Жизнь на льдине

ФЕВРАЛЬ

1 февраля

Я играл с Теодорычем в шахматы. К концу партии мы услышали сильный треск позади палатки. Решили не прекращать игры (мне казалось, что я все-таки выиграю). Когда выяснилось, что мое положение безнадежно, мы стали прислушиваться. Треск возрастал.

Я хотел пойти посмотреть, что происходит в лагере, но Эрнст сказал: «Не ходи, промочишь одежду… Я дежурный и сейчас туда отправлюсь…» Он тут же вышел, осмотрел все вокруг палатки, но ничего опасного не обнаружил.

Легли спать не раздеваясь. Треск возрастал… Мы с Теодорычем тихо разговаривали… Вскоре я услышал странный скрип в самой палатке. Разбудил Женю и Ширшова.

— Надо одеваться, — сказал я им. — Под нами скрипит лед…

Женя усмехнулся и ответил:

— Зачем одеваться?!. Это снег оседает, потому и скрипит.

Я хотел выйти из палатки, но Теодорыч опять уговорил меня остаться, сказав, что осмотрит все сам.

Тем временем Ширшов оделся и вышел из палатки с фонарем. Вернувшись, он сказал:

— Трещина проходит рядом с нами…

Петрович был абсолютно спокоен. Он сделал это сообщение тем же тоном, каким он обычно говорит «взял станцию».

Вышли из палатки. Действительно, в восьми метрах от нашего жилья виднелась узенькая трещина. Ширшов присмотрелся к ней и заметил, что края льда колышутся.

Мы постояли несколько минут, осмотрелись кругом. Пурга не успокаивалась. Метель заносила нас снегом.

Вернулись домой. Теодорыч сказал:

— Надо прежде всего попить чайку.

Обсудили план дальнейших действий. Ширшов снова отправился к трещине и вернулся с неприятным известием:

— Трещина разошлась на пять метров и прошла мимо склада…

Мы немедленно направились туда. Я пробил топором ледяную крышу, прыгнул внутрь и… очутился в воде: склад затопило. Надо было спасать все ценное имущество… Мы вытащили его из склада, отвезли на середину льдины и закрыли перкалем. Пошли вдоль трещины. Женя взял свой магнитный теодолит. Оказывается, трещина была не единственная. За дальней мачтой антенны мы увидели вторую трещину, ограничившую нас с востока. Под вой пурги наше ледяное поле, казавшееся таким прочным, расползалось на куски.

Вернулись в палатку. Теперь здесь грязно, неуютно. На полу, поверх мягких хлюпающих шкур, разостлан перкаль. С потолка свешиваются обрывки проводов, валяются размокшие книги. Лежит толстый сверток резинового клипер-бота. Мы отогреваем его, перед тем как надуть.

Эрнст завел патефон. Всегда в самые тяжелые и тревожные минуты он садится играть в шахматы или заводит патефон.

Под ударами ветра громыхает ветряк.

— Ну как ветер, не стихает? — спрашиваю я братков.

Все прислушиваются и молчат. Я говорю:

— Вот что, братки: теперь, когда будете обходить лагерь, к краю льдины не подходите. Теодорыч вчера чуть не сорвался. Если что-либо случится с кем-нибудь из вас, считайте: пропали двое; мне тогда тоже нет смысла возвращаться на землю!

Теперь нам уже ясно, что льдина треснула и разошлась на несколько частей. Мы все еще живем под надежным кровом нашей старой палатки, хотя готовимся в любую минуту покинуть ее: из-под пола наружу выступают подозрительные «озера» воды.

Наше ценное имущество мы грузим на нарты. Работаем торопливо, но стараемся захватить все до последней нитки, чтобы ничего не оставить в добычу льдам.

Днем, когда мы занимались эвакуацией складов, Женя увидел звезды. Он обрадовался и крикнул:

— Наконец-то звезды!

Шесть дней мы не могли определить свои координаты, потому что не видели никаких светил. Звезды были для нас лучшим подарком в этот тяжелый день!

Женя взял высоту. Никогда, кажется, мы не ждали результатов вычислений с таким нетерпением…

— Ну как, Женя? — торопим мы его.

Трудно было поверить полученным цифрам, но сомнений не было: за шесть суток нас отнесло больше чем на сто двадцать миль к юго-западу. Двадцать миль в сутки — вот это темпы!

Женя объявил: 74 градуса 16 минут норд и 16 градусов 24 минуты вест!

Два раза нам пришлось повторить Кренкелю эти координаты, прежде чем он решился передать их в эфир.

Итак, мы дрейфуем все дальше и дальше к югу. Наш «жилой дворец», несмотря на всю его привлекательность, уже не пользуется нашим доверием: того и гляди, льдина под нами разойдется. Поэтому решили немедленно приступить к постройке жилого дома, материалом для которого должен служить снег.

Пурга немного утихла, однако движение льдов не прекращалось… Вдруг мы заметили еще одну предательскую черную змейку: в стене кухни, примыкавшей к нашей жилой палатке. Здесь эта змейка прерывалась, уходя под палатку. Но с другой стороны палатки она возникала вновь и оттуда направлялась к ветряку.

Сомнений больше нет: льдина треснула и под палаткой!

Около полудня просветлело. А трещина под палаткой все больше давала о себе знать: казалось, что она шевелится под нами… Не дожидаясь окончания постройки снежного дома, мы решили вынести отсюда радиостанцию и все ценное имущество, разбить легкие шелковые палатки, которыми мы располагали, и временно разместиться в них.

Мы вытащили палатки, спальные мешки, одежду. В первую очередь вынесли все оборудование радио станции.

Две шелковые палатки оставили нам летчики, покидая Северный полюс. Мы разбили их около дальней мачты антенны. В одной палатке сложили одежду и спальные мешки, в другой разместили радиостанцию Кренкеля.

Наш дом опустел.

Трещина катастрофически быстро расширялась: на на метеорологическая будка оказалась уже на самом краю образовавшейся полыньи.

На противоположном берегу, на другом обломке льдины, стоит указатель ветра. Он то приближается, то снова отдаляется от нас.

Петрович приготовил байдарку.

Женя вытащил гравитационные приборы из своей обсерватории, так как ее тоже заливает водой.

Метеорологические сводки мы передали, всегда, в установленные сроки.

Я приготовил обед сразу на четыре дня: опасаюсь что скоро зальет и кухню; кроме того, в ближайшие дни я буду занят строительством лагеря, и некогда будет думать о приготовлении пищи.

Легли спать, оставив одного дежурного.

Сон был тревожный: льды продолжи ли буйствовать, все время трещали и ломались.

Вечером послал через «Мурманец» в Главное управление Северного морского пути радиограмму, в которой коротко описал бурные события дня:

«В результате шестидневного шторма в 8 часов утра 1 февраля в районе станции поле разорвало трещинами от полуметра до пяти. Находимся на обломке поля длиною 300 шириною 200 метров. Отрезаны две базы, также технический склад со второстепенным имуществом. Из затопленного хозяйственного склада все ценное спасено. Наметилась трещина под жилой палаткой. Будем переселяться в снежный дом. Координаты сообщу дополни тельно сегодня; в случае обрыва связи просим не беспокоиться».

А о страшной штормовой ночи, которую нам пришлось пережить, решил пока что умолчать. В качестве оправдания можно сослаться на радио. Эрнст экономит каждый ватт энергии и не позволяет загружать передатчик. Дополнительно сообщил в Москву только координаты: семьдесят четыре градуса шестнадцать минут северной широты и шестнадцать градусов двадцать четыре минуты западной долготы.

2 февраля

Ширшов разбудил всех:

— Трещина угрожает радиопалатке и подходит к шелковой палатке…

Мы решили дежурить по двое.

Когда начало немного светать, я переправился через трещину на базу, уложил всю одежду, горючее, продовольствие и перевез на наш обломок льдины.

Теодорыч начал налаживать связь, так как Женя провел очередные метеорологические наблюдения и приготовил сводку. Женя с Ширшовым, взяв нарты, отправились на другую базу, которую тоже отнесло от нас. Там они погрузили клипер-бот и фотопленку, перетащили все в жилую палатку.

Удалось спасти и имущество третьей базы.

Все сильно промокли.

Теодорыч осмотрел соседние льдины: везде битый лед. Немного осталось от нашего ледяного поля! Ветер оказался сильнее льда.

В полдень мы внимательно обозревали окрестности. Осмотр не дал ничего утешительного: всюду, насколько хватает глаз, мы видели битый лед; на нашем обломке мы обнаружили новые трещины, еще сократившие размеры льдины… Одна из трещин отрезала от нас дальнюю мачту антенны вместе с палаткой, которую мы вчера поставили.

Ничего не поделаешь: надо еще раз менять квартиру.

Нам, естественно, хочется возможно дольше пользоваться своим ветряком, и поэтому мы все время стремимся иметь его вблизи: ведь ветряной двигатель — это источник энергии для аккумуляторов радиостанции; без ветряка нам придется накручивать ручной солдат-мотор… Быстро собрав все свое имущество, мы перетащили его к ветряку.

