Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Лес благодарен мху

С вершины пика Мэрис, где слышен только шум ветра, можно наблюдать за разворачивающейся борьбой. Местность, что тянется до океана, сверкающего в семидесяти милях отсюда, разбита на участки. Здесь кое-как соседствуют пятна красной земли, гладкие сине-зеленые склоны, яркие желто-зеленые многоугольники и бесформенные темно-зеленые ленты. Береговой хребет Орегона напоминает лоскутное одеяло — лес рядом с вырубками; второе и третье поколения дугласовой пихты возвращаются сюда, чтобы свершить месть. В мозаике ландшафта есть и малочисленные остатки изначального леса, древней поросли, некогда простиравшейся от долины Уилламетт до моря. Пейзаж, раскинувшийся передо мной, больше похож на потрепанные обрывки, чем на ткань с правильным узором. Он словно отражает нашу нерешительность — мы так и не поняли, какими хотим видеть свои леса.

Хвойные леса Северо-Запада известны обилием влаги. Дождевые леса умеренной зоны в Западном Орегоне получают до ста двадцати дюймов осадков в год. Благодаря мягким дождливым зимам деревья могут расти круглый год, а вместе с ними — и мох. Все поверхности в таком лесу покрыты мхом. Пни и бревна, вся лесная подстилка зеленеют: это торчащие как попало ветки и листья Rhytidiadelphus и полупрозрачные куртины Plagiomnium. На стволах деревьев видны перья Dendroalsia — кажется, что там сидят большие зеленые попугаи. Кусты клена завитого сгибаются под тяжестью двухфутовых занавесей Neckera и Isothecium. Ничего не могу с собой поделать: сердце мое бьется быстрее, когда я оказываюсь в этих лесах. Возможно, в насыщенном испарениями мха воздухе есть нечто ядовитое, он пропитывается этим, проходя сквозь блестящие листья.

Коренные жители этих лесов, как и их собратья по всему миру, возносят традиционные благодарственные молитвы, в которых отдается должное рыбам и деревьям, солнцу и дождю за то, что они вносят свой вклад в благополучие всех нас. Каждое существо, с которым связана наша жизнь, именуется и восхваляется. Прошептав утренние слова благодарности, я прислушиваюсь на мгновение: не последует ли ответ? Я часто думаю о том, осталась ли у земли какая-либо причина выражать признательность людям. Если леса твердят молитвы, полагаю, они благодарят мох.

Красота мха в этих лесах определяется не только внешними свойствами. Мох необходим для жизнедеятельности дождевых лесов умеренной зоны. Он не только благоденствует в этой влажной среде, но и активно участвует в ее формировании. Когда капли дождя достигают полога леса, у них есть множество путей вниз. На подстилке оказывается лишь небольшая часть дождевой воды. Мне доводилось стоять в лесу во время ливня — я осталась сухой, будто взяла с собой зонтик. Листья перехватывают капли, и те устремляются к веткам. В месте развилки встречаются две капли, потом еще две, и там, где сходится много веток, образуются небольшие ручейки. Словно притоки древесной реки, все они впадают в струю, которая течет по стволу.

Мне нравится стоять, надвинув капюшон, у самого ствола во время проливного дождя и наблюдать за потоком. Кора впитывает первые капли, словно высохшая почва. Затем углубления в коре заполняются до отказа, вода перехлестывает через «берега» и разливается по всей поверхности. Там, где есть выступы, возникают крошечные Ниагары, смывающие кусочки лишайника и беспомощных клещей. Проходя по веткам, они захватывают твердые частицы: пыль, экскременты насекомых, микроскопический мусор — всё это уносится вместе с водой и растворяется в ней. Поэтому поток на стволе дерева намного богаче питательными веществами, чем чистая дождевая вода, которая породила его. Омывая дерево, дождь гонит воду, теперь уже мутную, прямо к ожидающим ее корням. Такой перенос питательных веществ от коры к почве позволяет сохранить их для дерева: они не теряются в лесной подстилке. Почва благодарна мху.

