ненавидят и боятся — ибо растяпа вырос и сильно в плечах раздался. Того и гляди, свое назад потребует. А там добра — до чертовой матери. От границы верст на пятьсот лежат бывшие русские земли. В бумагах моих, сгинувших в Тайной канцелярии, был анонимный памфлет, напечатанный по-польски, под названием «Прожект ликвидации Руси». В нем трактовалось, как бы малороссиянам и белорусцам втеснить польский язык и римскую веру. От сего пашквиля прямо воняло иезуитами. Судя по дальнейшему — слова «волков христовых» начали обращаться в дела.

Надо б изобрести, как при ближайшем междуцарствии вековую несправедливость исправить — но не вижу путей. Еще при Алексее Михайловиче русский дворянин был во-первых, русский — теперь во-первых, дворянин. Поляк благородного происхождения ему роднее православного хлопа. Боже упаси на права сословия посягнуть! А у соседей что жбан — то пан. В одной восточной половине Польши вдвое больше шляхты, чем в целой России. И по грамотности наши против них — чурки осиновые. Соединить в одном государстве, да в правах уравнять — которые осилят?! Пока людьми считают одних дворян, а мужиков держат за скотину, Речь Посполитую нам не одолеть, как бы слаба она ни была в военном отношении. Пес с нею, пусть пока живет.

На юге Турция, и при ней Крым. Враги наследственные. Злоба их против нас крепка и выдержана, как старое вино. При Петре мы крымцев славно прижали. Ныне от Богородицка до самого лимана стоят на Днепре городки: у каждой переправы. В другую сторону от Каменного затона до Азовского моря — земляной эскарп, с палисадами на важнейших участках и полковыми крепостями через двадцать верст. Линия охраняется денно и нощно, казаками и ландмилицией. Не скажу насчет мыши — или там пеших лазутчиков — а конный чамбул не проскочит. Вместо украин русских и польских, татары добывают живой товар в Грузии и Черкесии. Но смирились ли они?

С Прутского похода прошло (Господи, как время летит!) двадцать лет. С Таванского докончания — шестнадцать. Младенцы, рожденные после той войны, готовы стать воинами. Горячая кровь кипит в юных жилах, степной ветер кружит обритые головы. Старики бают сладкие сказки о былом: о могучем, богатом, счастливом Крыме; о славном хане Девлет-Гирее; о лихом коне, острой сабле и верном луке; о вереницах двуногих скотов, гонимых удалыми джигитами на городские базары; о чистом звоне серебра и упругих бедрах златовласых пленниц… Обо всем, чего лишены молодые по злобе врагов. Другие могли бы поведать о смертоносном русском свинце, о свирепом прищуре узких калмыцких глаз, о рвущих простреленные легкие водах Гнилого моря… Могли, если б восстали из мертвых. Рассказанное о войне живыми — всегда полуправда. Судя по доношениям с границы о ходе происходящих по временам незначительных стычек, в Крыму возросло поколение, готовое воевать. Чтобы обрушиться на линию всею силой, ханскому войску не хватает лишь приказа султана — и поддержки его войск. Ибо легкая кавалерия одна немногое может.

А что султан Махмуд? Он смотрит на политические конъюнктуры. Окажется его держава безопасна со стороны Персии, а венский кайсар и русская падышах-ханум связаны войною в Европе — не упустит отомстить неверным старые обиды и вернуть эйялеты, потерянные незадачливым дядюшкой. Если на то будет воля Аллаха. Что ж, пророком быть легко: пока принц Евгений жив и здоров, воли Аллаха на то не будет. Савоец в свои шестьдесят семь еще вполне бодр. Только вряд ли это надолго. Остальным приближенным Карла Шестого, да и самому императору я бы доверять не стал. Надо строить независимую стратегию.

Империя наша устремляется к теплым морям вдоль русских великих рек, Дона и Днепра. На этих путях (или на продолжении оных) стоят, как рыцари на поединке, две пары городов: Керчь с Азовом и Очаков с Таванском. Первые могут уязвлять друг друга лишь длинным копьем флота; у другой пары дистанция мечевая, если не кинжальная. Очаков и его tete de pont Кинбурн суть последнее уцелевшее звено сухопутной связи между Портой и Крымом. Условно «сухопутной», ибо устье Днепра не уступит шириною Керченскому проливу. Переправа через него татарского конного войска требует времени столь продолжительного, что всякая внезапность неизбежно будет утрачена. «Крымский юрт яко змий с перебитым хребтом: живе, а жалити не може», сказал об этом старый мой приятель Петро Щербина. Война может начаться двояким образом: либо турки пожелают исцелить своего домашнего гада, взяв Таванск, либо русские — разрубить окончательно, заняв Очаков. Но девять к одному, что начнется она здесь, где обе крепости ключевые по значению.

