Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Владелец

У письма не было обратного адреса. Ко мне обратился человек-невидимка с предложением, от которого я не могла отказаться. В строках, написанных на толстой белой бумаге, содержалась просьба ко мне: оказать «в качестве бриолога экспертные услуги в рамках проекта по восстановлению экосистемы». Звучало неплохо.

Цель была такой: «Точно воспроизвести флору Аппалачей в саду с местными видами растений». Владелец «стремился к подлинности и желал включить мхи в программу восстановления». Более того, он просил «указаний по обеспечению соответствия видов мхов и скал внутри ландшафта». Именно так выглядела бы моя задача, если бы я приняла щедрое предложение. Подписи не было — только название сада. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Мало кто интересуется восстановлением экосистем, тем более — восстановлением мхов. В то время я среди прочего исследовала способность мхов закрепляться на голом камне. Приглашение идеально подходило мне. Проект заинтриговал меня; кроме того, я недавно стала университетским преподавателем, и мне, разумеется, было лестно, что мой опыт собираются использовать и платить за это деньги. Похоже, приниматься за дело нужно было срочно, и я стала строить планы скорейшего отъезда.

Я вырулила на обочину и развернула листок с указаниями, который лежал на сиденье рядом со мной. Указания требовали проявлять величайшую пунктуальность, и я старалась выполнять их. Я выехала на заре, чтобы попасть в эту прелестную долину, где голубые сиалии перелетали через извилистую дорогу и приземлялись на невероятно зеленых июньских пастбищах. Вдоль дороги тянулась старая каменная стена, и даже сидя в машине, я наслаждалась видом мха, покрывшего ее за многие годы. На юге такие стены называют «невольничьими оградами», в память о тех, чьи руки складывали их. Вековой покров Brachythecium сглаживает углы и воспоминания. Согласно указаниям, мне нужно было следовать вдоль каменной стены, пока не начнется забор из сетки. «Сверните влево, к воротам. Они откроются в 10:00». И действительно, стоило мне подъехать, как массивные ворота плавно отодвинулись в сторону, в ответ на повеление кого-то невидимого. Было поразительно наблюдать за такими мерами безопасности внутри долины, где, казалось, скорее встретится запряженная лошадьми повозка, чем электрический глаз.

Я стала взбираться по крутому подъему, под колесами хрустел гравий. У меня оставалось четыре минуты. За поворотом дороги я увидела петушиный хвост пыли на фоне голубого утреннего неба. Он стлался по склону холма передо мной, так медленно, что стало ясно: я опоздаю. Проехав перекресток, с трудом поднимаясь по холму, я разглядела то, вслед за чем плелась. Мозг отказывался считать картину реальной. Деревья не могут двигаться. Но вот оно опять — голые весенние ветви дерева, видневшегося на фоне холма: оно направлялось к вершине. Теперь я рассмотрела его как следует. То был дуб, перевозившийся на грузовике. Не дерево обычного для питомников размера, с аккуратным корневым комом, обернутым мешковиной, а большой старый дуб-патриарх. Такой рос на нашей ферме в Кентукки, громадный дуб с шершавой корой и низко сидящими разлапистыми ветвями, который отбрасывал тень величиной с дом. Обхватить его ствол можно было только вдвоем. Деревья, подобные этому, невозможно перевозить, и всё же оно было здесь — привязанное к грузовику, как цирковой слон на колесной платформе в день парада. Корневой ком, двадцати футов в поперечнике, был примотан к автомобилю с помощью стальных тросов. Грузовик остановился, и из-под капота поднялся пар. Я проехала мимо, глядя на него во все глаза.

Дорога заканчивалась площадкой, заставленной строительной техникой, причем у всех машин работали двигатели. Участок со снятым слоем почвы был окружен множеством сараев и гаражей с открытыми дверями. Я припарковалась рядом с несколькими пыльными джипами и огляделась в поисках хозяина. Десятки людей двигались в бешеном темпе, всё вместе напоминало потревоженный муравейник. Машины принимали груз и уезжали. Большинство рабочих были смуглыми и невысокими, носили синие комбинезоны и обращались друг к другу на испанском. Выделялся один мужчина в красной рубашке и белой каске. Его скрещенные руки возвещали о том, что он ждет меня и что я опоздала.

