Жизнь на льдине

ИЮЛЬ

1 июля

Петр Петрович не ложился спать: он ведет суточную гидрологическую станцию.

Позавтракав, все мы разошлись по своим делам. Эрнст Теодорович передавал на остров Рудольфа большую телеграмму об итогах научных наблюдений за время нашего пребывания на льдине. Эти наблюдения представляют большой интерес. Мы говорим о них по вечерам, когда собираемся в палатке, и за утренним чаем, перед тем как покинуть наше жилье и уйти на работу в лагерь.

Наша льдина дрейфует на юг почти вдоль Гринвичского меридиана со средней скоростью четыре мили в сутки. Начиная с 5 июня наш дрейф проходит зигзагами, направляясь то к востоку, то к западу. В общем дрейф нашего поля подчинен направлению ветра, уклоняясь несколько вправо благодаря вращению земли.

Астрономическое определение нашего местонахождения производится Федоровым ежедневно с помощью теодолита (исключая те периоды, когда небо закрыто облаками), точность определений до четверти мили. Метеорологические наблюдения ведутся четыре раза в сутки, а с 10 июня мы регулярно ведем дневник погоды.

В июне средняя температура у нас была равна двум градусам холода, наиболее высокая температура — минус один градус.

Гидрологические работы мы начали проводить с 5 июня, как только нам доставили лебедку. За это время сделали четыре гидрологические станции. Взяты две пробы грунта. Все пробы воды с различных глубин океана обработаны в гидрохимической лаборатории Ширшова; на всех станциях (от 250 до 600 метров глубины) обнаружена вода с положительной температурой и высокой солености.

Таким образом, установлено, что атлантические воды, открытые в более южных широтах Фритьофом Нансеном, мощным потоком поступают также и в околополюсный район; они вносят в центральную часть Северного Ледовитого океана значительное количество тепла.

Определение силы тяжести сделано в двух точках дрейфа. Измерения производились посредством маятникового прибора (сухопутного образца), сконструированного Ленинградским астрономическим институтом.

Женя сейчас занялся изучением атмосферного электричества. Он установил приборы и тоже на сутки засел за работу. Кроме того, он ведет, наблюдение за магнитными вариациями.

Я начал разбирать палатку-кухню. Потом ко мне на помощь пришел Теодорыч, успевший передать все радиограммы на Рудольф. Вдвоем мы вынесли имущество из палатки, разобрали ее до основания, так как она со всех сторон протекает. Насыпали свежего снега, утрамбовали его ногами, положили доски, а поверх них три листа фанеры. Перевязали стойки-распоры и стали забивать колья в лед. Под снегом оказалось много воды. Это сильно мешало нашей работе. Наконец закончили ремонт палатки-кухни. Можно было начать готовить обед. Вскоре там зашумели примусы, как на кухне московской квартиры.

На нашем ледяном поле под снегом всюду вода. Невозможно ходить: проваливаешься. Вода угрожает и нашей жилой палатке; у меня возникает серьезное опасение, как бы она не провалилась сквозь снег в воду, большим слоем покрывающую лед. Пришлось снаружи обсыпать палатку до половины снегом, чтобы края не так быстро таяли. Получился большой курган, но если за ним не наблюдать тщательно, то вскоре и этот курган почернеет, начнет таять и снова придется обсыпать его снегом.

Ходил на базы, осматривал все хозяйство. Зрелище грустное: снежные бугры развалились в разные стороны, обнажив вещевые баулы, резиновые мешки с керосином и продовольственные запасы. Вода серьезно угрожает всему нашему имуществу. Неужели придется переносить станцию на другое место? Это огромная, трудно выполнимая работа. Придется еще немного подождать и решить, как быть. Правда, можно перебраться на возвышенности нашего поля — на торосы, большие ледяные холмы, но это небезопасно, так как при первом же большом сжатии льдов все хозяйство может полететь вверх дном…

Надвигается туман, сыплется противный мокрый снег — нечто среднее между туманом и дождем. Воздух пропитан сыростью. Снег раскис, ходить стало трудно, кое-где проваливаешься в воду по колено.

Сегодня вообще неудачный день. Во-первых, радиослужба Главного управления Северного морского пути из непонятных соображений сократила нам сроки связи с островом Рудольфа, выделенные для приема и передачи радиограмм. Вторая неприятность: открыл бидон с продовольствием, а в нем все сухари пахнут керосином. Для нас такой бидон на десять дней жизни. Очевидно, придется питаться «керосиновыми сухарями» и притом вспоминать недобрым словом нефтепромыслы… Получилось это потому, что бидон с сухарями был на некоторое время использован в качестве подставки для плохо запаянного керосинового баула. Все же мы решили по возможности пустить в ход эти сухари, не выбрасывать ценного запаса продовольствия.

2 июля

Петр Петрович лег немного отдохнуть после двадцати четырех часов непрерывной деятельности; он хочет сегодня же обработать собранные пробы морской воды.

Мне приходится отсиживаться в тени, так как солнечные лучи вызвали очень сильное раздражение левого глаза; здорово режет, слезы текут…

Браточки надо мной смеются:

— Вот наш Дмитрич и заплакал!

Я старательно вытираю слезы, но они появляются вновь. Мог ли я думать, что меня так «сожжет» солнце на Северном полюсе!

Ширшов посмеивается:

— Дмитрич, ты же так мечтал о Мацесте… Зачем тебе она? У нас на льдине, оказывается, все прелести и радости предусмотрены.

С этим я согласен: льдина действительно оказалась довольно приветливой и гостеприимной. Я ответил:

— Ничего плохого про нашу льдину сказать нельзя… Она несет нас ровно и спокойно, щадит наши нервы, не волнует нас, вообще всячески заботится о нашем благополучном житье-бытье.

— Погоди, еще не настало время, — отозвался Женя.

— II это тоже, пожалуй, правда…

Теодорыч принял еще пятнадцать радиограмм: нас поздравляют с награждением. Даже старик, мой отец, прислал из Севастополя радиограмму.

Эрнст Теодорович разобрал свою палатку — технический склад, так как она разорвалась, заклеил дыры эмалитом. Завтра придется перенести ее в другое место, где нет воды, иначе могут отсыреть запасные части радиостанции.

Обилие воды на льдине помогло нам разрешить проблему водоснабжения. Теперь больше не нужно возиться с раскалыванием льда и превращением его в воду. Я выкопал в снегу колодец, из которого мы черпаем воду для кухни. Это дает возможность лишний раз умыться (мы этим себя не особенно балуем).

Петр Петрович записывает данные гидрологических наблюдений. Женя после ужина измеряет на генеральной карте, сколько миль нас пронесло дрейфом за все время с 21 мая — дня высадки на полюсе.

Его научные наблюдения по атмосферному электричеству дают очень интересные результаты, но Женя не торопится с выводами.

— Надо еще проверять и проверять, — говорит он. — В науке больше, чем где бы то ни было, нужна тройная проверка…

Получил телеграмму из Москвы о том, что у нас на дрейфующей станции «Северный полюс» создается партийно-комсомольская группа в составе члена партии И. Д. Папанина, кандидата в члены партии Э. Т. Кренкеля и комсомольца Е. К. Федорова. Я утвержден парторгом группы.