Петрович и Женя отправились к лебедке, перепрыгивая со льдины на льдину. Они перенесли имущество поближе. Теперь все снаряжение нашего лагеря будем держать на нартах.

Лебедка осталась: перенести ее не удалось. Это первая в мире лебедка, с помощью которой измерялась глубина Центрального полярного бассейна, начиная от Северного полюса. Жаль, что она пропадет, но ничего не поделаешь!..

Петрович вместе с Женей опять ушли искать по соседству большие льдины. Перепрыгивая через трещины, они продвигались в северном направлении. В пути они останавливались, влезали на торосы, внимательно осматривались вокруг.

Все огромное поле, на котором восемь месяцев назад совершили посадку многомоторные воздушные корабли, раскололось на небольшие куски. Теперь здесь не смог бы совершить посадку даже легкий учебный самолет.

Женя и Петя, возвращаясь в лагерь, обнаружили ценную находку: одна из запасных баз, оторвавшаяся от нас. дрейфовала среди обломков льда. Я предложил взять оттуда все, что возможно, погрузить на нарты и притащить в лагерь. Так и сделали. Работали втроем: Петрович. Женя и я.

Эрнст наладил радиостанцию на новом месте и возобновил связь с «Мурманцем». Передав радиограмму, он запустил ветряк, чтобы зарядить аккумуляторы.

Вечером получили из Москвы телеграмму: «Ваша телеграмма доложена правительству. Все восхищены Вашим мужеством, большевистской выдержкой в столь тяжелый для вас момент. Все шлют вам горячий привет и уверены, что в героической борьбе со стихией победителем будет ваш отважный коллектив. Правительство утвердило ряд новых мер по оказанию вам большой помощи. «Таймыр» выйдет третьего с Остальцевым. «Мурманцу» поручено обязательно пробиться к вам. Срочно готовится «Ермак». Я выхожу на «Ермаке». Шмидт».

Трудно передать словами то волнующее чувство, которое охватило всех нас: мы воочию убедились, что в нашей стране принимают все меры, не жалеют сил и средств, когда надо спасти жизнь советского человека. Признаться, сейчас мы больше забеспокоились не о себе, а об экипаже «Мурманца». Конечно, такое небольшое и слабое судно, как эта мото-парусная шхуна, не сможет пробиться сквозь тяжелые ледовые перемычки. которые преграждают ему путь к нашей льдине. Но приказ нал выполнять, и моряки будут стараться пробиваться через лед. Арктика коварна, и как бы не пришлось в первую очередь спасать экипаж «Мурманца», а не нас. Но Ульянов, опытный полярный капитан, вряд ли даст поймать себя в ледовую ловушку. Поэтому, отдавая должное отваге команды «Мурманца», мы все же больше рассчитываем на встречу с такими мощными судами, как ледоколы «Таймыр», «Мурман» или «Ермак».

3 февраля

Ночью Жене удалось поймать сквозь разрывы облаков Полярную звезду, Капеллу, Вегу и Арктур. Женя сказал, что, к его удивлению, во время наблюдений звезды смещаются не слева направо, как обычно, а в обратном направлении. Что бы это могло значить?.. Трудно было предположить, что Земля вдруг начала вращаться в… обратном направлении… Потом стало ясно, что во всем виновата наша льдина: она вращалась по часовой стрелке, а вместе с нею вращались Женя и его теодолит. Тем не менее Жене удалось достаточно точно определить координаты.

Мы проснулись, когда дневные сумерки еще не начались. Женя вычислил результаты своих астрономических наблюдение. Координаты, которые он сообщил, порадовали: нас отнесло еще дальше к югу, и очень скоро мы должны увидеть солнце, так как движемся ему навстречу…

Мы сидели в палатке; на радиостоле шумел примус, вздрагивала крышка закипающего чайника. Словом, обстановка была почти совсем домашняя…

Я взял дневник и начал записывать события последних суток; их произошло немало…

Петр Петрович с утра приводил в порядок свои научные материалы, собирал все баночки с пробами, взятыми в районе Северного полюса.

В это время мы с Теодорычем занимались благоустройством лагеря. Эрнст поставил для своей антенны три мачты. Антенну пришлось натянуть под углом: размеров льдины уже не хватало, чтобы растянуть во всю длину канатик в семьдесят метров. Потом Теодорыч установил связь с «Мурманцем».

Мы приготовили четыре факела, чтобы в случае сжатия осветить свою ледовую территорию.

В этой телеграмме, отправленной в шестнадцать часов, мы сообщили: «В районе станции продолжает разламывать обломки полей протяжением не более 70 метров. Трещины от 1 до 5 метров, разводья до 50. Льдины взаимно перемещаются, до горизонта лед 9 баллов, в пределах видимости посадка самолета невозможна. Живем в шелковой палатке на льдине 50 на 30 метров. Вторую мачту антенны ставим на время связи на другую льдину. С нами трехмесячный запас, аппаратура, результаты. Привет от всех».

Петрович, движимый желанием собрать с дрейфующих баз как можно больше имущества, вскарабкался на высокий торос, который торчал на соседней льдине, и стал осматривать окрестность. Ему удалось обнаружить две базы с продовольствием и горючим, но добраться к ним было невозможно: они были отделены от нас широкими трещинами. Однако вскоре льдины немного сблизились. Мы воспользовались этим и поспешили к своим базам.

Быстро перетащили запасы продовольствия. Демонстрируя чудеса акробатики, перебрались через широкую трещину и достали нарты, которые лежали около гидрологической палатки. Нарты всегда пригодятся! Не удалось спасти только гидрологическую лебедку — очень жаль!

Стемнело. Подогрели обед. Мы все настолько устали, что у нас пропал аппетит. Попив чаю, ушли в шелковую палатку спать.

Я остался дежурить на ночь. Показалась луна. Для нас это большая радость: свет нам теперь очень нужен, так как в темноте можно провалиться в трещину.

Пообедали, пили чай с тортом.

По радио узнали о правительственных мероприятиях по оказанию помощи нам: «Таймыр» уже вышел из Мурманска; маленький «Мурманец» пробует пробиться сквозь льды, спешно ремонтируется в Кронштадте «Ермак».

Послали телеграммы семьям, чтобы родные не беспокоились, а то еще, чего доброго, они начнут думать, что мы здесь погибаем…

Мы не беспокоимся ни о себе, ни о своих семьях… Мне вспоминается трагическая запись капитана Скотта, который, возвращаясь с Южного полюса, мучительно думал: кто обеспечит его семью, если он погибнет? У нас нет таких мыслей: о нас заботится весь советский народ, наша партия, наше правительство.

В полдень я вышел из палатки и не удержался от радостного восклицания:

— Солнце! Наконец-то!

У горизонта сквозь туман просвечивал долгожданный красный диск. На оранжевом фоне — яркая заря. Резко выделяются зубчатые груды торосов.

Эрнст и Женя заулыбались, вылезая из-под меховой одежды, которую они старательно сортировали.

Теодорыч взглянул на нас и удивился:

— Какие вы все страшные, измученные, желтые!.. В темноте это было незаметно… Интересно знать, на кого я сам похож?..

К нам надвигалась пурга. О ее приближении мы узнали по барометру и по беспокойному поведению Веселого.

Мы уложили наше хозяйство на нарты, чтобы быть готовыми к мгновенной эвакуации.

Женя и Петр Петрович уложили всю свою научную аппаратуру, которую обязательно надо спасти, результаты научных наблюдений, пробы воды и баночки с «живностью» на специальные нарты, укрыли и увязали их. Затем Петя отправился за бидоном с колбасой. Он преодолел три трещины, перепрыгивая с одной льдины на другую.

В честь появления солнца мы выпили по рюмке коньяку, закусили тортом. Все очень устали и поэтому решили хотя бы немного поспать. Кренкель остался дежурить по лагерю.

Выйдя на улицу, я заметил между льдами нерпу. Выстрелил в нее, но промахнулся… Этот промах я отнес за счет винтовки. Взял лист фанеры, укрепил его и начал пристреливать оружие.

Объявил браткам: как только будет свободный час, пусть сдают зачет по стрельбе на снайпера; патронов у нас много. Это сообщение вызвало особенный восторг Петровича, который готов стрелять в любую минуту.

Слушали «Последние известия по радио». В передаче много говорилось о нас.

Правительство с большим размахом развертывает операции по снятию нас со льдины.

Председателем правительственной комиссии назначен Анастас Иванович Микоян. Задание этой комиссии закрыть нашу станцию, закрыть без потерь. А что это произойдет именно так, мы ни минуты не сомневаемся. Советское правительство имеет возможность направить в Арктику быстро и организованно корабли и самолеты, лучших полярных моряков и летчиков. Спасение четырех советских людей, терпящих бедствие на льдине, рассматривается как государственное дело. Так разве можно сомневаться в том, что мы не будем оставлены на милость волн Гренландского моря. Мы продолжаем спокойно работать на обломке нашей льдины.

4 февраля

Ночь прошла тихо, без толчков.

Теодорыч хорошо зарядил аккумуляторы для радио и научных работ.

Завели патефон. С удовольствием слушали музыку. Протерли мокрой тряпкой лица и как-то посвежели.

