Жизнь на льдине

ЯНВАРЬ

31 декабря 1937 г. — 1 января 1938 г.

Последний день года.

Ночью Эрнст подготовил из снега две кастрюли воды для варки обеда. Потом он принял двадцать одну поздравительную телеграмму от родных и друзей. Спасибо вам, дорогие соотечественники, за теплоту и ласковое слово!

Неожиданно подул сильный ветер, и все мои труды по раскопке лагеря были ликвидированы; снова вокруг нас образовались сугробы снега.

Я накормил Веселого, забрался в палатку и занялся приготовлением праздничного обеда.

В ожидании новогоднего вечера открыл банку паюсной икры, достал сосиски, копченую грудинку, сыр, орехи, шоколад, роздал каждому по тридцать пять конфет «Мишка». Потом подстриг длинные косы, выросшие у Кренкеля. Это было забавное зрелище… Мы все побрились и помыли головы.

Прежде чем встретить Новый год, прошлись по лагерю: осмотрели каждую палатку, ощупали вещи на всех базах, побывали на трещине, укрепили лебедку.

Лишь за десять минут до наступления Нового года мы, утомленные, вернулись в свой «жилой дворец». Я начал переодеваться. Петрович стал со мной в шутку бороться, говоря:

— Ты еще сильный, и притом жирный!

Я засмеялся и сказал:

— Если пропадет продовольствие, то первым съедим Веселого, а затем уже вы кушайте меня…

Кренкель включил Москву, и мы у себя в палатке услышали звуки Красной площади, «Интернационал» и бой часов Кремлевской башни, извещавший весь советский народ о том, что начинается новый, 1938 год, год новых больших успехов нашей великой Родины.

Я поздравил своих товарищей с Новым годом, мы спели «Интернационал», расцеловались и пожелали, чтобы 1938 год был таким же счастливым, как минувший.

Потом Женя вышел из палатки и сделал метеорологические наблюдения, а Теодорыч передал сводку на остров Рудольфа.

Наш новогодний ужин продолжался два часа. После этого мы долго не ложились спать, говорили о том, что скоро кончится полярная ночь, о том, что работа у нас пойдет еще быстрее. Ширшов боится темноты. Петрович объясняет, что он опасается не темноты, а… медведей, которые в темноте могут незаметно подойти и броситься на человека. Женя посоветовал Ширшову постоянно ходить с оружием: тогда страх перед темнотой исчезнет.

Теперь у Петровича еще больше проявляется непреодолимая страсть к оружию; он не расстается со своим наганом. Обычно, возвращаясь в жилую палатку после гидрологических работ, он по дороге стреляет вверх…

Мы легли спать, а Кренкель остался у радиоприемника и продолжал принимать поздравительные телеграммы со всех концов СССР. Сколько теплых, приятных слов мы получили!..

Спали лишь несколько часов. Эрнст разбудил всех к чаю.

Погода чудесная. Каждая звезда видна отчетливо, ясно.

У всех хорошее настроение. Впервые проводим общий обязательный выходной день. Так мы договорились еще накануне… Однако работа продолжается: мы все так привыкли к действию, что без дела жить не можем.

Я очистил базы от снега, осмотрел трещину, заправил лампы и прилег с книгой.

Женя сделал астрономическое определение: он говорит, что нас продолжает тащить на юг. Потом Женя ушел в свою обсерваторию, чтобы подготовить приборы к гравитационным наблюдениям.

За обедом выпили по две рюмки коньяку. Я достал из запасов огурцы. Они оказались мягкими, как тряпки; очевидно, сильно испортились. Но нам эти огурцы показались приятными и вкусными.

Долго слушали по радио новогодний концерт из Москвы.

У нас стало тепло: температура поднялась до шести градусов ниже нуля. Такой температуры у нас не было уже давно; можно даже… в трусах ходить, только сильная пурга мешает…

К вечеру подул сильный ветер, температура быстро снизилась до тридцати пяти градусов. От такой резкой перемены температуры лед трещит, все время кажется, что льдина под нами ломается.

Эрнст, дежуря по лагерю, вспомнил, что еще в Москве, когда мы вылетали с центрального аэродрома имени Фрунзе, дал Жене припрятать бутылку хорошей настойки, которую приготовила Наталья Петровна. С тех пор настойка лежала у Федорова в рюкзаке… Он разыскал бутылку, мы выпили по рюмочке и сразу крепко заснули.

2 января

Скоро уже утро и снова начнутся трудовые будни.

Петрович ушел к трещине, чтобы сделать наблюдения над морскими течениями.

Я занялся очисткой площадки от снега, а потом направился к Пете и помогал вести гидрологические работы.

На пути я осмотрел канат, который мы прозвали троллейбусом; он протянут от жилой палатки до трещины. где установлена гидрологическая лебедка Ширшова «Троллейбус» нам очень помогает во время полярной ночи, в пургу мы пробираемся, держась за канат, от палатки к лебедке и обратно, не рискуя заблудиться.

Вернувшись в лагерь, сделали вместе с Женей астрономическое определение; он брал звезды на теодолит, а я отмечал время по хронометру.

Наш дрейф настолько ускорился, что Ширшов и Федоров не успевают обрабатывать материалы своих научных наблюдений. Гидрологические станции, например, мы делаем по плану через каждые тридцать миль. Льдина проходит теперь это расстояние за двое-трое суток.

Ширшову приходится срочно освобождать посуду с пробами, взятыми на предыдущей станции. Много времени отнимает также приготовление дистиллированной воды.

Окончились большие океанские глубины; теперь мы дрейфуем над гренландским мелководьем, где глубина колеблется лишь от двухсот до двухсот пятидесяти метров.

Скоро наша льдина окажется в районе, где морские глубины уже изучены и нанесены на карты.

Кренкель жалуется на боль в боку. Очевидно, он простудился. Дали ему две таблетки аспирина, закутали с головой. Угостили чаем с земляничным вареньем.

Перед вечером Кренкель проснулся. Я подал ему горячего супа. Эрнст съел его, не вылезая из спального мешка: сегодня он у нас на положении больного.

Уже показалась большая заря — тонкая полоса на горизонте. В конце января, очевидно, можно будет читать книгу при ярком зареве, но солнце взойдет позже.

Наблюдали очень красивое северное сияние.

Мы записываем в журнал станции все, что замечаем вокруг себя: ни одно явление природы, ни один факт не упускается нами.

3 января

Продолжают поступать поздравительные радиограммы, в которых люди самых разнообразных профессий — знакомые и незнакомые — желают нам в новом году успехов, здоровья, счастья…

Женя проверил хронометр и приступил к серии гравитационных наблюдений.

Петрович всю ночь проработал на лебедке, наблюдая скорость течения на разных глубинах. Он определил глубину моря: двести тридцать метров. Мы все еще находимся по соседству с берегами Гренландии.

Давление в барометре быстро падает: снова будет пурга.

Чтобы не остаться без керосина, я отправился на базу и привез оттуда бидоны с горючим. Готовимся во всеоружии встретить пургу.

Петр Петрович после трехчасового отсутствия вернулся в палатку и сказал:

— Гидрологическая станция взята!

Мы удивились этому, так как обычно гидрологические наблюдения занимали у Петровича от полутора до двух суток.

Однако теперь дело пойдет немного быстрее, потому что и морские глубины стали меньше, и все мы уже привыкли к гидрологическим работам.

Кренкель все еще жалуется на боль в боку, и Петрович продолжает его лечить.