Процедура знакомства была краткой. Посмотрев на часы, он отметил, что владелец тщательно следит за использованием времени консультантов. Время — деньги. Он снял с пояса рацию, чтобы сообщить начальству о моем прибытии. Меня передали молодому человеку, который вышел из кабинета в сарае. Застенчивая улыбка и крепкое рукопожатие как бы служили извинением за недружелюбную встречу. Кажется, он хотел поскорее увести меня от средоточия работ. Это был Мэтт, свежеиспеченный выпускник колледжа с новеньким дипломом по специальности «Растениеводство», работавший в саду уже второй год. Именно он предложил владельцу нанять консультанта по мхам, который помог бы ему выполнить задачу восстановления мхов — в общем-то, непосильную для него. Мэтт знал, что результаты его труда будут хорошо видны посетителям сада. Видимо, владелец питал к мхам особую привязанность и настойчиво требовал от него достичь успеха. Следовало добиться точности в распределении посадок: мох, встречающийся в разных местах, должен был скрыть тот факт, что сад возник совсем недавно. Мэтт зашагал по свежей бетонной дорожке, пересекавшей строительную площадку, я пошла за ним. Он хотел, чтобы я первым делом взглянула на сад мхов. Владелец был в отъезде, и мы пошли через дом, чтобы сократить путь.

Только что построенное здание имело вид старого особняка, его окружали высокие деревья, высаженные в оголенную почву: тюльпанное дерево, конский каштан, искривленная сикомора. Каждое было закреплено тросами, через крону проходила черная трубка. Дуб, встреченный мной на дороге, уже прибыл, и я увидела яму, приготовленную для его корней. Ему предстояло встать прямо около стены с витражным окнами. «Не думала, что можно купить такие большие деревья», — сказала я. Мэтт ответил: «Деревья купить нельзя. Мы приобретаем землю и выкапываем деревья. У нас есть самая крупная в мире машина для пересадки деревьев». Понаблюдав за смятенным выражением на моем лице, он отвернулся, смущенно потер руки, затем вновь обрел профессиональную уверенность. «Вот этот — из Кентукки». Как он объяснил, каждое дерево обрабатывают специальными веществами, чтобы оно лучше перенесло пересаживание, после чего в кроне устанавливают систему капельного орошения: она включается и выключается по сигналу таймера, подавая жидкость с питательными веществами и гормонами для стимуляции роста корней. В саду работают опытные арбористы, и ни одного дерева еще не было потеряно. Роща, окружающая дом, целиком состоит из пересаженных деревьев: гигантские машины вырывают их из земли, потом деревья перевозят сюда, чтобы восстановить экосистему.

Проведя картой, Мэтт отключил систему безопасности, и мы вошли в дом. Внутри было прохладно, благодаря кондиционеру, и полутемно. В той прихожей, где мы оказались, устроили галерею африканского искусства. Стены украшали резные маски и ткани с геометрическим орнаментом. На каменных постаментах стояли барабан из воловьей кожи и деревянная флейта. Я остановилась и стала рассматривать их. «Всё подлинное, — гордо сказал Мэтт. — Он собирает коллекцию». Я вертела головой, Мэтт вежливо стоял рядом — мое изумление подчеркивало его статус. Каждая вещь была снабжена табличкой с указанием деревни и имени ее создателя. Впечатляющая коллекция. Посередине атриума, в витрине с системой сигнализации, тщательно скрытой от глаз, находился освещенный лампами головной убор искусной работы — вырезанный из мерцающей слоновой кости, с замысловатым узором из пчел и цветов. Меня сразу же поразило то, как нелепо смотрится он на бархатной подставке: не произведение искусства, а похищенное сокровище. Он выглядел бы куда более прекрасным на смазанных маслом черных волосах жены мастера. И куда более подлинным. Предмет в витрине кажется копией самого себя, как барабан, повешенный на стене галереи. Барабан становится настоящим, когда человеческая рука соприкасается с деревом и шкурой. Только тогда он выполняет свое предназначение.

Мы прошли через сводчатый зал с плавательным бассейном. Я была решительно озадачена: помещение украшали плитки с ручной росписью и богатая тропическая растительность. Мраморный пол сверкал, бассейн издавал пригласительное журчание. Словно в кино. Вокруг бассейна вразброс стояли шезлонги, сложенные толстые полотенца ожидали гостей, чтобы послужить им. Стоявшая на столах во внутреннем дворике стеклянная посуда была точно такого же ярко-красного цвета, что и полотенца. «Владелец приедет сюда на выходные», — пояснил Мэтт, указывая рукой на приготовления. В конце концов, мы добрались до кухни, и Мэтт подал мне картонный стаканчик с водой.

