Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

Новые начинания

Призрачный, колеблющийся зеленоватый свет пронизывает сорокафутовую водную толщу, бледным лучом проникая в крохотное, с ладошку размером, стекло. Там, снаружи, кишмя кишат мелкие рыбешки. Одни проносятся на краю видимости серебристыми стрелами, другие вальяжно, как бездельники-придворные, прогуливаются, демонстрируя сверкающие яркими красками бока. Близкое дно покрыто разноцветными кораллами. Цепочка пузырьков, выбиваясь через свинцовую обечайку окна, стремительно убегает вверх, чтоб соединиться с родной стихией.

— Глянь, чудо морское: воздух выходит!

— Ништо, Ваша Милость. Весь не уйдет! Выше стекла довольный пузырь останется.

— Знаю, что останется. Где чеканить, запоминай!

Мой спутник пытается извернуться так, чтобы меня не задеть (что при диаметре водолазной бочки в полтора аршина весьма затруднительно). Косматая и бородатая его башка во мраке, лишь чуть смягченном тускло-зеленым отблеском, навевает мысли не то о нептуновых прислужниках, не то — о русских водяных. Мы оба стоим босыми ногами на жердочках, по пояс в воде, одетые лишь в тонкие полотняные штаны и рубахи; но декабрьская водичка приятно тепла.

Кой черт меня занес на эту галеру, да еще так близко к экватору?! Лучше, наверно, по порядку.

Изрядно помыкавшись между Лондоном и Амстердамом в заботах об устройстве имущественных дел, я, наконец, доплыл до Бристоля, а там — и до Вилбурова. Собрал всех своих на совет. Всех, кого можно. Кого нельзя — у тех запросил мнения почтой, как нам дальше жить и чем зарабатывать на хлеб. На сдобный калач, ибо меньшее никого не устроит. Мне и калач неинтересен: не хлебом, как говорится, единым… Зацепившись, вроде бы, за тот круг, в коем решают мировые судьбы, вдруг оказаться разжалованным в средней руки заводчики и судовладельцы — разочарование страшное. Плевать на славу и почести; единственное, что ценно во власти — возможность потихоньку, помалу, на волосок, на толщину паутинки, двигать мир в угодную мне сторону. МНЕ угодную. Не кому-нибудь иному. Большие деньги, в принципе, могут заменить чин в этом деле, но только ОЧЕНЬ большие. Сопоставимые с доходом одной из ост-индских компаний или средней руки европейского герцогства. Даже мечтать не стану: все равно неисполнимо. Бывают люди, способные и без денег обойтись: духовные вожди, подвижники, ересиархи. Лютер, Лойола, Аввакум. Или великие ученые, калибра Ньютона и Галилея. Мне до таких — как до звезды небесной.

Или это просто упадок духа, накативший после вынужденного бегства из России, а на самом деле я все могу? Выяснить не удалось, потому что вместо приунывшего капитана за дело взялась команда. Да хорошо взялась! Что там Crowley's crew леди Феодосии?! Наши посильнее будут! Не зря тратил на ребятишек деньги, время и душевные силы. Иван Онучин, моя правая рука по заводу, открыл разговор.

— В свете последних сообщений из Тайболы… Вы позволите, Александр Иванович?

— Да, Ваня, можно. Рассказывай все.

— Так вот, нынешние немцы оказались умнее Меншикова и не стали резать куру, несущую золотые яйца. Текущие дела по-прежнему решает совет старших мастеров, вакантные места в котором заместили нашими помощниками, а для генерального руководства вызван с Урала генерал-поручик фон Геннин. Доля господина графа взята в казну, остальные акционеры пока при своих. Что примечательно: сразу после сей перемены вывозные пошлины на железный товар без лишнего шума вернули к прежней величине. Остермановская Комиссия о коммерции единодушно решила, что повышение оных было ошибкой. Теперь надо внимательно смотреть за судьбою акций, принадлежавших Его Сиятельству: если они будут переданы в подарок или задешево проданы известной персоне, то… В общем, кому выгодно — тот и сделал.

— Бирон, что ли?