Как всегда, после окончания станции Ширшов хотел выйти из палатки и выстрелить из винтовки.

Он зарядил ее, но у него заел замок. Это послужило нам поводом к тому, чтобы просмотреть и прочистить все оружие: в тех широтах, где теперь проходит дрейф, нас часто могут навещать нежданные посетители — белые медведи.

Мы истратили всю энергию аккумуляторов на передачу поздравительных телеграмм: неудобно оставлять людей без ответа. А электроэнергии у нас становится все меньше и меньше. Нынче выручил ветер: ветряк начал действовать и зарядил аккумуляторы. Все же пришлось установить очередь для ответа на радиограммы.

4 января

Как только Эрнст связался с островом Рудольфа для передачи очередной метеорологической сводки, оттуда снова начали сыпаться поздравительные радиограммы.

Я накормил Веселого, дав ему усиленную порцию, потому что на дворе холодно, а пища, как известно, согревает…

Петр Петрович ночью порезал себе стеклом палец. Теперь оп также на правах Вольного, хотя и сам врач. Чтобы не скучал, я сыграл с ним партию в шахматы; Петрович выиграл.

На горизонте растет светлое зарево, и с каждым днем в лагерь все больше пробивается солнечное освещение. Это наполняет наши сердца радостью. Трудно даже передать, как приятно людям, живущим в полярную ночь на льдине, появление солнца. Нам всем надоел свет керосиновых ламп или, вернее, копоть фонарей «летучая мышь».

Женя сделал астрономическое определение. Нас несет очень быстро: за тридцать шесть часов льдина прошла двенадцать миль. За весь декабрь мы прошли сто девяносто пять миль.

Петрович говорит:

— Скоро дрейф еще ускорится.

Ширшов проверял свои записи, а я читал «Мать» Горького.

Ночь прошла в шумах и свисте ветра. Непрерывно метет пурга. Ветряк даже перестал работать — так сильны порывы ветра. Опять заносит вход в палатку.

Вокруг нас и так темно, а во время пурги вообще ничего не видно; ходить можно, только цепляясь за веревку либо взявшись за руки вдвоем или втроем. В одиночку во время пурги мы не ходим.

Петрович прогревал свою лабораторию для титрования.

Я охрип и решил не выходить на улицу, но спустя полчаса увидел, что снежные сугробы уже на уровне крыши. Пришлось вылезти с лопатой и очищать вход. Хорошо, что у нас есть малицы: они выручают во время мороза и пурги.

Петя приостановил работу в лаборатории. Мы собрались обедать. Признаться, очень уже надоели порошки и концентраты! Кренкель говорит, что он с удовольствием съел бы сейчас десяток булок с чайной колбасой… Однажды ночью он доверительно сказал мне:

— Когда вернусь в Москву, то буду постоянно носить в кармане булку с колбасой…

Пока ребята отдыхали, я делал новый амортизатор к дверям палатки, так как старый уже не действует.

Вечером слушали по радио оперу «Броненосец «Потемкин».

Женя сообщил новость:

— Проходим семьдесят девятую параллель!

6 января

Этот день мы назвали днем рекордного дрейфа и больших неудач.

Ночь прошла спокойно. Облачность рассеялась, и звезды осветили небо, но ветер продолжал свое дело.

До утра я читал «Мать» Горького. Потом осмотрел лагерь, вернулся и забрался в спальный мешок.

Женя ушел очищать свою магнитную обсерваторию от снега. Оказалось, что в магнитном теодолите лопнул волосок. Это нарушило работу Жени.

Петрович очень огорчен незначительной глубиной моря в том месте, где мы сейчас дрейфуем: дно лишь в ста шестидесяти двух метрах от нашей льдины.

Женя подсчитал, что за сорок три часа станция продрейфовала двадцать две мили. Такой скорости у нас не было за все время с начала дрейфа от Северного полюса.

И на всякий случай приготовил клипер-бот и байдарку.

Кренкель чувствует себя все еще плохо. Петр Петрович дал ему бром. Теодорыч принял лекарство и лег спать. Он жалуется на сильные боли в груди.

Я открыл бидон со стеклами к фонарям, принес в палатку, отогрел их и протер. Однако спустя час стекла лопнули… Пришлось опять идти на базу. Вот неудача!..

Вечером слушали «Последние известия по радио». С большим вниманием следим за героической борьбой испанского народа против внутренней контрреволюции и интервентов.

По радио нам рассказали, как московские школьники встречали Новый год в Колонном зале Дома Союзов. Я вспомнил свое невеселое детство… Мы все росли, как дикари, встречали Новый год на берегу моря среди пьяных матросов и рыбаков, картежников; ничего, кроме грубой ругани, не слышали… Радуюсь за нашу счастливую советскую детвору!

Еще больше светит заря. Показалось и наше «полярное солнце» — маленький огрызок луны.

Окончился день новой неудачей: вылился бензин из бидона… Очень досадно! К горючему мы на своей станции относимся, как к собственной крови: без керосина и бензина мы не сможем продолжать наши научные работы.

7 января

Раскрыл базу № 3, достал оттуда мешок с запасными торбасами (меховая обувь) и последнюю шелковую веревку для крепления лебедки и для разных хозяйственных дел; все остальные веревки мы затратили на устройство «троллейбуса».

Петрович испортил свои торбаса, так как перед наступлением полярной ночи он использовал их как… овощехранилище: у нас был свежий лук, и Ширшов убрал его в торбаса. Мы вспомнили об этом только во время сильных морозов, когда лук уже превратился в какую-то вонючую кашу…

Мы все дальше уходим от острова Рудольфа и уже не всегда хорошо слышим его. Эрнст сильно беспокоится по этому поводу. Связь с радиостанцией Баренцбурга на острове Шпицберген нас не удовлетворяет: там нет опытных радистов.

Давление барометра снова начинает падать, ветер усиливается. Опять нас будет засыпать снегом, и придется каждые полчаса выходить с лопатой, чтобы пробивать выход в снежных сугробах… Пурга дала нам передышку только на одни сутки.

Мороз доходит до тридцати трех градусов. Когда идешь против ветра, лицо режет, как ножом. Все наши разговоры в палатке сводятся к одной и той же теме — солнцу. Сколько радости приносит это светило, к которому мы на земле относимся слишком равнодушно. Только пожив на льдине в полярную ночь, можно так радоваться первым проблескам солнечной зари!

Из Москвы пришел запрос; там удивлены скоростью нашего дрейфа и просят подтвердить наши координаты: нет ли ошибки? Я ответил, что все правильно: скорость дрейфа именно такова, как мы сообщили.

8 января

Ночью проснулись и долго вели разговоры о том, что нам не дадут дрейфовать до семидесятой параллели. А нам очень хочется пройти такой большой путь на льдине: рассчитываем, что на 70 градусе северной шпроты мы будем в марте.

Мы понимаем, что быстрый дрейф начинает беспокоить Москву и там уже готовятся к снятию нас со льдины. Передают, что к нам выходит зверобойное судно «Мурманец», которое будет патрулировать вдоль кромки льда.

Мы сообща обсудили это известие; особенно оно обрадовало Теодорыча, которого все больше и больше беспокоит ухудшение связи с Рудольфом. «Мурманец» же может служить промежуточной радиостанцией. Поэтому я сразу же послал капитану «Мурманца» Ульянову следующую радиограмму: «Возлагаем на вас большие надежды по передаче наших телеграмм на материк. Поэтому прошу обратить внимание на высокую квалификацию радиста. Сообщите ориентировочно сроки выхода. Привет коллективу «Мурманца» от нас четверых».