Нас изнуряет пурга, потому что при этом на улице одежда быстро мокнет, а сушить ее негде.

Все же мы отправились на одну из соседних льдин, где остался технический склад. По дороге перепрыгивали через трещины. Выбрали со склада все вплоть до мелочей и привезли на нартах в лагерь. Теперь он напоминает своим видом цыганский табор: все наше хозяйство уложено на нартах.

Льдина, на которой мы живем, уже треснула в трех местах. По краям ее тоже обнаружились трещины, и мы думаем, что скоро останемся на еще меньшем обломке…

За связь с материком мы спокойны: она находится в руках такого замечательного радиста, как наш Теодорыч.

Целый день работали с Эрнстом, приводя все в порядок. После каждого путешествия на соседние льдины, где у нас еще осталось горючее, мы возвращались в палатку и заводили патефон. Эрнст напоминал мне об этом обычной фразой:

— Отведем душу, что ли?..

По радио мы узнали, что рабочие завода имени Орджоникидзе решили в кратчайший срок отремонтировать «Ермак».

У нас очень скудные запасы энергии в аккумуляторах, мы устали, измучились, но все же решили послать небольшие корреспонденции в газеты: надо успокоить всех, кто в эти дни беспокоится за нашу судьбу. Мы написали, что у нас все в порядке, что мы живем нормально и продолжаем свои научные работы.

Обедали еще в старой палатке, но хозяйство держим наготове: после обеда выносим из палатки всю посуду и примусы.

Как только стихнет ветер, построим себе снежную хижину. Изыскиваем место для этого строительства. Теперь для нас проблема площади приобретает особую остроту. Совсем недавно мы были богачами: в нашем распоряжении имелись огромные ледяные пространства. Теперь мы обеднели и дорожим каждым метром нашей льдины.

Порывы ветра доходят до двенадцати баллов. Нашу шелковую палатку сильно трясет. Нарты с грузами каждый час приходится перетаскивать на новое место, укрывать от снежных заносов. Пока что мы спим еще по-прежнему в старой палатке, но пора уже ее покидать.

Температура воздуха — одиннадцать градусов холода. После морозов, которые мы пережили (они доходили до сорока семи градусов!), это для нас легкий климат.

Эрнст перехватил в эфире из сводки газетных сообщений текст телеграммы, посланной из Главсевморпути капитану «Мурманца» Ульянову, и, когда у нас настала короткая передышка в борьбе со стихией, зачитал нам ее:

«Правительство поручило мне передать Вам задание обязательно дойти до лагеря Папанина, спасти героев — снять их со льдины. Вложите все силы в выполнение этого исторического задания. Доносите о продвижении каждые шесть часов. Шмидт».

Позавчера я записал в дневнике о наших опасениях относительно «Мурманца». За прошедшие сутки мы не раз обсуждали это задание и пришли единодушно опять к старому мнению: эта задача не под силу маленькому «Мурманцу».

5 февраля

Шторм продолжается. Мы установили для себя выходные дни, так как боимся полного изнурения. А в такое время, которое наступило у нас, требуется много не только моральных, но и физических сил.

Дежурный по лагерю Эрнст; он все время следит за трещинами. Новых толчков не было.

Проверяя состояние лагеря, я зашел в нашу старую палатку, где мы спокойно провели долгие месяцы. В ней скопилось много воды.

Нас окружают большие разводья. Наш обломок льдины представляет собой островок; у краев ледяного поля появились даже волны.

На завтрак были икра, масло и чай.

В полдень начало рассветать. Я расчистил от снега тамбур в старой палатке. Мы так привыкли к ней, так уютно было здесь в течение восьми месяцев, что жаль обжитого места…

Вокруг нас появляется все больше воды. Накачали воздухом второй клипер-бот.

Завели патефон и в течение двух часов слушали музыку, забыв о тревожной обстановке, ледяных трещинах и штормах.

Я прилег, но не мог уснуть.

Братки устроили парикмахерскую: побрились, протерли мокрой тряпкой лица и стали неузнаваемы. Мы уже не мылись и не брились больше месяца… Хорошо, что в такие тревожные часы наши братки занимаются своим туалетом: это укрепляет.

Ширшов и Федоров отправились на разведку, чтобы найти путь к льдинам, на которых остались наши хозяйственные базы. Как только утихнет пурга, мы перевезем наше хозяйство к палатке.

Сквозь метель иногда видны очертания наших баз.

Показалась луна. Она стала еще меньше, но освещает хорошо. Пользуясь лунным светом, я осматривал лагерь. Ходил по льдине, ощупывал трещины. Теперь нашим постоянным девизом стала фраза: «Смотри и смотри!..»

Кренкель оступился и чуть не сорвался со льдины в воду. Я еще раз строжайше приказал всем не подходить близко к краю льдины и повторил: если кто-либо из ребят погибнет, то мне возвращаться на материк будет невозможно.

В лагере шумно: завывает ветер, трещит палатка, свистит антенна.

Федоров подсчитал: за шестьдесят восемь часов наша льдина прошла сорок четыре мили на юг и двадцать миль на запад.

В Москве, очевидно, не поверят, что льдина движется с такой большой скоростью.

6 февраля

Сегодня — день крупных событий.

Нас разбудил Кренкель: он дежурил.

Начиналось торошение: льдины с треском и скрипом бились друг о друга. По краям нашего крохотного обломка вырастали ледяные валы. Они состоят из кусков снега и тонкого льда, образовавшегося в трещинах. Ближайший вал появился рядом с нами, в десяти метрах от палатки.

Кренкель при каждом ночном обходе внимательно рассматривал края нашей льдины: мы опасаемся, что дальнейшее сжатие может окончательно разломать ее… Трещины между движущимися льдинами расширяются.

Мы наблюдали интересное зрелище: отдельные части лагеря то приближались к нам, то отходили обратно. Мы видели, как вблизи проплывали продовольственные базы, отрезанные от нас широкими полыньями. Один раз к нам приблизилась на расстояние полукилометра гидрологическая лебедка, которую мы совсем было потеряли из виду. Хотели достать ее, но не успели: лебедку опять отнесло в сторону.

Зато нам удалось спасти керосин с одной базы. Правда, для этого пришлось проявить большую ловкость. Зевать нельзя было: упустишь минуту — и льдина с базой умчится в сторону.

Кажется, в таком разреженном льду к нам сможет подойти любой ледокольный пароход: разводья очень велики.

На другие льдины мы нынче не перепрыгивали, так как опасались, что нас унесет и отрежет от лагеря. Так случилось с Веселым: он прыгнул на соседний обломок, который тут же унесло быстрым течением; с трудом мы спасли любимого пса.

Строим снежный домик, воспользовавшись тем, что ветер стих.

Решили перебросить на наш обломок имущество с плавающих баз. Приготовили клипер-бот.

Петрович снова проверил байдарку.

Послали в Москву подробную информацию об обстановке в лагере.

Надвигается туман. По краям нашего ледяного обломка мы поставили черные флажки. Это для дежурных, чтобы они не провалились в воду, когда будут ходить по лагерю.

Договорились друг с другом, что спать будем не раздеваясь. По крику дежурного «Сжатие!» все немедленно должны вскочить и выбежать из палатки.

Легли спать очень поздно.

В лагере остался дежурить Кренкель. Он подошел к трещине и испугался: там плавал лахтак; заметив человека, морской заяц с шумом нырнул.

7 февраля

Опять свирепствует пурга.

Ночь была напряженная. Все спали не раздеваясь. Повторилось сжатие. Ветер усилился. Льдина под нами все время колеблется.

«Таймыр» прошел уже треть пути к нам. Сейчас он лежит в дрейфе.

«Ермак» готовится к выходу в море.

Женя подсчитал: мы прошли за сутки семнадцать миль к югу. И это при слабом ветре! Стало быть, здесь сильное течение.

Лед сейчас сплотился, но не торосится. Мы воспользовались этим и снова увеличили свои продовольственные ресурсы: подвезли три бидона с одной из баз, случайно подошедшей к нам.

Мы снова сидели в своей старой палатке. Шумели примусы, из кастрюль валил пар. Я варил обед… С трудом усаживались, подкладывая под себя куски перкаля, старые рубашки. На полу палатки вода, ходить можно только в калошах.

Эрнст сейчас сидит в радиопалатке. Через несколько минут он должен прийти. Мы высказываем желанное предположение: быть может, ему удалось послушать Москву?..

Мы знаем, что «Таймыр», идущий к нам, борется с жестоким штормом. «Мурманец» пробирается в тяжелых льдах где-то около острова Ян-Майен. Слыхали, что ленинградские рабочие сказочно быстрыми темпами ремонтируют ледокол «Ермак»… Страна идет к нам на помощь! Мы очень взволнованы этим. Хочется сказать нашим друзьям на Большой Земле:

— Не беспокойтесь! Мы продержимся!

Давление барометра падает. Ветер крепчает. Видимо, нам снова предстоит пережить довольно неприятные часы.

Я думаю, что радиостанцию надо погрузить на нарты; пусть Кренкель работает у нарт, а то во время сильного сжатия ему не успеть собрать и уложить радиостанцию, и она может утонуть. Радиостанцию мы оберегаем больше, чем самих себя.