Мишка Евстафьев прямолинеен. Заграничная фракция моих приказчиков всегда отличалась от внутрироссийской: им присущи крамольная склонность называть вещи своими именами и открытое неуважение к придворной санкт-петербургской шайке.

— Увидим, Михаил. Пока рано для окончательных выводов. Что имеет значение — завод работает, однако прежние способы коммерции для нас закрыты. Не секрет, что европейские конторы служили главным образом для перекачки прибыли за границу…

— Ошибаешься, господин Онучин! Когда б мы не обеспечивали сбыт, вам бы вовек из нищеты не выбраться!

— Нет, уважаемый господин Евстафьев! Ни хера ты не понимаешь…

— Ну-ка, тихо оба! Не время старые ссоры меж заводскими и торговыми, как телятя солому, пережевывать. Сейчас это все утратило значение. Иван, продолжай.

— Слушаюсь, Ваше Сиятельство. Раньше бристольская фактория девять десятых выручки получала от перепродажи нашего железного товара, и кое-что, по мелочи, делалось на здешнем заводе. Медный лист, проволока, гвоздей немного. Теперь главный источник денег утрачен. Полагаю, наиболее выгодным, с учетом опыта и умений наших мастеров, может стать изготовление металлических крепительных частей для морских судов. В настоящее время только Адмиралтейство и ост-индская верфь в Дептфорде заказывают оные на заводах Кроули. Прочие судовые строители делают их в убогих кузницах, выходит дорого и непрочно…

— Путаешь, братец! Когда б выходило дороже, чем у Кроули…

— Разумею, дорого в том смысле, что несоразмерно с добротою изделий. Не претендуя на казенные и компанейские заказы, мы имеем возможность занять сей рынок, изготовляя готовые наборы скреп наиболее часто встречающихся размеров и разновидностей. Вывозя их в Голландию, где строится до тысячи торговых судов ежегодно… Если возьмем хотя бы половину доступных объемов, здешний завод придется расширить вдесятеро. Уже сейчас пора закладывать дополнительные мастерские, казармы для работников и коттеджи для мастеров.

— Разрешите?

Федька Угримов, один из моих гребцов в день бегства. Был старшим мастером в токарном отделении.

— Да, Федор?

— Хочу добавить, Александр Иваныч: в Тайболе мы полностью приготовились к деланию железных частей для азовских смоллшипов. Измыслили ряд новшеств. У болтов старого образца просто конец расклепывают; но коли расшатается — всё. Исправлять зае… замучаешься. Ежели соединять на винтах с гайками, оные всегда можно подвернуть, сколько надо. А главное, резьбу делать одинакую, чтоб любая гайка к любому болту того же калибра подходила! Тогда мы по этой части полную монополию возьмем! Во всей Англии, если не во всей Европе!

— Знаю, была об этом речь — еще там, в России. Дорого. Сумеем цену вогнать в разумные пределы — тогда, конечно, мы на коне. Рубим в лапшу панически бегущих соперников. Не сумеем — нас рубят. Будем пробовать, но сначала помаленьку. Василий? Ты что хочешь сказать?

— А еще, Ваше Сиятельство, кницы! Иван Рамбург и Гаврила Окунев прошлый год привезли из Франции в Санкт-Петербург целую кучу новейших корабельных планов. Только что построенный шестидесятичетырехпушечный «Le Fleuron» против английских и голландских образцов намного совершенней. Железные кницы, диагональная внутренняя обшивка… Удивительно, что раньше никто не додумался: заведомо понятно, что диагональные связи делают набор прочнее…

— А корабль — дороже. Кстати, железные кницы англичане пробовали употреблять еще в прошлом веке, да что-то они не прижились. Подозреваю, и тут все дело в стоимости.

— Дерево тоже встает недешево. В России на адмиралтейские верфи дуб доставляют из Казанской губернии, с реки Суры, за две тысячи верст. Но и там его запасы не бесконечны. Советник Адмиралтейств-коллегии Баранчеев сказывал, прямых дерев лет на тридцать достанет, а кривулин, кои на кницы по лекалам выбираются — много, если на пять! Здешние древоделы о своих трудностях нам не докладывают, однако… Мню, деревянные части могут в скором времени оказаться дороже металлических.