Петрович прогревал свою лабораторию, а я играл в шахматы с Кренкелем. Затем я привел в порядок все хозяйство, вычистил примус, накормил Веселого. Сильно замерз, так как на дворе тридцать два градуса мороза. Дует резкий северный ветер.

Вместе с Петей мы ушли к трещине. Долго осматривали: не было ли где-нибудь сжатия (ночью мы слышали сильный гул и ощущали толчки льдины). Все гидрологическое хозяйство оказалось на месте. На кромке льда также не обнаружили никаких признаков сжатия.

Обратно к палатке мы дошли с трудом: двигаться пришлось против ветра, все время держась за веревку.

Женя, закончив гравитационные наблюдения, тоже сильно замерз и едва добрался до палатки.

Петрович быстро перекусил и снова вернулся к трещине: ему надо было делать промер глубин.

Мы с Женей проводили астрономические определения.

Вечером Пэпэ сообщил, что глубина моря увеличилась до трехсот сорока пяти метров. Это радует Петровича, так как ему надоело работать на небольших глубинах.

9 января

Проходим параллель Баренцбурга. Не думали, что дрейф так скоро принесет нас в эти широты!

Ветер и пурга продолжаются. Ночью снова ощущали толчки: где-то началось перемещение льдов. К этим толчкам мы уже привыкли, но временами, когда льдина вздрагивает, у нас начинается сердцебиение: это сказывается усталость и длительное нервное напряжение.

Ночью было исключительно красивое северное сияние: по небосклону расходились красные полосы. Мы долго наблюдали за небом, хотя было очень холодно.

Женя проверил хронометры и приступил к гравитационным наблюдениям.

Кренкель вскипятил чай, приготовил яичницу. Все плотно закусили, хотя яичницу из порошка едим уже без особой охоты: она нам надоела. Но ничего не поделаешь: другое, более вкусное блюдо некогда готовить, лишнего времени у нас нет.

Петрович беспокоится: не заставит ли его ветер пропустить очередную гидрологическую станцию. Он часто выбегал из палатки и возвращался печальный с одной фразой: «Не утихает!»

Чтобы успокоить его, я предложил сыграть в шахматы. Но этим Петровича удалось занять ненадолго; вскоре он оделся и отправился к трещине, чтобы взять станцию. Петрович захватил с собой примус и скрылся в густой темноте. Я пошел вслед за ним, так как опасался, что в пурге он собьется с пути и заблудится.

Он измерил глубину моря: двести восемьдесят восемь метров.

Запросили позывные сигналы радиостанции норвежского острова Ян-Майен (в Гренландском море); Теодорыч намерен установить с нею связь.

Когда Женя долго сидит в своей астрономической обсерватории, он синеет от мороза. Иногда мне приходится извлекать его оттуда и заставлять греться.

Проклятый ветер все время не утихает. Мы, должно быть, попали в «район вечных ветров». Гренландия дает себя знать!

Плохо себя чувствуем, все жалуются на тошноту. Очевидно, нас подвели конфеты или какие-нибудь другие продукты. Надо получше следить за всем нашим продовольствием, а то можно погибнуть из-за пустяков.

Вечером Петя опять измерил глубину: двести сорок девять метров.

Я залез в спальный мешок. Болят ноги, трудно даже согнуть их. Особенно сильную боль ощущаю в суставах. Это сказывается «полярный ревматизм», который мы приобрели здесь, на льдине, за время нашего дрейфа… Ну ничего: в Мацесте вылечат!

10 января

Петр Петрович вернулся из гидрологической палатки только рано утром. Теперь он спит, и мы разговариваем шепотом.

Получена радиограмма от капитана Ульянова с «Мурманца»:

«Утром выхожу из Мурманска к берегам Гренландии».

Кроме того, нам сообщили, что готовится выйти к нам из Мурманска ледокольный пароход «Таймыр». На его борту будут находится самолеты.

После пурги я расчистил все склады и тамбур в палатке, вырыл из-под снега нарты. Затем добывал дистиллированную воду изо льда.

Проснулся Петя. Он обиделся, что мы не разбудили его раньше.

Странный человек, никак не хочет понять, что необходимо отдыхать!

Женя закончил гравитационные наблюдения.

Долго пили чай, который мы все любим. Женя говорит: «Чай согревает душу».

Я играл с Петровичем в шахматы, наблюдая одновременно за перегонкой дистиллированной воды из льда и снега.

Закончить партию в шахматы нам не удалось: Женя позвал меня делать астрономическое определение. Небо очистилось, появились яркие звезды; надо было этим воспользоваться.

11 января

Кренкель всю ночь не спал. Он наблюдал за северным сиянием и погодой. Был полный штиль.

Ночью мы вдвоем ходили по лагерю.

— Чего ты не спишь, Дмитрич? — спрашивал Теодорыч.

— Настроение у меня возбужденное, и спать не хочется, — объяснил ему я.

Это правда: сообщения о предстоящем снятии нас со льдины как-то не дают покоя. Хочется поскорее увидеть родных советских людей.

Мы вернулись в палатку и сели играть в шахматы. Потом я лег спать, но до самого раннего утра думал о том, что скоро мы вернемся на материк и привезем в Москву результаты научных работ дрейфующей станции «Северный полюс»…

Когда я проснулся, надо мной стоял Петр Петрович. Оказывается, я что-то кричал во сне и это встревожило его.

Кренкель очищал кольца ветряка. Я ушел осматривать базы. Мороз доходит до тридцати двух градусов. Погода стоит тихая. Полная облачность.

У Петра Петровича накопилось четыре необработанные гидрологические станции. Поэтому он забрался в свою лабораторию и все время обрабатывал материалы.

Я сварил обед: на первое — перловый суп (приготовил его сразу на пять дней), на второе — гречневую кашу, на третье — кисель. Приготовление обеда заняло три с половиной часа… Пока варился кисель, замерз перловый суп; пришлось его снова разогревать.

Лампы в нашей палатке горят очень тускло, а временами совсем гаснут: недостает кислорода. Изредка мы открываем фартук палатки, чтобы открыть доступ свежему воздуху, но его хватает ненадолго.

Хорошо еще, что у нас кончается табак: будем меньше дымить. В сущности у нас один только Кренкель настоящий курильщик; остальные курят больше для развлечения =— перед сном и иногда в ночные часы.

Женя сильно переутомлен: у него заметно ослабла память. Раньше с ним этого никогда не случалось. Например, записав вчера результаты своих наблюдений в тетрадь, он оставил ее на бидоне, а потом долго ходил по лагерю и разыскивал эту тетрадь… Жене обязательно надо отдохнуть.

12 января

Утром я долго стоял возле палатки и любовался зарей.

В лунную ночь наш лагерь напоминает какое-то сказочное царство. Льды, окружающие нас, очень красивы. Торосы нагромождены друг на друга в причудливом беспорядке. Освещаемые луной, они ярко блестят.

Наша палатка засыпана сугробами. Чтобы удобнее было спускаться в жилище, мы устроили несколько ступенек в снегу.

Если наша льдина лопнет, то свое хозяйство мы спасем, за исключением палатки, которой, очевидно, придется пожертвовать: она сидит глубоко в снегу. Содержать же ее постоянно освобожденной от снежных заносов у нас не хватает сил. На всякий случай я поставил нарты У самого выхода: в нужную минуту мы сможем перевезти все имущество в безопасное место.

Кренкель сообщил капитану «Мурманца» Ульянову сроки нашей радиосвязи с этим судном.

