Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Когда нужно выбирать

Мы с соседкой Поли общаемся в основном посредством крика. Я выгружаю вещи из машины, стоящей на улице, она высовывает голову из амбара и вопит через дорогу: «Ну как съездила? Когда ты уехала, пошли дожди, кабачки в огороде растут как сумасшедшие, пора готовить!» Ее голова исчезает внутри амбара прежде, чем я успеваю ответить. Она неодобрительно смотрит на то, что я мотаюсь туда-сюда, но всегда готова приглядеть за моим участком. Когда я складываю дрова или сажаю бобы, то замечаю ее ярко-оранжевую кепку и кричу через улицу, сообщая новости: у пруда в моем саду повалилась оградка. За нашими криками скрывается искренняя привязанность друг к другу. Годами я отправляла ей «радиограммы» о том, что дети растут, родители стареют, навозоразбрасыватель сломался, а на пастбище обнаружено гнездо крикливого зуйка. Одиннадцатого сентября 2001 года я оторвалась от телевизора и побежала к ней в амбар, мы обнялись и стали плакать, пока не подъехал грузовик с кормом для животных, вернувший нас к насущному делу — кормлению телят.

Мой старый дом и ее старый амбар в городке Фабиус, штат Нью-Йорк, некогда входили в состав одной фермы, история которой началась в 1823 году. Мы живем под сенью одних и тех же кленов, берем воду из одного и того же источника. Я и Поли вместе спасли дом и амбар, грозившие развалиться, и неудивительно, что мы подружились. Иногда, в хорошую погоду, мы стоим, скрестив руки, посреди дороги и болтаем, распугивая амбарных котов, останавливая дорожное движение (грузовик с сеном или молочную цистерну). Погружаясь в солнечное тепло и разговор, мы скидываем грязные рабочие перчатки и надеваем их вновь, поворачиваясь друг к другу спиной. В тех редких случаях, когда мы разговариваем по телефону, она забывает, что нет надобности напрягать голос, и мне приходится держать трубку в футе от своего уха.

Внимательные соседи, мы знаем многое друг о друге. Она лишь качает головой и смеется над тем, что я провожу лето, честно изучая способы размножения мхов. Ведь в это время она и ее муж Эд доят восемьдесят шесть коров, растят кукурузу, стригут овец и строят хлев для телок. В то утро мы встретились у моего почтового ящика, пока она, по ее словам, ждала «человека для ИО». «Инженерного обслуживания?» — спросила я удивленно. Это рассмешило Поли: очередное свидетельство безразличия и невежества ее ученой соседки! Белый фургон с быком на кузове пропрыгал по выбоинам к сараю. «Искусственное осеменение! — прокричала она через плечо, когда мы обе уже возвращались в свои миры по разные стороны дороги. — Твои мхи могут выбирать способ размножения, а мои телки уж точно не могут!»

И правда, мхам свойствен весь спектр репродуктивного поведения: от безудержного сексуального неистовства до пуританского воздержания. Есть сексуально активные виды, производящие миллионы потомков за один раз, есть соблюдающие безбрачие, у которых никогда не наблюдалось полового размножения. Транссексуальность не является чем-то неслыханным; представители отдельных видов свободно изменяют пол.

Экологи измеряют готовность растения к половому размножению при помощи такого показателя, как репродуктивное усилие. Это попросту отношение веса органов размножения к общему весу растения. К примеру, клен тратит куда больше энергии на производство древесины, чем на отращивание своих небольших цветков и семян-вертолетиков, которые кружатся на ветру и затем спускаются на землю. А вот у одуванчика на лугу репродуктивное усилие очень высоко — бóльшая часть его массы приходится на цветок, который затем превращается в пушистый шар с семенами.