— Надо разведать и посчитать. Вот, ты и займись. Поедешь в Лондон, на Дептфордскую верфь, потом в Голландию. Прежде, чем начинать прожект, надлежит счесть все до пенни. Еще какие предложения? Полуектов? Слушаем тебя, Тихон.

— Мне, Александр Иванович, как моряку, сии мысли кажутся разумными и выгодными, но больше всего запал в душу ваш недавний рассказ об октанте с двумя зеркальцами, коий придумал Джон Гадлей для определения высоты светил. Зело полезная вещь. Нельзя ли с инвентором договориться, да и начать такие делать в здешних мастерских? Люди умелые, справятся. А еще бы лучше как-нибудь изменить конструкцию, чтоб можно было свой патент взять, да и грести потом деньги за чужую работу! Сей прибор может продаваться тысячами, понеже для штурмана он незаменим.

— Ладно, подумаем. Еще кто?

— Можно мне?

— Давай, эээ…

— Григорий Новокщенов, ваша милость. Здешний я, из Вилбуровки. Давно тут живу.

Вот теперь, кажется, припоминаю. Лет десять назад отправлял молодых ребят на учебу, вроде был и такой среди них. С тех пор ничего о нем не слышал, ни хорошего, ни дурного. Но Англия крепостному парню явно на пользу: выглядит местным жителем, причем хрен угадаешь, какого состояния. Подмастерье, приказчик, студент из небогатых — что-то неопределенное.

— Осмелюсь доложить, сэр, что Господь не дал монополии на умные мысли людям из Тайболы.

Онучин скривился (явный подкоп под него!), но не осмелился при мне оборвать нахала. Ничего, борьба мнений полезна. Как и соперничество, в разумных пределах.

— Давай по делу, если есть, что сказать.

— Ваше Сиятельство изволили сделать машину для рубки медных гвоздей из проволоки. По железу она работать не может: режущие кромки тупятся в минуту.

— Ничего нового из твоих уст пока не прозвучало.

— Я придумал, как на ней делать железные гвозди.

— С этого следовало начинать. Давно придумал? Почему мне сразу не доложили?

— Сэр Джошуа запретил использовать мою инвенцию.

Уилбур набычился, колюче поблескивая упрямым взглядом из-под седых кустистых бровей:

— Сэр Александр, такое новшество могло нам повредить. Никто не позволит непонятным чужакам сотнями разорять гвоздильщиков или кузнецов и морить голодом их семьи. Не только чужакам — местным уроженцам тоже не позволят. Мое имя не защитит мастерские, если мы начнем безудержную экспансию. Нас терпят, пока мы никому особенно не мешаем…

— Объясните, пожалуйста. Я полагал, Англия — страна закона.

— Именно так. Когда влиятельные персоны захотят нас погубить — они это сделают по закону. Понадобится — вытащат из архивов изъеденный червями билль времен Плантагенетов или проведут в парламенте новый. Поймите, у этой страны есть хозяева, и закон — юридическое выражение их воли. Мы с вами не принадлежим к здешним властителям. Тому есть дюжина причин, и каждой из них в отдельности достаточно, чтобы воспретить вход в сей узкий круг. Хотя бы непринадлежность наша к господствующей церкви…

Если он оседлает своего конька и начнет обличать англиканских епископов, его уже не остановишь. Надо было срочно вышибать старину Джошуа из наезженной колеи.

— А семья Кроули принадлежит к хозяевам?

— Да, но они к этому шли три поколения! Их дело росло постепенно, и семья так же, шаг за шагом, врастала в высшее общество. То, что леди Феодосия контролирует торговлю железом во всей восточной Англии, воспринимается как естественный закон. Если на западе королевства компания подобного масштаба возникнет прямо на глазах — это воспримут как дерзость и не простят. Люди не любят перемен, особенно же нетерпимы к чужому успеху.

За моей спиной начались многозначительные переглядывания. Даже мастеровые знали: «наш-то сватался ко вдове Федосье Кроликовой, да мужнина родня ее не пустила». Вдову, при этом, крепко уважали за нечастое сочетание красоты и ума: навроде Василисы Премудрой из сказки.