Главной заботой Мэтта был внутренний двор. Проходя через пышную зелень — его творение, — Мэтт, казалось, стал немного выше. Здесь были все мыслимые тропические растения: стрелиции, орхидеи, древовидные папоротники. Плиты на полу покрывал Plagiomnium — впечатляющий ковер из пушистой зелени, такой же мягкой, как моховая лужайка в японском саду. Мэтт изо всех сил следил за тем, чтобы мох не умирал, и постоянно наведывался в лес за живыми растениями, чтобы поверхность оставалась однородной. Мы поговорили о химическом составе воды, об особенностях почвы; он делал пометки в блокноте. Наконец-то я почувствовала, что приношу пользу, даю советы по правильному подбору мхов для сада, так, чтобы мох восстанавливался естественным образом. Я просветила Мэтта относительно этики собирания диких растения: лес не должен становиться питомником для его сада. Последний будет успешно развиваться, только если станет самоподдерживающимся. В центре сада стоял обработанный валун, выше меня и Мэтта, покрытый красивыми мхами. Каждый пучок, тщательно подобранный, оттенял неправильные формы камня. Впадина, возникшая вследствие эрозии, была заполнена идеальным шариком Bryum. По художественному уровню этот объект мог сравниться со всем, что я видела в галерее, и однако, в нем содержалось нечто фальшивое: то была лишь подделка природы. Plagiothecium не водится в таких впадинах, Racomitrium не обитает в одной среде с Anomodon, хотя, помещенные рядом, они великолепно смотрелись по колориту. Владелец хотел, чтобы всё было подлинным: разве это прекрасное, но насквозь искусственное творение соответствовало его же стандартам? Из живых существ мхи стали простым материалом для художника: так делать нельзя. «Как вы добились того, что все они растут вот здесь? — с сомнением спросила я. — Очень необычно». Мэтт улыбнулся, как ребенок, заткнувший за пояс своего учителя, и ответил: «Суперклей».

Сад мхов нелегко поддерживать, и я была впечатлена их успехами. Но какое отношение к восстановлению экосистемы имели все эти грузовики и рабочие? Когда мы наконец вышли из дома, я не увидела никакого сада с местными видами растений, только скелет сооружаемого поля для гольфа. С голой земли поднялся небольшой вихрь пыли. В ожидании травы, дорожки для тележек были выложены большими каменными плитами — громадными кусками слюдяного сланца, прожилки которого блестели золотом на весеннем солнце. Дренажный пруд посреди поля окружала стена, камням которой недавно придали ступенчатую форму.

Мэтт отвел меня на вершину каменной стены, и мы обозрели окрестности. Бульдозеры скребли и толкали земли, перекраивая участок для будущих игр. Мэтт объяснил, что владельцу не хочется видеть необработанный камень вокруг пруда. Тот выглядел так, как будто его только что взорвали, и на самом деле так оно и было. Владелец попросил, чтобы я поделилась методом выращивания мхов, способных покрыть стену. «Она послужит задником для поля, и владелец желает, чтобы всё выглядело так, будто стена стоит здесь много лет, — сказал мой провожатый. — Словно ограда старинной английской кладки. Мхи состарят ее, и надо как-то заставить их расти». Для суперклея поверхность была слишком велика.

Лишь очень немногие виды могут селиться на шершавой поверхности кислой горной породы, и ни один из них не выглядит роскошно. Большинство образует жесткую темную корку, хорошо приспособленную к суровому окружению, — но гольфист, проходя мимо, не обратит на нее внимания. Черный цвет мху, растущему на солнце, придает антоциан — растительный пигмент, защищающий растение от губительного ультрафиолетового излучения, которого могут избежать его тенелюбивые собратья. Я объяснила, что рост мха в сильнейшей степени зависит от поступления воды, а на этой голой скале ей просто негде взяться. Без влаги мох будет расти веками, а получится всё такая же черная корка. «Не вопрос, — ответил Мэтт. — Можно установить систему увлажнения. Или даже сделать водопад для орошения всей этой штуки, если будет надо».

Как видно, деньги не были проблемой. Но камню требуется время, а не деньги. Правило «Время — деньги» не работает, если переставить местами одно и другое.