Конечно, вокруг нарт нам придется построить домик из снега. Сделаем тонкие стены, чтобы в случае тревоги их можно было легко пробить ногой и вытащить станцию.

Согнувшись в три погибели, сквозь маленькую дверцу ползет длинный Эрнст. Долгополая его малица подвязана куском веревки. Войдя в палатку, он прежде всего приближает к примусам руки, чтобы согреть озябшие пальцы. Бедняга Эрнст больше всего страдает от мороза: ему приходится работать на ключе голой рукой.

После обеда дежурил у трещины. Думал, что к нам подплывет нерпа или лахтак… Мимо меня проследовали обломки льдины, на которых были лопаты и пешни. Кренкель заметил, что это остатки аэродрома.

Нагрузил две нарты продовольствием. Теперь у нас имеется трехмесячный аварийный запас. Все-таки мне кажется, что этого мало. Но где же взять продовольствие?.. Оно на базах, унесенных обломками льдины.

Петрович и Женя взяли легкие нарты, веревки и ушли искать наши базы. Кренкель уговаривал меня не пускать их. Я подумал и сказал:

— Отправляйтесь, но не дальше чем за полкилометра.

Они нашли одну базу, достали три бидона и, перепрыгивая со льдины на льдину, притащили их к нашему лагерю. Один бидон я распечатал, так как надо снова готовить обед на несколько дней вперед.

Когда сели на нарты отдыхать, Петрович вынул револьвер, поставил вдали бутылочку и стрелял в нее до тех пор, пока не разбил.

Усиливается ветер. Скорость его доходит до восемнадцати метров в секунду. Начинается пурга.

Кренкель связался с «Мурманцем» и передал результаты наших метеорологических наблюдений.

«Мурманец» зажат во льдах. Как далеко он, маленький черт, забрался!

Уже седьмые сутки мы ведем кочевой образ жизни. Но дальше так продолжаться не может: надо строить постоянное жилье.

Чтобы спрятаться от ветра, забрался в спальный мешок. Сразу согрелся, стало хорошо… Ветер трепал шелковую палатку. Как только утихнет пурга, мы начнем строить снежную хижину.

Хорошо, что лед ведет себя спокойно и все свое внимание мы можем обратить на борьбу с ветром. А борьба эта нешуточная! Пурга упорно хочет лишить нас крова. Тонкая шелковая спальная палатка неожиданно превращается в огромный пузырь, стремящийся оторваться от льдины. Более прочная парусиновая палатка радиостанции тоже совсем расшаталась. Надутые воздухом пухлые клипер-боты временами подпрыгивают на льду. Они наверное бы улетели далеко от нас, если бы мы заранее не привязали их к кольям, вбитым в снег.

8 февраля

В час ночи я принял дежурство от Жени. Забравшись в спальный мешок, он крепко уснул, несмотря на вой бури.

Шторм разыгрался жестокий. Порывами ветра несколько раз перевернуло груженые нарты. Казалось, вот-вот унесет от нас палатку с радиостанцией…

Дежурство было беспокойное: много раз я ставил на место нарты, укреплял радиопалатку.

Эрнст сменил меня. Я стащил с себя малицу и только собрался залезть в спальный мешок, как раздался полный тревоги голос Теодорыча:

— Скорее, на помощь!.. Шторм ломает радиопалатку!..

Я первым вскочил на ноги, схватил малицу, выбежал из палатки, но ветер вырвал ее из моих рук и повлек к трещине; я едва успел догнать ее. Надевая малицу, бегом бросилсй к Теодорычу. Подоспел и Женя. Лежа или на коленях (ветер валил с ног), мы вдвоем с Женей удерживали вырывавшуюся из рук парусину, пока Эрнст не забрался внутрь палатки и не сложил оборудование радиостанции. Когда он вылез, мы выдернули последние крепления, и палатка перестала существовать.

На края трепетавшей парусины мы навалили тяжелые баулы, тюки, ящики.

В эти минуты казалось, что сила ветра достигла максимума, какой только возможен…

До рассвета было еще много времени.

Петр Петрович, обойдя льдину, заявил, что новых трещин и торосов пока нет. Мы пошли отдохнуть в свое старое жилье.

Женя попробовал заснуть в шелковой палатке, скорчившись в малице, но это не удалось: снег, насыпавшийся в его малицу, растаял. Отчаявшись заснуть, Женя принялся за починку одежды. Он сказал, что нас опять унесло далеко на юг; доказательство этому довольно ранний рассвет.

Мы вышли из палатки: действительно, становится светло. С появлением дневного света мы немного оживились.

Ветер, кажется, пошел на убыль. Мы принялись подсчитывать наши убытки… Радиопалатка сломана. В спальную палатку ветер наносит мокрый снег, и она, очевидно, не продержится даже и до вечера. Нарты, нагруженные одеждой, свалились и перевернулись набок.

Решили начать постройку снежного домика. Сегодня мы обязательно должны переселиться в новое помещение.

Вооружились инструментами: лопатами, пилами, пешнями. Начали выпиливать из снега кирпичи. Работа закипела. Мы с Кренкелем резали кирпичи, а Петрович и Женя возводили стены. Когда мы закончили укладку стен, на улице стало уже гораздо светлее.

Предварительно мы начертили на снегу проект будущего дома. И твердо осуществляли этот план. Часть будущего помещения отводится под спальню. Она представляет собой лежанку, сделанную из снега во всю ширину дома. Остальная часть — пол и стол, сделанные тоже из снега.

Когда стены были сооружены, мы положили сверху шесты и палатки, покрыв их кустом парусины. Это был потолок. Входное отверстие закрыли куском перкаля. Вот и все нехитрое устройство нового «снежного дворца»…

Когда стало еще светлее, Эрнст вдруг взволнованно закричал:

— Земля, земля!..　

Мы повернулись в ту сторону, куда он указывал, и увидели высокие горы. В первый раз девятимесячного дрейфа перед нами, хотя и далеко, была твердая почва, виднелись острые шпили гор Гренландии. Мы закричали «ура!».

С этой минуты все наши разговоры и мысли вращались вокруг Большой Земли. Как хочется сейчас пощупать родную землю, постоять на ней! Жаль, что нынче пасмурный день и берега Гренландии видны недостаточно отчетливо.

Ветер утих. После пережитых треволнений снежный домик казался нам удобным и необычайно просторным дворцом. Мы поужинали, не переставая восхищаться своим новым жилищем.

Пора было спать. Перед долгожданным отдыхом Женя вышел из домика и еще раз сделал астрономическое определение. Сквозь тонкие облака просвечивала луна. Лунный свет озарял торосы, окружавшие нашу льдину.

Мы слегка закусили перед сном и стали забираться в спальные мешки.

Женя остался дежурить. Он вышел и не успел пройти нескольких шагов, как ясно различил впереди трех медведей. Легким пинком он разбудил Веселого. Встрепенувшись, собака бросилась к медвежьей компании и залаяла.

— Дмитрич! Ребята! Вылезайте!.. Медведи к нам пришли! — крикнул Женя.

Эрнст не поверил и сердито откликнулся:

— Ладно, ладно… Отстаньте!..

— Да скорее сюда! Честное слово, медведи! — убеждал Женя.

Я выскочил из домика в одних меховых чулках. Действительно, медведи были близко…

Наши винтовки, как всегда, стояли заряженными у входа. Женя протянул мне одну из них, шепча: «Стреляй, стреляй…» Несколькими выстрелами я убил всех трех медведей.

Веселый остался цел и невредим, хотя он все время путался среди медведей, мешая мне стрелять.

Это была первая удачная охота за девять месяцев.

Мы с Женей до часу ночи провозились с медведями: снимали с них шкуры. Эрнст в этой работе не мог участвовать: ему предстояло вести ночные метеорологические наблюдения и передать сводку по радио. Мы ему не разрешили пачкать руки.

Все очень радуемся удачной охоте: у пас будет свежее мясо; давно мы его не ели!

Итак, сегодняшний день полон необычайными событиями: шторм стих, мы увидели землю, построили себе снежный дом, убили трех медведей…

Жаль только, что нет уверенной радиосвязи с материком. Представляем себе, как о нас там беспокоятся! Но утром мы обязательно наладим радиостанцию, сообщим, что живы, здоровы и продолжаем научные работы.

Получили сообщение, что вчера из Мурманска вышел в море и направился к нашей льдине ледокол «Мурман». Им командует опытный полярный капитан, потомственный помор Иван Федорович Котцов. На борту «Мурмана» находятся два легких самолета: лыжный Р-5 летчика Черевичного и амфибия Ш-2 летчика Карабанова.

9-10 февраля

Второй день стоит прекрасная погода. Ночь прошла спокойно, тихо. Светит луна, льды при лунном освещении блестят. Хорошо видны звезды.

Женя сообщил нам новые координаты нашей станции: 72 градуса 6 минут северной широты и 19 градусов 30 минут восточной долготы.

За двое суток мы прошли пятьдесят семь миль. Кто бы мог подумать, что льдину будет так быстро нести?!

Ночью по лагерю дежурил Женя. Теперь его сменил Петрович.