— Значит, надо привлечь хозяев жизни на свою сторону, включив их в акционеры или сделав торговыми партнерами.

— Я думал об этом, Exellence. Сейчас, с утратой Тайболы, мы слишком слабы. Нас не примут всерьез и оценят слишком дешево, не учтя умственный потенциал.

— Только что вы говорили, что когда мы развернем свои возможности — нас испугаются и возненавидят.

— Говорил, и готов повторить. Нужно найти точку равновесия между этими крайностями, тогда-то и привлекать партнеров. Возможно, через год или два, если коммерция будет успешно расти. Но после краха Компании Южных Морей для учреждения каждого акционерного общества нужен отдельный парламентский билль.

— Легко обойти через Голландию: там ничего подобного не требуется.

Было еще много предложений, хотя не все из них запомнились. Подобные совещания весьма полезны: они дают управителям компании свежие идеи, а тем, кто не входит в руководящий круг — чувство причастности. Может быть, ложное, но сильно поднимающее лояльность. Знаете, есть определенное соответствие между устройством государственным и внутрикомпанейским. На Руси я правил своими людьми вполне самодержавно, в Англии — смягчил манеру до ограниченной монархии, а на дальнейшее время задумался, не учредить ли республику. Дело в том, что в коммерческой стратегии мои мнения еще чего-то стоили, а что касается тактики — генерал Читтанов безусловно проигрывал своим приказчикам, набравшимся английского опыта. Не раз возникали споры, в коих мне доводилось признать свою неправоту.

И под самый конец, когда уже все притомились, развеселил публику Харлампий Васильев.

— Дозвольте мне сказать! Предлагаю построить водолазный колокол, чтоб добывать жемчуг и кораллы! Поручить Ефиму Прокопьичу Никонову!

Послышались смешки, мужские шутки о том, каким девицам и в обмен на какие услуги предполагает юный прожектер дарить добычу; но парень нисколько не смутился и подвел неплохое коммерческое обоснование. Действительно, и китайцы принимают коралл наряду с серебром, и в Европе на него цены поднялись, с тех пор как легкодоступные запасы в медитерранских водах выбрали без остатка. А на больших глубинах, ныряя с поверхности, много не наломаешь. Расчет обещал, по меньшей мере, безубыточность, затраты выходили ничтожные, и я дал добро на постройку. Дал — и забыл о том.

Однако, через недолгое время, промозглая английская осень разбудила дремавшего в моем теле врага: грудную болезнь с несносным утомительным кашлем. Привычные снадобья, вроде волчьего сала, помогали, но не радикально, а умный и дорогой врач лишь подтвердил то, о чем пациент и сам догадывался: что местная зима его может совсем убить. Рекомендуется жаркий и сухой климат.

Что ж, нет ничего проще! Самый дряхлый из моих кораблей, «Святой Савватий», как раз пришел в Бристоль из Испании и готовился плыть обратно. Оставив указания приказчикам, что делать в мое отсутствие (не очень-то им, по правде говоря, и нужные), взял, в дополнение к основному грузу, водолазный прибор, взял Ефима с Харлампием и велел отправляться.

Разгрузились в Кадисе; но и там осень настигла, с опозданием против британской на месяц. Дальше куда? Изначально собирался в Неаполь, однако явилась мысль, что в Италии зимний сезон недостаточно тепл и сух. Зато в южной стороне, на таком же примерно расстоянии, есть острова вечного лета, где ноябрь — самый приятный месяц в году. Кончается период дождей, земля цветет и плодоносит, солнце чуть умеряет обычное неистовство. Идем на Капо Верде! Ветер норд-ост, благоприятный. Недели полторы плавания (кружным путем, подальше от марокканских берегов) — и хмурое осеннее небо стало очищаться от туч, потом засияло, как в июльский полдень. Вскоре неровные, изрезанные морщинами долин, серо-коричневые горы выросли из морской пучины. Тропик рака остался за кормой: так далеко на юг мне еще забираться не приходилось.

