Жизнь на льдине

АВГУСТ

1 августа

Ночь прошла беспокойно. Эрнст дежурил по лагерю. В полночь он передал на остров Рудольфа очередную метеорологическую сводку и большую корреспонденцию Жени для «Комсомольской правды». Все это время наш сторож и дружок Веселый беспрестанно тревожно лаял, но Эрнст не обращал на это никакого внимания, так как у Веселого вошло в привычку лаять на ветряк, когда тот крутится, или на птиц, которые очень редко, но все же пролетают мимо нас.

В три часа ночи Эрнст выбрался из палатки посмотреть, что делается на дворе, и вдруг отчаянным голосой закричал:

— Скорее вставайте, пришли три медведя!

В это время Пэпэ, Женя и я лежали в мешках, крепко спали. Разбуженные Теодорычем, мы оделись в три счета (быстрее, чем солдаты в царской казарме, когда их будил фельдфебель), а Эрнст уже выбежал с винтовкой на улицу. Когда я, взяв винтовку, выскочил вслед за ним, то увидел, что от первого выстрела Теодорыча медведи, как хорошая тройка, пустились бежать, разбрасывая водяные брызги. Поди лови их!..

Оказывается, нас навестила медведица с двумя малышами. Мы вчетвером попробовали их догнать. Я отвязал Веселого. Он помчался за медведями со скоростью курьерского поезда, догнал мохнатых гостей и начал с лаем носиться вокруг них. Но пока мы подбежали, медведи уже исчезли.

На обратном пути Эрнст поскользнулся, упал и набрал полные сапоги воды. Это удовольствие маленькое, но Теодорыч был в таком возбуждении из-за визита медведей, что не почувствовал, как у него между пальцами при каждом шаге хлюпает вода.

— Разучились мы охотиться, — прервал я всеобщее молчание, когда мы, разочарованные неудачей, возвращались к себе домой.

— Да, — отозвался Ширшов, — сейчас неплохо был бы съесть свежей медвежатины… Помнится, во время похода на «Красине» нас как-то кормили медвежатиной Было довольно вкусно, но почему-то мясо очень пересолили.

— На кораблях не умеют ее готовить, — сказал Женя.

— Ну, наш Дмитрич приготовил бы на славу, — заметил Петрович.

— Если бы Теодорыч не помешал своими возгласами и выстрелом, то медведи лежали бы сейчас у нашей палатки, — ответил я.

Кренкель не обиделся на это замечание, но решил подвести «теоретическую базу» под свою неудачную охоту.

— Мы живем здесь, — сказа: он, — не для охоты, а для науки… Тебя, Петя, здесь должно интересовать не свежее медвежье мясо, а самый факт посещения нас медведицей. Это уже целое научное открытие… Итак, да здравствует наука и долой охоту! — закончил свою краткую речь Теодорыч.

Мы все рассмеялись, и я был очень рад, что Эрнст своей шуткой прекратил разговоры о неудачной охоте.

Сегодняшнее посещение лагеря медведями окончательно убедило пас в ошибочности мнения Фритьофа Нансена об отсутствии жизни в высоких широтах Центрального полярного бассейна. За время нашего дрейфа от Северного полюса (то есть за два месяца и десять дней) мы уже видели пять глупышей (из породы чаек), двух пуночек, а сегодня медведицу с двумя медвежатами. Это особенно показательно, так как мы не сомневаемся, что самка родила их именно здесь, на дрейфующем льду. Медведям надо кормиться! Их пища — морской зверь. Значит, здесь есть и нерпы!

Присутствие живых существ в сердце Центрального полярного бассейна можно считать твердо установленным.

Всю ночь нам не спалось: разговаривая, мы и не за метили, как подошел срок передачи метеорологической сводки на остров Рудольфа. Было около шести часов утра, и Женя отправился делать наблюдения. Затем Эрнст отстучал сводку и маленькую телеграмму в «Правду» о наших ночных гостях.

Мы забрались с Петром Петровичем в спальные мешки, попробовали уснуть, но ничего не вышло. Я вылез и оправился готовить завтрак. Угостил братков яичницей из свежих яиц. Позавтракали с удовольствием.

Август начался штормовым ветром. Погода стоит опять гнусная, сильный ветер, порывы его временами достигают скорости двенадцать метров в секунду, и тогда тике ветряк складывается. Дождь со снегом проникает во все щели. Ветер разорвал палатку, где Женя проводит свои наблюдения по гравитации; Жене пришлось перенести все приборы в жилую палатку, пока не утихнет ветер.

Вместе с Петровичем он занялся составлением телеграммы о результатах научных наблюдений. В телеграмме размером в тысячу слов надо было рассказать о научных наблюдениях по метеорологии, астрономии, магнитологии, гравитации, гидробиологии, гидрологии (особенно по дрейфу).

Проверил мясную базу. Прорубил ножом лед, извлек из «холодильника» мясо — заднюю ножку. Опа начала портиться. Пришлось обстругать ее ножом со всех сторон; в результате этой операции ножка уменьшилась вдвое. Все-таки даже после этого мясо продолжало издавать плохой запах, правда, уже не такой сильный, как прежде, когда я его достал, но довольно ощутительный. Делать нечего, придется использовать его в таком виде: очень мы соскучились по свежему мясу. Я позвал нашего «санитарного врача» Петра Петровича; у него нюх хороший. Он осмотрел мясо со всех сторон, слегка поморщился, но тем не менее пришел к выводу, что есть еще можно. Тогда я разрезал мясо на куски и стал крутить на мясорубке фарш для котлет. Напихал туда побольше луку, чесноку и перцу, чтобы отшибло запах.

Вечером я опустил вертушку на глубину четыреста метров для изучения дрейфа. Нынче исключительный день: нас быстро несет то на север, то на северо-восток, скорость дрейфа достигает двадцати одного километра а сутки. Таких быстрых темпов передвижения нашей льдины мы не отмечали со дня высадки на полюсе. Завтра, если будет солнце, Женя сделает астрономическое определение, и мы точно узнаем, где находимся.

Час ночи. Эрнст передает большую телеграмму на остров Рудольфа. Петр Петрович работает с вертушкой.

Получили приветственную телеграмму из Москвы от участников Международного геологического конгресса.

2 августа

На Диксоне лежит много телеграмм для нас, но между Диксоном и Рудольфом ухудшилась связь на коротких волнах, и телеграммы задерживаются — обидно!

Пообедав, все собрались в палатке, покурили. Эрнст настроился на радиостанцию имени Коминтерна. На длинных войнах была исключительно хорошая слышимость. Все мы надели наушники и слушали передачу вечернего выпуска «Последних известий по радио» непосредственно из Москвы.

Мы пришли в восторг от стихотворения двух пионеров, переданного во время исполнения радиопрограммы Для детей. Ребята в этих стихах сожалеют о том, что юный возраст не позволяет им пока «пощупать» земную ось; детям хочется исследовать «белые пятна», они даже согласны подождать немного, пока вырастут. Стихи заканчиваются словами: «Ждать согласны но… вы оставьте нам с Сережей хоть одно пятно…»

Боимся, что «белых пятен» скоро совсем не будет. Поэтому мы посоветуем Сереже и его приятелю старательно учиться на начальника аэровокзала «Северный полюс».

Сегодня определили наши новые координаты. Мы вернулись к восемьдесят восьмой параллели. За два дня нас отнесло обратно на север по кривой на одиннадцать миль, пр прямой на восемь миль. Наши последние координаты были 87 градусов 53 минуты северной широты и 7 градусов западной долготы, теперь 88 градусов 01 минута северной широты и 3 градуса западной долготы. Очень хорошо, что наш дрейф в южном направлении несколько задерживается. Чем южнее окажется льдина, тем больше там встретится разводий, тем опаснее это для нашего лагеря. Несомненно, что если бы ветер дул с севера, то нас за эти два дня отнесло бы на юг по прямой не на восемь миль, а гораздо больше.

Веселый сорвался с цепи. Это удивительно хитрая собака. Как только начинаешь надевать на нее ошейник, она «надувается» так сильно, что между шеей и ремешком едва проходит палец, а через некоторое время смотришь: голова Веселого свободно вылезает из ошейника.

Женя перенес на новое место гравитационную обсерваторию и установил приборы. Петя опускал с помощью лебедки планктоновую сетку на различные глубины, вылавливая микроскопических «жителей» Северного Ледовитого океана. Затем он долго исследовал свой улов под микроскопом.

Я забрался в мешок, но что-то не спалось, поташнивало; думаю, что это от сосисок. Я на них теперь даже смотреть не могу. Петр Петрович тоже; зато Женя и Эрнст с удовольствием поедают наши порции сосисок и еще похваливают.

Нынче до обеда была очень хорошая тихая погода, светило солнце; сделали несколько снимков. Позже мы опять собрались заниматься фотографией, но неожиданно надвинулся туман, солнце спряталось, и наши планы сорвались.

3 августа

Сел писать дневник.

Всю ночь я промучился: зверски болела голова. Пришлось принять порошки пирамидона. Заснул только в четыре часа, и то ненадолго.

Установилась солнечная, ясная погода. Женя засел на сутки — вести наблюдения за магнитными вариациями. Петр Петрович успел еще до утреннего чая вытащить вертушку. Мы с ним решили сделать вылазку, хорошенько осмотреть нашу трещину, объехать большой район на байдарке и снять интересные места киноаппаратом, для чего Кренкель зарядил «кинамо». Мы с Петром Петровичем впряглись в лямки и потащили нарту с байдаркой. Эрнст нас два раза снял. Кадры, наверное, будут удачными.

Когда мы стали подходить к трещине, я заметил огромную голову, высунувшуюся из воды. Это был лахтак — морской заяц пудов на двадцать весом. Все мы в восторге — вот еще одно вещественное доказательство существования жизни в центре полярного бассейна!

Таким образом, окончательно опровергнуты старые теории о крайней бедности растительного и животного мира в центральной части бассейна.

Наличие водорослей придает льду красную и желтую окраску; была поймана маленькая медуза; ранее мы отмечали, что к нам в гости прилетали чайки и пупочки. После того как к нам пожаловали медведи, мы задали себе вопрос: чем они питаются? Теперь же встреча с морским зайцем подтвердила наши выводы: Центральный полярный бассейн не мертвая пустыня. И в море, и на льдине — всюду жизнь.