Энергия, выделяемая для размножения, у всех тратится по-разному. Одни производят на свет несколько крупных особей, усиленно вкладываясь в них, другие — многочисленное, плохо подготовленное к жизни потомство. Поли высказывается весьма категорично в отношении тех, кто рожает детей и не поддерживает их как следует. Одна из амбарных кошек, длинношерстная красавица Блу, похоже, считает, что дети — это одноразовый ресурс. Выводок идет у нее за выводком, но она не удосуживается кормить их: пусть ищут пропитание сами! Так же поступает и мох вида Ceratodon: на участке взрытой земли у амбара, там, где пролегает коровья тропа, листья Ceratodon purpureus едва видны под плотным слоем его собственных спорофитов, которые появляются круглый год. Каждая спора, однако, настолько мала и настолько плохо подготовлена к жизни, что ее шансы на выживание исчезающе малы, как и у котят Блу. К счастью, среди амбарных кошек есть и образец хорошей матери — Оскар. Она нежно лелеет своих отпрысков из единственного помета и охотно усыновляет сирот, брошенных Блу. Поэтому во время доения ей достается свежее молоко.

Поли одобрительно отозвалась бы, например, о виде Anomodon: он растет в тени, на камне позади амбара. Anomodon начинает производит споры довольно поздно, предпочитая расходовать ресурсы на рост и выживание, а не на бесконтрольное размножение.

Две стратегии — высокое и низкое репродуктивное усилие — обычно связаны со средой обитания. В нестабильной, беспокойной среде эволюция благосклонна к видам, рождающим множество особей, которые легко разлетаются по миру. Непредсказуемость среды (окрестности коровьей тропы, где растет Ceratodon) означает, что взрослые особи рискуют погибнуть от постороннего вмешательства, поэтому выгоднее всего размножаться быстро и отправлять потомство на зеленые луга. Неизвестно, куда попадут подхваченные ветром споры, но, скорее всего, их судьба окажется не такой, как у родителей. Половое размножение дает большое преимущество и в том смысле, что гены обоих родителей образуют новые комбинации. Каждую спору можно сравнить с лотерейным билетом. Одни комбинации удачны, другие — нет, но игра стоит свеч: миллионы особей рассеиваются по местности. Одна непременно найдет клочок почвы, где необычное сочетание генов принесет ей успех. Половое размножение приводит к разнообразию, что обеспечивает существенное преимущество в непредсказуемом мире. Но это имеет свою цену: при взаимодействии яйцеклетки и сперматозоида лишь половина успешных генов родителей переходит к отпрыску, и эти гены затем тасуются в репродуктивной лотерее.

Поли, в грязных ботинках и забрызганной навозом куртке, меньше всего напоминает специалиста по генной инженерии в белом халате, и однако, она пользуется новейшими достижениями этой науки. Выпускница Корнеллского университета, она взрастила стадо голштинских коров с безупречной генетикой. Теперь ей не хочется сводить своих лучших питомиц с каким-нибудь старым быком, чтобы растрачивать добытое с таким трудом преимущество, и она прибегает к искусственному осеменению, передавая идентичные друг другу эмбрионы суррогатным матерям. Таким образом, получится стадо с минимальной генетической изменчивостью, увековечатся успешные генотипы, которые были бы уничтожены в ходе обычного полового размножения. В животноводстве такое «клонирование» применяется лишь с недавних пор, но мхам оно известно с девонского периода.

Мох нередко использует репродуктивные стратегии, ограничивающие вариативность и позволяющие сохранить благоприятные комбинации родительских генов. Каменная стена позади амбара осталась нетронутой с тех пор, как ее построили первые владельцы фермы сто семьдесят девять лет назад. В такой неизменной, предсказуемой среде лучше вести неизменный, предсказуемый образ жизни. Покрывающий стену ковром Anomodon почти за два столетия доказал, что набор его генов отлично подходит для этого конкретного места. Энергия, которую требует частое половое размножение, будет растрачена на производство уносимых ветром спор с потенциально негодными генотипами — они попросту затеряются где-нибудь. А в стабильной, благополучной среде лучше употребить эту энергию на рост и клонирование особей давно живущего здесь мха, чтобы они и дальше захватывали территорию. Так сохранится проверенный, правильный генотип, как у породистых коров.