Войска на линии состоят из ландмилиции, гарнизонов и пяти малороссийских казачьих полков, именуемых, для отличия от гетманских и согласно подчиненности, губернаторскими. Правобережное казачество, главным образом, в них и влилось. Ландмилиция тоже хорошо пополнилась польскими малороссиянами, но туда казаки неохотно идут: больше хлопы, бежавшие от панщины. В тылу линии, где густота селений позволяет иметь квартиры и провиант, стоит армия генерал-аншефа Вейсбаха, силою до тридцати полков, драгунских и фузилерных. Хозяева сих селений, гетманские и слободские казаки, тоже числятся воинами — только воинская справа их давно ржавеет в пыльных чуланах. Безопасность от набегов окончательно превратила грозную когда-то силу в мирных земледельцев. По справедливости, надо б их уравнять с великороссами в подушном окладе и рекрутских наборах, но политика обязывает льготить приграничные провинции и выжимать все соки из срединных.

Для подкрепления, амуничного снабжения и продовольствия воинских сил, в верховьях судоходных рек надлежит иметь в довольном числе дощаники и ластовые суда. Заранее делать нет смысла, ибо сгниют. Места постройки, приписные плотники, леса — все определено в прошлую войну, все готово. Единственно, можно создать запасы сухих досок: тогда время от получения приказа до отправки первых караванов будет исчисляться не месяцами, а неделями.

Надобна военная флотилия на нижнем Днепре: прамы, галеры, скампавеи, чайки… Легкие суда еще можно провести через пороги, а крупные — увы. Только на месте строить. Нужна верфь, где-нибудь у Каменного Затона или на Хортице. Вот это дело долгое, и заняться им следует уже сейчас. Еще дольше и намного трудней вытащить из нынешнего жалкого положения азовский морской флот, без которого порядочной наступательной войны просто не выйдет. Полезно будет и малое число кораблей, но если в казне хватит денег для значительного увеличения сил — откроются виды небывалые и просто чудесные.

Ни для кого не секрет, что преобладающая морская мощь разом решила бы все наши проблемы на Черном море. Для покорения Крыма достаточно его блокировать: хан, запертый на полуострове и отрезанный от метрополии, принужден будет замириться. Мы сможем навязать ему любой трактат, избегнув при этом сухопутного вторжения и не потратив ни одного солдата. Установление господства над устьями Дуная, сильный десант возле Браилова и угроза Фокшанскому дефиле сразу отрежут Молдавию со всеми прилежащими крепостями, вынудив турок без боя оные оставить. Мечты, мечты! К сожалению, далекие и почти несбыточные. У России моря разъединенные. Будь балтийский флот оснащен и выучен хотя бы как датский — можно бы перевести оный в союзные Брундизий или Неаполь и атаковать турок с другого бока; но в нынешнем состоянии не дойдет.

А на юге у нас даже гавани путной нет. У Таганского рога мелко; в Азове и того хуже. Устье Днепра заперто турецкими батареями. Начатый мною мол близ устья Кальмиуса за шесть минувших лет моряки так и не сподобились достроить. Верфи перенести из Воронежа и Таврова на море (нужда, коей очевиднее быть не может) — и то поленились! Давно, еще при жизни Апраксина, пустили в ход отговорку: дескать, татары могут прорваться и сжечь недостроенные корабли. Почему-то с тех пор ни разу не прорвались; а что для легкой конницы не только бастионный фрунт, но и полевые укрепления представляют неодолимую преграду, так азбучные истины сухопутной войны адмиралам не указ.

Так что первым делом — корабельная гавань и верфь у Белосарайской косы. Лес надо заготовить немедля, особенно принципальные деревья, и навесы для хранения сделать. Три года сушки, потом по два корабля в год… Нет, по два мало. Надо по четыре — тогда к сороковому году сравняемся с турками. Если они не спохватятся. Ныне у султана флот в упадке: казну высосали персидская война и нескончаемые праздники и раздачи, коими Ибрагим-паша пытался смирить народное недовольство. Потери в керченском бою не восполнены, а выбывающие по старости корабли замещаются с большим опозданием. Мои люди в Городе за сим очень пристально следят.

По деньгам, азовское корабельное строение встанет в миллион, с рассрочкою лет на десять. Приемлемо: государыня на платья и украшения больше тратит. Пушки? Осмелюсь предположить, что старые годятся: со сгнивших петровских кораблей. Содержать и учить людей — вот это дорого, даже если иметь один штат на два флота. Дорого и бестолково, если учить будут нынешние флагманы и капитаны. И если не уменьшить смертность в командах. Не успеют выучить, ан матросик-то и помер! Другого давай! Пожалуй, Миних пошутил прозорливо: как бы не пришлось на службу в Адмиралтейство переходить!