Мы спустили байдарку на воду, сели в нее с Петровичем и поехали, а лахтак то вынырнет, то скроется. Мы всячески прятались, подстерегали его, чтобы пристрелить, по безуспешно!

Трещина, по которой мы плыли, большая, как река: самое узкое ее место — тридцать метров, самое широкое — семьдесят. На берегах этой «реки» лежат большие наторошенные льдины. Заяц несколько раз показывался нам в разных местах, но далеко. Сделали много снимков.

На обратном пути увидели перевернувшуюся льдину. На ней было много водорослей. Мы остановили байдарку, присмотрелись внимательно. Петр Петрович аккуратно наскоблил их ножом в пергаментную бумагу; он будет исследовать эту полярную растительность под микроскопом.

Потом с этой добычей вернулись на льдину. Хотя зайца и не удалось поймать, зато Петя обогатил свой гидробиологический «музей».

Нарту с байдаркой оставили в сотне метров от трещины. Завтра мы снова поедем выслеживать нашего «зайчишку».

После обеда с удовольствием слушали «Последние известия по радио» из Москвы и передачу для Красной Армии.

Сейчас допишу дневник, заберусь в мешок и буду до читывать «Что делать?» Чернышевского.

Температура упала до двух градусов холода. Обрадовался, что снег теперь меньше будет таять. Вода нам сильно опротивела, хотя мы и знаем, что, когда наступят морозы, будем с грустью вспоминать о ней: придется затрачивать много-много трудов, добывая из снега воду для приготовления обеда и мытья посуды…

Петр Петрович пришел около часу ночи. Он еще у опускал вертушку для определения дрейфа.

4 августа

Ходил выслеживать лахтака. Несколько раз проваливался между торосами. Лахтак не показывался. И эта охотничья прогулка не принесла никакого результата: заяц словно почуял, что за ним следят, и скрылся.

Кренкель перенес палатку с техническим имуществом в другое место. Занимались перевозкой снаряжения, уложенного в хозяйственной палатке. Так мы меняем расположение нашего «полюсного городка» почти каждый день, стремясь выбрать наиболее выгодное место, защищенное от воды; от ветра же защищаться на льдине невозможно.

Женя после обеда сразу заснул: он работал тридцать пять часов подряд. Утром он еще раз сделал астрономическое определение: нас снова отнесло на четыре мили к северу.

5 августа

Встал и оделся мгновенно, так как белья, а в палатке довольно прохладно.

Сегодня испытал большое огорчение. Обследуя «холодильник», разрыл пещеру, где лежат мясо и рыба. Едва открыл, в нос ударил тяжелый запах разложения, гнили… У меня руки опустились: все наши надежды на запасы свежего мяса сразу рухнули. Это солнечные лучи, проникая сквозь толщу льда, повредили наши пищевые ресурсы. Рыба, лежавшая в глубине пещеры, стала мягкой, но не имеет скверного запаха. Я достал мясо, очистил его ножом, стало пахнуть меньше. Утрамбовал мясо кусочками льда. Может быть, кое-что еще удастся использовать.

Меня беспокоила мысль о том, в каком состоянии находятся сто килограммов телятины, зарытой в соседнем «холодильнике». Я побежал туда. Долго орудовал пешней. Оказалось, что после наружной очистки мясо можно есть. Конечно, если бы оно лежало на полке в мясном магазине, то любой санитарный инспектор запретил бы продавать, а в наших условиях сойдет. У нас санитарный врач «свой» — согласится, а если и не даст сразу согласия, то уговорим!

Хотя наши желудки не совсем хорошо реагируют на такую пищу, но ничего не поделаешь: мясо для нас очень важно как противоцинготное средство. Что же касается запаха, то у нас есть испытанные и надежные специи для борьбы с ним: лавровый лист, лук, чеснок и перец в таком количестве, чтобы при еде драло горло наждаком… Это мое изобретение, одобренное всеми жителями станции «Северный полюс», даже Веселым который, как ни странно, поедает острую пищу с большим удовольствием…

На обед у нас сегодня была уха, жареная рыба и чай Порядочная порция ухи осталась еще на завтра, так как я сварил ее сразу… почти полведра.

В палатке сильно чувствовалась сырость, и Эрнст предложил развести хотя бы на час примус. Действительно, это помогло: стало теплее и приятнее; мы потянулись даже к книгам, занялись чтением на время короткого досуга.

Петрович весь день работал на лебедке, делал полную гидрологическую станцию на глубину тысяча метров. Кроме того, он четыре раза опускал вертушку.

Я сказал Ширшову, что снова видел льдину с водорослями. Он отправился к этому месту на лыжах, собрал там водоросли и теперь тщательно исследует их в своей лаборатории.

6 августа

До обеда я мастерил из жести детали нового аппарата, который Женя решил применить для регистрации направления ветра. Начал дуть северо-западный ветер, который гонит нашу льдину на юго-восток. Словно верстовые столбы, отсчитывает мили вертушка, опущенная в глубину океана… Нам определенно не нравится это стремительное путешествие на юг: там недружелюбно встречают лед.

С наступлением холодов Петровичу становится труднее работать. Целый день ему приходится нагревать воду, чтобы обливать замерзающие механизмы тушек.

Эрнст, Женя и я приводили в порядок ветряк. Теперь он ровно и хорошо заряжает аккумуляторы: ветер усиливается, и у Кренкеля поэтому праздничное настроение.

За обедом мы выпили по сорок граммов водки. Это Женя сэкономил для нас, когда перегонял коньяк в спирт для научных целей.

Слушали по радио очень хороший доклад о подготовке к выборам в Верховный Совет СССР. Только нашему Петровичу не удалось послушать, так как он непрерывно работал с вертушкой, наблюдая за интересным дрейфом. Ночью, когда будем ложиться спать, я ему подробно расскажу все, что узнали сегодня по радио.

Душа радуется, когда смотришь, как хорошо работают Женя и Петрович. Они не считаются ни с трудностями, ни со временем; стараются сделать как можно больше, трижды проверяя каждое научное наблюдение, относятся ко всему с подлинным прилежанием и упорством.

Время у нас так быстро бежит, что мы не замечаем уходящих дней. Даже жаль, что они такие короткие. Однако здесь уже ничего не поделаешь; сверх двадцати четырех часов из суток ни минуты лишней не выкроишь…

7 августа

Опять всю ночь промучился: болела голова, не мог спать.

Утром Женя занимался — обрабатывал материалы астрономических наблюдений, а Петр Петрович проводил вертушечные исследования. Я тем временем заклеивал перкалем нашу хозяйственную палатку, которую сильно потрепал ветер» Закончив эту работу, отправился к трещине: опять долго стоял и выжидал, не покажется ли лахтак, но он, очевидно, хитрее меня…

Проверил, какой материал годится для фитилей, скоро я начну делать керосиновые печи, а широких фитилей в наших запасах хозяйственного инвентаря не имеется. Вставил в лампу разрезанный на ленты носок из чистой шерсти. Такой фитиль очень хорошо горит; портяночное сукно хуже: в нем много бумаги. Сообщил браткам о новом изобретении; используем все старые шерстяные чулки на фитили.

Сейчас полночь. Петрович все еще работает с вертушкой; начался сильный дрейф, и Ширшов хочет проследить, с какой скоростью несет льдину. Теперь мы с каждым часом приближаемся к своей Родине, хотя до Москвы еще много тысяч километров неизведанного пути, да и самый способ нашего передвижения никак не может считаться шаблонным, испытанным.

Хорошо: льды не беспокоят, ветер не ломает наше поле. Когда мы окажемся еще ближе к дорогой Родине, нам будет приятнее, хотя в тех районах нас ожидают немалые трудности: чем южнее, тем более разрежены льды. Может быть, наша льдина это чувствует и всячески сопротивляется, неожиданно меняя южное направление на северо-восточное или северо-западное…

8 августа

Делаю бачок из жести, чтобы соединить две лампы одну большую. Раньше горючего для ламп хватало лишь на шесть часов горения, а теперь будет достаточно на круглые сутки. Работать мне очень неудобно: ни стола ни верстака нет, все делаешь на собственных коленях которые заменяют тиски; кусок жести я зажимаю ногами и отрезаю ножовкой.

Пили чай вдвоем с Женей. Эрнст спал после ночного дежурства. Петрович снова был занят вертушечными исследованиями; он весь день работал у трещины, наблюдая течения, возникающие в верхних слоях моря и связанные с дрейфом льда. Вернулся Петрович только поздно вечером.

Женя с утра засел обрабатывать материалы магнитных и астрономических наблюдений. Основой для изучения дрейфа являются астрономические определения. Для составления подробной карты дрейфа желательно иметь их возможно больше. Поэтому Женя «ловит солнце» каждый раз, как только оно показывается из-за облаков. Этим Федоров занят и сейчас.

Я настроен очень грустно. Полагаю, что это следствие дурного физического состояния: у меня тошнота, течет слюна, голова по утрам тяжелая, словно оловянная. Стараюсь не подавать виду, но братки сами все замечают. Временами мне становится настолько худо, что думаю: дело мое плохо…

Вчера мы все послали корреспонденции в газеты: Эрнст и я — в «Правду», Женя — в «Комсомольскую правду», Петр Петрович — в «Ленинградскую правду». Погода становится все хуже, сырость окончательно замучила нас.

9 августа

В четыре часа тридцать минут утра Эрнст разбудил Петровича и поздравил его: у Ширшова накануне родилась дочь. Радио принесло это известие на нашу льдину. Петя беспокоится о жене, о ее здоровье.

Часом позже пришло дополнительное сообщение: дочурка родилась отличная, весом в десять фунтов, жена Ширшова чувствует себя хорошо. У Петровича радостное настроение.

После чая я продолжал работать: гнуть, паять и сверлить алюминиевую пробку. Однако это занятие пришлось прервать, так как братки захотели обедать. Я пошел на кухню, разогрел остатки ухи, добавил воды и соли, так как уха была слишком густая. На второе сварил горошек (к вчерашним мясным котлетам). На третье у нас был чай с сухим компотом.