Я попыталась составить дипломатический ответ. Даже без системы орошения зеленый ковер, нужный владельцу, возникнет лишь через несколько поколений. Собственно, дело заключалось не в самом росте: критический момент в этом смысле — образование колонии мха. Я потратила немало усилий, выясняя, каким образом мох решает поселиться на камне. Мы знаем, как это происходит, но очень смутно представляем себе, почему. Разносимые ветром споры, мельче частичек пыли, нуждаются в стимулировании для созревания: речь идет о правильном микроклимате. Голая скала — неблагоприятное место для обитания мха. Надо, чтобы поверхность камня обработали ветер и вода, чтобы ее протравили кислоты, содержащиеся в лишайнике. Тогда из споры выйдут тонкие зеленые нити, протонемы, которые прочно прикрепляются к скале. Если они выживут, то дадут крошечные почки, затем — лиственные побеги. Ставя опыт за опытом, мы поняли: вероятность того, что спора мха даст побег, исчезающе мала. И всё же при определенных обстоятельствах, по прошествии достаточного времени, мох покроет скалу, как покрывает старую невольничью ограду из камня. Итак, создать колонию мхов на камне — непростое дело, это загадочный, одноразовый феномен, и я совсем не знаю, как его воспроизвести. Я очень хотела бы выступить в роли успешного консультанта, решающего все проблемы, но мне пришлось сообщить плохие новости. Ничего не выйдет.

Всякий раз, когда мы переходили на новое место, Мэтт говорил что-то в рацию. Неужели кому-то было дело до того, где мы есть? Мы зашагали назад к дому, возле которого самосвалы выгружали большие камни. «Здесь соорудят террасу, — сказал Мэтт. — Владелец хочет, чтобы на всех этих камнях тоже был мох. Всё будет в тени. Как думаете, мы вырастим их тут? Если поставить систему увлажнения?» Он настойчиво добивался своего. Можно пересадить гигантские дубы, почему нельзя сделать того же самого со мхом? Почему нельзя просто пересадить его с одного камня на другой? Разве он не выживет, если обеспечить ему тень, нужную влажность и температуру? и вновь ответ был не тем, который хотел бы услышать владелец.

Может показаться, что, поскольку мох не имеет корней, переправить его на новое место несложно. Но мох — совсем не то, что клумба с многолетниками, которую я могу передвигать по саду наподобие предмета мебели. Отдельные мхи, живущие на земле, как Polytrichum, поддаются перемещению, напоминая в этом смысле кусок дернины, но те, которые предпочитают камни, необычайно устойчивы к одомашниванию. Даже при величайшем тщании попытка перенести мох с одного камня на другой, как правило, обречена на неудачу. Возможно, при этом рвутся почти невидимые ризоиды или необратимо повреждаются клетки, либо, воспроизводя их среду обитания, мы упускаем что-то принципиально важное. Мы не знаем толком. Но мох почти всегда погибает. Думаю, это что-то вроде тоски по дому. Мох очень привязан к месту рождения — мало кто из современных людей способен это понять. Для полноценной жизни ему нужно оставаться в этом месте. Его существование поддерживается усилиями предыдущих поколений лишайников и мхов, обживших этот камень. Когда споры искали, куда бы приземлиться, их предки сделали выбор и твердо держались за него. Перемещение — это не для них.

«А что если высеять их?» — спросил Мэтт, полный надежды. Это было его первое рабочее место: требовательный хозяин, почти невыполнимая задача… Я поняла, что должна дать ему хоть какую-нибудь надежду и, может быть, оправдать его ожидания относительно моей предполагаемой профессиональной компетенции.

Не существует эффективного научного способа вырастить мох на камне, но садовники рассказывают друг другу о чудесных случаях, когда мох приживался. Стоит попробовать, решила я. Садоводылюбители издавна думали о том, как ускорить рост мха на каменной стене, придать голому камню такой вид, будто он столетиями был покрыт мхом. Я слышала, что стену надо много раз поливать кислотой: та будто бы разъедает поверхность камня, образуются крошечные поры, где может закрепиться мох. Другие садовники твердо верят в конский навоз, которым следует смазывать камень. Но чаще всего советуют применять более гигиенический метод — приготовить коктейль из мха. Рецепт звучит следующим образом. Возьмите из леса образцы мха нужных вам видов, которые живут на таких же камнях. Тот же вид камня, то же освещение, та же влажность. Никаких срезанных углов: мох почувствует разницу. После этого растения помещают в блендер, добавляя туда кварту пахты, и взбивают до образования зеленой пены. Говорят, если нанести эту смесь на камень, через год-два он покроется мхом. Имеется множество вариантов рецепта: некоторые кладут йогурт, яичный белок, пивные дрожжи и другие продукты. Теоретически в этом есть некоторый смысл: мох способен регенерироваться из оборванных листьев и стеблей. При определенных условиях такой фрагмент способен породить протонему, которая закрепится на новой подложке и даст микроскопические зеленые побеги. Именно так мох размножается в природе: может быть, блендер ускорит процесс. Многие мхи предпочитают кислую среду, и ею послужит пахта — по крайней мере, до первого дождя.