Пользуясь хорошей погодой, устраиваем наш лагерь. Вчера Эрнст и Петрович прочно привязали к нарте всю радиоаппаратуру; передатчик, аккумуляторы и распределительные щиты закреплены в рабочем положении. Теперь, чтобы передвинуть радиостанцию на другое место, не нужно разбирать ее и делать переключения.

Женя и Петя перевезли с обломков льдин, оторвавшихся от нашего поля во время сжатия, еще два бидона. Теперь на льдине собран почти пятимесячный запас продовольствия и горючего.

Лед по-прежнему в покое. Трещины покрылись молодым ледком, который понемногу скрепляет все льдины в одно целое.

Еще резче и отчетливее видны горы Гренландии. Когда смотришь в бинокль, хорошо вырисовываются отдельные скалы и ледяные обрывы.

Нынче фотографировал лагерь.

Построили снежный домик для радиостанции: работать на ветру Эрнсту было бы тяжело. В домике свободно умещается нарта с радиоаппаратурой. Нарту легко можно вытолкнуть из домика, разломав переднюю стенку, сложенную из очень тонких снежных плиток. Женя снова занялся своими магнитными наблюдениями.

Обедали очень сытно. Сидели на лежанке в снежном доме, вдыхая аромат жаркого из медвежатины. Я приготовил большую кастрюлю, думал, что хватит дня на три. Но ребята все время просили:

— Мне, Дмитрич, побольше дай!.. Добавь еще!.. Мне полную!..

С наслаждением все ели свежее мясо, и вскоре кастрюля опустела…

— Да, у тебя медвежатина вкусная, — сказал Петр Петрович.

— Какой же ей быть? — спросил я.

— Понимаешь, в 1935 году на «Красине» нас постоянно кормили медвежатиной, и она мне опротивела… А у тебя хорошо получилось, — объяснил Ширшов.

Похвала Петровича меня порадовала: никогда не ожидал, что из меня выйдет хороший повар.

Температура воздуха — девятнадцать градусов мороза, в домике — двенадцать градусов мороза. Это, конечно, холодновато, но зато наша одежда не мокнет от сырости. Влага нас совсем извела: негде сушить меховые костюмы.

Давление барометра поднимается, и это подбадривает: может быть, природа решила дать нам небольшую передышку.

Я объявил Петровичу, что, выполняя свое давнишнее обещание, дарю ему шкуру с убитого медведя.

По радио нам сообщили, что «Ермак» вышел на кронштадтский рейд, устраняет девиацию, а вечером отправится в плавание… Неужели наша льдина скоро окажется в таком районе, что «Ермак» сумеет подойти к нам? Впрочем, и самолетам здесь некуда садиться: площадки нет, одни только ледяные обломки!

Петрович говорит, что льды начинают смерзаться. Может быть, образуется большое ледяное поле и удастся расчистить его под аэродром?.. Однако нам четверым это очень трудно сделать.

Лед продолжает смерзаться. До самого горизонта не видно воды. Вся ледяная масса дрейфует без толчков.

Женя подсчитал наши новые координаты и сказал:

— Прошли еще десять миль!

Ночью дежурил Петрович. Ярко светила луна. Была такая хорошая видимость, что Ширшов даже различал берега Гренландии. К концу ночи Петровича сменил Кренкель. Вскоре поднялся и я, приготовил завтрак.

Кренкель вызывал по радио ледокольный пароход «Таймыр». Мы рады, что к нам приближается советский корабль: может быть, при посредстве его радистов нам удастся улучшить связь с материком. С «Таймыра» сообщили, что судно находится в полосе сильного шторма, лежит в дрейфе. На корабле решили при первой возможности спустить самолет на льдину и начать полеты к нам в лагерь.

Теперь мы регулярно будем держать связь с «Таймыром» до подхода «Ермака». Теодорыч не может работать со всеми судами: у нас очень небольшой запас электроэнергии. К тому же Эрнсту приходится работать на воздухе: каждые десять минут он уходит согревать свои окоченевшие пальцы. Если же он забывает своевременно это сделать, ему потом приходится долго оттирать руку.

Кренкель слушал московские радиостанции: синоптики обещают нам хорошую погоду. Но длительный штиль нас тоже не устраивает: без ветра не работает ветряк, а от него зависит радиосвязь.

Когда после работы мы вернулись в наше жилище, то увидели, что на спальных мешках появился толстый слой инея: это опять от нашего дыхания.

Играл в шахматы с Петровичем и Кренкелем. Хотя очень холодно и коченеют пальцы, все же сыграли две партии.

Женя сделал астрономическое определение, я помогал ему: отсчитывал на хронометре.

Лег спать. Разбудил меня Кренкель. Он снова слушал Москву и узнал, что «Ермак» форсированным ходом движется к нам.

Женя и Петрович искали посадочную площадку для самолета. Они ходили на лыжах в юго-западном направлении. Лед на трещинах уже настолько окреп, что свободно выдерживает тяжесть двух человек. Подвижек льда не обнаружено.

Через каждые полкилометра Женя и Петрович залезали на высокий торос и тщательно осматривали местность вокруг. Возле одной ледовой гряды они заметили ровную площадку. Матово-белые пласты отчетливо выделялись среди разломанной ледовой поверхности, отражающей солнечные лучи в гранях ледяных плит.

Вскоре ребята были уже на площадке. Я думаю, что это большая полынья, недавно затянутая молодым, сравнительно тонким льдом. Ни одна снежная заструга не нарушает идеально ровной поверхности. Толщина льда здесь не менее тридцати сантиметров.

Женя и Петрович обрадовались находке, вышли на середину поля и измерили его шагами во всех направлениях.

Мы полагаем, что легкие самолеты, имеющиеся на «Таймыре», смогут сесть на такую площадку. Это очень хорошо?

Обратно ребята возвращались другим путем, чтобы осмотреть район, прилегающий к лагерю с востока. Однако лучшего поля они так и не нашли.

11 февраля

При абсолютном штиле мы прошли на юг восемь миль.

Женя приготовил какао и подогрел гречневую кашу. Все мы плотно позавтракали.

Снова нет связи с «Мурманцем». Это нас тревожит. Может быть, с ним что-нибудь случилось? Он вел себя во льдах весьма смело, забирался в глубь ледяных полей далеко от кромки. Для деревянного бота это небезопасно.

Кренкель занялся осмотром и ремонтом ветряка: чистил щетки, кольца, крылья. После этого мы вдвоем с Эрнстом пошли осматривать льды в нашем районе. Картина изумительная. Мы разглядывали отдаленную панораму сурового скалистого берега Гренландии, покрытого ледниками, увидели огромные смерзшиеся куски льда, словно прошедшие сквозь гигантскую мясорубку. Будет хорошо, если льдина подойдет поближе к берегу: мы сможем сфотографировать горы Гренландии.

Когда вернулись в лагерь, Эрнст связался с радиостанцией «Таймыра». К этому времени вернулись с разведки Женя и Петя. Они тоже восторгаются арктическими пейзажами.

Датская радиостанция снова предложила нам свои услуги, но Кренкель поблагодарил и отказался.

Все время падает давление барометра. Недолго нам пришлось отдыхать: скоро, очевидно, задует ветер.

Я сыграл в шахматы с Петровичем и сел писать дневник. При морозе в двадцать два градуса трудно держать карандаш в руке, но я заставляю себя: надо быть крепким до конца и записывать все события.

По радио сообщили, что кинооператоры выехали в Севастополь для съемок жизни и быта моих родных — отца и братьев. Сохранились ли еще трущобы, в которых протекло мое невеселое детство. Ведь в Севастополе, как и по всей нашей стране, идет большое строительство… Кинооператоры выехали также в Днепропетровск — на родину Петра Петровича.

Луна начала прятаться от нас: облака закрывают ее. Это вызывает досаду, потому что без луны нам трудно работать. На материке говорят, что луна нужна только для влюбленных. Но нам здесь она нужна еще больше.

12 февраля

Ночь прошла при полном штиле. Утром Теодорыч поднял всех криком:

— Огонь на горизонте!

Я сомневался в правильности его открытия, но все же вылез из мешка. Дело в том, что такие «огни на горизонте» смущали нас уже раза три, и всегда оказывалось, что это близкие к горизонту звезды, случайно выглянувшие в прорывах облаков.

— Не могут же звезды гореть полтора часа на одном месте! — убеждал меня Эрнст. — Я этот огонь давно уже вижу, но все сомневался, не хотел будить… Посмотри, Дмитрич: по-моему, это прожектор «Таймыра»…

Петрович и Женя проснулись. Мы вылезли из палатки и увидели на востоке огонек. Женя навел на него теодолит и подтвердил:

— Это не звезда!

До сих пор мы представляли себе корабли, идущие к нам, лишь точками на карте. Как приятно было теперь увидеть свет прожектора!

На «Таймыре» будто почувствовали наше настроение и начали водить прожектором по горизонту.

Эрнст сообщил по радио на ледокольный пароход, что мы видим его огонь. На «Таймыре» наше сообщение вызвало всеобщее ликование…

— У нас очень хороший корабль, очень крепкий, — говорил нам по радиотелефону капитан «Таймыра». — Я надеюсь подойти к вам поближе. До скорого свидания!..