Женя сделал очередное астрономическое определение: мы в третий раз перевалили через восемьдесят восьмую параллель, теперь снова на юг. Скорость дрейфа возросла. Когда на острове Рудольфа сегодня получили наши координаты, там даже ахнули от удивления, что нас так быстро несет на юг.

Петрович настолько занят обработкой материалов по вертушечным наблюдениям, что не имеет даже возможности написать статью в газету «Известия» (он ее корреспондент). Редакция шлет ему вежливые напоминаний одно за другим.

Я ушел на кухню, паял бачок для лампы. Теперь готово уже все, кроме ножек.

Вечером мы собрались в палатке, принесли чаи и торт. Все поздравили Петровича с новорожденной. Он сидел сияющий.

10 августа

После завтрака, с утра, начали полную гидрологическую станцию. Петрович, отремонтировав тросик, взял пробы с верхних горизонтов. Потом опустил четыре батометра на глубину две тысячи метров.

Ветер усилился, скорость его достигает шестнадцати метров в секунду. Наш дрейф поэтому еще больше ускорился. Трос с батометрами загнало под лед. Пришлось приостановить гидрологические работы.

Четыре батометра остались висеть на глубине подо льдом. Вытащить их пока невозможно. Ждем, когда дрейф замедлится.

Женя приготовил свои приборы для гравитационных　наблюдений. Но ветер порвал края его палатки и, чтобы спасти приборы, Жене пришлось лечь плашмя на банки и коробки. Мы тщательно покрыли приборы фанерой, положили на нее груз и лишь после этого успокоились.

Идет мокрый снег, он залепляет глаза. Боясь промокнуть, прячемся в «жилом дворце». Петрович ходит угрюмый: третьи сутки невозможно сделать гидрологически станцию, а пора уже измерить глубину, так как нас несет быстро. Женя должен подготовиться к гравитационным наблюдениям. Но все планы срываются из-за штормового ветра.

Ширшов уверяет, что он «слышал», как батометры… задели за меридиан Гринвича…

Утром я укрепил колья на кухне, чтобы ветер не унес наш камбуз, и начал варить сразу на два дня, так как сегодня и завтра всем нам предстоит вертеть лебедку.

Заграничный (шведский) примус засорился, я прочистил его иголкой. В капсуле появилась бензиновая струя, и примус воспламенился… Палатка была зашнурована наглухо, чтобы сильным ветром не заносило снега в суп и кашу. Пока я расшнуровывал палатку, половина ее была уже охвачена огнем. Верх тоже горел. Я обмотал тряпкой руки, схватил горящий примус и выбросил его из палатки в снег. Дешево отделался: только обжег руки. Очень больно, когда мою их в воде… По обед все же удалось сварить.

Днем все собрались на кухне, пообедали и отправились в жилую палатку покурить. Она вся в мехах; здесь, как говорит Эрнст, довольно уютно; к тому же температура в палатке — плюс два градуса.

Лежим на мехах, а весь наш «дворец» дрожит от ветра. Женя все же провел очередные метеорологические наблюдения. Но чтобы не повредить приборов, он на сегодня закрыл свои научные обсерватории. Опустив оттяжки палаток, Женя придавил свои «кабинеты» нартами; зато теперь можно не бояться ветра. Мы вышли из палатки и вдали у трещины увидели что-то черное. Женя решил, что это морж. Но когда подошли ближе, оказалось, что это клипер-бот, который сорвало ветром с пазы и перевернуло. Мы перенесли его на базу и плотно прижали к тросам.

Вечером приготовил чай. Эрнст лег спать. Мы с Петровичем сделали усиленные растяжки для жилой палатки. Ветер расшатал наше жилье, а проклятая пурга и не думает успокаиваться.

Когда выходили из палатки, надевали плащи: снег забивается за воротник, в меховые рубахи. Мы быстро промокли, а сушиться негде. Сушка — самое «узкое место» нашей экспедиции. Стараемся по возможности во время дождя и мокрого снега не стоять долго на «улице». Как только наши костюмы промокают, мы их сменяем на другие: опасаемся простудных заболеваний.

При таком сильном ветре надо быть начеку: беда может захватить врасплох. Теодорыч дежурит по лагерю.

Душа болит: хозяйство наших баз заносит снегом. Как только стихнет ветер, придется идти откапывать из-под снега все имущество, привезенное сюда, на Северный полюс, с Большой Земли.

Надо делать гидрологическую станцию, измерять глубину, проводить гравитационные наблюдения, но все работы мы откладываем на завтрашний день, надеясь, что ветер наконец утихнет.

В полночь Эрнст Теодорович обошел лагерь. Он вернулся и сказал:

— Ходишь, и кажется: вот-вот лопнут палатки от ветра…

Петр Петрович не мог заснуть. Он встал, обработал материалы своих наблюдений. Потом положил мне на руки марганцевый компресс, чтобы уменьшить боль после ожога, и сделал перевязку.

Дневник писал забинтованными руками.

11 августа

Ночь прошла в тревоге и напряжении. Хотя казалось, что все спят, а дежурит только один Эрнст Теодорович, фактически все мы бодрствовали в спальных мешках: сильно трепало нашу палатку, ветер гудел в антенне.

Лежишь и думаешь: хорошо, если на льдине не появятся новые трещины, если вода не пойдет на базы или в одну из наших палаток. Впрочем, те палатки, где мы живем и где установлено радио, мы успеем спасти; главное — сохранить материалы научных наблюдений.

Кухня, несмотря на то что я ее хорошо укрепил, накренилась набок, то есть прижата одной стороной к льдине. Завтракали: чай с лимоном и икра. Очень жаль, что нет мягкого хлеба, а сухари кончились. Чтобы из-за отсутствия сухарей братки не загрустили, я замесил полный бидон теста и начал жарить коржики. Думаю, что их хватит на два-три дня. Провозился до двух часов дня, а потом варил обед.

Все-таки я убедился: чтобы терпеливо просидеть пять часов у горящих примусов, надо прежде всего пройти тренировку в аду… Я сижу на бочке, а примус гудит у моих ног. И так часами… Мое состояние могут понять только домашние хозяйки, хотя таких неудобств им никогда не приходилось испытывать.

Мы собрались на кухне и пообедали. Я убрал посуду, закрыл палатку, и мы ушли в «жилой дворец» покурить.

Петрович обрабатывал материалы вертушечных наблюдений. Дрейф по-прежнему идет быстро. Нет возможности вытащить застрявшие батометры с глубины двух тысяч метров. Это тревожит Ширшова и всех нас. Льдина может промчаться через восемьдесят седьмую параллель, и мы не успеем сделать на этой широте гидрологическую станцию.

Как нам приходится думать о каждом часе нашей жизни на льдине! Все экспедиции прошлого не могли ответить даже на простейшие вопросы науки, связанные с дрейфом льдов в Центральном полярном бассейне. Вся деятельность, все усилия исследователей затрачивались на прохождение между торосистыми льдами, на благополучное плавание. Больше ни о чем они не могли думать. А мы обязаны!

Женя весь день обрабатывал материалы по магнитным вариациям. Два раза на небольшой срок выглядывало солнышко; все-таки оно нас не забывает. Женя успел сделать астрономическое определение. Оказалось, что за одни сутки наша льдина прошла десять миль.

Мы живем в напряженном состоянии, но ни у кого нет страха, боязни несчастья. У всех только одно опасение: как бы не пропали научные труды. У всех лишь одна мечта (и мы об этом все время думаем и говорим): как бы не сорвалась наша исследовательская работа. Нам нужно просидеть на льдине до весны ценой любых усилий. Знаем, что шестимесячная полярная ночь не совсем приятна. Особенно тяжело быть в полярную ночь на льду во время больших морозов. Но все полны решимости: во что бы то ни стало выдержать, сделать возможно больше научных наблюдений.

Я лег спать, а Женя продолжал обработку материалов. Петр Петрович также обрабатывал итоги исследований, а затем стал писать статью в «Известия».

Наш пес Веселый на таком сильном ветру, да еще при мокром снеге, уже не похож на веселого, а превратился в жалкое, несчастное животное; он свернулся калачиком и даже есть не просит. Пришлось перевести его в защищенное место и устроить позади палатки, где ветер тише. Как только мы перевели его туда, пес сразу напомнил нам, что он все еще Веселый: ожил, завозился.

Проснулся Теодорыч (он перед дежурством отдыхал). Увидел, что нас нет в палатке, и хотел уже вылезать из спального мешка, подумав: на льдине что-то случилось… Но, услышав наши голоса, успокоился и продолжал лежать в мешке. Он говорит, что долго спать не удастся, так как нервы взвинчены: все время прислушиваешься к ветру. Я его хорошо понимаю: у всех нас такое же напряженное состояние.

Удивительно, как отдыхает Теодорыч: лежит с закрытыми глазами, как будто спит, а сам все слышит.

Вечером я писал статью в «Правду» об итогах трехмесячной работы на льдине.

Получил от своей любимой родной Володички телеграмму о том, что она с 15 августа едет лечиться в Ессентуки. Радуюсь, что она будет отдыхать. Я о ней все время беспокоюсь. Здесь, на льдине, я о себе очень мало думаю. Ее здоровье меня больше беспокоит: хочется, чтобы она поправилась и окрепла.

12 августа

Арктика продолжает напоминать о себе, как бы опасаясь, что мы забудемся, предадимся благодушию, покою и развлечениям. Дует ветер силой до двенадцати метров в секунду. Идет мокрый снег, температура — минус один градус. С утра нельзя было вытаскивать батометры, так как они по-прежнему прижаты к краю лунки. Петр, Петрович, чтобы не пропадало даром время, обрабатывает материалы и пишет статью о дрейфе.

Солнце снова прорвалось между облаками, и Женя сумел нанести одну астрономическую линию. Но надо еще вторую «поймать».

Теодорыч после завтрака лег спать. Я все время ходил, очищая базы от снега, так как они наполовину скрыты под сугробами. Баулы с керосином тоже совсем занесло.

После полудня Женя снова «поймал» солнце, нанес вторую линию и определил наше местонахождение. Оказывается, за сутки мы прошли еще шестнадцать миль на юг и находимся на северной широте 87 градусов и 20 минут. Такого быстрого дрейфа у нас еще не было за все время жизни на льдине.