Коррехидор Франциско де Оливейра, правитель островов, с трудом поддерживал habitus «честной бедности». Португальский король Жуан Пятый, самый богатый монарх Европы, не слишком щедр был на жалованье, надеясь, вероятно, что колониальные чиновники как-нибудь сами прокормятся. Однако с каповердианских обитателей брать было нечего: средь пышной южной природы нищета царила столь же беспросветная, как в самой худой смоленской или тверской деревне. Нищета и голод.

Голые черные ребятишки вились вокруг моих матросов, слетаясь на брошенный кусок морского сухаря стайкой голодных воробьев. Даже «бранкос» — белые, составляющие здесь род аристократии, живут не богаче, нежели обыватели какого-нибудь русского уездного городка. Их несколько сотен (на тридцать или сорок тысяч негров и мулатов, именуемых «претос» и «пардос»), и делятся они на два сорта. Приезжие из метрополии считаются вроде как «побелее» местных уроженцев. Чиновники и гарнизонные солдаты глядят свысока на «моргадос» — здешних помещиков, особенно если у сих последних затесался в родословной какой-нибудь разбогатевший на торговле рабами полукровка, «бранко-де-динхейро», «белый-по-деньгам», как тут называют это сословие. Те отвечают полной взаимностью босым воякам с нечищеными мушкетами…

Городок Рибейра-Гранде, столица колонии, знавал лучшие времена. Половина зданий лежала в руинах: лет двадцать назад Жак Кассар, знаменитый французский приватир, зашел сюда по пути в Америку и не оставил камня на камне. Не помог и форт Святого Филиппа, возведенный на горе, саженях в пятидесяти выше поселка. Французы легко овладели укреплением. Блестящие действия десанта: есть чему поучиться! Восстановлением разрушенного власти метрополии не занимались. После открытия в Бразилии золота, а позже — алмазных россыпей, все прочие португальские владения стали никому не интересны и перешли в разряд второстепенных. Небольшому народу трудно освоить слишком обширные пространства.

Зато гостеприимство жителей в изумление вводило. Понятно, заморский граф для коррехидора и его супруги, стосковавшихся по столичному обществу — подарок судьбы. Но и матросы наслаждались положением богатых иностранцев. Мало, что богатых — первосортных по цвету кожи. Пылкие мулатки привечали их даже без денег, а уж с деньгами… Пару раз довелось послать прямо-таки спасательные отряды, чтоб разыскать зацелованного до полусмерти искателя приключений. Отдохнув после плавания и осмотревшись, я начал понимать, что мне грозит то же самое: благородные хозяева довольно откровенно сватают мне старшую дочку, прелестного ребенка лет пятнадцати по имени Беатриса. Богатый, титулованный, вдовый — а что «жениху» за пятьдесят перевалило, наплевать! Болеет — так, наверно, еще лучше: скорей наследство оставит…

Представляю разочарование хозяев, когда выздоравливающий гость предпочел юной Беатрисе де Оливейра все тех же мулаток, а потом и вовсе перебрался с берега к себе на корабль. Однако… Иного выхода не было. Они до меня добрались! Утратив право отговариваться дурным самочувствием от приглашений почтить своим присутствием званый обед то в одном, то в другом белом семействе, я просто сбежал от желающих зазвать меня в гости и тем подтвердить собственную знатность и высокое положение!

А еще через несколько дней «Святой Савватий» поднял якорь и ушел к необитаемым островам в полусотне миль от Рибейра-Гранде. Столичный городок не имел приличной бухты, а нам требовалось спокойное место: желательно, совсем без волны. Водолазным колоколом очень трудно пользоваться, когда его болтает вместе с судном.

Обретя достаточно телесных сил, чтобы лазать под воду, я делил время меж царством Нептуна и пропущенными по недостатку времени выпусками научных журналов: «Philosophical Transactions», «Acta Eruditorum», «Journal des savants»… Истинное пиршество духа! Сколько же я не отдыхал? Лет десять? Пятнадцать? Изображал собой обозную клячу в походе: копил богатство, боролся за власть… Не хрен ли с ними? Может быть, беспощадно вышвырнув меня из омерзительного общества интриганов и властолюбцев, судьба хотела сказать: «брось, это не твое»?