Потом Теодорыч стал записывать какую-то радиограмму и через несколько минут принес нам листок. Оказывается, он подслушал телеграмму, переданную с борта «Мурманца» в Москву: «Мы горды и счастливы, — радировали полярные моряки, — что на нас выпала почетная и ответственная задача идти в Гренландское море для проведения подготовительных работ по снятию папанинцев с дрейфующей льдины. Идя в этот ответственный рейс, команда заверяет партию и правительство и весь советский народ, что эту задачу она выполнит с честью».

Какие замечательные смелые люди на этом маленьком суденышке. Никогда еще подобные суда не забирались так далеко в полярную ночь в Арктику. Но приказ Родины и морской долг превыше всего.

После обеда Петр Петрович собрал свою гидрологическую посуду и отправился к трещине: нынче он опять берет гидрологическую станцию.

Я принес со склада кусок торта. Сегодня торжественный день: в Москве открылась первая сессия Верховного Совета СССР. В час открытия сессии водрузил над лагерем флаги…

Четыре депутата Верховного Совета СССР не присутствуют на первой сессии: они находятся на льдине у берегов Гренландии и несут свою научную вахту.

Ширшов вскоре вернулся. За три часа он сделал станцию и измерил глубину моря: сто восемьдесят шесть метров. Наша льдина все еще поблизости от гренландского берега.

Вечером, когда я читал книгу, иней, образующийся на потолке палатки от нашего дыхания, обрушился на меня… Вся моя койка и спальный мешок промокли насквозь. Пришлось долго протирать вещи сухой тряпкой. Сверху уложил новую шкуру. Необходимо сделать у койки какой-нибудь водоотвод.

Женя продолжал обрабатывать материалы магнитных наблюдений.

13 января

Тишина в лагере нарушилась; всю ночь не давали покоя самые различные шумы: завывала пурга, свистел ветряк, заряжающий аккумуляторы, шелестели флаги, поднятые над станцией, издалека доносился треск ломавшихся льдин…

Женя старательно вычерчивает изломанную линию на карте нашего дрейфа. Мы несколько беспокоимся: эта карта у нас только до семьдесят седьмой параллели; судя по тому, как быстро продвигается льдина, нам придется вести записи без карты.

Нас уносит далеко на юг. Кто мог подумать, что льдину так далеко потянет?! В Москве, когда мы заказывали карты, нам говорили о том, чтобы готовить их с большим запасом. Тогда Женя, подумав, ответил: «Ну полагаю, что дальше восьмидесятого градуса мы не окажемся»… Однако жизнь вносит коренные поправки в наши планы и теоретические предположения.

Перед вечером нам сообщили о первом заседании сессии Верховного Совета СССР.

Получили приветствие от группы депутатов-летчиков: Героев Советского Союза Михаила Громова, Андрея Юмашева, Сергея Данилина, Георгия Байдукова. Полгода прошло с того времени, как они пролетали над местом нашего дрейфа…

Петр Петрович продолжал титровать гидрологическую станцию.

Женя составил телеграмму во Всесоюзный арктический институт о результатах магнитных наблюдений.

Ночью получили радиограмму от Народного комиссариата иностранных дел СССР о том, что норвежцы предложили свои услуги и указали продовольственные базы, находящиеся на берегу Гренландии, на случай сильного сжатия льдов, если нам придется покинуть нашу дрейфующую станцию.

Это любезно, но я убежден, что к помощи Норвегии и других стран нам прибегать не придется: в трудную минуту, если будет грозить опасность, Родина протянет нам свою могучую руку.

В палатке снова появилась вода. Вся влага почему-то скопляется у кроватей.

Метет пурга. У нас есть оригинальный показатель силы ветра: как только пурга усиливается, пес Веселый начинает жалобно визжать; ветер утихает — умолкает и Веселый.

Перед сном мы развесили рубахи и меховые сапоги на веревках у лампы. Это единственная возможность немного высушить промокшие меха. Однако сушить одежду и обувь надо с большой осторожностью: необходимо следить, чтобы ни одна капля воды не попала на ламповое стекло.

14 января

Метет пурга. На материке в такую погоду, как говорится, хороший хозяин собаку на двор не выгонит, а нам пришлось сегодня выселить Веселого из тамбура. Это ему в наказание! Ночью он потихоньку добрался к маслу: на бруске видны следы его зубов. Мы решили не жалеть нашего пса и наказывать, не считаясь с тем, какая стоит погода. Ведь кормим мы его хорошо!

Все оделись, напились чаю. Кажется, в такую погоду нечего делать, но работа продолжалась: Женя проводил метеорологические наблюдения, проверял хронометры и занимался гравитационными измерениями, а Петрович начисто переписывал в тетрадь свои записи по гидрологическим работам. Я ходил осматривать лагерь. Вернулся мокрый: снег забился во все поры одежды. Долго стоял у входа в палатку, очищая одежду: у нас в палатке и без того много влаги.

Четвертые сутки мы не знаем своего местоположения. Облака повисли над нами, и сделать астрономическое определение невозможно.

15 января

Петрович отправился к трещине, чтобы сделать новую лунку. Когда все пришли к нему, он пробил во льду уже большую яму. Каждые десять минут Ширшов ложился и, прикладывая ухо ко льду, чутко вслушивался в звуки моря.

— Где-то идет сжатие льдов, — сказал он.

Кренкель и я начали очищать палатки и нарты от снега. За два часа непрерывной работы мы сумели очистить только гидрологическую палатку; перенесли ее к новой лунке. Потом туда же перевезли и лебедку.

Во время установки палатки у меня были заняты руки и я не успевал натирать щеку. Эрнст заметил, что у меня образовалось большое красное пятно… Очень обидно для полярника отморозить щеку!

Вечером Женя определил наше местонахождение: широта 77 градусов 47 минут.

Петр Петрович собрал батометры, уложил их на нарты, запрягся и опять отправился к лунке; он будет проводить очередную гидрологическую станцию.

16 января

Ночь принесла нам много интересного.

Петрович вернулся в палатку только в четвертом часу, перед утром. Я и Кренкель не спали. Эрнст, как всегда, слушал «новости эфира».

Вдруг кто-то начал вызывать нашу радиостанцию. Эрнст прислушался.

— Они говорят на немецком языке, — сказал Теодорыч.

Это была радиостанция норвежского острова Ян-Майен. Радист-норвежец передал нам много теплых пожеланий и сообщил, что у острова льда нет: везде — до горизонта — чистая вода. Эрнст договорился с норвежцем о регулярной связи.

От нас до острова Ян-Майен около четырехсот миль.

Петя, усталый и измученный, сразу улегся. Тяжело дыша, он рассказал нам, как добирался к палатке. Ветер дует со скоростью семнадцать метров в секунду. По пути Ширшов несколько раз присаживался на торосы, чтобы отдохнуть. С трудом он притащил нарты со своим гидрологическим хозяйством.

Все-таки Петя сделал четыре серии гидрологических наблюдений, взял пробы с двенадцати горизонтов и измерил глубину моря.

Кренкель накормил Петровича, вскипятил ему чай. дал две рюмки коньяку. Только после этого Петрович заулыбался.

Со дня появления нашей льдины в Гренландском море все время дует ветер. Кто-то назвал это море «гнездом ветров». Пожалуй, верно! Пурга замуровала нас в палатке, как барсуков в норе.