— Будем мчаться еще скорее, — предсказывает Петрович.

Теодорыч принял большую радиограмму; объявлен конкурс среди советских радиолюбителей: кто из них надежно свяжется с Кренкелем; в качестве премии обещан радиоприемник.

Я сварил обед. После обеда решили отдохнуть. Особенно уговаривал я спать Теодорыча, так как ему ночью придется потрудиться: с острова Рудольфа нам сообщили, что четырехмоторный самолет Леваневского вылетает из Москвы на Аляску и надо за ним следить.

Всю ночь до утра и потом целый день Эрнст не спал: он слушал радиостанцию самолета Леваневского. Я принес чаю Теодорычу, так как он непрерывно занят.

Дрейф наш немного ослаб, трос уже можно выбирать. Я разбудил Петровича, чтобы идти к лебедке. Ширшов только что лег, и ему очень не хотелось вылезать из спального мешка. Поворчав немного, он быстро поднялся. Пошли вдвоем к лунке — выбирать трос из глубины Северного Ледовитого океана.

13 августа

Несмотря на то что я лег только в пять часов утра, долго спать не смог. Через два часа я уже вылез из мешка, чтобы спросить, где самолет Леваневского. У нас опять слабая надежда, что этот — третий — трансполярный самолет завернет к нам и Леваневский сбросит горелки для примусов, которые мы просили, письма от родных и газеты.

Петрович продолжал делать полную гидрологическую станцию. Я вскипятил чай. предложил Теодорычу, но он не захотел его пить. Тогда я приготовил ему кофе и отнес в радиорубку.

После завтрака Женя устанавливал палатку, готовясь к гравитационным наблюдениям. Я ремонтировал примус, потом варил обед.

Почти каждые пять минут бегал на радиостанцию, спрашивал, слышно ли что-нибудь от Леваневского. Эрнст отвечал неизменно, что самолет идет в тяжелых условиях: при сильных встречных ветрах, скорость которых достигает ста километров в час…

— Стекла кабины самолета покрыты изморозью, — говорит Кренкель и быстро записывает это сообщение в радиожурнал.

Потом мы узнаем, что самолет пролетает над Северным полюсом.

«Достался он нам трудно», — сообщил Леваневский.

Мы-то знаем, что это тяжелый путь, особенно в облачности и при встречном ветре!

Вскоре мы узнали, что у самолета отказал правый крайний мотор.

«Идем на трех очень тяжело, идем в сплошных облаках…» — передавали с самолета.

Это сообщение пронзило всех, как электрическим током. Мы поняли, что положение очень серьезно. Если такой стойкий, рассудительный и опытный летчик, как Леваневский, радировал об этом, то, стало быть, экипажу очень трудно… Все почувствовали такую боль, будто в душе что-то оборвалось.

Я сварил Эрнсту кофе, чтобы он не заснул, так как Теодорыч уже вторые сутки сидит с наушниками в радиорубке.

Женя к этому времени установил палатку и все свои гравитационные приборы. Завтра с утра он начнет суточную серию наблюдений. Петрович опустил четыре батометра на глубину четыре тысячи метров. Вскоре он пришел обедать и сказал:

— Отдохнем немножко, потом начнем вытаскивать батометры.

Мы были озабочены, сидели в палатке молча и курили. Потом я встал и сказал:

— Ну, Петрович, пойдем накачивать «разлуку».

Так мы в шутку называем нашу ручную гидрологическую лебедку, с помощью которой поднимаем батометры.

Время было уже предвечернее, от Леваневского! больше никаких сообщений не принимали. Это молчание очень нас волновало и беспокоило, но мы продолжали трудиться. Думаем, что он продолжает лететь впереди на трех моторах, а радиостанция у него «скисла», как случилось у самолета Водопьянова, когда мы садились на Северном полюсе.

Эрнст все сидит у радиоприемника и слушает — неутомимо, упорно, внимательно.

Мы с Петровичем пошли выбирать батометры из океана. На помощь к нам приходил Женя, так как без смены двоим очень тяжело крутить лебедку.

Потом я привез с базы бидон с продовольствием, ящик с маслом. Мы втроем немного перекусили; Теодорыч не снимал наушников и не мог к нам присоедивиться.

Через каждые пять-шесть часов я готовлю кофе и я ношу Эрнсту. У него усталый вид: вот-вот он свалится с ног…

У всех такое тяжелое, взволнованное настроение, что, конечно, не до сна. Хотел было дописать статью; в «Правду», которую начал накануне, но уже через полчаса снова был на ногах.

Пришло сообщение из Москвы, что за радиостанцией самолета Леваневского ведется наблюдение. Эрнсту предложили следить на аварийной волне; может быть, самолет совершил посадку на льду и теперь работает его аварийная радиостанция.

Я ушел в палатку, но, конечно, мне не до сна и не до отдыха. Снова встал и вернулся на радиостанцию.

Женя и Петрович также долго лежали и не могли заснуть.

14 августа

Спали очень мало, и, словно сговорившись, все пошли на радиостанцию. Теодорыч по-прежнему сидит с наушниками у радиостола и слушает: не появятся ли сигналы самолета Леваневского?

В семь часов утра прослушали «Последние известия по радио». Узнали, что Леваневский ничего не сообщает.

На душе стало грустно и тревожно: где же его искать?

Но мы не теряем надежды.

Попросили радистов острова Рудольфа, чтобы они дали возможность уложить спать Теодорыча, хотя бы на два-три часа. Он бледен и измучился без сна. Правда, Кренкель выносливый человек, но и его сон одолевает. На острове Рудольфа согласились. Там будут внимательно вести наблюдение и до определенного часа не станут нас вызывать.

Женя сделал астрономическое определение, но у него нет свободного времени для подсчета; поэтому ориентируемся по старым координатам.

Пользуясь хорошей погодой, Женя ведет гравитационные наблюдения. Весь день не отходит от приборов.

Петрович наращивает трос и ремонтирует места старых обрывов. Этому занятию он отдает весь вечер.

Мы все теперь стараемся еще больше работать. Но как только наступает минута отдыха, начинаем говорить о Леваневском, нервничаем (а это на льдине не совсем полезно!). Пусть лучше не будет у нас ни одной свободной минуты, но зато во время работы состояние братков не ухудшится.

Я разобрал хозяйственный склад. Перед пургой мы накрыли его перкалем, но, несмотря на это, в наши малицы, личные рюкзаки и меховые вещи набралось много снегу. Я все расчистил и разложил на льду, как в витрине магазина. Пользуясь появлением солнца, сушил вещи.

Потом приготовил обед и снова сварил кофе для Теодорыча. Он говорит, что кофе помогает ему бодрствовать.

Нас всех очень беспокоит положение самолета Леваневского.

У Петровича руки опухли от работы на лебедке. Мы, откровенно говоря, не ожидали, что лебедка будет настолько изнурять нас…

— Гидрологи, очевидно, и не представляют себе, — говорит Петя, — с каким трудом добываем мы каждую пробу воды или делаем промер глубины.

— Конечно, здесь все приходится делать вручную, — сказал я, — но самое неприятное заключается в том, что пробу воды приходится иногда брать дважды, чтобы быть уверенным в результате исследований…

— Когда вернусь в Москву, — шутит Ширшов, — то буду, должно быть, всегда ходить согнувшись: так часто мы сгибаем сейчас спину перед лебедкой, выкручивая трос…

Кренкель с этим не согласился.

— Пока мы доберемся до материка, — заявил он, — произойдет полное выпрямление спин, и мы даже забудем, что были такие трудные дни.

— Этого не забыть, — возразил Ширшов.

Потом он помолчал и почему-то вспомнил:

— Жаль, что мы не взяли с собой футбольного мяча. Может быть, нам удалось бы урвать время для спортивных занятий.

Женя рассмеялся:

— Представляю себе Дмитрича в роли вратаря… Нам пришлось бы специально заказать меховые трусики, а для пополнения команд пригласить медведей…

Мы вынуждены были прекратить наши спортивные разговоры, так как Кренкель настроился на станцию имени Коминтерна.

Только что «Последние известия по радио» сообщили, что на розыски самолета Леваневского вылетают Герои Советского Союза Водопьянов, Молоков и Алексеев, участвовавшие в воздушной экспедиции на Северный полюс.

Надвигается туман. Очевидно, пойдет снег.

15 августа

Живем в напряженном состоянии. Теодорыч круглые сутки сидит и слушает: не мелькнет ли в эфире «голос» самолета Леваневского. Но в то же время у нас не прекращаются и научные наблюдения, для проведения которых нас сюда, на льдину, и послали.

14 августа наши координаты были 87 градусов 14 минут широты и 0 градусов долготы, а сегодня — 87 градусов 10 минут широты и 0 градусов 03 минуты долготы. Таким образом, при безветрии мы все же прошли за сутки около четырех миль. Окончательно выяснено (я думаю, что это большой вклад в науку), что дрейф зависит не только от ветра.

Надев лыжи и взяв бинокль, я ходил к трещине, чтобы проверить, в каком состоянии находится клипер-бот, Наши озера покрылись тонкой коркой льда.

Вернулся в лагерь и помогал Петровичу вытаскивать вертушку. Он с утра занят вертушечными наблюдениями, сделал уже две серии. Опустили груз на дно, и я ушел варить обед. Хотя уже кончилась моя очередь и Теодо-рычу надо принять от меня поварские обязанности, я продолжаю готовить обеды, так как Кренкель все время занят на радиостанции.

Пришел Петр Петрович и сообщил:

— Глубина прочная — четыре тысячи триста пятьдесят четыре метра.

Теодорыч принял для меня радиограмму: из Москвы запрашивают о состоянии нашего аэродрома. Мы пошли на лыжах осматривать все лучшие части льдины, исходили в разных направлениях несколько километров. Результаты далеко не утешительные: много бугров, торосов, луж.

Поздно вечером составили ответ: «Поверхность старой площадки испорчена. Но в пятидневный срок мы можем приготовить в разных направлениях аэродромы длиной в пятьсот и семьсот метров. С замерзанием луж размеры увеличатся. Покров крепкий, рекомендуем посадку на колесах. Просим привезти десять ампул нормальной воды для анализов, химически чистого гипосульфита пятьсот граммов, керосиновые фитильные печки, три лампы в тридцать линий, фрукты, овощи и «Океанографию» Шокальского».