Индивиды, составляющие популяцию, постоянно подвергаются естественному отбору, и выживают лишь наиболее приспособленные. Несколько поколений погибших амбарных котов, так и не научившихся переходить дорогу, и мертворожденные телята — наглядные примеры работы естественного отбора. Если случается такая потеря, Поли машет рукой и твердит заученную фразу: «Где животина, там и мертвечина». Пусть Поли хвастается сколько угодно: если посмотреть на ее звероферму, дело обстоит иначе. Далеко не всех животных можно назвать элитными. В одном стойле приютилась старая корова по кличке Хелен, давно уже слепая. Эта славная старушка до сих пор ходит пастись вместе со своими товарками, применяя древнюю, почтенную систему ориентации «нос в хвост». Есть еще Корнелли, осиротевший барашек: Поли принесла его домой, завернутого в памперсы, и он спал у печки, пока не вырос — тогда стало ясно, что он выживет. Но в природе редко встречается Поли, спасающая неприспособленных от косы естественного отбора. И я решила посмотреть на репродуктивные стратегии мхов с этой точки зрения. Какой выбор ведет к выживанию, а какой — к исчезновению?

Нас с Полиной свели случай и наш собственный выбор — по какой-то причине мы обе очутились здесь, в старой ферме на вершине холма. Так дом жмется к склону, укрываясь от ветра, так солнце разливает свой свет над лугом. Она бежала от ожиданий своих бостонских родственников, выбрала фермерство и крепкие запахи, отказавшись от карьеры специалиста по физиологии животных. Я прилетела сюда наподобие почтового голубя после печального развода, полная решимости начать всё заново на своих условиях. Наши мечтания нашли приют в этом месте. Поли каждый день утверждает свою самодостаточность и наслаждается обществом животных. А у меня на столе микроскоп порой соседствует с черничным пирогом.

В верхней части нашего пастбища есть заболоченный лес, заросший канадской тсугой и обнесенный изгородью — пасти животных там нельзя. Поли косит сено на близлежащем поле, рядом с ней рокочет трактор. Я машу ей, потом пролезаю под колючей проволокой и исчезаю среди деревьев. Достаточно сделать несколько шагов, и на тебя спускается тишина вместе с рассеянным зеленым светом. Тсуги, из которых сооружены мой дом и амбар Поли, были срублены здесь много поколений назад. Старые бревна и трухлявые пни покрыты одним из моих любимых мхов — Tetraphis pellucida. Я не знаю другого мха, настолько озабоченного своим благополучием. Его молодые листья светятся, словно капли росы: они полны воды. Слово «pellucida» в видовом названии обозначает именно это качество — прозрачность. Небольшие крепкие побеги чисты, просты и стоят вертикально, что внушает надежду. Каждый стебель, не более сантиметра в высоту, снабжен примерно десятком ложкообразных листьев, расположенных вокруг него в виде ступенек винтовой лестницы.

В отличие от большинства мхов, которые выбрали себе образ жизни и крепко держатся за него, Tetraphis замечателен своей гибкостью в выборе способов размножения: оно может быть половым или нет. Tetraphis уникален тем, что имеет специальные органы полового и неполового размножения, и, таким образом, занимает среднее положение, если говорить о репродуктивном выборе.

Большинство мхов способны клонировать сами себя из отвалившихся листьев или других отпавших фрагментов. Эти кусочки могут превратиться в новые взрослые особи, генетически идентичные родителям, что дает преимущество в стабильном окружении. «Клоны» остаются неподалеку от родителей, они не слишком приспособлены к освоению новых территорий. Клонирование путем расчленения может быть эффективным, но это неуклюжий и ненадежный способ отправки генов в будущее. Однако Tetraphis — аристократ неполового размножения, с превосходно вылепленным обликом, и отлично подходит для клонирования. Я встаю на колени, чтобы получше разглядеть клочки Tetraphis на старых пнях, и вижу, что вся поверхность колонии мха покрыта чем-то вроде крохотных зеленых чашечек. Эти чаши для выводковых почек на концах прямых побегов напоминают миниатюрные птичьи гнезда; сходство довершают малюсенькие яйца изумрудного цвета. «Гнездо» — это круглая чаша из листьев, расположенных внахлест, в нем покоятся яйцевидные почки. Каждая округлая почка состоит всего из десяти или двенадцати клеток, улавливающих свет и даже слабое мерцание. Увлажненная почка, в которой начался фотосинтез, вскоре станет самостоятельным растением, клоном своего родителя. А пока она остается в гнезде и ждет. Ждет события, которое унесет его прочь от родителя, туда, где есть пространство для роста, где можно создать собственную семью.