Приняли радиограмму от капитана «Мурманца» Ульянова. Судно подошло к кромке льда на семьдесят шестой параллели. Сильная пурга нарушила связь, и сегодня мы впервые со дня высадки на Северном полюсе пропустили все четыре срока передачи метеорологических сводок на материк.

17 января

Кренкель всю ночь звал радиостанции Шпицбергена и «Мурманца», но связь установить не удалось.

Красивая заря! Можно смело сказать, что полярная ночь близится к концу. Стало настолько светло, что иногда можно даже читать. Хорошо видны все ближайшие торосы.

Мысленно заглядываю в наше будущее… Очень не хочется, чтобы нас сняли до того, как льдина подойдет к семидесятой параллели: нам надо сделать полный гидрологический разрез от Северного полюса до 70 градуса, то есть на протяжении двадцати градусов широты.

Мы с Женей вышли из палатки, чтобы сделать астрономическое определение. Нынче нам пришлось тяжело: сильный мороз, резкий ветер. Женя посинел от холода. Надо было в течение часа неподвижно стоять на коленях и делать отсчеты.

Женя не без торжественности в голосе объявил, что за двое суток мы прошли тридцать миль на юг и четыре мили на запад. Это новый рекорд дрейфа.

В Арктике уже в течение двух суток свирепствовали магнитные бури; поэтому было непрохождение коротких радиоволн. Радиосвязь была нарушена не только у нас, но и на таких крупных радиостанциях, как на острове Рудольфа, Диксоне, в Архангельске и в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа.

В первой пачке телеграмм, полученных Теодорычем после перерыва, было теплое приветствие от моего брата Яши. Он сообщает, что принят в кандидаты ВКП(б). Яша участвовал в гражданской войне, был контужен. Имеет большой жизненный опыт. У него одна только беда, но поправимая: он малограмотный. Ему надо учиться.

18 января

Опять начинается сжатие льдов. Все время слышим отдаленный гул, напоминающий стрельбу из орудий. В таких случаях мне всегда вспоминается фронт.

Получил телеграмму из Москвы: запрашивают мое мнение о перспективах снятия со льдины. Сообщили, что «Таймыр» готов к выходу в море.

Я ответил, что у нас все благополучно, все здоровы, ледовые условия позволяют дрейфовать дальше; считаю целесообразным начать операцию по снятию только в марте.

Зверски холодно — сорок семь градусов мороза. Небывалая температура! Принес запасную керосиновую печь с двумя горелками, но мы так быстро поглощаем кислород в палатке, что одновременно обе печи гореть не могут.

Ширшов оделся тепло и ушел в свою лабораторию, на трещину. Он измерил глубину: двести семьдесят два метра. Кроме того, Петрович взял пробы воды с одиннадцати горизонтов.

У него сильно опухли руки, но он мужественно продолжает трудиться, разгадывая тайны океана.

Женя переносит теодолит на новое место. Для этого ему надо в течение двух-трех часов расчищать снег.

Федоров обратил наше внимание на луну: ярко-красная, она медленно скрывалась за горизонтом.

Приближается день.

19 января

Я собрал инструменты и отправился ремонтировать «троллейбусную линию»: она наполовину засыпана снегом; ночью во время пурги можно сбиться с дороги, заблудиться и погибнуть. Я поставил несколько новых кольев, протянул веревку. Теперь «троллейбус» снова приведен в порядок, и Петрович увереннее будет ходить от нашего жилья к гидрологической палатке.

Осматривал район аэродромов, которые мы готовили, ожидая прилета Водопьянова и других полярных летчиков. Долго бродил вокруг лагеря, но аэродромов не нашел… Может быть, они исковерканы пургой? Льды покрыты огромными сугробами и снежными валами. Но мы не теряем надежды: если надо будет, найдем аэродромы.

Кренкель по-прежнему волнуется из-за того, что нет надежной связи с островом Рудольфа и Баренцбургом.

К обеду каждому из нас хочется получить горячее блюдо. Мы уже договорились, что суп будем разливать сразу из кастрюли, снятой с примуса. Порой обжигаешься, но все-таки приятно проглотить горячее, особенно во время пурги и сильных морозов.

Пожелтели звезды — заря в полном разгаре. «Троллейбусную линию» я ремонтировал уже без фонаря.

Нынче никак не могу согреться: должно быть, простудился. Сушиться негде. Эрнст говорит, что сушить одежду можно только своим телом…

В палатке было шесть градусов мороза. Я забрался в спальный мешок, но и здесь продолжал вздрагивать.

По радио сообщили, что сессия Верховного Совета СССР закрылась. В честь сессии в Москве состоялась многотысячная демонстрация.

Потом у микрофона выступил депутат Верховного Совета Карельской АССР и приветствовал меня от имени моих избирателей. Он говорил, что в Карелии ждут моего возвращения и уверены в удачном исходе дрейфующей экспедиции.

Удача?.. Мы даже не употребляем этого слова: оно предполагает что-то случайное. У нас же все подготовлено так тщательно, что успех обеспечен.

Получили телеграмму от Главного управления Северного морского пути о плане операции по снятию нас со льдины.

Мы продолжаем работать совершенно спокойно.

20 января

Почувствовали сильный толчок льда. Все выскочили из палатки посмотреть, не лопнула ли наша льдина. Вокруг нас все было в порядке, а уходить далеко мы не хотели.

Вернулись обедать. Мы с Петровичем начали играть в шахматы.

Затем я вышел из палатки, сложил флаги, убрал все хозяйство, склонное к путешествиям во время ветров: ожидаем, что будет шторм.

«Мурманец» находится на расстоянии примерно двухсот километров от нас.

Петя уходил работать к лебедке. Сделал два промера глубины моря и шесть серий гидрологических наблюдений. Восемнадцать раз он опускал вертушку в море.

Вечером Петрович притащил нарты со всем своим снаряжением к палатке и сообщил:

— Наша льдина окружена чистой водой и изолирована от соседних льдин… От жилой палатки до ближайшей кромки только триста метров.

Стало быть, мы живем уже на небольшом ледяном острове, вечно движущемся и подверженном всяким случайностям.

Наша знаменитая трещина разошлась, лебедка и гидрологическая палатка оказались на другом ледяном поле. Надо было срочно спасать это имущество.

Мы погрузили на нарты байдарку, впряглись и двинулись в «спасательную экспедицию». Спустили байдарку на воду. Женя и Петя переплыли на другую льдину. Был сильный туман. Чтобы они не затерялись, мы с Эрнстом зажгли два фонаря «летучая мышь». Вскоре братки вернулись, сделав все необходимое. Они проявили подлинное мужество.

21 января

Ночью я не спал: хотел лично убедиться, как работает радиостанция Баренцбурга.

Только к утру я залез в спальный мешок. Перед сном посмотрел на барометр: давление все время падает, не миновать шторма!

Вскоре я проснулся. Эрнст сказал:

— Слышен сильный грохот, началось сжатие льдов…

Я вышел из палатки; кругом вой, треск. Я, признаться, не ожидал, что сжатие льдов может сопровождаться таким страшным шумом.

Вслед за мной на улицу вышли Ширшов и Женя. Все насторожились, оглядываясь вокруг. Мы с Кренкелем принялись осматривать торосы, а Петрович побежал к своей палатке.

Вернувшись в лагерь, мы начали готовить нарты на случай, если придется перебираться на другую льдину. Будем держать наготове все научные материалы и радиостанцию: для нас это самое ценное.

Вернулся Петрович и сообщил:

— Трещина еще больше разошлась!