Потом мы пошли к гидрологической лебедке вытаскивать груз со дна океана. Работали непрерывно до часу ночи. Проголодались. Я приготовил чай, и все вчетвером собрались в жилой палатке.

Лебедка за три часа непрерывного труда изнуряет, крутить ее довольно тяжело. Но мы уже не думаем о трудностях, так как все втянулись, а это самое главное дело. Мы находимся здесь для того, чтобы обогатить науку новыми наблюдениями, а поэтому ни с какими трудностями не считаемся.

Мы легли спать в два часа ночи. Эрнст Теодорович до утра должен продолжать слушать.

С болью я смотрю на него. Он работал вместе с нами на лебедке. Потом за чаем съел только кусочек колбасы. От усталости, переутомления и систематического ограничения в пище (за эти дни он только пил кофе) у него началась рвота… Вместо того чтобы лечь спать, он все-таки пошел к радиостолу, надел наушники и продолжает свое дело: слушает самолет Леваневского.

Петрович после чая продолжал вести вертушечные наблюдения и проработал всю ночь до восьми часов утра. Он также очень устал, измучился. Еле добрался до палатки, влез в спальный мешок. Я не успел оглянуться, как он уже спал.

Много нам приходится здесь работать, очень много!

16 августа

Получили подробное сообщение Правительственной комиссии о мероприятиях по поискам самолета Леваневского. Нашу льдину предполагается превратить в авиационную базу. Намерение хорошее, но трудно осуществимое: нас окружают всторошенные ледяные поля, наших четырех пар рук маловато. К тому же приближается осень, а с нею — быстрое наступление темноты. А вот службу погоды и службу радиосвязи мы организовать сможем, это в наших силах, здесь мы сумеем принести пользу нашим полярным летчикам.

С болью в душе думаю о наших советских авиаторах, которые, может быть, оказались в тяжелой беде.

Наконец-то передав метеорологическую сводку, Эрнст решил лечь спать. Я встал и, взяв нарты и ружье, отправился за клипер-ботом, так как не исключена возможность внезапного сжатия льдов, и тогда мы останемся без резиновой лодки… Пробирался по плавучим льдам и разводьям. Тащил на себе нарты: на байдарке нет возможности переехать трещины в пятьдесят — семьдесят метров ширины, они покрыты тонкой коркой льда.

Я вытащил клипер-бот, положил на нарты, сфотографировал его и повез в лагерь. Теперь я успокоился: наш клипер-бот в безопасности.

Приготовил обед: на первое — гороховый суп, на второе — гречневую кашу и на третье — чай с сухим компотом. Пообедали сытно.

Женя с утра и до вечера непрерывно был занят гравитационными наблюдениями.

Петрович после обеда вел наблюдения двумя вертушками — над течениями и дрейфом. Вчера он думал, что вторая вертушка, опущенная на глубину четыреста метров, не работает, и несколько раз проверял ее. Сегодня он уже точно установил причины «капризного» поведения вертушки.

Это очень интересное явление, которое никто не наблюдал. Оказывается, после быстрого дрейфа льда возникает обратное течение, которое он обнаружил на глубине пятидесяти — семидесяти пяти метров. Если бы могло произойти такое чудо и наша льдина опустилась на пятьдесят метров в глубину (представляю, как «хорошо» мы бы себя там чувствовали!), то мы поплыли бы обратно и вскоре снова оказались на Северном полюсе…

После обеда мы зашли в палатку покурить и отдохнуть. Потом Петя снова работал с вертушками, изучая течения. А я взял пешню, лопату, топор, ружье, фотоаппарат и на лыжах ушел делать аэродром.

Теперь мы должны быть готовы к приему тяжелых самолетов, которые могут прилететь к нам. Это большая и тяжелая операция — очистить аэродром от торосов, бугров и других препятствий. Проработав четыре часа, сильно устал, так как одному неудобно рубить пешней лед, накладывать его на нарты и отвозить в сторону. За время работы по очистке аэродрома я много раз нагибался к холодным лужам и пил воду. Когда-то я так делал в теплые дни на охоте…

Очень было жарко, я снял с себя и меховой жилет, и суконную гимнастерку, но пот так и лил градом…

Вернулся в лагерь, приготовил чай. Была уже полночь. Я решил лечь пораньше, чтобы через несколько часов встать и отправиться работать на аэродром.

Третьи сутки у нас хорошая погода. Таких дней не было уже больше месяца. Раньше нас не покидали туманы, ветры, снег, а сейчас душа не нарадуется: тихо и солнечно.

Жаль только, что нет никакой возможности заниматься политкружком. В связи с, розысками самолета Леваневского у нас все время занято: Кренкель на радиостанции, Женя и Петрович непрерывно проводят научные наблюдения. Для сна остается мало времени.

17 августа

Заснуть так и не удалось. Когда у нас устанавливается хорошая погода, это приятно для жизни и души, но Эрнст во время штиля начинает грустить, с тревогой поглядывает на аккумуляторы, вздыхает и экономит каждое слово при радиопередаче. Вот почему мы решили ночью немного подзарядить аккумуляторы. Вместе с Теодорычем не ложились спать, всю ночь работали.

Немного отдохнув утром, я в полдень пошел работать на аэродром. Когда я уходил, Петр Петрович еще спал: он до утра работал с вертушками. Его разбудили в два часа дня. Петрович поднялся и ушел продолжать вертушечные наблюдения.

Как только я дошел до площадки аэродрома, погода начала портиться, подул сильный ветер, стало темно, надвинулся туман. Скрылось солнце, которое нас обогревало трое суток и придавало нам бодрости. Теодорыч торопливо запустил ветряк.

Вернулся в лагерь в три часа дня, сварил обед. После обеда вымыл посуду.

Эрнст надел наушники: он продолжает слушать на волнах радиостанции самолета Леваневского.

Петрович ушел к лунке работать.

Женя ведет суточные наблюдения по магнитным вариациям и будет непрерывно занят до полудня 18 августа.

Я привел в порядок нашу аптеку. Оборудовал для нее специальный ящик, в котором у нас раньше лежали конфеты. Теперь наша аптека будет висеть в палатке, а на свободное место стола, на полки и под стул Петрович перенесет свою гидрохимическую лабораторию, так как у него в палатке все замерзает.

Вечером я жарил коржики к чаю. Писал дневник. Два раза пытался слушать станцию имени Коминтерна, но ничего не удавалось. Очень досадно, когда плохая слышимость по радио. Хочется знать новости. Сидим, надев наушники, гоняясь в эфире за каждым словом.

Льдину быстро несет на запад. Началось большое торошение. У трещин нагромоздило много льда. Издали кажется, что там возвышаются трехэтажные ледяные дома. Хотел сфотографировать эти сверкающие строения, но плохая видимость заставила отказаться от съемки.

18 августа

Ночью дул сильный ветер, да еще со снегом. Всю ночь ни на одну минуту не мог заснуть.

Женя делал серию магнитных наблюдений. Теодорыч дежурил по лагерю. Только Петр Петрович до утра не просыпался.

Теодорыч то и дело выходил из палатки, закреплял ее колья. Сжатие было небольшое, хотя по силе ветра нам казалось, что теперь нас может настигнуть опасность.

Перед утром я немного заснул, но вскоре вновь проснулся и приготовил какао.

Погода все время ухудшается, идет дождь, который моментально превращается в лед. Нет возможности ходить. Все наши палатки и базы покрыты большой коркой прозрачного льда. Такой же ледяной коркой покрыты вся наша одежда, плащи. Когда мы ходим, с нас все время спадают ледяшки…

Петр Петрович непрерывно ведет вертушечные наблюдения. Дело это настолько интересно, настолько важно, что Петр Петрович уделяет ему много внимания… Открытие обратного течения на разных глубинах должно обогатить гидрологическую науку, и мы, не считаясь со своими первоначальными планами работ, стараемся делать все, что нужно для этого.

Все тайны и секреты Центрального полярного бассейна должны быть открыты! Петрович и Женя в процессе своих работ встречают такие явления, о которых научный мир не знал. Все это новое два наших научных работника стараются исследовать до конца, не считаясь ни с трудом, ни с временем.

Я делал деревянный настил в палатке, хотя снег не прекращается; приходится носить доски с наших баз, по колено погружаясь в воду.

Прослушали «Последние известия по радио». Узнали, как хорошо прошел сегодня по всей стране праздник Дня авиации.

Спать не хотелось; мы снова принялись за работу: обсыпали палатку снегом, застилали ее досками.

Петрович переносит часть своего научного оборудования в жилую палатку. Мы уступили ему наш единственный стол. Сами теперь будем писать на своих коленях; подкладывая куски фанеры.

— Хорошо тому, у кого ноги толстые! — острит Эрнст, хитро подмигивая в мою сторону.

В самом деле, к чему только не приспособишься за время жизни на льдине! Большой житейский опыт приобретаем мы здесь.

19 августа

Всю ночь лил сильный дождь, и мы опять не спали.

На завтрак жарили с Эрнстом яичницу. Потом мы занялись прожиганием горелок для примусов; Теодорыч большой мастер этого дела. Мы зажгли нашу большую лампу, хорошо накалили горелки, быстро их очистили стальной проволокой.

Эрнст передал на остров Рудольфа метеорологическую сводку, приготовленную и обработанную Женей.

Я на лыжах пошел по базам, раскрывал каждую снежную яму, отдирал с большими усилиями резиновые баулы с керосином, которые вмерзли в лед. Закончив работу на базах и приведя в полный порядок все наше имущество, я отправился в лагерь и приготовил обед.

Все собрались в камбузе, сытно поели. Мы с Эрнстом покурили. Прежде чем отдыхать, накормили Веселого.

Слушали передачу арктического выпуска «Последних известий». Мы легли на шкуры на полу нашей палатки, растянулись, как на пляже, хотя наличная жилая площадь стесняет наши движения. Все внимательно ловили каждое слово, прислушивались, чтобы не пропустить чего-нибудь, наушники плотно прижимали к ушам. Были сильно возбуждены, так как давно не слышали Москвы.