Надо принять в сочувствующие Петра Петровича Ширшова. Он об этом просит и заслужил вполне: показывает себя исключительно трудолюбивым, честным товарищем, любящим и знающим свое дело. Он будет стойким большевиком!

3 июля

Началось очередное переселение. Каждый день приходится укреплять наши палатки. Занялись магнитным пунктом Жени. Вчера переехал «на новые квартиры» с имуществом радиосклада Теодорыч. Сегодня Федоров путешествует со своей палаткой в поисках более сухого места.

Зато в жилой палатке уютно. Только здесь мы отдыхаем от воды. Ведь всюду снег толстым слоем ложится на палатки, потом начинает таять, и вода протекает внутрь. Ну и лето! В такую погоду, как нынче, не хочется выходить на улицу. Оттуда возвращаешься промокший насквозь, а сушить одежду негде.

Когда отправляемся на улицу, то поверх всего надеваем брезентовые плащи, но и они не всегда выручают.

В семь часов вечера нас вызвали с острова Рудольфа:

— Северный полюс, Северный полюс! Настраивайтесь, настраивайтесь… Сейчас будем читать вам газеты, которые привез «Садко»…

Было очень хорошо слышно. Нам рассказали, какие статьи и фотографии помещены в газетах, что говорят в Москве по поводу нашей экспедиции. Потом прочитали самые интересные очерки, корреспонденции и статьи. По нашей просьбе прочли страницу мелких информационных заметок из «Правды». Все это новое вызывает у нас бурный восторг, служит темой бесконечных оживленных разговоров. Мы прослушали также граммофонные пластинки, привезенные из Москвы. С волнением снимали наушники. Словно побывали на Земле!

А у нас на льдине нужно еще много сделать, чтобы выполнить настоящую программу работ экспедиции. Отзывы советских и иностранных ученых о нашей деятельности в Центральном полярном бассейне очень порадовали. Хорошая оценка работы станции «Северный полюс», данная советским народом, придает нам еще больше сил и бодрости; Хочется работать, как говорится, до упаду.

Когда мы подготовлялись к экспедиции, то не придавали этому делу такого крупного значения, какое оно теперь приобрело. И мы дали себе слово: сделать все, все, чтобы в нашей стране и за границей увидели большие результаты трудов советских людей.

Я продолжаю изучать метеорологию, чтобы помогать Жене в его наблюдениях за погодой и тем самым дать ему возможность больше заниматься своей основной научной программой.

4 июля

Эрнст Теодорович всю ночь не ложился спать: он дежурил по лагерю и работал с коротковолновиками… Между прочим, связался с чехом, который был очень рад, что ему удалось беседовать с жителем Северного полюса.

Арктическое лето утвердилось окончательно. Температура — плюс полградуса. Туман, какая-то пронизывающая сырость. Когда-то плотный, искрящийся снег нашего поля теперь превратился в сырую кашу.

Погода на дворе гнусная; падает мокрый снег, под ногами вода. Я вернулся в палатку и занялся ремонтом: привел в порядок пружину хронометра, починил дрель. В такой день не хочется выходить на улицу. Берегу свою одежду, чтобы не промочить ее.

Женя с утра перенес в наш домик все приборы из своей палатки-обсерватории, разобрал ее, начал расчищать снег на новом месте, где нет воды. Без конца нам приходится переезжать!

Петр Петрович тоже приводил в порядок свое хозяйство. Его палатка гидрохимическая лаборатория — разваливается. Пришлось делать новое крепление, забивать колышки в лед. Закончив эту работу, Петр Петрович стал опускать батометры, но они неожиданно застряли. Оказалось, что в лунке образовался молодой ледок, толщиной в пять-шесть сантиметров. С трудом извлекли вертушку, опущенную на глубину шестьсот метров для измерения направления и скорости течения.

После обеда все собрались в нашем полюсном дворце. Молодцы рудольфовцы! Они опять организовали для нас читку газет по радио. Мы узнали о Международной выставке в Париже, прослушали статью о полярниках, а потом пластинку «Капитан, капитан, улыбнитесь!».

Теодорыч налаживает микрофон: быть может, нам удастся переговорить с Рудольфом по радиотелефону.

Как бы мы ни были заняты своими научными делами, но часто хочется потолковать с друзьями, услышать их голоса. Сразу приобретаешь какую-то бодрость. Хотя мы и так не унываем, но все-таки временами появляется желание ненадолго отвлечься от будничных дел и забот.

Ходил проверить состояние нашего «мясо-рыбохолодильника». Показалось подозрительным: что-то слишком часто бегает туда Веселый. Оказалось, что он постепенно прорыл лапами довольно большую дыру, довираясь до мяса. Застав пса за этим занятием, я взял его за шиворот, ткнул носом в дыру и дал хорошую взбучку! Он завыл, убежал к палатке и спрятался. Меня немного мучает совесть: жаль Веселого, но учить надо!

Снова получили распоряжение: через каждые три часа передавать метеорологические сводки для перелета Михаила Громова в Америку. Опять у нас нетерпеливое ожидание: может быть, Михаил Михайлович, пролетая над лагерем, сбросит газеты и письма от родных?

Стараемся давать сводки своевременно, без опоздания хотя бы на минуту. А разговоры пошли у нас только одни: газеты, письма, газеты…

Ветер такой сильный, что разрывает материю палаток, в которых хранятся наши запасы. Сегодня я решил их отремонтировать. Долго заклеивал дыры заплатками из перкаля. Но при этом я так измазал руки эмалитом, что даже не решился готовить к обеду коржики для братков. Попробовал было отмыть руки горячей водой и бензином, но ничто не помогло. Пришлось соскребывать эмалит ножом, как щетину со свиной шкуры.

После обеда опять слушали у репродуктора передачу с острова Рудольфа. Оттуда продолжали читку газет. Всех очень взволновала и обрадовала передовая «Правды». Мы сами, сидя здесь, недооценивали, какое большое значение придается нашей работе на Родине и за рубежом.

Перед сном я долго ходил по лагерю, осматривал хозяйство. У меня сильно болит ухо. Петр Петрович разогрел камфару и решил начать лечение.

Я с опаской смотрел на все его приготовления.

— Все-таки я не совсем верю в медицинские способности Пети, — сказал я. — Как вы думаете, братки?

— Я до Москвы болеть не буду, — сказал Женя, иронически поглядывая на Ширшова.

Петр Петрович, однако, вступился за честь своей «дополнительной профессии».

— Вы, чудаки, не понимаете, что здесь, на льдине, медицина — это понятие преимущественно психологическое.

Мне кажется, у Дмитрича ухо перестанет болеть не от камфары, а от одного только сознания, что я его лечу.

— Ну, ты уж начинаешь залезать в мистику, — возразил ему Кренкель.

— А все-таки, как ни говорите, — заключил Ширшов, — за ваше здоровье и физическое состояние отвечаю я. как врач… Вот, скажем, серьезно заболеет Женя… Придется сообщить на материк, а оттуда запрос: «Кто среди них был врачом?!» — «Петр Петрович Ширшов!». Как ни говорите, а в этих делах вы уж мне подчиняйтесь и не утаивайте от меня своих хворостей. Вы не смотрите, что добрый. Как врачебная сила я непоколебим и жесток…

— Вот это новокровожадный Петя, — прервал его Кренкель, и все рассмеялись.