Решили сесть на байдарку и привезти с той стороны льдины оставшиеся приборы. За день байдарку занесло снегом; с трудом мы ее откопали, очистили, погрузили на нарты и отвезли к кромке льда. Однако спустить здесь байдарку на воду нам не удавалось: разводья были заполнены мелким льдом.

Мы двинулись вдоль трещины, чтобы выбрать место, где есть чистая вода. Долго бродили, пока не нашли узкую водную полосу; спустили тут нашу байдарку. На кромке льда поставили зажженные фонари: они будут служить нам маяком.

Когда мы возвращались в лагерь, туман еще больше сгустился. Нам пришлось брести ощупью, по старым следам. Иногда Эрнст ложился на снег и освещал электрическим фонарем следы, чтобы убедиться, правильно ли мы идем.

Я уложил аварийную радиостанцию на парты, приготовил чаи и сел писать дневник. Думаю, что скоро Женя и Петя появятся…

Залаял Веселый. Братки вернулись с нартами и байдаркой, но… без лебедки: ее не удалось перетащить.

Опять началась пурга. Бешено крутится снег, образуя высоченные сугробы, заметая тропинки на льду.

Мы забирались в спальные мешки, как в теплые порки. но через каждые полчаса выглядывали из палатки. Потом не выдержали и встали.

Петрович держит себя очень спокойно, играет с Кренкелем в шахматы.

Женя занялся ледокольными работами: у него над койкой снова образовались «ледяные глыбы». Он наколол ножом несколько бидончиков льда. На моей постели тоже все шкуры смерзлись в доски.

Все мы, не сговариваясь, по молчаливому согласию спокойны: ж проявляем ни беспокойства, ни тревоги. Во всяком случае, друг друга мы не волнуем. В этом, может быть, проявилась слаженность нашей четверки.

Сильный треск в антенне мешает нам слушать «Последние известия по радио».

Я вышел из палатки, чтобы расчистить вход. Открыв двери, увидел перед собой сплошную снежную стену.

Порывы ветра доходят до двадцати метров в секунду Давление в барометре упало до семисот двадцати миллиметров Мало кто из метеорологов на материке наблюдал такое явление!

Мы не можем определиться. Женя попытался пойти в свою обсерваторию, но вскоре вернулся и сказал:

— Ветер сбивает с ног.

Тогда Женя предложил прорыть траншею из кухни к его обсерватории. Мы сделаем своеобразный подземный ход в снегу, и Федоров не будет зависеть от пурги.

Собрал в одно место все инструменты, примусы, иголки. аварийный запас горючего и продуктов. Теперь все это должно быть под руками: каждую минуту мы ждем опасности.

Исполнилось ровно восемь месяцев, как мы живем и работаем на льдине. Мы так к пей привыкли, что забываем об океане, бушующем под нами и вокруг нас.

В первые месяцы нашей жизни на станции «Северный полюс» мы с большой радостью торжественно встречали наш юбилей. Двадцать первое число каждого месяца было для нас праздничной датой: мы брились, умывались, пили коньяк, устраивали пышный и обильный обед… Теперь нам не до праздников и торжественных обедов: сжатие льдов напоминает нам, что мы живем на зыбкой почве и что нас подстерегают здесь крупные неприятности.

22 января

Во время ночного дежурства Эрнст очищал тамбур от снега. Каждый раз ему приходилось пробивать в снегу нору, чтобы выйти из палатки. Свежий человек, увидев его, подумал бы, что это медведь, вылезающий из берлоги.

Утром Кренкель занялся осмотром ветряка.

Ширшов и Федоров сделали астрономическое определение.

В полдень нас вызвал по радио капитан «Мурманца» Ульянов.

— У аппарата Ульянов, — сказал он. — Судя по вашим последним координатам, я нахожусь где-то близко около вас. Думаю, что в пятнадцати милях… Зажгите фонари или ракету…

Мы запросили его координаты. Выяснилось, что произошла ошибка: «Мурманец» находится от нас не в пятнадцати милях, а значительно дальше, примерно милях в ста пятидесяти.

В душе мы были рады тому, что советские люди с маленького бота полны решимости пойти на любые трудности, чтобы снять нас со льдины.

Петрович ушел осматривать кромку льда, а мы с Кренкелем отправились в противоположную сторону — к трещине.

Женя искал свою обсерваторию, но никак не мог ее обнаружить: она скрылась под снегом. Не желая пропускать очередные магнитные наблюдения, Женя решил продолжать раскопки вечером.

Вернулся в палатку немного успокоенный: трещин на льдине пока нет. Но со всех сторон мы окружены водой.

Петрович отправился титровать пробы воды, а Кренкель лег спать.

Мы прорыли траншею от жилой палатки до обсерватории Жени; получился довольно прочный тоннель. Местами пришлось делать проход в больших сугробах снега.

Теперь у нас в лагере представлены различные виды столичного транспорта: и «троллейбусная линия», и «метрополитен», которому мы присвоили имя Е. К. Федорова, так как отныне Женя, используя этот путь, сможет уходить заниматься гравитацией в любую погоду; раньше во время пурги мы не пускали его из палатки.

Становится светлее. Вернее, появились просветы в полярной ночи. Эрнст восхищен:

— Никогда не видел такой красивой зари! — говорит он.

Ветер начал утихать.

Мы вывесили траурные флаги, отмечая годовщину смерти Владимира Ильича Ленина.

Вечером мы собрались в палатке. Эрнст сделал нам доклад о 9 января 1905 года. После доклада мы долго беседовали о Ленине.

Давление барометра поднимается так же быстро, как накануне оно падало.

23 января

Кренкель нынче ночью с увлечением наблюдал за северным сиянием: оно было особенно красивым. Эрнст каждый час выходил из палатки, чтобы записать форму северного сияния.

Я сделал в крыше палатки люк, который мы сможем быстро открыть во время аварии. Достал лыжи и палки, поставил их у входа в палатку.

Петрович занялся английским языком, а Женя писал свой дневник, все время что-то напевая. У него сегодня почему-то певучее настроение; может быть, потому, что теперь он может работать в любую погоду и стал независим от пурги?..

Норвежский радист с острова Ян-Майен сообщил, что там, за семьдесят первой параллелью, уже поднялось солнце. Какие счастливые люди: они уже увидели солнце! Сколько радости оно дает человеку! А мы его ждем не дождемся. Думаем, что скоро оно и у нас появится. В честь солнца мы устроим большое торжество.

У нас сейчас только большая заря, но и она приносит нам свет и радость.

24 января

Теодорыч приготовил чай. Мы позавтракали.

Женя сообщил, что находимся на широте 76 градусов 29 минут. Я сыграл с Петровичем партию в шахматы, так как работать в лагере было еще рано: заря еще не появилась.

Кренкель передавал радисту «Мурманца» метеорологическую сводку, но тот не смог правильно ее принять. Теодорыч нервничает: ему приходится несколько раз запускать передатчики, тратить много энергии.

В полдень я навел порядок в хозяйстве и пошел осматривать трещину. Она широко разошлась. Полынья покрылась тонким молодым льдом. Идет сжатие, и лед ломается, крошится. Наша льдина все время вздрагивает, как будто ее толкает невидимая чудовищная сила.

Женя говорит, что астрономические и гравитационные наблюдения нельзя проводить, когда льдина неустойчива: приборы чувствительно реагируют на все колебания… Создается впечатление, что мы живем в районе, подверженном непрерывным землетрясениям.