Небеса темнеют, гремит гром: время близко. Крупные капли дождя стучат по лесной подстилке, муравьи и мошки ныряют в мох, чтобы найти укрытие, иначе падающие с силой капли раздавят их. Но крепкий малыш Tetraphis с надеждой ждет — его устройство позволяет не бояться силы капель. Когда чаша с почками подвергается прямому попаданию, почки высвобождаются и вылетают наружу, гнездо пустеет. Почку может отбросить на расстояние до пятнадцати сантиметров, что для растения сантиметровой высоты совсем неплохо. В благоприятных условиях почка за одно лето производит новое растение. Споры отданы на милость переменчивого ветра, способного занести их куда угодно, они могут оказаться на скале, на крыше, посреди озера, а почки, скорее всего, окажутся в той же среде, что и родительская особь. Они служат для клонирования и поэтому содержат комбинацию генов, которая показала себя успешной на этом конкретном пне.

Споры же становятся результатом смешения генов обоих родителей, существует бессчетное множество комбинаций, и эти пылинки с необозримым потенциалом разлетаются в поисках счастья по неведомому миру за пределами пня. На этом же пне есть и другие участки, покрытые Tetraphis, но цвет его — коричневый, как у старого красного дерева. Причиной тому — густая поросль спорофитов, которые проклевываются из зеленых побегов внизу. Каждый спорофит заканчивается коробочкой, напоминающей открытую банку. Горловина ее утыкана четырьмя ржаво-красными зубцами, откуда и происходит название Tetraphis («четыре зуба»). Когда коробочка созревает, миллионы спор высыпаются и подхватываются ветром. Споры, продукт полового размножения, несут с собой перетасованные гены обоих родителей. У них есть преимущества — разнообразие и дальнее расстояние, но их шансы на успех исчезающе малы. Даже если эти крошечные организмы будут бережно перенесены в подходящее место — например, на другой еловый пень, — восемьсот тысяч спор дадут всего одно растение. Очевидно, перед нами — баланс между количеством и качеством. Почки в сотни раз больше спор и в сотни раз эффективнее их при производстве новых растений. Значительный размер и активный метаболизм открывают почкам куда более широкие перспективы. Ставя опыты, я обнаружила, что каждая десятая почка выживает и порождает новое растение.

Но вот шум сенных грабель прекращается, Поли шагает по усеянной солнечными бликами тропинке, благодарная летнему солнцу за его ласку. Я протягиваю ей свою бутылку с водой, она делает несколько глубоких глотков, вытирает губы тыльной стороной ладони и садится на еловый пень. Я показываю ей Tetraphis двух типов — колонии с бесполым размножением, почки которых для большей надежности остаются дома, и колонии, где активно идет половое размножение и отпрыски отважно пускаются по ветру. Она лишь кивает головой и смеется: знакомая история! Ее дочь, как и мать, после колледжа решила остаться с родителями и работать на земле. А старший сын Поли покинул родное гнездо и теперь учительствует на другом краю штата: ему совсем не хочется вставать до рассвета, чтобы подоить коров, и заканчивать трудовой день через много часов после возвращения стада домой.

Я смотрю на бревна и пни, покрытые Tetraphis, и обнаруживаю поразительную закономерность. Почки и споры встречаются на разных участках и почти никогда не сосуществуют рядом. Поскольку каждая репродуктивная стратегия — клонирование и половое размножение, — как правило, связаны с очень отличающимися условиями окружающей среды и конкретных разновидностей, я задаюсь вопросом о причинах такой закономерности. Почему представители одного и того же вида, на одном и том же пне, на разных участках выбирают либо клонирование, либо половое размножение? Как естественный отбор позволил одному и тому же растению демонстрировать два типа поведения? Мне пришлось надолго войти в глубоко личные отношения с Tetraphis, и я прониклась уважением и восхищением: этот мох мне как ученому многое дал.