Хотя мы считаем, что врачебная помощь Пети будет для больного одновременно и первой, и… последней, все же доверяем ему.

Кренкель встал:

— Пойду разговаривать с земным шаром.

Это значит, что он решил заняться любимым делом: ловить радиолюбителей.

Теодорыч связался с московским радиолюбителем Ветчинкиным. Это первая прямая радиосвязь Северный полюс — Москва.

6 июля

Когда пришло время готовить обед, я с радостью подумал, что не придется его долго варить, так как все осталось со вчерашнего дня. Надо было только разогреть и добавить воды в молочную кашу, чтобы она стала пожиже. В борщ добавил сосисок, а кисель был вполне хорош. Быстро поджарил коржики на масле. Все хорошо поели.

Прошел ровно месяц, как мы живем на льдине одни; со дня отлета на остров Рудольфа тяжелых самолетов; доставивших нас на Северный полюс.

Женя круглые сутки работает, наблюдая магнитные вариации. Петр Петрович проверяет батометры, опускает их на тросе на разную глубину, выверяет термометры.

Слушали с острова Рудольфа статьи «Правды» и «Известий». Когда узнаешь, как думают и заботятся о нас в родной стране, то еще сильнее за душу берет; чего бы только не сделали для любимой Родины!

У нас не бывает дня, чтобы мы работали меньше четырнадцати — шестнадцати часов, а сейчас и того больше. Но так надо. Я часто по возвращении в палатку сразу валюсь на шкуры; руки болят, нет больше сил писать. Если не сделать над собой усилия, быстро уснешь. Но спать нельзя; надо работать и работать не уставать, забывать об отдыхе. Только тогда мы сделаем то, что наметили, и полностью проведем научные наблюдения. Однако сегодня, как только выпили чаю, все забрались в спальные мешки: жестоко устали.

7 июля

Паял трубы перегонного аппарата в лаборатории Петра Петровича, соединял проводнички радиостанции. Затем долго возил снег на нарте. Настолько устал и измучился, что едва мог заставить себя заняться приготовлением пищи. Обед был вкусный: гороховый суп, лапшевник и какао. Надоели «керосиновые сухари», но их осталось еще на три-четыре дня.

Петрович весь день определял дрейф, опуская сразу по две вертушки. Я продолжаю сооружение канала «Москва полюс», чтобы отвести воду от жилой палатки к лунке. Эти «гидротехнические» работы закончу завтра.

Веселый нынче голодный, на привязи. Он снова оштрафован за кражу мяса. Обнаружилось это вот как. Эрнст дал ему кусок колбасы, но Веселый не стал есть. Я поразился. Оказалось, что он уже успел сам незаконно насытиться. Хотя пес на привязи, но он старается приласкаться ко мне, виновато виляет хвостом. Ну ладно, еще день продержу оштрафованного на веревке, а потом отпущу.

8 июля

Женя провел астрономическое наблюдение и подсчитал: нас отнесло на четыре мили к юго-востоку.

Сегодня была такая плохая слышимость, что почти ничего не удалось принять с острова Рудольфа.

Петр Петрович продолжает вертушечные наблюдения. Погода стоит очень хорошая.

9 июля

Женя снова сделал астрономические вычисления и установил электрометр. Он обучил Эрнста и меня вести наблюдения и записывать отсчеты.

Каждый день приходится заниматься каким-либо ремонтом, пайкой, исправлением приборов.

Сегодня укрепляли ослабевшие оттяжки ветряка. Шелковые веревки быстро растягиваются. Мы ухаживаем за своим ветряком любовно и заботливо. Еще бы, ветряк для нас — важнейший аппарат. Если он сломается, то мы лишь один раз в пять дней сможем давать о себе знать по радио.

На мотор у нас нет больших надежд, так как запасы бензина очень невелики: всего лишь пятьсот литров.

Послал сердитую телеграмму домой: уже десять дней, как оттуда нет никаких сообщений; беспокоюсь, не захворала ли Володичка?

10 июля

Делали с Петром Петровичем из большого парашюта палатку-шатер. Закончили в полночь.

Теодорыч настроился на интересный концерт из-за границы. Он говорит, что хорошая музыка иногда вредна на Крайнем Севере, так как она с большой силой напоминает о Большой Земле. Это, пожалуй, верно, но мы все же слушаем с удовольствием, молча, сосредоточенно, хотя и не улавливаем некоторых слов песен. Сейчас, кажется, передает английская станция.

Получил долгожданную телеграмму от Володички: дома все в порядке.

11 июля

Помогал Петру Петровичу делать гидрологическую станцию на четыре тысячи метров глубины. Это заняло весь день. Настолько измотался, что не смог сделать записи в дневник. Лег и сразу заснул как убитый. Сердце начало пошаливать; пришлось выпить капли.

До половины третьего ночи говорил с Теодорычем, как лучше проследить за самолетом Громова: Москва сообщила нам, что он вылетает 12 июля в три часа утра. Мы ждем его, надеемся, что он сбросит газеты и письма…

12 июля

Уснуть ночью не удалось.

— Скоро должен вылететь Громов, — сказал я Эрнсту. Кренкель снял наушники, подвинулся ко мне поближе.

— Как бы его не прозевать!

— Может быть, попозже нам следует разойтись во все концы льдины… Или устроить несколько пунктов для наблюдений? Как ты думаешь?

— Если Громов захочет сделать крюк, то он, конечно, нас найдет… Но все-таки сомнительно: зачем ему свертывать в сторону от основного пути, когда каждый килограмм бензина дорог ему?

— А что, если пойти по льду в сторону Северного полюса и там проследить за полетом? — спросил я полушутя-полусерьезно.

— Это великое путешествие может печально окончиться, — заметил Кренкель.

Чего только не надумаешь, когда хочется видеть родных советских людей, хотя бы в воздухе, или получить весточку из Москвы!

Я высказал свои соображения:

— Мне кажется, что мы должны непрерывно дежурить и наблюдать. Ты, Эрнст, следи за эфиром, а мы — за воздухом. Все может случиться, и нельзя допустить, чтобы пролет Громова застал нас врасплох.

Получили очень приятную телеграмму от президента Академии наук СССР академика В. Л. Комарова. Тут же ответили ему.

13 июля

Все встали к шести часам утра и начали готовиться к наблюдениям за громовским самолетом. Наши жены сообщили, что послали с ним письма для нас, а моя Володичка приготовила к отправке даже посылку с огурцами и апельсинами, но ей отсоветовали. А неплохо бы сейчас полакомиться свежим огурчиком!

Стараемся сделать все необходимое, чтобы экипаж Громова смог быстро найти наш лагерь. Развели в большом бидоне краску. Петрович и Женя, часто проваливаясь по колено в воду, сделали правильный круг и обвели его краской. Наспех изготовил обед. Накормив всех, я тоже занялся окраской ледяного поля.