Единственное, о чем стоило пожалеть — что в юные годы ремесло живописца мне не далось. Найти хорошего художника и притопить футов на тридцать у заросшего кораллами скального обрыва (живым, естественно, в колоколе). Если сумеет передать своей кистью хотя б десятую часть открывшихся красот — стяжает славу, достойную Леонардо и Рафаэля. А с чем сравнить тихий восторг, когда, окруженный изумительно прозрачной водою, зришь себя парящим над хрустальной бездной? Плавный переход оттенков от изумрудного к сапфировому при удалении от берегов, красочный мир чуждой жизни в ее родной стихии… Ничего не буду рассказывать, ибо слова бессильны. Плывите, господа, ныряйте: сами все увидите!

Замечу только, лучше смотреть через стекло. Можно и без него: как ни странно, соленая морская вода раздражает глаза меньше пресной. Но без стекла искажается перспектива и расплываются контуры предметов. Парусный мастер, оказавшийся заодно неплохим шорником, стачал по моему указанию кожаный намордник: с одной стороны подобие оконца от колокола, другая густо смазана пушечным салом и прилегает к лицу. Ефим Никонов, еще при Петре вымышлявший, для выхода подводных моряков наружу, «камзол со штанами» из тюленьих шкур и «бочонок с окошками против глаз» на голову, сначала ругался и плевался, потом оценил замечательную простоту решения. Даже усы сбрил, чтоб самому попробовать.

Добыча кораллов, с такими приспособлениями, удесятерилась против обычных способов. Выходят на дно из колокола двое: один с ломом, другой с сетками для сбора добычи (то и другое, конечно, привязано). Минуту поработают — возвращаются, чтобы отдышаться. Через полчаса или час, когда воздух становится спертым, колокол поднимают и вниз идет другая пара. Потом опять меняются, по кругу. Конечно, содержание семисоттонного корабля добытым не окупается, но это всего лишь опыты. Регулярный промысел должен выглядеть иначе. Судно значительно меньшего размера, несколько колоколов, опускаемых с попарно соединенных вельботов или туземных лодок. Нанять и обучить черных — среди них есть отменные пловцы, готовые нырять хоть целый день за еду и одежду, понеже денег низшие слои островитян не употребляют…

Постойте, а лодок ведь тоже не употребляют! И не только низшие. За все пребывание на островах видел только одну: в усадьбе губернатора. Лежащую на берегу, судя по виду, не первый год. Прибрежные воды изобильны рыбой; мои матросы добывают оную когда и сколько пожелают: хоть сетью, хоть на крючок. Жители, похоже, ни рыбачить, ни суда мастерить не умеют. Ладно, негры — но португальцы, вроде, морской народ?! Они-то как сумели разучиться? Странно…

Недели через две «Савватий» вернулся к острову Сантьягу за свежим мясом и фруктами: негоже близ населенных мест питаться крупой и солониной, как посреди океана. Матросам — три дня берега, дабы успели растратить вожделение, напиться и проспаться. Шумно обсуждая прелести туземных красоток и вкусовые достоинства качупы и джагациры, свободная часть команды продефилировала по эспланаде, мимо угрюмых мулатов из колониальной милиции, коих собирают алармом при появлении любого судна на горизонте, и рассеялась среди хижин «пардос». На борту остались одни штрафованные, да начальство.

Кому из местных землевладельцев надлежит поставлять провиант на корабли, решает сам коррехидор: иначе бы он совсем в нищету впал. В ожидании счастливцев, на которых в этот раз указал его начальственный перст, мы присели за маленький столик на террасе, в тени драконова дерева. Угодливый мулат выставил кувшин местного вина и закуску. Потягивая благородный напиток (очень приличный, для этакой глухомани), я заговорил о доходах, которые может извлечь колония из морских глубин:

— При изобилии соли, которая здесь очень дешева, рыболовство не только позволит покончить с голодом на вверенных вашему попечению островах, но и создаст дополнительную статью вывоза; со своей стороны, готов вложить деньги в устройство совместного промысла по добыче кораллов, могущего принести подлинное процветание…

Де Оливейра слушал, молчал, и с каждой секундой крепло ощущение, что меня не понимают. Доселе трудностей не было: латынью местный правитель владел неважно, однако португальский язык столь же близок к итальянскому, как полтавский диалект русского к московскому; ну, может, чуть подальше. При желании, договориться можно. И вдруг — предлагаешь человеку денег заработать, а от него никакого отклика! Хуже, чем никакого: выражение лица сделалось, как у старой девы, услышавшей непристойное предложение.