Я сразу предположила, что причиной различия в способах репродукции является какое-либо свойство физического окружения. Может быть, неодинаковая влажность или особый набор питательных веществ в разлагающейся древесине? Я стала тщательно измерять воздействие экологических факторов, желая понять, соотносится ли какой-нибудь из них с половым размножением или клонированием. Я таскала с собой рН-метр, экспонометр, психрометр и куски гниющих бревен в упаковке, чтобы отвезти их в лабораторию для анализа влажности и содержания питательных веществ. Спустя много месяцев после получения долгожданного анализа данных я обнаружила, что никакой корреляции нет. Репродуктивный выбор Tetraphis не поддавался объяснению. Но если я что-нибудь и вынесла из скитаний по лесу, так это убеждение, что беспричинных закономерностей не бывает. А чтобы найти причину, надо было попробовать увидеть окружающую действительность так, как ее видит мох, а не человек.

В традиционных индейских сообществах обучение происходит совсем не так, как в американских государственных школах. Дети учатся, приглядываясь, прислушиваясь, набирая опыт. Ожидается, что они станут учиться у всех членов сообщества, будь то люди или нет. Прямой вопрос нередко считается грубостью. Знание нельзя взять, оно должно быть дано. Учитель дарует знание лишь тогда, когда ученик готов получить его. Часто обучение заключается во внимательном наблюдении, распознавании закономерностей и их значения с опорой на опыт. Предполагается, что есть много разновидностей правды, и для каждого рассказчика истинна его собственная реальность. Научный метод, который мне преподавали в школе, подразумевает прямые вопросы, бесцеремонное требование, вместо ожидания, что знание откроется само. Благодаря Tetraphis я стала понимать, как нужно учиться по-другому: пусть мох сам расскажет свою историю, не надо писать за него.

Мхи не говорят на нашем языке, они соприкасаются с миром не так, как мы. А потому, чтобы учиться у них, я решила сменить темп, поставить опыт, который будет длиться не месяцы, а годы. Для меня хороший опыт — это как хорошая беседа. Каждый рассказчик создает зачин для следующего. В расчете узнать, как Tetraphis выбирает репродуктивную стратегию, я попыталась выслушать его историю. Я рассматривала колонии Tetraphis с человеческой точки зрения, как куртины мха на разных стадиях размножения. И мало что выяснила. Пришлось признать: куртина мха не есть некая сущность, это произвольная единица, удобная для меня, но мало что значащая для мха. Каждый стебель мха воспринимает мир по отдельности, и, чтобы понять, как они живут, надо вести наблюдения, сомасштабные их жизни.

И я начала кропотливую работу по описи каждого побега во многих сотнях колоний Tetraphis. Я изо всех сил старалась видеть в каждом клочке Tetraphis, приобщаемом к коллекции образцов, семью, состоящую из неповторимых личностей. Каждый стебель был подсчитан, каждый побег классифицирован по биологическому роду, стадии развития, способу размножения (почки или споры). Сколько же побегов я сосчитала в общей сложности — миллионы? В густонаселенной колонии Tetraphis может иметься до трехсот побегов на квадратный сантиметр. Потом каждая колония получила обозначение. Выяснилось, что для этой работы лучше всего подходят пластмассовые коктейльные шпажки, на которые насаживают оливки: они не портятся, а благодаря ярким цветам хорошо видны на следующий год. Кроме того, мне нравилось думать, что скажут туристы при виде мшистого бревна, украшенного коктейльными палочками.

На следующий год я вернулась, узнала свои колонии по опознавательным знакам и опять сосчитала их. Я заполняла блокнот за блокнотом, описывая перемены в их жизни. Понемногу — колени утонули в лесной подстилке, нос уткнулся в пень — я начала мыслить так же, как мох.

Думаю, Поли поймет это первой. Зарабатывать на жизнь, держа молочную ферму в несколько акров посреди холмистой местности, — нелегкая задача. Она добилась успеха, потому что знает свое стадо, но не как группу, а как собрание индивидуальностей. Ее коровы не носят серег с номером — Поли знает каждую по имени. Она определяет, что Мэдж скоро отелится, по ее походке, когда та спускается с холма. Время, потраченное на изучение их привычек и потребностей, дает ей преимущество перед владельцами ферм, где молоко производится в промышленных масштабах.