Теодорыч спал: ему круглые сутки придется дежурить, вести наблюдения за самолетом по радио. Петр Петрович и Женя вернулись в палатку мокрые, и сразу здесь стало шумно, многолюдно.

— Вот проклятущее лето! — сердито сказал Женя.

Мы нагрели три ведра воды, развели в ней краску и снова пошли заниматься малярным делом. Наша льдина скоро будет напоминать детскую площадку с правильными ярко-желтыми кругами для игр…

Эрнст передал очередную метеорологическую сводку на Рудольф.

Эрнст все время сидел с наушниками. Он услышал передачу с самолета, когда тот находился еще в районе острова Колгуева. Затем наступили самые напряженные часы…

— Самолет вызывает нас! — крикнул вдруг Эрнст и тут же стал записывать радиограмму на наше имя:

«Привет завоевателям Арктики — Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета АНТ-25. Громов, Данилин, Юмашев».

Кренкель тут же ответил:

«Взаимный привет советским орлам».

Стало немного подозрительно: почему они передают привет? Неужели и этот самолет не будет пролетать над памп, не сбросит даже вымпела?.. А как же письма?

Оставив Эрнста у радиостанции, Мы втроем вышли на улицу, вооружились биноклями и начали смотреть по сторонам, чтобы не прозевать самолет. Петр Петрович стал на лыжи, отошел в сторону и забрался на большой торос. Я занял позицию с другой стороны. Женя стоял около теодолита, чтобы быть готовым к выполнению своих обязанностей спортивного комиссара и зарегистрировать пролет громовского самолета над дрейфующей станцией «Серверный полюс».

Давно истекло время, когда самолет должен был показаться над нами, а он все еще не появлялся. Мы поняли, что Громов не залетит в район нашего расположения; а идет на прямую — через полюс в Америку. Все были разочарованы.

Злые и расстроенные, мы пошли обратно в палатку, потеряв надежду на получение писем и газет. Но в то же время трезво рассуждали: на кой черт Громову терять время, сворачивать в сторону почти на двести километров и искать нас, когда ему поручено такое большое и ответственное дело!

Мы послали Михаилу Михайловичу и его товарищам наши пожелания счастливого пути и благополучного завершения перелета.

Потом легли спать, а Эрнст все еще продолжал Сидеть у радиостанции, словно она могла компенсировать его за улетевшие в Америку письма от родных…

14 июля

С утра Петрович занялся своими делами в гидрохимической лаборатории, а потом стал готовиться к измерению глубины. Мы вышли к лунке. Огромные голубые озера очень красивы; жаль, что мы сейчас не склонны к созерцанию…

Тяжелая, утомительная работа — вытаскивать груз с глубины четыре тысячи метров. Эта дополнительная физическая нагрузка очень ощутительна. Но ход научных работ изменять нельзя; по пути дрейфа льдины необходимо равномерно измерять океанские глубины, проводить гидрологические, гравитационные и магнитные наблюдения.

На этот раз глубина дна составила четыре тыс ячи сто пятьдесят метров, однако на щупе грунта не оказалось, и мы сомневаемся: достиг ли груз дна. Петр Петрович считает, что достиг. На всякий случай он будет еще раз проверять глубину.

Немного отдохнув, Эрнст встал на ночное дежурство. В свободные часы он писал статью о нашей жизни и работе, а потом перетаскивал с базы № 2 грузы, которые могли промокнуть. Я рад, что он занялся физическим трудом. Я за Теодорыча очень болею душой, боюсь, как бы у него не повторилась цинга, которая его здорово измучила во время прошлой зимовки на Северной Земле. Здесь у Теодорыча работа сидячая, да еще замечается большая склонность ко сну. Только бы он не стал цинговать, от этого может сорваться вся работа.

Ежедневно каждый из нас принимает по три противоцинготные таблетки во время обеда, но этого мало: надо вовсю заниматься физическим трудом. Это самая надежная профилактика против цинги.

15 июля

Петя начал опускать батометры на глубину тысяча метров. Он сделает эту станцию, а ночью будет производить химические исследования взятых проб воды.

Женя весь день занят измерениями силы тяжести! Он сделал астрономическое определение. Наши координаты — 88 градусов 08 минут северной широты и 2 градуса западной долготы.

В своей очередной радиограмме, посланной в Главное управление Северного морского пути, мы сообщили:

«Ночью 14 июля наблюдали первое серьезное сжатие на южной окраине нашего поля.

Сравнительно молодой лед метровой толщины нагромоздился широкой грядой, местами высотой до восьми метров. Толчков не чувствовали. Ведь наше поле в несколько квадратных километров при средней толщине три метра весит несколько десятков миллионов тонн, обладает огромной инерцией. Мы очень довольны своей льдиной. Однако бдительность не теряем, круглые сутки следим за старыми трещинами».

Мне пришлось потрудиться на базе № 1: она тоже затоплена. Я выбрал для нее в стороне хорошее, сухое место на снегу. Как только я развязал покрышку, довольно плотно облегавшую наши запасы, вниз посыпались ящики с маслом, бидоны с сахаром. Вытаскивая их из талого снега, сильно промочил ноги. Стало противно холодно, почувствовал какой-то озноб, но работы не бросил; перетащил на руках к новому месту в общем больше тонны груза. Потом открыл мешок с запасными валенками, внутрь которых были убраны отличные противоцинготные средства: лук и чеснок. Правда, часть овощей промерзла, но сохранившиеся будут хорошим подспорьем для предотвращения цинги.

Помогал Петровичу выбирать лебедкой трос с батометрами. Потом ремонтировал свою койку, так как веревки на ней порвались и спать стало неудобно.

После полудня началось некоторое похолодание, хотя температура всего лишь минус один градус. Хотя бы немного задержалось это быстрое таяние снега!

Крепко спал ночью в течение пяти часов — «минуток триста», как говорит Эрнст. С удовольствием позавтракал. Меню нынче было скромное: гречневая каша и чай с сухарями.

Петр Петрович и Женя все время сильно загружены научной работой. Немного свободных часов остается у них для сна. Спят они не больше шести часов в сутки.

Теодорыч после завтрака лег отдохнуть, но ему не спалось: день был исключительно хорош, солнце настолько сильно согревало палатку, что в ней было даже жарко.

У нас праздничное настроение: наши сводки погоды помогли перелету Громова через Северный полюс.

На радостях мы с Теодорычем отправили на Большую Землю в газеты такую радиограмму:

«Наши маленькие палатки среди торосов и трещин почти незаметны, поэтому для лучшего нахождения нас мы намалевали для Громова красный круг диаметром в сто пятьдесят метров. К сожалению, низкая облачность и туман не позволили экипажу самолета сбросить нам письма и газеты. Пролетая над полюсом, экипаж самолета послал нам приветствие: «Привет завоевателям Арктики — Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета АНТ-25. Громов, Юмашев, Данилин». С огромной радостью узнали мы о новом рекорде Громова. Рады, что наши сведения о погоде помогли перелетам славных советских летчиков. На перекрестке всех меридианов светофор открыт. Добро пожаловать! Папанин, Кренкель».