Мы условились с «Таймыром», что вечером зажжем факел, а на корабле ответят нам прожектором.

Я пошел с Кренкелем на высокий торос, рассчитывая увидеть дым «Таймыра». Петровичу и Жене дали задание: идти в противоположном направлении… Но дыма мы не увидели.

«Ермак», как сообщили нам по радио, пробивается сквозь льды Финского залива.

Я готовил обед на примусе, но горелка плохая. Поэтому свое кулинарное дело я закончил на паяльной лампе… За обедом согрелись и успокоились, а то от холода всех трясло.

Как было условлено с «Таймыром», я зажег огонь: привязал ракету к железной трубе; Петрович пошел на самый высокий торос — наблюдать, когда «Таймыр» зажжет прожектор. Долго ждать не пришлось: на горизонте ярко вспыхнул огонь.

Нас слепил магний; ракета болталась на шнурке, привязанном к шесту; я крутил шест над головой, и яркое пламя, гудя, рассыпало потоки искр… «Таймыр» видел наши сигналы хорошо.

Так прошла первая световая беседа с первыми советскими людьми, пришедшими к нам на помощь.

Вечером слушали «Последние известия по радио». Мой отец и братья собираются приехать в Москву встречать меня. Долго пили чай и говорили о дальнейшей жизни на льдине. Настроение у всех за чаепитием было хорошее, бодрое.

Только здесь, на льдине, мы оценили особенную прелесть чая: пьем его по пять раз в день. Лишь он дает нам тепло.

Подул слабый ветер, сгущается туман.

13 февраля

В пять часов утра я разбудил Женю, и он принял от меня дежурство. Я забрался в спальный мешок, но долго не мог заснуть: здорово продрог. Как только согрелся, заснул.

Скоро проснулся; из мешка не хотелось вылезать, пил чай, лежа в мешке.

Мы зверски мерзнем. Решили: если «Таймыру» не удастся снять нас в конце этого месяца, обязательно утеплить жилье второй крышей. Кроме того, сделаем второй фартук у входа.

Кренкель не сидит в палатке, а все время разгуливает по льдине: согревается.

«Таймыр» уже нашел площадку для взлета самолетов. Летчики собираются в лунную ночь сделать воздушную разведку.

Кренкель подогрел обед.

Видимость улучшилась; мы снова увидели берега Гренландии. Очевидно, льдина еще приблизилась к ним.

Обсудили план нашего научного отчета после возвращения на материк.

Последние дни у нас преобладает праздничное настроение, так как живем без ветра, тихо.

Регулярно передаем метеорологические сводки.

14 февраля

Подул сильный ветер. Кренкелю пришлось укреплять крышу радиостанции и снежного домика. Я убирал вещи, которые лежали на снегу, привязывал их, как на палубе корабля перед штормом.

Вдвоем с Женей сделали астрономическое определение. В полдень мы знали наши новые координаты; за двое суток льдина прошла семнадцать миль.

Кренкель связался с «Таймыром». Там люди всю ночь работали, чистили аэродром, собирали самолет. Просят, чтобы мы подготовили аэродром и у себя.

Петрович, Женя и я уложили инструменты, впряглись в нарты и отправились на аэродром. В лагере остался один Теодорыч; ему поручено зажечь костер, чтобы летчик с «Таймыра» мог по дыму определить направление ветра.

С трудом добрались мы до замерзшей полыньи: очень тяжело было идти по сплошным ледяным буграм.

Я решил вернуться в лагерь и узнать, вылетел ли самолет. Условился с ребятами, что если полет будет отменен, то я вывешу один флаг, а если полет состоится — Два.

С «Таймыра» нам передали по радио, что ветер ломает их аэродром и команда спешно грузит самолеты обратно на борт корабля. К тому же во льду появились разводья, и таймырцы полагают, что судну удастся пробиться к нам поближе.

Я вывесил один флаг; Петрович и Женя вскоре вернулись в лагерь.

Теодорыч рассказал мне, что здесь произошло…

Эрнст в наше отсутствие хотел зажечь костер, как мы с ним условились; он зажег несколько досок и начал поливать их горючим из полного бидона… Теодорыч не знал, что это бензин. Как только он брызнул из бидона на огонь, бензин вспыхнул, и бидон вырвало из рук… Эрнст счастливо отделался. Страшно подумать: он оставался в лагере один и мог сгореть…

К вечеру ветер снова стих. Светит луна. Полыхает северное сияние.

15 февраля

Теодорыч подогрел суп из мяса молодого медвежонка и нажарил сухарей в масле к чаю.

Слушали утренний выпуск «Последних известий по радио». Передавали, что крупные иностранные газеты посвятили передовые статьи нашей экспедиции; общественность зарубежных стран проявляет большой интерес к работе станции «Северный полюс».

Женя сделал астрономическое определение. За сутки при полном штиле мы прошли девять миль. Наши координаты—71 градус 13 минут северной широты и 20 градусов западной долготы.

На «Таймыре» снова пытаются начать полеты. Летчик Власов хочет вылететь к нам на разведку: самолет уже готов, мотор работает.

Мы отправились на аэродром, а Кренкель остался в лагере… Не успели еще мы отдышаться на аэродроме после непрерывных прыжков с тороса на торос, как Петрович услышал шум мотора. Торопливо начали устанавливать флажки. Я взобрался на большую груду торосов, следил в бинокль за горизонтом, но самолета не обнаружил. Кренкель в это время зажег в лагере факел… Ждали до тех пор, пока не продрогли. Начали стрелять из револьверов. Наконец Кренкель в четвертый раз разжег костер. Я снова услышал отдаленный глухой шум мотора, но самолета не увидел. Стало ясно, что летчик Власов не нашел нас.

Кренкель связался по радио с «Таймыром» и получил оттуда полную информацию. Оказалось, что летчик Власов действительно два раза вылетал на разведку, но не обнаружил нашего лагеря и, попав в густую облачность, совершил посадку у борта ледокольного парохода «Мурман». Кроме того, на разведку вылетел также летчик Черевичный с «Мурмана», но еще не возвратился.

Начал сгущаться туман, все собрались в лагере. Договорились с таймырцами, чтобы они не торопились, не лезли на рожон, выискивали разводья. Нам нужно взять со льдины все ценное оборудование: каждая мелочь, находящаяся на станции «Северный полюс», пригодится для арктического музея. Необходимо, чтобы корабли подошли к нам поближе, так как переброска лагеря на самолетах — очень длительная и трудная операция, связанная с известным риском.

Сегодня только полградуса мороза, идет мокрый снег. В снежном домике осели стены. С брезентового потолка на спальмешки падают капли воды. Наши малицы и костюмы совсем отсырели. Оказывается, в них накопилось много влаги, но на морозе они становятся твердыми, и поэтому мы не чувствуем сырости.

16 февраля

Летчик Черевичный, который вылетел на разведку, до сих пор еще не вернулся. Он совершил где-то вынужденную посадку. Женя и Петрович утром просили разрешить им пойти на розыски Черевичного, но, так как туман сгущался, я категорически запретил ребятам отправляться в поход.

Температура повышается; со стен все время течет вода. Во время обеда приходится сидеть в плащах, но и они не спасают: капли с брезентового потолка попадают за воротник…

С «Таймыра» снова передали по радио, что летчика Черевичного все еще нет. Нас это сильно волнует. В полдень немножко прояснилось, и я разрешил ребятам пойти на розыски самолета Черевичного. Женя привел в порядок киноаппарат, и Федоров с Ширшовым отправились курсом на восток. Я стоял у палатки и все время наблюдал за ними в бинокль.

Неожиданно я услышал шум мотора и радостно закричал:

— Эрнст, самолет!..

Кренкель немедленно зажег факел.

Над лагерем появился маленький самолет Власова. Я начал фотографировать его. Летчик Власов сделал два круга над лагерем и полетел на аэродром.

Я побежал туда. От нас до аэродрома — два километра. Не успел я пробежать и километра, как Власов уже совершил посадку.

Летчик вылез из самолета и пошел ко мне навстречу.

Трудно описать чувство радости и волнения, которое мы оба испытали во время встречи…

Власов был первым человеком, который посетил нас после отлета самолетов, доставивших экспедицию на Северный полюс. А с того времени прошло больше восьми месяцев…

Мы встретились на полдороге, бросились друг другу на шею, расцеловались. Оба от волнения не могли говорить. Я положил голову к нему на плечо, чтобы отдышаться, а он думал, что я заплакал. Власов поднял мою голову и сказал:

— Ну чего ты? Ну успокойся.

Я говорю:

— Ничего, ничего… А ты чего волнуешься?

Так мы стояли несколько минут и не могли говорить от волнения и радости.

Потом мы пошли на аэродром. Там оставался штурман Дорофеев. С ним мы тоже расцеловались.

Власов вынул из самолета ящик с мандаринами и пивом.

— Это подарок таймырцев, — сказал он.

Я поблагодарил его. Потом он передал мне пакетик с письмами от моих друзей-правдистов. Это была первая почта, полученная памп со дня вылета из Москвы.