Мои блокноты фиксируют судьбу каждого клочка мха, меняющийся состав этого крошечного сообщества. Если терпеливо ждать, год за годом, и не задавать прямых вопросов, Tetraphis принимается рассказывать о своей жизни. Колония, обитающая непосредственно на дереве, начинается с редких, отстоящих далеко друг от друга побегов: кругом простор. Плотность заселения низка — пятьдесят особей на квадратный сантиметр, и почти у каждого побега на конце есть чашеобразное расширение для почки. Упавшая почка превращается в бурно растущий молодой побег, и, когда я прихожу сюда на следующий год, стебли стоят уже теснее. Осматривая колонию за колонией, я выявляю примечательную закономерность: когда начинается скученность, почки исчезают. Растения внезапно перестают давать почки, вместо них видны женские побеги. Похоже, скученность дает старт половому размножению. В колонии со множеством женских особей и небольшим количеством мужских вскоре начинают появляться спорофиты. Из ярко-зеленой, благодаря скоплению почконосных побегов, колония делается бурой: это цвет спор. Проходит очередной год, и скученность возрастает еще больше, теперь на квадратный сантиметр приходится почти триста стеблей. Такая высокая плотность, видимо, приводит к радикальной перемене в сексуальном поведении. Все побеги становятся мужскими, я не вижу ни одного женского или почконосного. Итак, мы обнаружили, что Tetraphis — гермафродит, меняющий пол с женского на мужской по мере возрастания скученности внутри колонии. Такое наблюдается у некоторых видов рыб, но за мхами этого никогда не замечали.

Вознамерившись рассказать связную историю Tetraphis, я хотела быть уверена в том, что понимаю происходящее, что выбор — размножаться половым путем или давать почки — действительно определяется плотностью произрастания особей в колонии. Если это так, то стоит мне изменить плотность, как поведение мхов станет другим. Может, стоит задать непрямой вопрос, и они ответят? Чтобы задать вопрос на языке мхов, я взяла пример с деревьев Поли.

Несколько лет назад ей были нужны деньги на новый коровник, и Поли решила срубить кое-какие деревья на своем лесном участке. Она долго искала лесорубов, которые сделали бы это с наименьшим ущербом для природы и отнеслись бы к деревьям заботливо. Те срубили лес зимой, так, чтобы оголенные участки не сливались воедино, и подошли к делу очень ответственно. Весной прореженный лес покрылся ковром из снежно-белых триллиумов и желтых кандыков, выросших под лиственным пологом. Света стало больше, и старые насаждения омолодились.

Я сидела с остроконечным пинцетом в руках, склонившись над старыми, густыми зарослями Tetraphis, словно лесоруб в этом крошечном мире, и выдергивала побеги, один за другим, пока плотность не снизилась наполовину. В таком виде я их и оставила, а на следующий год вернулась, чтобы узнать, не дадут ли они ответ на мой вопрос. Непрореженный Tetraphis по-прежнему состоял из мужских особей и начинал коричневеть. А те участки, где я сделала проплешины в сплошном покрове мха, были ярко-зелеными. Проплешины заполнились бурно растущими молодыми побегами с чашами для почек на конце. Мох дал ответ по-своему. Низкая плотность — настает время почек, высокая плотность — настает время спор.

Превращение в мужские особи, похоже, имеет печальные последствия. Вновь и вновь я наблюдаю за тем, как мох, плотно покрывший пень, умирает, высыхая и коричневея. Эти колонии мужских растений, усталых, истощенных после размножения, становятся легкой добычей других мхов, живущих на том же бревне. Порой я нахожу коктейльные палочки-маркеры на участках, где старые мужские растения вида Tetraphis исчезли, уступив натиску ковровых мхов. Почему Tetraphis выбирает сексуальное поведение, которое обрекает его на гибель, почему он соглашается быть уничтоженным?

Много раз, возвращаясь к своему пню, я обнаруживала, что тщательно помеченный при помощи шпажек участок с Tetraphis исчез, осталась лишь голая древесина. Ползая на коленях, я нашла поросль Tetraphis с воткнутой шпажкой у основания пня — он упал вместе с лавиной прогнившей древесины. Пни и бревна подвержены непрерывным изменениям. Разложение древесины и деятельность животных приводят к постоянному разрушению стволов, от которых отваливается кусок за куском. Пень подобен горе с лесом-мхом, осыпавшиеся обломки лежат у его подножия, как упавшие валуны. Когда эти фрагменты летят вниз, они увлекают с собой Tetraphis, оставляя голые места, о которых я говорила выше. Что же происходит с этими участками обнаженной древесины? Приглядевшись, я замечаю, что они покрыты почками, маленькими зелеными яйцами в прогалинах, которые образовались в покрове погибшего Tetraphis. Неспокойные времена закончились, и здесь высеялись семена, из которых проклюнется новое поколение Tetraphis.