17 июля

Петр Петрович занялся промером дна. Он налаживал лебедку, очищал тормоз и начал выпускать щуп для взятия пробы грунта. Это очень своевременно, так как я получил запрос из Москвы: дать для Международного конгресса геологов сведения о морском дне в районе Северного полюса.

Промер показал глубину четыре тысячи триста девяносто пять метров. Таким образом, дно океана по пути нашего дрейфа пока продолжает понижаться. Начали выбирать лебедку. Работали все в течение четырех часов без перерыва. Дул ветер, было холодно, сыро, но временами нам приходилось раздеваться: до того становилось жарко от работы.

После обеда Петр Петрович стал опускать вертушку, чтобы проследить за дрейфом, а в свободные минуты раскладывал грунт морского дна в аккуратные пакетики из целлофана, чтобы в сохранности доставить его в Москву.

Эрнст и я учимся у Петра Петровича гидрологическим исследованиям, чтобы посильно помогать ему.

Ночью Теодорыч передал в Москву материалы к Международному конгрессу геологов.

Я почувствовал себя плохо: тошнило, болела голова.

— Пурга — это наш бич: она заваливает снежным покровом наше хозяйство, заметает протоптанные дорожки к палаткам и базам. Сколько дополнительной тяжелой работы после пурги!

Эрнст Теодорович связался с голландским радиолюбителем. Тот сказал ему:

— У нас в газетах сегодня напечатаны сводки погоды с Северного полюса. Если вам нужно что-либо передать в Москву, я к вашим услугам… Знаете ли вы, что ваши летчики побили мировой рекорд дальности полета?

Эрнст Теодорович ответил:

— Как же! Мы их обслуживали метеорологическими сводками.

Обнаружили новые явления на нашем ледяном поле. Под утро началось сильное торошение. Позже мы увидели огромный ледяной вал высотой в восемь-девять метров и длиной до сотни метров, поднявшийся во время торошения на нашем поле.

Но это уже не беспокоит нас. Обстановка стала привычной, мы полностью освоились и приспособились к местным условиям. Весь распорядок жизни подчинен лишь одному основному требованию: сделать как можно больше научных наблюдений.

19 июля

Экспедиционный запас спирта остался на острове Рудольфа, мы забыли захватить его с собой. Петр Петрович предложил оригинальный способ разрешить проблему получения спирта для фиксирования экспонатов по гидробиологии: он перегонял коньяк в спирт; из бутылки коньяку получается пятьсот граммов чистого спирта.

Мне пришлось срочно соорудить самогонный аппарат, и Петрович стал заниматься делом, возможным только на дрейфующей льдине: уничтожать коньяк. Если бы кто-либо застал его за таким занятием на Большой Земле, то наверняка признал бы сумасшедшим.

Теперь темой нашего разговора стала загадка: нарочно или случайно летчики забыли спирт на Рудольфе? Отчасти виноват здесь я сам. Чтобы лучше уберечь от соблазна наши запасы коньяка, приготовленные для дрейфа, я на бочонках с коньяком написал «спирт», а на бочонках со спиртом «коньяк». Может быть, это и послужило причиной такой «забывчивости» летчиков в отношении спирта? Представляю себе, какими обидными словами обзывали они меня, когда вскрыли на Рудольфе оставленные нами бочонки с «коньяком», а в нем оказался технический спирт!

Весь день я работал с вертушками, четыре раза поднимал и опускал их.

Готовить обед было нетрудно: рисовый суп — вчерашний, на второе лапшевник, в который я добавил воды, пять кусочков сахару и немного молочного порошка. Только третье — какао — пришлось сварить. Чтобы поправить настроение братков, отрезал им по кусочку торта. А настроение плохое из-за дождливой и ветреной погоды. Везде воды по колено. Даже в жилой палатке чувствуется противная сырость. Интересно, что каждый из нас не подает виду и старается шутками показать свое якобы хорошее настроение. У нас установился такой обычай: если у кого-либо на душе кисло, то переживать втихомолку и не портить настроения другим.

Поужинав, надел лыжи и пошел осматривать наше поле. С южной и восточной стороны кое-где поднимаются красивые ледяные холмы. Это результат сжатия.

Завтра собираемся с Петровичем опустить серию батометров в придонные слои. На прошлой станции там была обнаружена более высокая температура воды, чем в середине толщи водяной массы. Надо это основательно проверить.

Если раньше любое научное наблюдение являлось совершенной новостью, подчас опровергающей кабинетные теории, то теперь наши научные работы перешли в новую стадию: молодые ученые Петр Ширшов и Евгений Федоров, подметив особенности района, уточняют свои предварительные выводы, проводят дополнительные наблюдения.

20 июля

Этот день напоминал нам жизнь на материке перед большим праздником. Как только Эрнст передал на остров Рудольфа данные очередных метеорологических наблюдений, все собрались на кухне. Приготовили большую миску для мытья головы, принесли бритвенные приборы… Месяц прошел с тех пор, как мы брились в последний раз, а голову мыли перед вылетом с острова Рудольфа.

Женя побрил мне голову, поливая ее теплой водой. Я хорошо умылся: лучше в наших условиях нельзя. Настоящей бани нам не видать еще год. Будем только раз в месяц мыться, как сегодня.

Вытащили с Петром Петровичем батометры с глубины четыре тысячи метров. Окончательно установлено, что в придонном слое вода теплее, чем на глубине две-три тысячи метров. В Северном Ледовитом океане это доказано впервые.

Я пошел в склад, достал себе и Теодорычу белье, вернулся в палатку, переоделся, сняв старое двухмесячной носки. Между прочим, старое белье очень не хотелось снимать: привыкли к нему. Но ничего: привыкнем и к новому.

Получили телеграмму: «Кинофильм «На Северной полюсе» готов, получился удачно».

Клонит ко сну: по восемнадцать часов в сутки приходится быть на ногах.

Очевидно, скромный пакет с нашими книгами не придется даже развязывать: некогда читать. Однако все население полюса живет многообразной и полнокровной жизнью.

21 июля

Сегодня праздник, день отдыха: два месяца нашей жизни на льдине. Конечно, несмотря на торжественное настроение, в установленный срок передали на остров Рудольфа материалы научных наблюдений.

Петр Петрович и я долго не вылезали из. спальных мешков: очень сильно ныло тело, особенно руки. Это результат непрерывной работы на лебедке.

После обеда все собрались в жилой палатке, расположились на шкурах. Эрнст завел патефон. Прослушали все пластинки. Особенно нам понравился джаз Леонида Утесова.

Вечером с острова Рудольфа передавали для нас статьи из газет. Сегодня открыли пакет с литературой. До поздней ночи я зачитывался книжкой Вилли Бределя «Испытание». Хорошо отдохнул, набрался сил. Завтра снова работать!

Достал бидон с сахаром, а в нем оказалось сто шестьдесят штук конфет «Мишка». Разделили поровну, по сорок каждому. Братки аккуратно доложили конфеты у своих коек. Им хватит этого лакомства на несколько дней, а я не особенный любитель сладкого.

Петрович принес анемограф. Его свалило ветром и немного поломало. Завтра я исправлю.