Диктор Головина (ее голос нам особенно нравится) по нашей просьбе передала международное обозрение. Душа радовалась, что в Испании доблестные республиканские части весьма основательно потрепали мятежников.

Петрович, несмотря на дождь, работал с вертушками, наблюдал за дрейфом. Он рад, что нет мороза и ему не надо нагревать воду для вертушек.

Женя весь день обрабатывает материалы гравитационных наблюдений, так как у него накопилось много записей. Он сложил свою походную палатку-лабораторию, чтобы ветер ее не порвал. После каждого сильного ветра ему приходится заклеивать эмалитом то одну, то другую палатку. Это ему надоело, так как скоро дело дойдет до того, что нечего будет и чинить: обе палатки уже разорваны.

Шелковые палатки оказались непрочными. Единственное их преимущество заключается в том, что они не пропускают воду; хотя материя и прорезинена, палатки очень слабы. Самый лучший материал для палатки — льняное полотно.

В будущем, конечно, брать шелковые палатки в такие экспедиции не следует. Меня привлекли их легкость и малый объем. Теперь я убедился, что это непрактичный и непрочный материал.

Послезавтра наступает трехмесячный юбилей нашего пребывания на льдине. Я подсчитывал, сэкономили ли мы продукты и горючее. Оказалось, что одного бидона с продовольствием, который мы предполагали расходовать в течение десяти дней, достаточно нам на пятнадцать дней. Получается очень большая экономия. У нас осталось сорок бидонов с продовольствием; можем прожить на льдине больше года. Имеется почти на два года горючего. Осталось много меховой одежды. Только носки и белье мы меняем раз в два месяца; теперь надо будет переодеваться ежемесячно.

Очень жаль, что у нас нет бани. Но пока мы обходимся кустарным способом: раз в месяц моем друг другу голову и шею. Только наш Веселый часто уходит к естественным озерам, которые образовались на льдине, и пытается там выкупаться. Мы весьма строго наблюдаем за ним.

20 августа

Отвратительный день: ветер, снег.

Эрнст, как всегда, после утреннего завтрака ложится спать: целую ночь дежурил.

Женя обрабатывает материал по магнитным вариациям.

Петр Петрович ушел к вертушкам, продолжая изучать течения.

Я остался один в лагере и приводил в порядок кухню.

Надо было проверить, как ведет себя трещина: она все чаще внушает мне тревогу. Взяв ружье и бинокль, я долго бродил на лыжах по льдине. Пока никаких осложнений не предвидится. Правда, далеко уходить нельзя, так как мешает сильный туман: видимость едва достигает пятидесяти метров; отойдешь немного в сторону — и лагерь уже исчезает из поля зрения.

Возвращаясь к жилой палатке, я встретил Женю. Он тоже шел на лыжах.

— Решил размяться и обследовать льдину, — сказал он.

— Давай вместе, — предложил я.

Мы пошли осматривать трещину подальше; вдвоем веселее, и безопаснее. Ушли на южную сторону. Весь этот район завален огромными глыбами льда. Я едва различаю свой лыжный след: десять дней тому назад ходил здесь Все засыпано снегом. Вместе с Женей прошли вдоль трещины около километра. В сущности от трещины уже ничего не осталось; вдоль края льдины образовался большой вал, за которым уже видна вода. Женя пригляделся и заметил:

— Смотри, что-то плавает там… подозрительное… Наверное, водоросли; надо будет взять для Пети. Он исследует их под микроскопом.

Женя начал карабкаться по ледяному валу, достал водоросли. аккуратно завернул их в бумагу.

Прибыли в лагерь и передали находку Петровичу. Он сразу же засел за микроскоп. Долго смотрел и говорит:

— Очень интересная находка. Я сам пойду.

Петрович стал на лыжи и отправился туда, где мы были утром. Он вернулся с большой добычей: собрал в бутылочку все водоросли, которые плавали в этом районе. Внимательно и долго разглядывал их под микроскопом в лаборатории.

После работы на аэродроме я решил нажарить для ребят коржиков, так как их у нас давно не было. Я намешал большую кастрюлю теста, но что-то у меня получалось неправильно. Хозяйки, очевидно, будут надо мной смеяться. Вместо того чтобы насыпать муки, а потом разводить водой, я сделал наоборот: налил полкастрюли воды и начал туда засыпать муку. Все сыплю и сыплю муку, а тесто у меня получается жидкое. Пришлось жарить коржики до поздней ночи. Приготовил кофе, который очень любит Теодорыч. Мы с ним вдвоем, не дожидаясь прихода ребят, хорошо «заправились».

Между прочим, приготовление коржиков приносит еще пользу и в «гигиеническом» отношении: после замешивания теста руки становятся заметно чище.

Скоро должны прийти Женя и Петя. Для них я приготовил еще какао. Через час должны будем втроем пойти на аэродром расчищать торосы. Один только Эрнст остается в лагере у своего радиоприемника.

Последнее время наша деятельность подчинена задачам спасения экипажа самолета Леваневского. Мы ведем только самые необходимые научные наблюдения и радиовахты. Все остальное время приходится упорно работать на аэродроме, расчищать площадки на случай посадки больших самолетов Водопьянова, Молокова и Алексеева на станции «Северный полюс».

…Погрузили лопаты, пешни и поехали на аэродром. Сбросили с себя меховые тужурки. Работа закипела. Погода отвратительная: туман и снег. Мы промокли, но продолжали энергично трудиться.

Все-таки в подобных условиях работать тяжело. К тому же приходится далеко бросать лопатой мелкий лед и таскать крупные куски торосов. Изредка мы прекращали работать и отдыхали. Один такой перерыв я использовал для того, чтобы сходить в лагерь и разогреть обед.

21 августа

Сегодня у нас традиционный праздник — юбилейный день посадки на лед Северного полюса. Уже три месяца мы живем в нашем ледяном лагере. По этому поводу я приготовил к обеду сладкое блюдо. Перед обедом мы выпили по рюмке коньяку.

Эти дни мы так много работали, что руки и тело ноют. Когда сегодня вернулись после расчистки аэродрома в палатку и присели отдохнуть, не прошло и получаса, как все заснули.

Проснувшись, я взглянул на ребят и невольно рассмеялся: каждый спал в той же позе и на том же месте, куда сел отдохнуть. Решил всех разбудить. Это не так-то легко удалось: после тяжелых трудов и зверской усталости, которая сейчас всех нас охватывает, братки пробуждаются лишь от долгих криков и увещеваний. Наконец-то ребята проснулись, разделись, забрались в спальные мешки и снова заснули крепким сном.

Мы все заняты судьбой экипажа самолета Леваневского. Наша радиостанция непрерывно следит за эфиром, и потому никакой связи с семьями у нас в последние дни нет. Ребята немного нервничают: мы привыкли часто получать сообщения из дома. У Петровича родилась дочь, но он даже не знает, какое ей дали имя. Все мы его успокаиваем:

— Ничего, плохо не назовут…

22 августа

Позавтракав, снова отправились на аэродром. Захватили с собой флажки, чтобы укрепить их на льдине и этим очертить границы площадки для возможной посадки На этот раз с нами пошел и Эрнст. Он захватил киноаппарат, чтобы снять отдельные эпизоды нашей работы. В течение нескольких минут он выполнил все свои кино- обязанности и присоединился к нам: расчищал ледяное поле и отвозил лед. Работа пошла скорее: должно быть начинаем втягиваться.

Мы уже разрушили последнюю большую гряду торосов. Под ударами наших пешней она быстро рассыпалась. Я осмотрелся кругом: исчезли бугры, исчез ледяной вал, поле стало гладким. Сейчас мы мечтаем о морозе. Если бы температура понизилась, наше «летное поле» укрепилось и мы смогли бы принимать большие самолеты.

После полудня ушел варить обед, а ребята продолжали работать до вечера. Неожиданно сквозь облака прорвалось солнце. Правда, ненадолго, но и этого было достаточно, чтобы вызвать большую радость у Жени Федорова, который сразу начал определять по солнцу наше местоположение. Вечером мы уже передавали на материк новые координаты; за эти шесть дней нас отнесло немного на север.

Настроение у всех приподнялось: рады, что наша работа быстро подвигается. К тому же сегодня начали поступать радиограммы с материка. Больше всех получил Теодорыч: он сидит и молча улыбается. Но настроение у него хуже, чем у нас: он болен, и наш врач Петрович уже попечительствует над ним. Ширшов говорит, что у Теодорыча небольшое отравление колбасой. Наверное, Эрнсту попал плохой кусочек. Бедняга мучается уже третьи сутки.

После обеда Петя час отдохнул и снова приступил к работе с вертушками.

Женя обрабатывал материалы по магнитным вариациям.

23 августа

День начинается размеренно, как в военном городке, по точному и заранее намеченному расписанию. Эрнст будит Женю, который выходит на улицу, делает метеорологические наблюдения, вручает сводку Теодорычу, а тот в свою очередь передает ее на остров Рудольфа. Потом мы все собираемся на кухне. Завтракаем, пьем чай, курим и расходимся каждый по своему делу.

Петрович приступает к очередному спуску вертушки. Женя собирает инструменты, чтобы идти на аэродром, но в это время на нас обрушивается крупный, мокрый снег. Мы боимся промокнуть, так как сушить одежду негде. Поэтому воздерживаемся от путешествия на аэродром и сидим в палатке. В свободное время делаем флажки для аэродрома. Я принес в палатку черный сатин (даже это оказалось в нашем полюсном «универмаге»), разрезал его на куски. Привязываем флажки к палкам.

Вскоре снег прекратился, но весь наш лагерь окутан густым, непроницаемым туманом. Окружающий мир закрыт для нас. Все же решили двинуться «в поход», закончить очистку аэродрома. В лагере остался только один Теодорыч, который продолжает работать на своей радиостанции: он не снимает наушников.

На аэродроме работа шла успешно. Полностью закончили очистку ледяной площадки. На всякий случай решили найти место для второго аэродрома. В течение двух часов «ощупывали» каждый участок льдины, осматривали торосы и бугры, но подходящей площадки не обнаружили. Может быть, нам мешает туман: все закрыто какой-то сплошной пеленой…

Мы решили прекратить поиски, чтобы завтра с утра возобновить их. Женя к тому же сообщил, что давление барометра поднимается, значит, погода должна улучшиться.