Я останавливаюсь у амбара, чтобы купить картонную упаковку со свежими коричневыми яйцами. Поли только что вернулась с какой-то встречи. Мы стоим на солнце, любуясь тем, как краски утра взбираются по стене старой силосной башни. Поли узнала, что в соседнем округе будто бы хотят открыть казино, и мы смеемся над тем, как люди опрометчиво доверяют свои деньги судьбе. «Черт, — говорит она, — нам не надо ходить в казино, чтобы делать ставки. Фермерство — тот же блек-джек, год на год не приходится». Особенно сильно колеблются цены на молоко, а корма за год могут подорожать втрое. Доход от фермы переменчив, как облака, плывущие по небу, а ссуды на оплату колледжа только растут и никогда не снижаются. И тут вступают в дело рождественские елки, овцы и кормовая кукуруза. Чтобы защититься от нестабильности, Эд и Поли решили диверсифицировать свой бизнес. Основа его — коровье стадо, но, когда цены на молоко ползут вниз, могут выручить овцы или елки, и денег хватит, чтобы оплатить детям колледж. Их предприятие выживает в эпоху исчезновения семейных ферм благодаря упорству, порожденному гибкостью. Разнообразие — фундамент стабильности.

То же самое и с Tetraphis, который страхует свои риски в непредсказуемом окружении: оползень или гниение дерева могут пресечь непрерывный рост, длившийся годами. Этот мох обретает стабильность в нестабильной среде обитания, свободно прибегая то к одной репродуктивной стратегии, то к другой. Если скученность внутри колонии невелика и есть много открытого пространства, выгоднее заниматься клонированием. Почки могут занять голую древесину быстрее, чем споры, и обладают конкурентным преимуществом по сравнению со мхами других видов. Когда становится тесно, только споры имеют шансы, и начинается половое размножение — производство спор с различным набором генов, которые будут унесены ветром далеко от родителей, страдающих от нехватки пространства. Это рулетка: спора может попасть на подходящее бревно и основать колонию — или не попасть. Ясно одно: не знающая постороннего вмешательства колония, которая остается на одном месте, погибнет.

Менее изобретательные по части размножения мхи понемногу подползают, грозя поглотить маленький Tetraphis. Но он правильно выбрал среду обитания, воспользовавшись всеми выгодами процесса гниения, которые постоянно подтачивает бревно — в этом на него можно положиться. Как раз тогда, когда истощенный Tetraphis готов сдаться на милость конкурентов, кусок бревна отваливается, обнажая свежую древесину, уничтожая соперников, а заодно и часть колонии Tetraphis. Если бы Tetraphis полагался на споры в деле завоевания открытого пространства, его конкуренты чаще одерживали бы верх. Но всего в двух сантиметрах от этого участка располагается сообщество Tetraphis в клональной фазе. С очередным дождем почки попрыгают на открытый участок и быстро произведут на свет новую колонию ярко-зеленых побегов. Разложение обновляет древесину, с ней обновляется и Tetraphis. Он играет за обе стороны, рождая почки для получения краткосрочной выгоды и споры — в расчете на долгосрочную. В этой изменчивой среде обитания естественный отбор поощряет гибкость, а не приверженность единственному репродуктивному выбору. Как ни парадоксально, виды, приспособленные к специализированному образу жизни, приходят и уходят, а Tetraphis остается, сохраняя за собой свободу выбора.

Может быть, то же самое случится и с нашей старой фермой, которая стоит здесь уже больше двух веков. На протяжении многих поколений женщины прогоняли амбарных котов с дороги, сажали сирень, растили детей под этими кленами. Вместо быков теперь специалисты по ИО, вместо бака для сбора воды — скважина. Но мир всё так же непредсказуем, мы выживем в нем лишь благодаря удаче и верному выбору.