Было уже за полночь. Теодорыч, передав метеорологическую сводку на остров Рудольфа, старательно перебирал содержимое бидона, где лежал табак и сигары. Он нежно брал в руки сигары, словно это были хрупкие, ценные приборы. Разложил все и поделился со мной, так как остальные не курят.

Сейчас два часа ночи. Ложусь спать.

22 июля

Уже неделю стоит безветренная погода, мы находимся в полосе антициклона. Отсутствие ветра заставило нас сократить все наши корреспондентские телеграммы. Женя из-за тумана не может провести астрономические наблюдения и определить наши координаты. Таяние продолжается, и я с опаской смотрю на глубокие озера, образовавшиеся на льдине.

С утра занялся горелками от примусов. Не пойму, в чем дело: больше чем на десять дней горелки не хватает. Я стал их обжигать. Меня сменил Эрнст, когда-то он работал мальчиком в слесарной починочной мастерской.

Женя устроил на новом месте магнитный павильон. Провозился весь день, а потом три часа вычислял данные прежних наблюдений.

Петр Петрович находился у лунки, изучал дрейф нашей льдины. Снова было небольшое сжатие. Когда ходил осматривать «мясо-рыбохолодильник», обнаружил огромную льдину, торчащую ребром на нашем поле.

Я все время недосыпаю. Только когда высплюсь, чувствую себя хорошо. От курения сигар становлюсь как пьяный.

23 июля

Эрнст Теодорович после дежурства лег спать поздно, так как тоже зачитался.

Женя все время занимался вычислениями. Он нервничает из-за того, что с 16 июля не было солнца и он не может определить местонахождение нашей льдины.

Теодорыч встал лишь перед вечером. На сей раз пришлось будить его, так как наступила очередь Кренкеля варить обед для всех. Только он глаза открыл, а я ему говорю:

— Вставай, Теодорыч, надо готовить.

— Не беспокойся, не просплю.

У него очень хороший сон. Едва забрался в мешок — и готов: уснул. Остальные тоже не жалуются на бессонницу. Лишь я перед сном обязательно должен помечтать. Всегда тысячи планов в голове…

Наконец Теодорыч пошел готовить обед и ухитрился за пять — десять минут сделать три блюда: на первое был гороховый суп с сильным запахом керосина. Мы не могли доесть этот странный кулинарный феномен. Я добавил в свою чашку две ложечки коньяку, и тогда совсем стало невозможно есть. На второе блюдо была яичница, а на третье — никто из нас не понял, что он ел; Эрнст приготовил особое новое блюдо из молока, яиц, сахара и коньяка, назвав эту смесь высокопарно: «яичный грог». Ho, к общему удивлению, получилось хорошо и вкусно.

Для гидрологических работ я смастерил тазик из бидона: разрезал его пополам, загнул края и припаял две ручки.

Много думал сегодня о Володичке. Она настоящий товарищ, друг. Вместе с нею будем доживать свои годы, вместе идти по жизненному пути.

Петр Петрович еще работает на лебедке, опускает батометры.

24 июля

Подвез мотор на нарте. Вместе с Эрнстом сняли его и закрепили.

Теодорыч начал готовить провода, вывел их наружу, и я запустил мотор, так как наши аккумуляторы едва подают признаки жизни. Мотор проработал полтора часа. Теперь передача метеосводок на ближайшие два-три дня обеспечена, а там и ветряк, может быть, закрутится, если «арктический бог», то есть ветер, нам поможет.

Потом мы испытывали наш резиновый флот: спустили на воду полюсный баркас — клипер-бот, все в порядке.

Планктонной сеткой с глубины тысяча метров извлекли немного медуз и рачков. В верхнем горизонте, на глубине двести пятьдесят метров, живых существ оказалось больше.

Вообще за последнее время ребята много занимаются обработкой научных результатов. Жатва большая: взяты гидрологические станции, определена сила тяжести, сделаны магнитные измерения, удалось зафиксировать несколько магнитных бурь, выловлена всякая водяная живность.

Невдалеке от жилой палатки образовалась речка, размывающая лед. Пришлось сделать некоторое подобие моста через нее. Но доски, когда ходишь по ним, прогибаются; можно упасть в воду, а сушиться нам негде. Поэтому я занимался укреплением нашего моста.

Жене сегодня удалось наконец сделать астрономическое определение. Наше местоположение — 88 градусов 03 минуты северной широты и 6 градусов восточной долготы.

Воспользовались хорошим днем: в перерыве между работами делали фотосъемки. Надо торопиться с этим, потому что скоро наступит полярная ночь, и тогда уже фотографировать не придется. А фотографии — нужное дело, так как они долгие годы будут документами нашей жизни и труда.

Нынче из редакции «Правды» нам прислали радиограмму, в которой сообщили московские новости. Очень приятно было узнать, как растет и украшается родная столица.

25 июля

Позавтракав, начали с Эрнстом возить снег. Положили на нарту два больших листа фанеры, навалили сколько влезет и подвозили к жилой и кухонной палаткам. За три часа работы так устали, что глаза на лоб полезли. Еще бы: каждая нарта со снежным грузом весит до тридцати пудов.

Петрович опустил семь батометров на разные глубины до четырех тысяч метров.

Опять начался мучительный, выматывающий все силы подъем груза лебедкой.

Женя весь день контролировал приборы для измерения магнитных вариаций. Кроме своих научных работ он аккуратно ведет метеорологические наблюдения.

Эрнсту тоже хватает дела. Женя разбудил его для передачи на остров Рудольфа очередной метеорологической сводки. Кренкель долго ворочался, смотрел удивленными глазами, а потом, поняв, чего от него хотят, медленно стал подниматься.

Обедали мы вдвоем с Петей.

Я запаял керосиновую лампу и снес ее в палатку, чтобы проверить, сколько она дает тепла и на какое время хватает одной зарядки керосина.

Дописывать дневник нет терпения: устал настолько, что еле сижу…

26 июля

Встреченные большой радостью заморозки продолжались недолго.

Погода отвратительная: туман, моросит дождь, температура воздуха — четыре градуса тепла. Лед снова начал сильно таять. Наша жилая палатка в опасности. Канал, по которому бежит вода в прорубь, углубился до шестидесяти сантиметров. Ходить к палатке даже по доскам теперь опасно: можно свалиться в широкую полынью.

Женя ушел в свою лабораторию обрабатывать материалы.

Много возни доставляет нам гидрологическая лунка, куда бурным ручьем стекает вода с окрестных озер. Образовался стремительный водоворот, размывающий стенки проруби и угрожающий лебедке. Петр Петрович старательно ее укрепляет. Там, у лунки, такой сильный напор воды с двух сторон, что Ширшов боится потерять свою драгоценную лебедку. Он делает целое сооружение из досок, кусков фанеры и палок. Даже все свободные лыжи пошли в дело. Провозился до самого обеда. Зато теперь лебедка, кажется, в безопасности.

Я ходил смотреть, как бежит вода по нашей льдине. В одном месте образовался даже водопад: если туда упасть, то уже не выберешься. Надо будет сфотографировать нашу «Ниагару»…

Начали готовиться к полярной ночи. Хотя она наступит только через месяц, но уже сейчас пора навести соответствующий порядок во всем хозяйстве. Собрал стекла для керосиновых ламп, распаковал ящики со снаряжением, достал лампы и зажег их, чтобы проверить расход керосина.