Приехали в лагерь, привезли все инструменты: пешни, лопаты. Петя, не отдыхая, пошел к своим вертушкам, а Женя разложил на коленях записи по гравитации и начал их обрабатывать.

К нам опять заявилась неожиданная гостья, которая вызвала большое оживление: в лагерь прилетела чайка. Я выбежал из палатки, пять раз выстрелил, но без всяких результатов: попасть пулей в летящую птицу трудно.

Вечером слушали «Последние известия по радио». Передавали, что в Москву вернулись из Америки герои трансполярного рекордного перелета: Михаил Громов, Андрей Юмашев и Сергей Данилин. Москва торжественно их встретила. Душа радовалась за славных героев. Молодцы ребята! Пусть знает весь мир, на что способны советские люди.

Перед тем как ложиться спать, снова испытал большую радость: получил от Володички радиограмму. Там, на земле, люди не представляют, как сильно согревает здесь хотя бы маленькая весточка от близких, друзей. Перечитывая радиограмму, я заметил, что она была отправлена из Москвы еще 16 августа и, следовательно, «путешествовала» больше семи суток. Мне понятно, в чем дело: радиостанции Арктики были заняты наблюдениями за самолетом Леваневского и задерживали передачу личных телеграмм.

24 августа

Все — Петрович, Женя и я — проснулись от возгласов «ура!». Кричал Теодорыч. Он, как всегда, ночью дежурил и утром принес нам весть о хорошей погоде. Действительно, светит солнце, легкий мороз — минус четыре градуса.

Теодорыч еще не совсем оправился после злополучной колбасы. Ночью у него была рвота. Смотрю на Кренкеля с тревогой: лицо у него зеленое, он осунулся и похудел. Наш врач Петр Петрович Ширшов ругается и кричит, что Теодорыч не выполняет его указаний. Он стоит в палатке и серьезно напоминает:

— Если хочешь вернуться домой здоровым, знай: каждое мое слово должно быть для тебя законом. Иначе я не отвечаю за последствия.

Теодорыч очень любит свою семью, хочет, конечно, вернуться домой здоровым и торжественно дает обещание, что отныне все указания Петра Петровича будут им выполняться беспрекословно: он будет строго соблюдать режим. Теперь он уже не ест ни коржиков, ни шоколада, а готовит для себя «диетическое блюдо» — рисовую кашу.

Итак, Эрнст перешел на диетический режим. Когда мы вернулись с аэродрома, он приготовил нам яичницу, а сам сидел в стороне и пил чай. Увидев, что мы, усталые и проголодавшиеся, с жадностью набросились на сытный обед, Теодорыч отвернулся: слишком велик был соблазн разделить с нами трапезу… Мы его хорошо понимали и предложили пройтись вокруг палатки, пока мы пообедаем; Эрнст согласился и вышел.

После обеда мы втроем, забрав флажки, отправились искать новую площадку для аэродрома. Прошли большое расстояние взад и вперед по льдине: то много луж, то не хватает минимальной площадки для пробега самолетов, то слишком большие торосы, для расчистки которых потребуется не один день. Словом, подходящего места не нашли.

Спустя шесть часов вернулись в лагерь, взяли с собой инструменты и снова ушли на старый аэродром очищать поле. Здесь мы работали до позднего вечера, больше не хватило сил, пешни вываливались из рук. Трудно даже передать, как мы все устали; медленно брели к своей палатке…

Прежде всего зашли на кухню, закусили, напились чаю, но без всякого аппетита. Потом перешли в жилую палатку. Все улеглись, а я присел в стороне и стал писать дневник. Однако карандаш плохо повинуется…

Включил радио и с удовольствием слушал передачу оперы из Москвы. Очень приятно сидеть на льдине, в палатке, и слушать Москву, музыку, пение. Петр Петрович тоже проснулся, услышав музыку, и сказал:

— Это Москва!

— Да, это наша Москва! — ответил я.

После музыки спать расхотелось. Я вышел из палатки; погода хорошая, мороз пять градусов. Это меня радует: лужи подмерзнут и поверхность нашего аэродрома укрепится.

Вода — наш враг. Сырость и мокрая одежда грозят нам ревматизмом. Как только начинается таяние, вода проникает в наши палатки, пробирается к приборам, размывает продуктовые базы… Хотя сорокаградусный мороз тоже не очень сладок, но лучше уж мерзнуть, чем сидеть в воде, в сырости. В палатке у нас тепло — плюс восемь градусов; это арктическое солнце обогревает нас.

Ночью получил радиограмму из Москвы: нам предлагают следить за полетами американского арктического исследователя Вилкинса, который вылетает на розыски экипажа Леваневского из Коппермайна (северное побережье Канады). Мы в точности выполняем указания Главного управления Северного морского пути.

25 августа

Продолжаем очищать аэродром. Только на один час Петрович уходил к своей вертушке, а потом снова присоединился к нам. Втроем, дружно, как косари на лугу, идем мы друг за другом, срубаем ледяные гряды, торосы, бугры. Работа спорится и быстро подвигается. Тщательно выравниваем аэродром. Думаю, что через два дня он будет уже вполне готов.

Когда шли к лагерю, я обратил внимание на цвет неба. Оно стало каким-то сизым.

— Эти облака предвещают шторм, — сказал я товарищам, вспомнив, как севастопольские рыбаки, с которыми в молодости ходил в Черном море, рассказывали мне о всяких приметах.

Капитаны судов боятся подобных предвестников шторма и, завидев их, стараются укрыться в тихой бухте. Но у нас здесь нет безопасных заливов и бухт. Единственное место, где можно спрятаться от шторма, — это наша палатка, и мы заторопились к ней.

Не успели еще раздеться, как Теодорыч сообщил, что начал дуть сильный ветер. Эрнст решил зарядить аккумуляторы, но с ветряком что-то случилось. Очевидно, загрязнились щетки и кольцо. Несмотря на начинающийся шторм, Эрнст взял стремянку, полез наверх, почистил щетки и кольцо, снова закрепил их, и только тогда наше «энергетическое сердце» начало работать.

Усталые, мы быстро разделись и забрались в свои спальные мешки.

Перед тем как заснуть, мы разговорились о том, сколько времени человек может прожить в полном одиночестве на льдине.

— Я думаю, — сказал Ширшов, — что после года жизни он привыкнет, и его уже не будет тяготить отсутствие людей…

— Без людей вообще трудно жить, — ответил я. — Нам известно, что весь наш труд будет передан науке, народу; общение с народом всегда придает много сил и бодрости. Каково же одинокому?.. Но тоска по родным людям, желание видеть и говорить с близкими, друзьями, все время подталкивает; хочется скорее вернуться на Большую Землю.

— Конечно, мы не одиночки-ученые, — заметил Женя, — и за каждым из нас стоят люди, которых хочется видеть и с которыми приятно встретиться… Сколько радостей доставляет, например, телеграмма от жены…

— На всех полярных станциях, где мне приходилось работать, я быстро привыкал к одиночеству, — повернувшись и сняв наушники, вмешался в наш разговор Кренкель. — Но в первые годы моей жизни в Арктике бывали и тяжелые моменты.

— Большую пользу приносит радио, — сказал Ширшов. — Оно не только уничтожает расстояние, но и сближает людей, создает такое ощущение, будто люди находятся где-то совсем близко, рядом…

— Конечно, конечно, — поддержал Петровича Женя, засыпая. И через мгновение мы уже видели его свернувшуюся спящую фигуру.

— Давайте спать! Завтра будет много дела — приближается шторм, — сказал я.

— Теперь не скоро уснешь, — ответил Ширшов. — Шторм, кажется, уже начался…

Вскоре мы все же уснули.

Ночью разыгрался жестокий шторм. Казалось, будто по нашей брезентовой крыше бегает — самое малое — тысяча чертей… Крупные капли дождя барабанили над нами, не давая покоя. А за палаткой завывал ветер.

26 августа

С большей силой свирепствует шторм. Не прекращается дождь, временами идет снег. Не хочется вылезать из палатки, но надо идти работать. У каждого из нас свои обязанности, свои сроки работы и своя размеренная жизнь, требующая точности, выдержки, аккуратности.

Во-первых, нужно было сделать метеорологические наблюдения и передать их на материк. Этим занялся, как всегда, Женя. Мокрый, он вернулся в палатку и долго не мог согреться.

Во-вторых, надо продолжать научные работы. Петрович надел плащ, ушел опускать вертушку. По мнению Пети, льдину сейчас сильно несет в западном направлении. Скоро он, очевидно, придет и скажет, подтвердилось ли его предположение…

Затем Ширшов начал переносить свою лабораторию, так как в палатке, где помещались его приборы, набралось не меньше двух ведер воды, а прорезиненный пол не пропускает ее; вода превратила оленьи шкуры в мокрые, грязные тряпки.

Женя во время плохой погоды обычно обрабатывает материалы научных наблюдений. Обе свои палатки — гравитационную и «магнитную» — он сложил, накрыл приборы, так как сильный ветер угрожал сорвать и повредить их.

Наш аэродром, на который мы затратили так много сил, сейчас стал неузнаваем: все флажки, расставленные вдоль льдины, сорвало и засыпало снегом. Вокруг нашей палатки возникли сугробы. Нарты засыпаны, и завтра их придется отыскивать.

Петрович рассказывает, что, прежде чем опустить вертушку в лунку, надо в течение часа выбрасывать мокрый снег. Мотор наполовину засыпан, продовольственная база тоже скрылась под снегом.

Как только утихнет пурга, мы начнем откапывать из-под снега все свое хозяйство. Такова наша жизнь: сперва мы терпели лишения от нашествия талой воды, а теперь нас начали донимать пурга, ветер, снег. Мы предвидим, что снежные заносы будут нашими постоянными спутниками на льдине.

Я ушел на кухню. С ужасом увидел, что она тоже занесена снегом. Внутри тоже снег и снег… Работать на кухне в рукавицах неудобно, а голые руки мерзнут; не знаю, как быть…

Барометр продолжает падать.