Прошел два километра вдоль трещины, наблюдая, как с грохотом ломается лед. Страшная, грозная сила!.. Это зрелище может испугать человека, который впервые наблюдает его…

Петрович собрал свое хозяйство, и мы отправились к лунке брать гидрологическую станцию. Лунка и лебедка теперь очутились на другой льдине; туда нужно пробираться по тонкому молодому льду.

Я пошел вперед, пощупал лед палкой и решил, что он не провалится. Мы вдвоем потащили нарты, перебрались на другую льдину, установили у лунки палатку и лебедку. Затем я вернулся в лагерь, а Петрович остался укреплять палатку.

Женя сделал два магнитных наблюдения.

Заметили на поверхности льдины новую трещину. Насколько глубоко она проходит, установить не удалось.

Учитывая опасную обстановку, мы сейчас при перевозке груза на нартах держим лямку руками, а не надеваем на плечи; это делается для того, чтобы нас не утащило в воду, если нарты провалятся.

25 января

Петрович со вчерашнего дня еще не возвращался с гидрологической станции.

«Мурманец» передал нам свои координаты. Он двигается в полосе шторма вдоль кромки льдов. На острове Рудольфа нас очень плохо слышат, и поэтому мы сообщили наши координаты «Мурманцу» для дальнейшей передачи в Москву.

За сутки нас отнесло на юг на пять миль.

Женя впервые пользовался «снежным метрополитеном». Он сожалеет, что мы не построили его в начале полярной ночи.

Сейчас прерву записи в дневнике; пойду к трещине проверить, как идет работа у Петровича, не нужно ли ему чем-нибудь помочь. Вообще меня сильно беспокоит, что Петя работает на другой льдине: в любую минуту он может оказаться совсем отрезанным от нашего лагеря…

Оказалось, что Петрович уже сделал полную станцию, измерил глубину дна (двести три метра), провел шесть серии вертушечных наблюдений. Мы с ним впряглись в нарты и перевезли на нашу льдину батометры и ящики с пробами.

Пообедав, Петрович не утерпел и опять пошел проводить вертушечные наблюдения.

Получили сообщение о том, как идет подготовка «Таймыра» к плаванию. На судно грузят снаряжение и самолеты. Подбирают состав экспедиции.

Радиосвязь все время проходит с большими перебоями; мы даже не можем передать короткие радиограммы своим семьям; метеорологические сводки задерживаются.

Снова очищали палатку от больших сугробов, нанесенных пургой.

Проследил, как далеко уходит новая трещина. Думаю, что скоро от нашей льдины оторвется кусок величиной с квадратный километр.

Вернулся Петрович. Он работал с маленьким перерывом сутки и кроме гидрологической станции сделал вторую серию вертушечных наблюдений. Сразу же он сел за обработку полученных результатов.

Нагрузка Теодорыча увеличивается: он теперь держит связь с «Мурманцем» и радиостанцией острова Ян-Майен.

Я заставил Петровича отложить работу и лечь спать. Он залез в мешок и сладко проспал… тринадцать часов подряд.

26 января

Утром Кренкель начал работать с «Мурманцем». Теодорыч передал ему нашу метеорологическую сводку, но боялся сказать лишнее слово, так как энергии у нас не хватает, а ветра нет.

Я ремонтировал свой комбинезон. Потом ушел чистить снег вокруг палатки.

Женя проверил хронометры по сигналам английских радиостанций и приступил к гравитационным наблюдениям.

Решил использовать наш «снежный метрополитен» в качестве склада. Вырыл в стене тоннеля яму и поставил туда бидоны с бензином. Таким образом, бензинохранилище будет находиться недалеко от палатки. Эго полезно на тот случай, если нам придется быстро покинуть нашу льдину и захватить с собой горючее.

На юге показались красные облака. Кажется, вот вот появится солнце. Звезды уже не видны.

Как хочется пожить при дневном свете!

Ночь прошла беспокойно: все время завывает пурга.

27 января

Шум ветра не прекращается. Не утихает и пурга. На крышу палатки временами обрушивается мелкий град.

Петрович ночью не спал. Три раза он вставал и говорил Эрнсту:

— Давай сыграем в шахматы… Никак не могу заснуть!

Так до утра они сыграли три партии. После этого Эрнст уложил Петю спать, сказав:

— Больше с тобой играть не буду: надо спать! Набирай силы, у нас еще много работы впереди…

«Мурманец» сообщил, что он продолжает двигаться в полосе сильного шторма. Наша льдина находится в той же штормовой полосе.

Из палатки трудно вылезать: снег засыпал вход, ветер сбивает с ног.

Женя пролез в свою обсерваторию по «метрополитену» и занялся гравитационными наблюдениями. Федоровская идея «снежного метрополитена» оказалась блестящей. Внутри тоннеля мы устроили освещение: поставили фонарь «летучая мышь».

Петрович составлял план своей будущей книги. Женя тоже приходил писать; во время научных наблюдений у него в каждом часе есть пятнадцать свободных минут, которые он использует для записей.

Нынче впервые передали метеорологическую сводку не на остров Рудольфа и не «Мурманцу», а норвежской радиостанции на острове Ян-Майен. На острове Рудольфа нас по-прежнему не слышат.

Норвежский радист наивно спросил Кренкеля:

— Знаете ли вы, что в феврале вас будут снимать?

— Конечно, знаем, — ответил Эрнст.

Пурга лишила нас единственного удовольствия — ежедневного слушания передач московской радиостанции имени Коминтерна. Ветер шумит в антенне, в наушниках отвратительный хрип, ничего разобрать нельзя.

Я сыграл с Петровичем в шахматы. Вспомнил при этом, что какой-то чемпион в свое время вызывал меня сыграть матч в шахматы. А я только сейчас немного научился! У нас была такая напряженная работа, что для шахмат не оставалось времени. Помнится, что, бывало, садясь писать дневник, я еле держал карандаш в руке. Никогда еще я так не уставал, как за прошедшие несколько месяцев! Впрочем, сейчас мы все жаждем отдыха. Как бы то ни было, довольно трудно жить и беспрерывно работать в полярную ночь на плывущей в океане льдине… Но скоро уже мы будем на материке, на родной земле и получим возможность отдохнуть.

Да, отпуск!.. Мы все мечтаем об этом времени.

28 января

Ветер все не утихает. Мы не можем выйти из жилой палатки, чтобы подышать свежим воздухом, а это нам необходимо после копоти и сгущенной атмосферы нашего «дворца».

Временами даже кружится голова, но выйти на улицу трудно: там можно только лежать на снегу. Бушует страшный шторм. Периодами ветер достигал ураганной силы — двенадцати баллов.

Кренкель приготовил кофе и блинчики к завтраку. Потом он связался с «Мурманцем» и передал ему метеорологическую сводку. «Мурманец» идет на юг вдоль кромки льда.

Во время пурги ребята начинают скучать. Чтобы подбодрить их, я порекомендовал выпить по рюмке коньяку. Это предложение было одобрено.

Мы сидели в палатке и говорили о работе, о научных наблюдениях, о дальнейшей жизни на льдине. Удивлены, что нас так торопятся снимать; сегодня нам передали, что «Таймыр» уже готовится к выходу в море.

Женя долго сидел с карандашом в руке, а потом сказал:

— Все-таки мы прошли уже больше двух тысяч километров и работу сделали немаленькую…

Когда мы остались на Северном полюсе, к нам были обращены слова тех, которые улетали на материк, в Москву.

— Мы надеемся, что вы не подкачаете, — говорили они, прощаясь с нами.

И мы действительно не подкачали.