Мэтт готов был ухватиться за любую соломинку, и я пообещала дать рецепты таких коктейлей, но предупредила, что не очень-то доверяю любым способам быстрого выращивания мха.

Мы прогуливались вдоль будущей террасы и беседовали. Параллельно тропинке тянулась полная камней клумба с весенними полевыми цветами, произраставшими в этой местности. Там были триллиум, увулярия и что-то со множеством листьев: венерин башмачок, поняла я. Охраняемые виды, все до одного. Это они называют восстановлением экосистемы? Клумбу? Я спросила, откуда взялись эти цветы. Мой спутник, напустив на лицо выражение «это-не-вашего-ума-дело», тем не менее заверил меня, что все они куплены в питомнике. И действительно, на каждом имелась этикетка из питомника. Ни один цветок не взят из дикой природы, подчеркнул он.

Мэтт весь день прилагал серьезные усилия, чтобы казаться скупым на слова специалистом, но природная живость и открытость постепенно брали в нем верх. Он напоминал моих студентов, стремившихся ворваться в мир и изменить его к лучшему. То была первая должность, которую ему предложили: так хорошо, что даже не верится. Работа была творческой, платили ему больше, чем он думал, будучи новичком. Примерно через год у него появились сомнения — правильно ли здесь ведут дела? — и он решил уйти. Но хозяин пообещал поднять зарплату, если он останется. Недавно Мэтт приобрел прелестный домик, жена его ждала ребенка, так что ему предстояло поработать здесь еще сколько-то времени.

Вернувшись в поле зрения мужчины в белой каске, Мэтт ускорил шаг и пошел по строительной площадке, говоря в свою рацию, как человек, имеющий перед собой четкую цель. Я последовала за ним, надеясь, что тоже выгляжу как занятой специалист. В голове зазвучали его слова: «Время — деньги». Мы направлялись по одной из дорог, расходившихся от двора, как спицы — от ступицы колеса.

Когда нас уже нельзя было увидеть из окон построек, Мэтт оглянулся и сбавил темп. «Вы не против, если мы срежем путь?» — спросил он. Мы сошли с дороги туда, где росли деревья, и через несколько шагов запах дизельного топлива был вытеснен ароматом весеннего леса. Под покровом деревьев Мэтт заметно расслабился. Выключив рацию, он усмехнулся с заговорщическим видом и сунул свой головной убор в задний карман. Внезапно мы почувствовали себя детьми, сбегающими из школы, чтобы поудить рыбу. «Здесь недалеко, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы посмотрели, какие мхи растут в этих краях. Может быть, вы определите, годятся ли они для террасы. Я бы попробовал сделать тот самый коктейль». Он повел меня кратчайшим путем, через дубовую рощу. Местами на лесной подстилке лежали камни, и я останавливалась, желая поглядеть на мхи. Мэтт проявлял нетерпение. «Не стоит заморачиваться с этим, всё хорошее — вон там». И он был прав.

На вершине скалистого хребта обнаружился крутой обрыв; внизу лежала тенистая долина. Мы спустились по уступам массивных скал, стараясь не повредить моховой ковер. Горная порода Аппалачей здесь была собрана в складки и деформирована за миллиарды лет геологического давления, после чего ее облик изменился под воздействием ледника. Результатом стали каменные изваяния с ломаными линиями и неправдоподобными углами, как если бы кубист изобразил покрытый мхом ландшафт. Время проделало на поверхности каждой скалы расселины, вроде морщин на лице старика. Эти расселины хорошо видны благодаря черным полосам Orthotrichum, тогда как большинство влажных уступов покрыто толстым слоем Brachythecium. Я подумала, что именно это послужило источником вдохновения для Мэтта, когда тот решил попробовать суперклей для создания своего сада. Прелестное, захватывающее дух зрелище: гобелены из старого мха. Мэтт показывал каждый уголок и закуток утеса, с очевидным знанием дела показывал каждый уголок обнажения. Я решила, что он не раз сбегал сюда, отлынивая от работы. «Именно такого вида хочет владелец, когда говорит о террасе, — сказал он. — Однажды я привел его сюда, и он влюбился в это место. Мне надо только найти способ вырастить всё это возле дома». Я отчего-то подумала, что плохо объяснила ему проблему и снова пустилась в рассуждения об отношениях мха со временем. Моховой поросли на этом утесе, вероятно, несколько сотен лет. Если в точности воспроизвести здешний микроклимат, а затем сделать коктейль из нескольких видов мха, возможно, появится шанс. Но и тогда это займет годы. Мэтт записывал всё в блокнот.