Оборвав бьющую мимо цели речь, с недоумением уставился на коррехидора. Тот видимо, понял, что гость говорит непристойности не со зла, а по глупости, и снизошел до тупого иностранца:

— Да если на острове будет хоть одна, самая плохонькая лодка, ее придется стеречь всем гарнизоном: иначе эти твари украдут ее и уплывут! На соседний остров, в Африку, на дно морское, к дьяволу в ад — куда угодно! Они бегут даже на английские корабли, везущие негров на плантации Барбадоса: там рабов хотя бы кормят!

Я поднял очи ввысь, дабы убедиться: над нами драконово дерево, а не березка. Родным русским духом повеяло. Так вот зачем торчат на берегу вооруженные мулаты! Здесь тоже главное назначение администрации — денно и нощно бдить, чтобы мужики не убежали. И точно так же сословная корысть рабовладельцев противоречит общему благу: свой медный грошик дороже казенного рубля. Тут — среди несметных морских богатств не велят иметь лодки, там — не пускают переселяться с болот и суглинков на пустующие черноземы… Императрица и помещиков дуростью превзошла: запретила переводить крестьян между имениями одного владельца, прямо Навуходоносор в юбке!

В общем, черных в Рибейра-Гранде нанять не получится. Можно купить — но это совсем иная система. Первоначальные вложения слишком велики, надсмотрщики тоже стоят денег, и разделить годных работников с негодными чрезвычайно сложно. Черт с тобой, коррехидор: если мне понадобятся кораллы, буду их добывать своими силами.

— Мне очень жаль, сеньор Франциско. Повернувшись к морю задом, колония теряет сотни тысяч мильрейсов, изрядная часть которых — ваши личные потери. Впрочем, не смею настаивать. Насколько понимаю, это идут наши поставщики?

Загрузившись живым скотом и превосходными апельсинами (ей-Богу, даже лучше неаполитанских!), мы оставили влекущую фальшивым уютом обитель рабства и отправились вновь к безлюдным клочкам суши, диким пристанищам птиц и громадных морских черепах. Испробовали еще одно подводное ремесло: очистку корабельного днища без кренгования. Не слишком производительно, но в крайности — почему бы и нет? Скорей, такая сноровка может пригодиться для устранения повреждений ниже ватерлинии. Или для причинения оных вражеским судам — за что ратовал, по старой памяти, Никонов. Возможны и другие применения. С детства помню, как в восемьдесят седьмом году прославился на всю Европу капитан Вильям Фиппс, при помощи артели ныряльщиков и примитивного колокола-бочки поднявший сокровища с утонувшего испанского галеона. Однако, после крушения планов большого кораллового промысла, все эти идеи казались не слишком интересны.

Затрудняюсь сказать, что именно подтолкнуло меня воздеть глаза к небу и вспомнить забытые изыскания: то ли ежедневное зрелище множества чаек, режущих послушный воздух узкими крыльями, и летучих рыб, постигающих десятки сажен на прозрачных плавниках, то ли неизбывное желание оторваться от опоганенной рабским духом земли и улететь с нее к чертовой матери. Три года назад, в Ливорно, Харлампий всерьез обещал мне продолжить не оконченный умершим братом трактат о полете, да как-то, видно, недосуг было… Но, будучи спрошен, парень не смутился:

— Александр Иванович, позвольте запасные паруса на опыты взять…

— Если Тихон Афанасьич возражать не будет. В корабельных делах главное слово за капитаном. Только зачем тебе?

— Сделаю змея, чтоб пудов десять поднимал. Тот же парус, только положенный набок.

— А не лучше ль соорудить увеличенное подобие бумажной птицы, кою ты мне в саду фактории показывал?