Мы работали день и ночь, чтобы оправдать доверие. Мы сделали все зависящее от нас.

Наши метеорологические сводки, несмотря на отсутствие связи с островом Рудольфа, все-таки своевременно доходят в Москву. Мы передаем их через зверобойное судно «Мурманец» или через норвежскую радиостанцию на острове Ян-Майен.

К вечеру Женя должен был выйти из палатки, чтобы провести метеорологические наблюдения, но обнаружил, что выход засыпан снегом по самую крышу. Пришлось рубить люк, карабкаться из палатки, на сильном ветру очищать выход.

Снова не смогли слушать радиостанцию имени Коминтерна: в наушниках оглушительный треск, шум, словно пурга забралась и в радиоприемник… Нам становится скучно: как жить без Москвы?!

Я сыграл с Кренкелем партию в шахматы и, как всегда, проиграл ему. Потом снова сел писать дневник.

Петрович лежал рядом й продолжал Сочинять План будущей книги. Мы оба сильно проголодались. Я подогрел борщ. Хорошо подкрепились.

Впустил нашего Веселого в палатку. Сколько для него было радости! Он не знал, к кому ласкаться… Во время пурги наш пес, так же как и мы, много переживает!

29 января

Третий день продолжается шторм и снежная пурга. Вход в нашу палатку засыпан снегом.

У нас должен был состояться радиотелефонный разговор с «Мурманцем», но помешала все та же проклятая пурга!

С тревогой думаю о нашем продовольственном хозяйстве. Однако выходить к базам в такую погоду очень трудно.

Сегодня к обеду я положил у тарелок вилки. Мы все от них отвыкли и отложили в сторону: во время обеда мы пользуемся только большими деревянными ложками.

Я отремонтировал вертушку: как только ветер стихнет, Петрович уйдет делать вертушечные наблюдения.

Женя сидел грустный и молчаливый. Уже четвертый день не делаем астрономических определений.

Нас относит далеко, но точно установить, где мы находимся, не можем.

Петя пропустил гидрологическую станцию, которую сегодня надо было обязательно взять.

Ветер продолжает буйствовать.

Выходить к трещине в такую погоду слишком рискованно, а мы не имеем права так рисковать.

Не знаем, что с нашей гидрологической палаткой и лебедкой. Стоят ли они по-прежнему там, на краю трещины?..

Скорость ветра доходит до двадцати пяти метров в секунду. Пурга ревет, порой кажется, будто за палаткой работают моторы сотни тяжелых самолетов… В двух шагах уже ничего не видно.

Женя выходил делать метеорологические наблюдения. Он должен был найти флюгарку, которая указывает направление ветра. Несколько раз прошел мимо нее туда и обратно и только тогда обнаружил, когда… ударился лбом.

В такую погоду очень легко заблудиться. Полярники знают, что это значит — заблудиться в Арктике. К тому же мы помним, что нас окружают трещины и большие разводья. Если во время этой пурги произойдет сжатие, трудно будет спастись… Нарты и байдарку засыпало снегом. Пробраться к базам с продовольствием немыслимо.

К всеобщей радости, заметил, что давление барометра быстро поднимается: пурга должна стихнуть.

30 января

Шум ветра нам так надоел, что стараемся не слушать его.

Порой рев и свист пурги заглушает наш разговор, и нам приходится кричать.

Кренкель работал с «Мурманцем». Это маленькое суденышко уже вышло на чистую воду и идет вдоль кромки льда.

Рейс «Мурманца» имеет и научное значение, потому что никто еще не исследовал этих мест.

Женя прошел по тоннелю в свою обсерваторию и засел за гравитационные наблюдения.

Я привел в порядок все лампы, отремонтировал примус, а потом сварил обед.

Кренкель вышел из палатки и обнаружил, что в метеорологической будке не работает термограф. Женя начал его разбирать: часовой механизм был засыпан снегом.

Перед вечером Женя читал нам лекцию по гравитации. Наши гравитационные наблюдения имеют большое значение для мировой науки. Впервые такие наблюдения в полярном бассейне вел Фритьоф Нансен. Но его наблюдения нельзя признать точными и правильными: тогда не было радиостанций, а Нансен не мог ежедневно проверять свои хронометры, как это делает Женя (дважды в день Женя проверяет хронометры по сигналам советских, английских и французских радиостанций).

В палатке тепло, и поэтому по стенкам стекает вода. Мы лежим на сырых шкурах. Ночью приходится надевать брезентовый плащ.

Как досадно, что мы не можем слушать «Последние известия по радио»! Трудно жить на льдине и не знать о важнейших событиях, происходящих в стране. Мы привыкли жить одними заботами и одними делами со всем советским народом.

Шторм прервал радиосвязь и с островом Рудольфа. Там, очевидно, лежит много радиограмм для нас… Все мы ждем сообщений из дома, от жен. Как они там живут?

31 января

Ветер прижимает нас к берегам Гренландии.

Днем чувствовали сильные толчки. Заметно, что льдина испытывает колебания, качается.

Кренкель как дежурный по лагерю часто выходит из палатки, но ничего не может различить: метет пурга.

Петрович ходил вдоль трещины, пересекающей наш лагерь, но пока ничего опасного не обнаружил.

По-прежнему нет связи с островом Рудольфа.

Женя наладил антенну: ему нужно было услышать хотя бы одну радиостанцию, чтобы проверить хронометр. Потом он приступил к гравитационным наблюдениям. Провел три серии и прекратил, потому что приборы все время отмечают сильное колебание льдины.

Чувствую, что спокойное житье на льдине окончилось, начинаются тревожные дни, надо быть к ним готовыми. За свою жизнь мы видели немало опасного. Мы большевики, и надеюсь, что сумеем победить и стихию!

Я вылез из палатки, накормил Веселого, осторожно пополз по льдине проверять хозяйство… Лыжи отброшены в сторону, засыпаны снегом. Нарты опрокинуты и скрылись под сугробом. Нарты с походным и аварийным оборудованием покрыты снежным валом.

Позвал Петровича. Он вылез из палатки, и мы вместе пошли к трещине, чтобы узнать, в каком состоянии находится гидрологическая лебедка.

На всякий случай привязали себя друг к другу веревками, взяли лопаты и пешни.

На полпути Петрович заметил новую трещину. Трудно было только разобрать, как глубоко она проходит. Петя нагнулся и сказал:

— Очевидно, под влиянием ветра льдина лопнула.

Я сунул туда лопату — она провалилась. Дальше идти не было смысла, так как каждое мгновение мы могли оказаться отрезанными от лагеря. Пока мы стояли, вода начала пробиваться сквозь трещину и заливать обломок льдины. Скоро образовались разводья, и мы поняли, что путь к гидрологической палатке отрезан.

Вернулись обратно в лагерь.

Вскоре Петрович ушел проверить, не разошлась ли трещина у хозяйственного склада.

Я очищал нарты от снега. Ветер пробирался сквозь меховую рубашку, снег проникал во все поры… Больше получаса нельзя было оставаться на улице.

Сыграл с Кренкелем в шахматы.

Женя обрабатывал материалы гравитационных наблюдений.

Временами прислушиваемся. Нашу льдину часто толкает. Невольно смотрим на барометр. Пытаемся успокоить себя тем, что давление немного поднимается.

Толчки льдины настолько усилились, что осыпается снег с боков палатки. Такое впечатление, будто мы живем в каком-то мешке, который чья-то сильная и невидимая рука основательно встряхивает.

Спим по очереди; ладо быть все время начеку!