Мы вернулись на дорогу и посмотрели на часы. Время, назначенное для нашей встречи, истекло. Мэтт признался, что владелец чрезвычайно скуп и следует строго соблюдать расписание, особенно когда привлекаются специалисты извне. Рабочие забирались в грузовики — их должны были отвезти ко входным воротам, которые запирали в пять вечера. Стоя рядом с машинами, Мэтт передал мне указания относительно отчета, который владелец хотел получить в трехдневный срок. Перед отъездом мне пришлось задать вопрос, поскольку никто ни разу не произнес имени этого человека. «Кто владелец? И кто задумал этот проект?» Мой спутник быстро выдал заученный ответ, не глядя мне в глаза. «Я не вправе говорить. Он очень богат». Но это я и сама поняла.

По пути к воротам я глядела по сторонам — не попадутся ли следы восстановления экосистемы? Пока я не видела ни одного. Только дом и поле для гольфа. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я размышляла об этом могущественном человеке, безымянном, невидимом, собравшем столько ресурсов для создания сада. Анонимный филантроп, не желающий огласки, или прячущийся от всех известный человек?

О моем скором отъезде сообщили по рации, и когда я достигла границы поместья, ворота открылись, а потом бесшумно затворились за мной.

Вернувшись в свой кабинет, я написала безобидный отчетец, попытавшись просветить Владельца, объяснить, что поставленную им задачу выполнить почти невозможно. Даже потратив все деньги мира, вы не вырастите мох на голом камне в короткий срок. Нужно время. Я приложила список всех видов, встреченных нами, пояснения насчет среды, которая им требуется, и указания по правильному выбору видов для сада мхов. Как настоящий ученый, я отметила, что если они действительно хотят вырастить мох на камне, то должны рассмотреть вопрос о финансировании совместного исследовательского проекта. И включила рецепты коктейлей с пахтой и навозом — кто знает?

Через несколько недель мне прислали чек. Не могу сказать, чтобы я была очень довольна работой. Всё это предприятие рекламировали как образовательный проект по восстановлению растительности, но оно подозрительно напоминало попытку уклонения от налогов со стороны богатого человека, построившего новый дом, имеющего слабость ко мху и жаждущего контролировать всех и вся. Может, там, куда отправлялись мужчины на грузовиках, и шла добротная работа по восстановлению экосистемы, но я ее не видела.

Поэтому я удивилась, когда через год раздался звонок от Мэтта. Он спросил, могу ли я снова приехать и помочь им. По его словам, дело заметно продвинулось, и он очень хочет показать мне сад. Когда я приехала, то нигде не нашла его. Меня сопровождала бойкая молодая женщина, которой поручили показать мне сады. Я спросила, что с Мэттом; оказалось, его перебросили на другой проект — может быть, на сад с азалиями. Женщина торопливо провела меня к дому. «Владелец хочет, чтобы вы посмотрели, как мы обустроили террасу со мхом. Закончили буквально в прошлом месяце».

Вот это преображение! Всего за год всё состарилось на сто лет. Кентуккийский дуб выглядел так, будто всегда рос здесь, на месте строительного мусора появились зеленые лужайки. Там, где прошлой весной громоздилась куча голых камней, возникла потрясающая копия вершины одной из Аппалачских гор с местной растительностью. Азалии с извилистыми стволами отбрасывали светлую тень на темные камни, расположенные в убедительном беспорядке — казалось, будто сосны растут на дне глубоких расщелин. Посадки орляка и восковника шли вдоль дорожек, которые вели к группам видавших виды садовых стульев. Всё и вправду выглядело старым. И — к моему изумлению — каждый камень был отделан мхом: чудесный толстый ковер, сотканный точно из тех видов, что нужно. Brachythecium увенчивал скалы, Hedwigia тянулась по краям. Orthotrichum искусно окаймлял скальные выступы, напоминая черные каллиграфические знаки на старом пергаменте. Выглядело потрясающе: совершенство в каждой детали. А ведь этому творению было две недели от роду. Учитывая результат, мне, пожалуй, стоило пересмотреть свои взгляды на достоинства коктейлей из мха.

Мою провожатую не очень-то заинтересовали бурные восхваления сада, сыпавшиеся из моих уст. Придерживаясь расписания, она торопила меня — надо было пойти во внутренний двор на другой стороне дома. Красивое мощение плиткой под пересаженными деревьями. «Владелец хочет знать, как избавиться от мха между камнями», — сказала она и замерла, занеся ручку над блокнотом. Я не знала, что ответить. Множество усилий потрачено ради того, чтобы мох рос в одном месте, там же, где он решил поселиться сам, его хотят уничтожить.