Власов рассказал, что он случайно наткнулся на наш лагерь: искал самолет Черепичного и издали увидел наше расположение.

Я не хотел долго задерживать самолет Власова; мотор работал на малых оборотах, уже надвигалась ночь. Хотя, должен признаться, мне в то же время и не хотелось отпускать человека, который совсем недавно был в Москве.

Власов предложил мне начать погрузку имущества лагеря и переброску на самолете к судам. Я категорически отказался и заявил:

— Пока не найдете Черепичного, в наш лагерь больше прилетать не нужно!

Он усмехнулся и ответил:

— Обещаю тебе, Дмитрич, что Черепичного найду. Твердо тебе обещаю!

Мы снова расцеловались, тепло я попрощался с ним и Дорофеевым.

Вскоре самолет был уже в воздухе…

Я сразу почувствовал какую-то усталость, захотелось посидеть… Подошел к торосу, снял с себя меховую рубаху, жилет, перебросил их через плечи, поднял ящик с мандаринами и пивом и медленно побрел к лагерю…

Когда вернулся, рассказал о своей встрече Эрнсту. Скоро пришли и Женя с Петровичем. Они ничего не обнаружили. Их подвела какая-то черная точка, показавшаяся вдали. Только подойдя поближе, они увидели, что это лебедка, которую унесло во время сжатия льдов.

Мы условились с Кренкелем: не говорить ребятам о том, что нам привезли подарок, а после обеда неожиданно подать пиво и мандарины.

Я, как бы между прочим, завел разговор о том, что хорошо бы сейчас к обеду получить пива или вместо сладкого мандарины. Петр Петрович рассмеялся и ответил:

— Да, это было бы неплохо… Но придется потерпеть до Ленинграда.

Женя почему-то сразу почувствовал нечто подозрительное в моих разговорах и испортил всю затею: он начал ощупывать наши спальные мешки и, конечно, нашел лежавшие там пивные бутылки… После пива мы стали пробовать мандарины.

Вечером командование «Таймыра» предложило снимать наш лагерь с помощью самолетов. Я категорически отказался и повторил:

— Надо искать Черевичного. До тех пор пока его не найдете, к нам прилетать не нужно!

Сегодня Женя по приборам определил, что льдина покачивается. По его мнению, это получается потому, что с востока к нам доходит зыбь.

Сейчас пятнадцать градусов мороза, хорошо светит луна.

С тревогой думаю о летчике Черевичном: есть ли у него продовольствие, теплая одежда? Взял ли он с собой ружье?..

17 февраля

Освещая себе путь прожекторами, ледоколы «Таймыр» и «Мурман» ночью передвинулись на другое место. Мне кажется, что они совсем рядом с нами. На ледоколе «Мурман» зажигают много осветительных ракет.

Я лег спать, так как ночью дежурил. Меня сменил Кренкель. Долго не мог заснуть: белье еще не успело высохнуть после хождения на аэродром. Попросил Теодорыча, чтобы он чем-нибудь меня укрыл. Эрнст принес свою малицу.

Нынче распрощались с семьдесят первой параллелью. Если мы продрейфуем еще пятьдесят девять географических минут, то общее протяжение нашего дрейфа на льдине будет равно двадцати градусам широты. Это очень большое расстояние, если учесть особые условия Центрального полярного бассейна.

Лежали в спальных мешках, обсуждая итоги нашего дрейфа. Приятно сознавать, что все задуманное год тому назад ныне осуществлено. Жизнь, правда, внесла много нового и неожиданного в наши планы. В частности, наш дрейф оказался более быстрым, чем это предполагалось.

Одной из наиболее интересных тем научных работ станции «Северный полюс» было изучение движения льдов, покрывающих поверхность Северного Ледовитого океана. Скорость нашего движения менялась: то мы почти стояли на одном месте, то шли со скоростью сорок три километра в сутки. Особенно быстро протекал наш дрейф в последнее время, когда льдина прошла в Гренландское море.

Теперь мы отдыхаем и говорим обо всем этом, как о минувшем.

Да, мы можем ответить на многие вопросы, интересующие науку!

Где причина движения льдов? Предварительная обработка наблюдений Петра Петровича и Жени дает следующую картину. Льды дрейфуют под действием двух сил. Одна из этих сил — ветер, действующий в данном месте. Вторая сила таится в океане. Она гонит льды к югу независимо от того, в каком направлении дует ветер.

Что представляет собой эта вторая сила? Казалось, проще всего было бы предположить наличие в центральной части Северного Ледовитого океана поверхностного течения, которое увлекает лед к югу, к берегам Гренландии.

Однако наблюдения наших молодых ученых Ширшова в Федорова показали обратную картину: не вода увлекает лед, а движущиеся льды увлекают за собой верхние слои воды.

По-видимому, общий режим погоды в Центральном полярном бассейне обуславливает преобладание северных пли северо-западных ветров. Эти ветры заставляют льды двигаться к Гренландскому морю, где их подхватывает быстрое так называемое Восточно-Гренландское течение, идущее с севера.

Мы можем подтвердить этот вывод материалами наблюдений, которые проводил Петр Петрович с помощью вертушки.

Мы вспоминаем теперь о трудных днях работы на лебедке, когда приходилось измерять глубину океана. Что дают нам эти измерения? Они позволяют вычертить профиль дна Северного Ледовитого океана от Северного полюса до Гренландского моря.

Петр Петрович установил, что наша льдина от полюса до широты 86 градусов 40 минут дрейфовала над глубокой котловиной с весьма пологим дном. Максимальная глубина здесь достигала четырех тысяч четырехсот метров. Затем начался подъем дна, появились неровности. Когда мы достигли широты 83 градусов 56 минут, под нами оказалась подводная возвышенность. Дальше глубина снова увеличилась. Мы дрейфовали над глубокими впадинам if, которые находятся всего в сорока милях от Северо-восточного мыса Гренландии.

Мы прошли над так называемым порогом Нансена.

Предполагалось, что здесь, между Шпицбергеном и мысом Северо-восточным, дно моря значительно приподнято. Ученые думали, что это порог, отделяющий Северный Ледовитый океан от Гренландского моря. Петр Петрович установил, что глубина моря в этих местах достигает тысячи четырехсот двадцати метров, а в средней части пролива, несомненно, еще больше.

Мы взяли тридцать восемь гидрологических станций.

Исследования показали, что атлантическая вода, проникающая в Северный Ледовитый океан сквозь широкие ворота между Гренландией и Шпицбергеном, достигает полюса и распространяется в Центральном полярном бассейне. На всех гидрологических станциях под тонким слоем холодной арктической воды Петр Петрович находил слой теплой атлантической воды.

Большую ценность для науки представляют наблюдения Федорова.

Теперь наша дрейфующая экспедиция заканчивает свою работу.

Петр Петрович и Женя вышли из палатки, но скоро вернулись и сказали, что пойдут на разведку, будут искать самолет Черевичного.

Я снова следил за ними в бинокль.

В «Последних известиях по радио» передавали письмо моих избирателей — рабочих Онежского завода. Они пишут мне, что гордятся нашей жизнью и работой на льдине. Пишут, что наша станция «Северный полюс» принесет много славы Родине.

…Эрнст только что связался с «Таймыром». Оттуда сообщили, что летчик Власов нашел Черевичного и доставил его на «Мурман». Кроме того, Власов во время своего полета обнаружил широкие разводья во льдах и указал кораблям путь к нашему лагерю.

Я поднял условный флаг, так как надо было сообщить об этой радости нашим разведчикам — Ширшову и Федорову.

Вскоре с «Таймыра» передали: летчик Власов, после того как он нашел Черевичного, решил опять лететь к нам в лагерь доложить мне, что свое обещание он сдержал; но по пути погода испортилась, пилот попал в туман, вернулся и совершил посадку на маленькой льдине возле корабля.

Наши разведчики все еще не появлялись. Куда же они девались?..

Ветер начал усиливаться, и я забеспокоился. Но Эрнст увидел вдали фигуры идущих ребят. На душе стало легче. Больше никого никуда не пущу!

Ширшов пришел и обиделся:

— Зачем поднимали флаг, если никакой аварии нет?!

Мы условились поднимать флаг только в тех случаях, когда в лагере какая-нибудь авария. До сих пор нам не приходилось прибегать к этому условному знаку, так как в тяжелые минуты мы всегда бывали вместе. Но теперь это была единственная возможность быстрее вернуть ребят с разведки.

Женя и Петрович рассказали о своем путешествии. Они видели много ледяных площадок, пригодных для посадки самолетов. Вдали от лагеря они находили следы нашего хозяйства: обрывки перкаля, доски и вешки, которые служили Федорову ориентирами при астрономических определениях.

Наши разведчики устали и сразу легли спать.

18 февраля

Я сдал дежурство Жене. Он воспользовался появлением звезд и сделал астрономическое определение. Наши новые координаты — 70 градусов 54 минуты северной шпроты и 19 градусов 50 минут восточной долготы.