Все эти тщательные приготовления вызвали много разговоров и воспоминаний, связанных с полярной ночью. Каждый из нас бывал в Арктике в полярную ночь, но мы жили в хорошо оборудованных, крепких деревянных домах, стоящих на земле, на твердой почве.

Теперь нам придется проводить полярную ночь на льдине.

— Это первый раз в моей жизни, — заметил Женя, и я невольно подумал, что жизнь его не такая уж большая.

Поделился с братками своими ощущениями:

— Во время полярной ночи меня первое время очень клонит ко сну… Потом я привыкаю, дисциплинирую себя, и все идет нормально. Думаю, что так будет и сейчас на льдине…

— Дело не столько в полярной ночи, — заметил Кренкель, — сколько в самой обстановке: нам придется все время быть начеку, а в темноте это значительно сложнее, чем при дневном свете.

— В полярную ночь мы только услышим, как ломается льдина… Трудно будет найти даже базы, которые придется спасать…

Думаю, что при более внимательном ежедневном осмотре льдины до этого дело не дойдет, — сказал я. — Конечно, во время полярной ночи нам придется быть втройне настороженными и бдительными. Вообще насчет полярной ночи я думаю, что не так страшен черт, как его малюют. И здесь, как и во всей Арктике, светит луна, нет кромешной темноты. К тому же у нас есть фонари!

— Конечно, Дмитрич прав, — согласился Ширшов.

На этом наш разговор о полярной ночи закончился. Но я понял, что братки иногда подумывают об ожидающих их здесь серьезных испытаниях, и убедился, что к этим испытаниям все они готовы всерьез. Это очень хорошо.

Ходил на лыжах осматривать «мясохолодильник»; опять показалось мне подозрительным поведение Веселого: под утро он сорвался с цепи и все время носился по лагерю. Однако у тороса я не обнаружил собачьих следов. Потом я смог убедиться, что Веселый не настолько глуп, как мы его считали: этот хитрый воришка проник к складу не обычным путем, а с другой стороны лагеря и прорыл там три лазейки. До мяса ему добраться все же не удалось. Я заткнул льдом и снегом дыры и вернулся в палатку. Веселый, как бы чувствуя, что ему сейчас здорово попадет, спрятался под нарту. Я несколько раз ударил его веревкой и оставил без еды на один день. Не пойму: отчего у нашего пса такая страсть воровать пищу, ведь кормим мы его хорошо, вдоволь!

На всем нашем ледяном поле вода; попасть к базам теперь можно только на клипер-боте. Я забрался в эту резиновую лодку и объехал «свое хозяйство». Установил, что на льдине остался лишь один маленький «сухой» островок, но и ему угрожает опасность затопления.

Словно миниатюрный ледокол, проталкивалась наша лодочка между маленькими льдинками, плававшими на поверхности озер. Временами я забывал, что это не глубокие полыньи, а озера и что под ними еще три метра льда. Отъехав на довольно большое расстояние, я решил вернуться обратно: на воде, как известно, не остается никаких следов и в тумане можно легко заблудиться.

Петр Петрович добыл из океана пробу планктона, долго исследовал ее в лаборатории, а потом тоже отправился на байдарке в плавание по «морю», образовавшемуся на нашей льдине.

Если бы нас захотели снять сейчас отсюда самолетами, ничего бы не вышло: нет даже стометровой площадки для посадки, а глубина надледной воды такая, что всюду можно свободно плавать даже на килевой лодке.

Перед сном Теодорыч включил музыку на репродуктор.

27 июля

Женя занялся точными магнитными определениями. Так как при этой работе нужно одновременно сверять показания двух приборов, на помощь Жене пришел Теодорыч. Женя проработал весь день.

Петр Петрович опять хлопотал у своей лебедки: укреплял ее, закладывал досками.

Я приводил в порядок хозяйственный склад.

С утра подул легкий ветерок, и появилась возможность подзарядить немного аккумуляторы. В течение десяти дней не было ветра; мы не могли передавать корреспонденции в газеты и послать хотя бы короткие весточки домой. Теперь все отправили телеграммы своим «старушкам».

Днем мы сели с Петровичем в байдарку и поплыли осматривать нашу льдину. Ездили долго. Только в одном месте пришлось перенести байдарку по льду на расстояние двадцать метров, а там повсюду образовались озера, сообщающиеся между собой «проливами» и образующие «море». Сделали интересные снимки.

После обеда Эрнст Теодорович завалился спать как убитый; он дежурил всю ночь, а с утра работал вместе с Женей.

Петр Петрович начал обработку станции. Он готовит дистиллированную воду, подбирает химическую посуду. Завтра с утра Петрович начнет титровать полную станцию, сделанную три дня назад.

Женя тоже начал аккуратно вести дневник и записывать все события дня.

28 июля

Встали в шесть часов утра. Женя сделал метеорологические наблюдения. Эрнст передал сводку на Рудольф.

Омерзительная погода: мокрый снег, резкий ветер, туман. Однако сердце Кренкеля радуется: ветерок привел в действие наш ветряк, и он стал заряжать аккумуляторы. Теперь Теодорыч сможет «пошарить» по эфиру в поисках радиолюбителей. Они, эти властители эфира, хорошо осведомлены о нашей дрейфующей экспедиции.

Бурное таяние уничтожило за ночь труды Петра Петровича: лебедка опять в опасности. Снова он принялся за сооружение подпорок. В ход пошли доски, фанера, палки, куски льда, веревки.

После полудня подул более резкий ветер; скорость его достигает четырех метров в секунду. У всех глаза заблестели от радости: наши аккумуляторы теперь вдоволь насытятся и можно будет не ограничивать себя в передаче телеграмм. Отправили по одной корреспонденции в газеты.

Вечером скорость ветра усилилась до семи метров в секунду. Тем лучше!

Петрович опустил вертушку для наблюдений за дрейфом. Нас здорово понесло на юго-восток.

Погода сегодня настолько гадкая, что противно выйти на улицу: льет сильный дождь, размыло снег, наваленный нами вокруг палатки; придется опять ее обсыпать.

Веселый нынче возобновил попытки добраться до мясного склада. Это уже в третий раз!

29 июля

На улицу неохота выглядывать: большими хлопьями валит снег, мокрый, противный. Без плаща нельзя работать. Одно только радует — ветер, насыщающий аккумуляторы.

Петр Петрович работал на лебедке. Через каждый час он опускал вертушку на разные глубины, определял течения на всех горизонтах. Этим делом он был занят четырнадцать часов подряд. Я помогал ему, выкручивал лебедкой трос. У Петровича все время горит примус, он греет воду: перед каждым спуском приходится обливать вертушку кипятком. Это необходимо по следующим причинам: пресная вода, скопившаяся в гидрологической лунке, проникает во время спуска вертушки внутрь механизма и замерзает там, как только вертушка опустится в морскую воду с отрицательной температурой.