Мы прошли обратно на главную подсобную площадку, где сновали землеройные машины. Громкие сигналы раций, люди в форме, ощущение спешки: казалось, здесь проводят военную операцию. Сержанты в касках патрулировали местность, сидя в джипах, меж тем как грузовики с гватемальскими пехотинцами в кузове, чье вооружение составляли лопаты и садовые пилы, уезжали прочь; все они повиновались приказам Владельца.

Меня тоже втолкнули в джип, и мы покатили по неровной свежепроложенной дороге, зиявшей среди дубравы. Водителя прислали специально, чтобы отвезти меня, но он не знал почти ничего о том, куда мы едем. Увижу ли я Мэтта? «Уже почти на месте», — рявкнул водитель, общаясь по рации. Импровизированная дорога заканчивалась небольшой поляной, на которой стоял ярко-желтый кран. Солнце освещало сложенные в штабель пустые палеты. По краям поляны, в тени, стояли загадочные фигуры, укутанные в подвязанную шпагатом мешковину, словно статуи, ждущие открытия. Среди деревьев стояли мускулистые мужчины, склонившие друг к другу головы в касках: там что-то обсуждали. Один вышел вперед и воодушевленно представился: Питер, дизайнер, специалист по натуральному камню. Он был страшно рад видеть меня, поскольку им требовался совет, прежде чем продолжить работу. Владелец привез его сюда специально для этой операции. Он был обеспокоен тем, что они могут испортить мох — не взгляну ли я на всё это? Мы присоединились к группе мужчин, и они начали рассматривать новенького — женщину, владеющую тайнами мхов.

Этих господ представили мне как мастеров по точным взрывам, прибывших из Италии. Перед нами возвышался объект, над которым они хлопотали: скала со множеством неровностей, густо покрытая мхом. Я сразу признала ее: тот прекрасный небольшой утес, куда в прошлом году приводил меня Мэтт. Половины его уже не было. По сути, здесь работала почти специализированная команда. Питер, дизайнер по камням, выберет самые красивые участки скалы, те, где сланец был пронизан кварцевыми жилами и где мхи выглядели особенно красивыми. Затем взрывники определят места для закладки зарядом и отделят от утеса нужную часть. И наконец, менее квалифицированные рабочие погрузят ее с помощью крана на палету и обернут влажной мешковиной, чтобы не повредить драгоценный мох. Я тут же поняла, что прелестные камни террасы ни разу не соприкасались с коктейлем из мха. Мои ладони вспотели.

У них было множество вопросов. Надо ли обертывать камни перед взрывом? Правильно ли Питер всё рассчитал — переживут ли эти мхи перевозку? Как долго можно держать мох под мешковиной? Могу ли я поработать с Питером и дать советы насчет того, куда именно поставить тот или иной камень, чтобы мхи чувствовали себя хорошо? Владельца расстраивало то, что мхи, похоже, увядали, будучи помещенными на новое место. Извлечение каждого куска скалы обходилось очень дорого, и он не желал тратить денег зря. Меня воспринимали как нового члена команды, нанятого специально для этой работы. Я переводила взгляд с одного лица на другое, надеясь найти признаки несогласия, но видела лишь решимость выполнить данное им поручение. Я словно впала в оцепенение: меня заманили в ловушку, сделали орудием в руках Владельца. Никогда не думала, что мой совет может послужить таким целям, что я невольно стану консультантом в деле уничтожения.

Рабочие чрезвычайно заботливо обращались с ворованным мхом и, видимо, были искренне заинтересованы в том, чтобы он чувствовал себя хорошо. Перед тем как переместить кусок скалы, его смачивали и тщательно завертывали в мешковину. Они делали всё, как я сказала, чтобы у мха были шансы выжить. Разлученный со своим домом мох, видимо, заболевает, из ярко-зеленого становится желтым. Владелец не желал бросать деньги на ветер и перевозить камни, если мох обречен на гибель. Для этого устроили сортировочный пункт: пытались выходить тех, кто потенциально жизнеспособен, отсеять тех, кто всё равно умрет. Пункт оборудовали под большим белым навесом, на лугу, перед дорогой к усадебному дому. Это крайне напоминало полевой госпиталь. По сторонам имелись теневые экраны, чтобы поддерживать под навесом необходимую влажность. Сопла системы орошения извергали воду. Здесь не скупились ни на какие расходы. На палетах лежали оторванные взрывом глыбы, на которых сиротливо приютился мох.