— Лучше, но и труднее несравненно. Я думал о том. Чтоб изготовить ее достаточно легкой, потребуется много такого, чего здесь нет: бамбук, шелк, что-нибудь для пропитки оного… Сложные расчеты и долгие испытания… Змей чем хорош: можно построить из корабельных материалов и проверить правила подобия относительно поднимающей силы. Без такой проверки — боюсь, за птицу браться преждевременно.

— Разумно. Я бы сказал, разумно не по возрасту. Ладно, попрошу Тихона Афанасьича помочь тебе.

Молодой капитан оказал надлежащую поддержку — и через несколько дней на песчаных холмах близлежащего пустынного островка развернулось невиданное действо. Дюжина матросов с трудом удерживала под свежим ост-норд-остовым трейдвиндом громадный, рвущийся в небо воздушный змей. Вот он захватил ветер, пошел вверх…

— Трави помалу!

Гарпунный линь толщиною две трети дюйма заскользил в мозолистых ладонях. Видно стало, что натянутый под углом к горизонту парус несет не только себя: привязанный к деревянной распорке, в небо поднимался мешок с камнями. Четыре пуда. Ровно Харькин вес. Вытравили пол-бухты троса, новомодным октантом измерили угол, сосчитали высоту. Двадцать сажен, выше корзины на мачте «Савватия». Все по расчету. Возможность поднять наблюдателя доказана.

— Ва-а-аше Сиятельство…

— Ладно, разрешаю. Только над водой. Обидно будет, если расшибешься.

Выбрав линь, матросы не без труда совладали со своевольной парусиной и снова пустили змея в небеса. Теперь вместо мешка — худая мальчишеская фигурка, привязанная под мышки. Руки вцепились в веревку, тело при порывах ветра качается, как язык колокола… Вот поднялись выше приземных завихрений… Слава Богу, ровнее пошел. Машет рукой, показывает вверх! Кричит — не слышно, что. Пол-бухты, как с мешком… Опять вверх показывает? Добро, сегодня твой день.

— Трави на всю!

Полотнище змея видится в небе носовым платком, человек под ним — козявкой. На первый раз хватит.

— Выбирай!

Похоже, ветер на высоте сильней, чем у земли: еле стащили с небес отчаянного воздухолаза. Замученного, с кровавым рубцом, натертым на лопатках, и безмерно счастливого. Самому, что ли, попробовать? Нет, не сегодня. Солнце уже близко к закату: совсем не заметили, как день прошел!

— Ну что там, далеко видать?

— Лучше, чем с мачты! Но по всему горизонту как будто дымка…

— Пыль африканских пустынь. Ветер-то с матерой земли дует.

— Ага. Еще корабль видел, к норду и чуть вестовей. Сюда идет, похоже. Далеко. Миль двадцать, наверно.

— К норду? Или из Нового Света, или марокканцев сильно боится.

— Или долготу потерял, отклонившись к весту. А теперь определился по островам.

— Тоже возможно.

Пока небесный паритель превращался, усилиями ловких матросских рук, в сверток парусины и связку жердей, в душе разгорался слабый огонек тревоги. Разгорелся — и тут же погас. Беспокоиться нет оснований: суда берберийцев не годятся для дальних вояжей, а европейские пираты, еще недавно многочисленные, полностью истреблены. После окончания великой войны множество бывших приватиров и военных моряков, привыкших к легким деньгам, избрали преступную стезю; однако державы действовали решительно. Испанский король направил к американским берегам аж самого адмирала де Лезо. «Пол-человека» не посрамил своей репутации, истребляя разбойников с рациональной жестокостью и блестящим успехом. Африканские воды очистил британский капитан Шалонер Огль, разгромив пиратов в настоящей морской баталии и получив за сей подвиг рыцарское звание. Окрестности Капо-Верде уже лет десять считаются безопасными.

Южная ночь накрыла землю черным парусом, с пулевыми дырочками звезд. Уговаривая себя, что не стоит пугаться каждой тени, я тщетно пытался заснуть. Свистел в снастях африканский ветер, жалобно поскрипывал рангоут. Вселенная равнодушно взирала на меня сквозь отверстый пушечный порт, непременную принадлежность каюты. Только под утро удалось забыться неглубоким, наполненным беспокойными видениями сном. Казалось, только смежил веки — и тут же подскочил от чужого прикосновения.