В эту ночь мы все плохо спали: сказывается нервное напряжение последних дней. Я сыграл с Кренкелем в шахматы. Потом мы вышли из палатки; я вооружился биноклем и начал оглядывать горизонт. Неожиданно увидел дым, а спустя некоторое время — пароход: мачты, трубы. Позвал ребят, закричал:

— Идите сюда: виден пароход!

Я зажег костер и поднял над торосом флаг. Стало быть, коли уже приближаются к нам, скоро мы будем среди родных людей!

Слушали «Последние известия по радио». За границей высоко оценивают нашу работу. В газетах пишут, что «заканчивается грандиозная дрейфующая экспедиция в Центральном полярном бассейне».

Мы подсчитали, что корабли скоро выйдут на чистую воду и смогут пришвартоваться к кромке льда, которая находится в двух километрах от нас.

Петр Петрович и Женя начали бриться. Второпях они порезались, особенно пострадал Федоров. Мы с Кренкелем отложили бритье до утра.

Вечером мы увидели два ярких прожектора.

В час ночи Женя подсчитал, что нас отнесло на семь миль к югу.

Мы зажгли большой факел. С «Таймыра» нам сообщили по радио, что хорошо видят наш огонь. Там необычайная радость.

Наступают решающие часы: надо расставаться со льдиной, которая нас добросовестно продержала девять месяцев. Хотя в последние дни ледяное поле и сломалось, но даже обломок честно служил нам. С теплотой мы думаем о нашей холодной льдине…

Признаться, мне очень не хотелось, чтобы нас снимали со льдины самолетами: на самолете много не перебросишь. А мы решили взять с собой все оборудование и снаряжение, даже оставшиеся продукты.

Особую ценность представляет для нас радиостанция. Метеорологи, синоптики всего мира могут быть благодарны ей: четыре раза в сутки через эту радиостанцию мы передавали сводки о погоде в Центральном полярном бассейне.

Женя и Петя осмотрели и укрепили нарты, на которые мы погрузили результаты научных трудов станции «Северный полюс» — тетради со всеми записями. Этот груз мы сейчас сберегаем так же, как наши жизни. Кренкель шутит, что на нарты погружены тайны Центрального полярного бассейна.

На основании научных наблюдений будет составлена подробная карта нашего дрейфа. Мы уверены, что результаты гидрологических работ нашей станции помогут ученым при составлении ледовых прогнозов.

Мы знаем, что по нашим данным будет составлена также карта магнитных склонений пройденного нами района, которая поможет летчикам в трансарктических перелетах из Европы в Америку.

19 февраля

Последние сутки на станции «Северный полюс»…

Эту ночь и этот день я никогда не забуду.

Вчера мы даже не ужинали: волновались настолько, что кусок не шел в горло. К тому же обед мы сварили неважный: щи и гречневая каша на этот раз получились невкусные, и мы к ним почти не притронулись. Так и стояли на столе кастрюли с последней пищей, которую мы сварили на льдине.

В час ночи на вахту вступил Петя: он дежурил по лагерю. Я был выходным, но мне не спалось, не хотелось в такую напряженную ночь оставлять Петра Петровича одного. Сели с ним играть в шахматы. Каждые полчаса выходили из палатки и смотрели: не оторвался ли кусок льдины.

Ширина нашей льдины только тридцать метров. Кроме того, она еще лопнула в четырех местах. Мы регулярно осматривали трещины, чтобы в случае подвижки льда успеть вывезти наш ценный груз, уложенный на нарты.

Все шло, как обычно: Женя провел метеорологические наблюдения, Эрнст передал сводку на «Таймыр», я проиграл Пете четыре партии в шахматы…

Выйдя из палатки, мы увидели упершийся в небо луч прожектора. Потом прожектор начал бродить по горизонту: нас нащупывали, но не могли найти.

Мы побежали на пригорок. Я схватил по пути бидон с бензином. Сорвав с себя меховые рубашки, обливали их горючим, насаживали на палки и зажигали… Дважды разводили костер, сложенный из тряпок, старых мехов и валенок, облитых керосином. Горело великолепно: пламя поднималось высоко.

Веселый вел себя ночью очень плохо. Как только в нашу сторону проникал серебристый луч прожектора, пес начинал неистово лаять. Мои нервы были так возбуждены, что я не мог вынести этого яростного лая. Поймав Веселого, я зажал его между коленями, и он замолчал. Но как только я выпустил пса, он убежал на соседнюю льдину и там, чувствуя себя в полной безопасности, опять начал лаять до тех пор, пока не погас прожектор.

В шесть часов утра на вахту вступил Кренкель.

На небе были звезды, и Женя сделал астрономическое определение.

Я спал лишь три часа, но чувствовал себя свежим; только сердце билось тревожно, часто замирая. В полдень хотел начать делать метеорологические наблюдения, но получил по радио требование с кораблей: «Давайте огни, факелы».

Я был возмущен: целую ночь мы жгли бензин, керосин, а они все еще требуют огня.

— Что им здесь — Баку, что ли?.. — сказал я с досадой Теодорычу.

Все-таки огни мы зажгли.

В час дня пароходы задымили вовсю; они были уже совсем близко.

Решил привести себя в порядок. Начал бриться. От волнения руки дрожали… Порезался, потекла кровь. Посмотрел на себя в зеркало: ужас! Ведь мы с Нового года не мылись!.. Руки, как у трубочиста. Попробовал было потереть их снегом, но только размазал грязь — чище не стали.

В два часа дня корабли достигли кромки льда, пришвартовались к ней. В бинокль было видно, как люди спешат спуститься на лед…

Не могу сдержаться, отворачиваюсь, текут слезы радости… Вижу: Петя усиленно моргает и тоже отворачивается…

И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться со льдиной, обжитой нами.

К нам шли люди со знаменами. Я бросился вперед, навстречу им. С двух сторон подходили таймырцы и мурманцы. Среди них много товарищей по прежней совместной работе на полярных станциях. Нас начали обнимать и качать. На мне чуть не разорвали меховую рубашку.

…Лагерь прекращает свое существование.

Эрнст сидит в своем снежном домике и передает наш рапорт правительству об окончании работы станции:

«Безгранично счастливы рапортовать о выполнении порученного задания. От Северного полюса до 75° северной широты мы провели полностью все намеченные исследования и собрали ценный научный материал по изучению дрейфа льда, гидрологии и метеорологии, сделали многочисленные гравитационные и магнитные измерения, выполнили биологические исследования.

С первого февраля, когда на 74 градусе наше поле разломилось на части, мы продолжали все возможные в этих условиях наблюдения. Уверенно работали, ни минуты не беспокоясь за свою судьбу, знали, что наша могучая Родина, посылая своих сынов, никогда их не оставит. Горячая забота и внимание к нам партии, правительства и всего советского народа непрерывно поддерживали нас и обеспечили успешное проведение всей работы.

В этот час мы покидаем льдину на координатах 70°54′ нордовой, 19°48′ вестовой, пройдя за 274 суток дрейфа свыше 2500 километров. Наша радиостанция первая сообщила весть о завоевании Северного полюса, обеспечивала надежную связь с Родиной и этой телеграммой заканчивает свою работу.

Красный флаг нашей страны продолжает развеваться над ледяными просторами».

Пока Теодорыч отстукивает ключом последнюю радиограмму, отхожу в сторону, и на меня сразу набрасываются матросы, кочегары, кинооператоры, полярники.

— Дмитрич, подари чашку!

— Сделай надпись на этой книжке!

— Разрешите взять на память пачку прессованного компота!..

— Плитку горохового супа!..

— Баночку томата!

Откопали большую палатку, почти целиком засыпанную снегом. Ее бережно разбирают, складывают на нарты.

Льдина пустеет.

Я прощаюсь со льдиной, обхожу ее кругом.

Должен сознаться: мне было грустно покидать льдину, на которой мы прожили двести семьдесят четыре дня. Она оказалась такой выносливой, гостеприимной!

Эрнст вышел из снежного домика своей радиостанции. Только что он передал «Всем, всем, всем…» о том, что радиостанция «UPOL» закончила свою работу в Центральном полярном бассейне.

Мы разрушаем снежные стены радиостанции, вывозим нарты и в последний раз прощаемся с лагерем.

Идем на корабли. На снежном холме развевается флаг СССР. Это я водрузил флаг нашей Родины на высоком торосе, укрепил древко.

Флаг мы оставляем: он будет продолжать дрейфовать по морю до тех пор, пока льдина не растает.

Я вернулся, еще лучше укрепил флаг, чтобы его не сорвало ветром.

По морской неписаной традиции капитан последним покидает свой корабль. Льдину я покидал последним. И радостно, и в то же время немного грустно было расставаться с лагерем, где прошли девять неповторимых месяцев. Хотелось сказать: «Прощай, льдина! Ты верно послужила советским людям. До свидания, Арктика! Мы еще встретимся с тобой в недалеком будущем».

Станция «Северный полюс» прекратила свое существование…

…Я уже на «Мурмане». Попал сюда по жеребьевке вместе с Эрнстом. Сижу в уютной каюте, пишу последние строки, перелистываю тетради дневника, и кажется мне, что льдину я еще не покинул, что мне снится сон — сладкий, радостный… Но это не сон: я на борту советского корабля, среди друзей, среди дорогих советских людей.