Мне предстояло определить диагноз и дать предписания. Какие мхи можно спокойно отвезти к дому, а какие бросить? Я думала о врачах, которым велели встречать на берегу корабли с невольниками. Они проверяли человеческий груз, отбирали на продажу самых здоровых, тех, кто с наибольшей вероятностью выжил бы в новой для них среде. Что есть меньшее из двух зол? Чтобы тебя продали в рабство или бросили умирать? Я бродила среди страдающих глыб, чувствуя себя такой же разлученной с домом и бессильной, как они. Мне хотелось закричать: «Остановитесь», но было слишком поздно. Я стала соучастницей этого. Уже не помню, что я сказала. Надеюсь, что-то вроде «Спасите всех».

Я хотела увидеть Владельца, встретиться с ним лицом к лицу, сказать всё, что я думаю о его предательстве, но он оставался невидимым. Кто готов уничтожить дикую скалу с пышной порослью мха, чтобы его сад выглядел старинным? Кто купил время, кто купил меня? Он — Владелец. Какой властью обладает этот безликий человек, раз никто не назвал его имени?

Я попыталась понять, что это такое — владеть вещью, особенно живым существом, обитающим в дикой природе. Иметь исключительные права на его судьбу? Распоряжаться им по своему желанию? Не давать другим пользоваться им? Похоже, собственнический инстинкт присущ только человеку, он скрепляет общественный договор, удовлетворяющих жажду бесцельного обладания и контроля.

Уничтожить дикое животное или растение из тщеславия — мощный акт утверждения своей власти. Его не приобщить к коллекции, оно всё равно останется диким. Будучи оторванным от корней, такое существо утрачивает свою природу. Когда существом завладевают, оно становится объектом и перестает быть собой.

Расколоть утес, чтобы похитить мох, — преступление, но не против закона, ведь человек «владеет» этим утесом. Легко назвать это похищение актом вандализма. И всё же этот человек нанимает группу специалистов, чтобы те бережно обернули покрытые мхом камни. Владелец любит мох. И любит пользоваться властью. У меня нет сомнений, что он искренне пытался защитить мох от повреждений, поскольку тот вписывался в его концепцию ландшафтного дизайна. Но, по-моему, нельзя любить что-то или кого-то и одновременно владеть им. Владеть — значит ограничивать изначальную независимость существа, обогащать того, кто обладает, и умалять того, кем обладают. Если бы он и вправду любил мох больше, чем стремился контролировать его, он оставил бы всё как есть и приходил каждый день, чтобы любоваться им. Барбара Кингсолвер пишет: «Самая бескорыстная любовь — правильно поступать с тем, чем мы дорожим, защищать его, но не удушать в своих властных объятиях».

Интересно, что видит Владелец, глядя на свой сад? Может, для него здесь и вовсе нет живых существ — только произведения искусства, безжизненные, как молчаливый барабан в зале с его коллекцией. Думаю, истинная сущность мха остается скрытой для него, и всё же он хочет прежде всего подлинности. Он готов платить большие суммы, чтобы у его дверей росли сообщества мхов, подлинные, такие же, как в дикой природе, приятные глазу гостя. Но как только мхом начинают обладать, его подлинность улетучивается. Мхи не выбирали его в приятели, они стали его рабами.

Меня отвезли на подсобную площадку, обращаясь со мной холодно, как с членом команды, не желающим играть вместе со всеми. Я устало добрела до своей машины и увидела, как Мэтт садится в свой пикап. Он вел себя довольно дружелюбно и сказал, что его перебросили на другой проект. Теперь он не отвечает за мох. При этих словах на его лице отобразилась твердая решимость: «Больше никогда не буду этим заниматься». Но, зная о моем интересе к ним, он захотел показать мне кое-что. Мы забрались в его потрепанный пикап, он выключил рацию, в которой непрерывно звучали какие-то требования. Разговор шел о его новорожденной дочери, об азалиях, но террасного сада мы не касались. Он повез меня через лес, на дальний конец поместья, по дороге, которую использовала служба безопасности. Вдоль границы тянулось электрическое заграждение из четырех проводов, с выступами наружу — чтобы отгонять оленей и других нарушителей. Почва под оградой была обработана гербицидом «Раундап», выжегшим всю растительность. На полосе шириной в десять футов не осталось ни папоротников, ни полевых цветов, ни кустарников, ни деревьев. Погибло всё, кроме мха. Устойчивый к химикатам, он захватил пространство, множество колоний мха — потрясающее одеяло с тысячами оттенков зеленого цвета. Это и был настоящий сад мхов, устроенный Владельцем, в миле от его дома, росший под электроизгородью, орошаемый гербицидным дождем.