27 августа

Непогода нас совсем измучила: дождя уже нет, но снег идет непрерывно.

После ночного дежурства Эрнст хотел лечь спать, но потом вспомнил, что нужно пустить ветряк и зарядить аккумуляторы. Ветер сильный и порывистый, однако ветряк не дает энергии. Эрнст стоит и рассуждает: что же это такое?

Все вчетвером отправились к ветряку, разобрали его. Дул сильный ветер, но мы терпели. С амперметром проверяли каждый провод: ток есть! Наконец нашли дефект: колодку, в которой находятся две медные щетки, забило снегом, щетки замерзли. Мы быстро устранили этот дефект, снова собрали ветряк и запустили его.

Все промокли, но зато аккумуляторы ожили.

Утром наблюдали необычайно красивое зрелище. Ночью было значительное сжатие, и против нашей палатки наторосило большую гряду разноцветных льдов. Петрович обнаружил внутри льда много замерзших водорослей; они-то окрашивают торосы в разные цвета.

Вид всего лагеря сильно изменился. Вокруг образовались новые снежные сугробы, валы, бугры. Работая у лунки, приходится выгребать лопатой снег. Этим и был занят Петя. Мы с Женей пошли ему помогать.

В течение дня мы пять раз опускали вертушку на разные глубины. Таким образом, нам удалось даже во время пурги определить скорость и направление нашего дрейфа.

Перед вечером к лунке пришел Эрнст; он тоже помогал вести гидрологические наблюдения.

Мы сегодня промокли еще больше. Однако в палатку не торопились, хотелось закончить работу. Отпустили только Теодорыча, которому надо было готовить обед. Через час он нас позвал, и мы пошли в палатку.

После обеда я принес в палатку примус и зажег. Мы развесили рубахи; это единственный способ просушить нашу одежду.

Пока сушились рубашки, Петрович занялся обработкой проб, взятых с гидрологической станции, которая была сделана несколько дней назад. Женя подбирал материалы своих наблюдений по астрономии.

Научные приборы мы перенесли в жилую палатку: здесь теплее и удобнее. Внутри нашего «дворца» теперь разместилась комплексная «академия»: тут и радиостанция, и гидрохимическая лаборатория, и канцелярия, и квартиры научного персонала; в уголке приютилась кинофотолаборатория.

На дворе — полтора градуса мороза. Вечером я разыскал и откопал нарты. Других предметов нашего большого хозяйства я не трогал, потому что снег продолжает сыпать с прежней силой: не успеешь очистить, как снова все заваливает.

28 августа

Мы с Эрнстом всю ночь бодрствовали: он дежурил, а мне почему-то не хотелось спать. Вскипятили чай, не спеша тянули приятную горячую жидкость, тихо беседовали о Москве. Мы отчетливо и ясно представляли себе каждый столичный час…

Пурга и ветер не прекращаются. Петрович встал и ушел к лунке работать с вертушками, не обращая внимания на погоду.

— После обеда приступим к полной гидрологической станции, — сказал он, уходя.

Эта работа займет целые сутки.

Женя занялся обработкой материалов по магнитным вариациям и атмосферному электричеству. Теперь он сразу, не откладывая, обрабатывает данные научных наблюдений. Завтра Женя собирается снова устанавливать научные приборы в павильонах.

Нашу льдину очень быстро несет. Очевидно, мы уже простились с 87-м градусом северной широты. Если завтра появится солнце, оно нам скажет (через астронома Федорова), где мы находимся.

Теодорыч все время следит по радио за воздушными кораблями, которые наша страна послала сейчас в Арктику на поиски пропавшего самолета Леваневского при перелете Москва — США.

Передали в «Правду» корреспонденцию. Давно не писали в газеты, так как радиостанция была сильно загружена.

После обеда пурга прекратилась. Я отправился на лыжах проверять аэродром. Флажки разбросаны и засыпаны снегом; пришлось их снова устанавливать.

После обхода аэродрома я откопал нарты и бидоны. Завтра буду продолжать раскопки остального хозяйства. Вообще после пурги я скорее напоминаю археолога, чем начальника станции «Северный полюс».

Продолжаю дописывать вторую статью для «Правды»: «Сто дней на дрейфующей льдине».

Послал Володичке небольшую телеграмму. Как-то она себя там чувствует? Всегда с теплотой думаю о ней, моем замечательном друге.

29 августа

Снова поехали на клипер-боте осматривать аэродром. Но без солнца трудно определить состояние поля. Когда мы вернулись, Женя тоже произвел раскопки и установил палатку-павильон.

Петрович очистил лунку от снега и начал вертушечные наблюдения.

Вечером я ремонтировал кухню; на брезент приходится накладывать заплату, потому что ветер начал уже хозяйничать в супах и борщах.

Как только показалось солнце, Женя определил координаты: мы находимся на широте 86 градусов 55 минут.

Я продолжал откапывать мотор, стремянку, ведра, бидоны. Все это занесено снегом, все приходится нащупывать и вытаскивать.

То и дело я спрашивал себя:

— Где же ведра?

— Куда девались бидоны?

— Где искать нарты?

— Что может означать недавно образовавшийся бугор у нашей палатки?

Эрнст тоже ходил вокруг палатки и по размерам сугробов определял: где засыпаны нарты, где притаилась стремянка, где можно искать пешни.

Я никак не ожидал, что снег так быстро скроет все имущество станции.

— А как на базах? — спросил Кренкель.

— Был там, — ответил я. — Все находится под снегом… Нужно, должно быть, после каждой пурги производить серьезные очистительные работы.

— А если каждый день будет пурга? — усмехнулся Эрнст.

— Что ж, тогда придется каждый день очищать нашу «усадьбу», иначе все мы очутимся под снегом, и тогда нас даже самолеты не найдут…

Пили чай в новой тесной кухне, которую мы устроили на время ремонта старого помещения камбуза. Чувствуем, как крепчает мороз. Это нас радует.

Ночью в жилой палатке стало холодно. Мы быстро спрятались в спальные мешки. Скоро, очевидно, уже придется утеплять палатку, надевать на нее полотно с прослойкой гагачьего пуха и согревать внутри примусами.

Легли пораньше, так как придется рано встать и продолжать раскопки. Сейчас заберусь в спальный мешок, постараюсь скорее согреться и заснуть. Для этого надо прежде всего ни о чем не думать…

30 августа

Петя наложил заплаты на брезент кухни и ушел к лунке.

Я с утра очищал все три базы от сугробов. Удивительно, как снег забивается во все уголки и щели. Я сделал выступы вокруг жилой палатки. Замазывал все дыры снегом. Мороз быстро схватывал «замазку» — получалась довольно оригинальная цементовка. Кроме того, я соорудил из снега нечто вроде завалинки или скамейки у нашего жилья; в свободные часы можно будет сидеть на этой завалинке и мечтать… Но найдутся ли у пас эти свободные часы? Думаю, что до конца дрейфа вряд ли!

Эрнст снова вспомнил о своих киноделах, снимал эпизоды работы на лунке и лебедке. Ему удалось, между прочим, снять процесс опускания батометров и вертушки.

Установив гидрологическую палатку, мы ушли обедать. Потом Петрович окончательно укрепил палатку и до поздней ночи продолжал работать с вертушками.

У Федорова шелковая палатка быстро рвется, и поэтому Петя совершил великодушный поступок: отдал ему палатку, где находилась гидрохимическая лаборатория. Женя оборудовал здесь гравитационную обсерваторию.

Никому не рекомендую брать в Арктику шелковые палатки: солнце выжигает их, а ветер рвет на мелкие кусочки.

На льдине туман, температура — минус пять градусов. В северной части нашего поля немного наторосило, но сама льдина невредима.

Идет уже четвертый месяц нашего дрейфа. Пока все протекает благополучно.

Август ознаменовался большим перемещением нашей льдины: по прямой линии пройдено семьдесят миль со средней скоростью 2–3 мили за сутки. Особенно быстрым был дрейф с 7 по 12 августа, когда за пять суток наша льдина прошла сорок миль.

В августе были взяты три гидрологические станции: две — до глубины тысяча метров, одна — до четырех тысяч метров. Еще одна глубинная станция была сорвана во время быстрого дрейфа, когда вытравленный трос загнало под лед.

Проведены серии вертушечных наблюдений над течениями верхних слоев моря, возникающими вследствие дрейфа льда.

В августе взяты также три гидробиологические станции: одна — на глубине до тысячи метров и две — в поверхностных слоях океана.

Еще одна радость: к нам прилетела с юго-запада, из Гренландии, чайка; она пролетела, прокричала что-то на своем птичьем языке и исчезла.

31 августа

Мы встали в шесть часов утра. Собрали из-под снега доски, нарты, фанеру — словом, все то, что было занесено пургой.

Женя занялся гравитационными наблюдениями. Приборы уже больше не мучают его: теперь они не подтаивают и не перекашиваются.

Петрович снова ходил к лунке делать вертушечные наблюдения. До вечера он произвел полную серию наблюдений над дрейфом и течениями. Интересно, нас снова быстро понесло на юг.

После обеда Петрович освобождает гидрологическую посуду для следующей станции. Чтобы сделать это, ему придется обработать пробы всех предыдущих наблюдений. Предчувствую, что сегодня у Пети будет бессонная ночь; но это уже не впервые. Ширшов привык работать полные сутки и часто без отдыха.

Днем мы втроем ходили на лыжах осматривать нашу трещину. Много льдов наторосило вокруг нас. Прощупали все торосы: они довольно крепкие.

Вернулись обратно в лагерь успокоенные, но настороженные: теперь наступает пора осенних штормов, во время которых надо быть готовым ко всяким капризам и коварствам арктической природы.

С острова Диксон транслировали арктический выпуск «Последних известий по радио». Потом выступал ансамбль Заполярного театра. Песни в его репертуаре хорошие, но голоса у артистов слабые. Хочется послушать что-нибудь сильное, яркое, душевное. Это поднимает настроение.

Петрович уходил к вертушке. Ночью он вернулся и сказал:

— Наш дрейф продолжается с прежней скоростью… — Больше он не проронил ни одного слова, разделся и сразу же заснул: усталость дает себя знать,