Сегодня у нас случилась беда: хорошо еще, что все кончилось относительно благополучно. Вытащив очередную вертушку, Петрович начал делать записи в книжке, потом быстро нагнулся, чтобы немного отвернуть пробку примуса, который был сильно накачан и заправлен смесью горючего — керосином пополам с бензином. Как только Петр Петрович открыл пробку, появилось сильное пламя. Ширшов закричал и закрыл лицо руками. Я бросился к нему на помощь, сильно испуганный, подумав, что он повредил себе глаза. Оказалось, что пробка примуса вырвалась и ударила ему в бровь. Он быстро промыл лицо спиртом. Не так был силен ожог от горячей пробки, как удар ею. На брови показалась кровь. Пэпэ[8] вытер ее тряпкой, но работы не прекращал.

Каким нужно быть осторожным в наших условиях? Ведь такой пустяк мог вывести из строя одного из четырех членов экспедиции, проводящего основные научные работы.

Ветер продолжал свое дело, полезное для нас. Температура немного понизилась: ноль градусов. Напор воды у лунки уменьшился, но зато со всех озер туда наносит большие пласты снега. Только и знаем, что вытаскиваем снег из лунки.

Женя после завтрака проверял свои приборы, а потом сел составлять генеральную карту дрейфа за все время нашего пребывания на льду. Он отрывается от этой работы только для проведения очередных метеорологических наблюдений.

Эрнст стал давать по радио сигналы, вызывающие не какую-либо определенную станцию, а всякого, кто его услышит.

Два часа дня. Европа сейчас работает, Америка спит, но в эфире появляются «радиозубры», как называет Кренкель радиолюбителей.

Долго он возился и вдруг, как ребенок, радостно закричал:

— Связался!

Его услышал радиолюбитель с Гавайских островов мистер Тролез. Теодорыч начал вести с ним разговор. Житель Гавайских островов сообщил, что читал в газетах о нашей экспедиции и о нас. Он очень рад тому, что удалось с нами связаться. Теперь в Гонолулу безоблачно, тепло, восемьдесят градусов жары (по Фаренгейту)…Побеседовав, Кренкель и Тролез пожелали друг другу всяческих успехов, а американец, прощаясь, любезно спросил, не может ли он оказать нам какую-либо услугу. Эрнст столь же любезно поблагодарил его.

Не прошло и получаса после этого разговора, как Теодорыч связался с другим радиолюбителем — коротковолновиком из Южной Австралии. Так как мощность нашей станции всего лишь двадцать ватт, то есть меньше, чем у средней настольной электрической лампочки, то связь Северный полюс — Южная Австралия мы считаем рекордной.

Теодорыч, конечно, в восторге. Он жалеет, что у передатчика нет рук: ему хочется их пожать…

Ночью я не спал до половины третьего, читал «Петра I» Алексея Толстого.

Очень печалит, что плохая слышимость не дает нам возможности принимать «Последние известия по радио» из Москвы.

30 июля

Пока Женя проводил астрономические определения, каждый из нас высказывал свое предположение о том, где мы сейчас находимся, куда нас отнесло за пять дней &о времени последних наблюдений. Я высказал мнение:

— Наша широта — 87 градусов 54 минуты.

Когда Женя сделал вычисления, оказалось, что я ошибся лишь на одну минуту: наша станция находится на широте 87 градусов 53 минут.

Петр Петрович с утра занимался изучением дрейфа с помощью вертушки, а в свободные минуты обрабатывал материалы наблюдений.

Женя весь день делал вычисления, подготовлял материалы о двухмесячном дрейфе нашей льдины. Они с Петровичем сопоставляли собранные ими научные данные с работами Нансена и Свердрупа.

Я ходил на базы, чтобы перетащить часть груза, но работать не смог: сильно болит рука. Вспомнил, что несколько дней тому назад я носил лопатой снег, чтобы обсыпать палатку; взяв большой кусок мокрого снега, я потащил его к палатке и едва донес, а когда сбросил с лопаты, то почувствовал острую боль в локте. Наш врач Пэпэ, осмотрев больную руку, сказал, что у меня растяжение связок, и смазал это место йодом. Он велел мне в течение нескольких дней не подымать тяжелых предметов, чтобы боль в руке утихла. Сейчас я на правах больного — выполняю только легкие работы.

Мы получили из Москвы указание: подготовиться к обслуживанию дальнего трансполярного перелета Сигизмунда Леваневского. У Эрнста снова наступают напряженные, горячие дни.

31 июля

Теодорыч разбудил Женю: показалось солнце, можно было приступить к суточной серии по гравитации.

Слушали утренний обзор газет.

Снова ходил проверять базы. На базе № 2 все расползлось: запасной мотор вывалился из-под перкаля, кусок масла лежал в стороне, бидоны с продовольствием, весящие по сорок четыре килограмма, рассыпались, словно игрушечные детские кубики. Снял общий вид фотоаппаратом. Выбрал новую площадку и стал переносить туда грузы. За час перетащил более тонны.

Эрнст снова беседовал со своим «старым знакомым» — радиолюбителем с Гавайских островов. Мистер Тролез сообщил, что газеты за границей пишут, будто нам угрожает опасность, так как вся льдина растаяла. Он даже знает такие подробности, что нам приходится издалека возить снег — обсыпать палатку… Мы его успокоили. Теодорыч «отстучал», что наша дрейфующая экспедиция находится в полной безопасности.

Погода резко изменилась. С утра было солнце и легкий морозец, почти два градуса. Теперь температура повысилась. Пошел сильный дождь. Хорошо, что наша жилая палатка не промокает и в ней сухо.

Петрович и Женя подвели итоги наших работ за два месяца, чтобы завтра передать корреспонденцию в газеты.

Я вернулся с базы мокрый как курица. Работая в меховой рубашке, я сильно вспотел; от меня шел пар, словно от кипятильника. Отдохнув, стал читать Чернышевского «Что делать?».

Вечером часто выходил из палатки, осматривал лагерь. Ветер усилился, кромку льда начало ломать. Приходится следить в оба: как бы под большим нажимом поле не дало новой большой трещины. Это опасно.

Петя пошел пускать очередную вертушку. Сегодня очень интересный дрейф: нас понесло обратно, на северо-восток. Неужели вернемся к восемьдесят восьмой параллели?

Женя писал статью для газеты «Комсомольская правда» о нашей радиостанции: как она изготовлялась и как работает. Отмечает, что станция действует безотказно.

Эрнст приводит в порядок кухню и сдает ее мне на Пятнадцать суток: до 15 августа я дежурный по камбузу, как говорят в морском флоте.

Итак, уже прошел июль, летний месяц Арктики. Что принес нам этот месяц? В нашем дрейфе можно отметить два периода: последняя декада мая характеризовалась средней скоростью передвижения льда четыре мили в сутки, направление дрейфа — в основном на юг, вдоль Гринвичского меридиана; в июне и июле скорость снизилась до полутора миль в сутки. За июль стаял снежный покров, толщина которого доходила до сорока сантиметров, образовались большие озера пресной воды.

В этом месяце Федоров начал изучение магнитных вариаций, Ширшов взял пять гидрологических станций.

В последней декаде июля мы отметили заметное развитие растительного планктона в верхних слоях моря; по-видимому, наступила гидробиологическая весна.