Подобно мешкам с песком в русле реки, куртины мха замедляют, кроме прочего, прохождение дождевой воды по стволу дерева. Когда вода течет по мху, значительная ее часть поглощается крохотными капиллярными пространствами растений. Вода удерживается в конических верхушках листьев и поступает в крошечные дренажные трубки вогнутых резервуаров у основания каждого листа. Даже мертвые части колонии мха, старые листья и спутанные ризоиды, могут становиться преградой для влаги. Никто не измерял, сколько воды могут удерживать мхи в Орегоне, но в богатых мхом влажных тропических лесах Коста-Рики они поглощают 50 000 литров воды на гектар леса в течение отдельно взятого дождя. Легко видеть, что уничтожение лесов тут же влечет за собой затопление земель. Мшистые стволы остаются полными влаги еще долго после окончания дождя, медленно теряя воду на протяжении недели. Когда луч света пронзает лесной полог и попадает на куртину мха, вы видите поднимающийся пар. Тучи благодарны мху.

С моря ежевечерне накатывает туман. Высоко в пологе мох готов улавливать его и превращать в серебристые ягоды. Сложносоставная поверхность колонии мха покрывается жемчужинками воды: волосообразные кончики листьев и нежные веточки способствуют конденсации тумана. Далее, стенки клеток мха богаты пектином, связывающим воду соединением, тем самым, которое превращает клубнику в джем. Пектин дает мху возможность поглощать водяной пар прямо из атмосферы. Даже в отсутствие осадков мох собирает воду, которая медленно стекает на землю: почва остается влажной, что необходимо для роста деревьев — получается, что те, в свою очередь, оказывают поддержку мху.

Я люблю бумагу, очень люблю — ее невесомую силу, ее пригласительную белизну. Я люблю видеть, как она пребывает в ожидании: чистый белый прямоугольник в гладкой дубовой раме моего стола. Зернистая поверхность дуба пульсирует и улавливает свет так, как неспособен сделать ни один побочный продукт нефтепереработки. Я люблю сосновые панели, которыми отделан мой домик, и запах древесного дыма осенней ночью. Но несмотря на мои интимные отношения с тем, что дает лес, я грущу, когда вижу грузовик с бревнами на шоссе, особенно в дождь, когда к стволу еще цепляются комки мха, на которые попадают грязные брызги с автопоездов. Всего несколько дней назад, когда бревна еще были деревьями, этот мох таил в себе лесную влагу, а не полную дизельного топлива и масла воду, летящую с шин на автомагистрали I-5.

Я не могу удержаться от того, чтобы не поковыряться в своей непоследовательности: так язык ощупывает шатающийся зуб. Я окружаю себя настоящими, природными лесными дарами, но выступаю против сплошных вырубок, естественного ответа на мои желания. В Орегоне вырубают «рабочий лес», деревья-трудяги, которые дают мне аккуратную стопку бумаги и крышу моего дома. Я переживаю внутри себя тот же самый конфликт, что и при виде местности, разбитой на куски. И я решаю, что должна сразиться со своим невежеством и отправиться в место сплошной вырубки.

Солнечным субботним утром мы с моим приятелем Джеффом отправляемся к Береговому хребту. Вырубку найти нетрудно. Между дорогами общего пользования и вырубками должны сохраняться буферные полосы, чтобы водители видели лес из окон своих машин: таков федеральный закон. Лесозаготовители жалуются на то, что деревья остаются невырубленными, но эти узкие, скрывающие всё стены леса могут сослужить хорошую службу промышленности: у проезжающих по дороге создается иллюзия, будто лес не трогают, протесты общественности становятся тише. Мы съезжаем на новопроложенную лесовозную дорогу: ворота, предупреждающие знаки. Здесь нет экрана между вами и землей. Мы чуть не поворачиваем обратно. Я стараюсь всё объяснить самой себе: тошноту вызывает головокружение от крутых подъемов и спусков, холодный пот — беспокойство, причиняемое лесовозами. Но я знаю, что на самом деле причина этого — страх и насилие, таящееся за каждым поворотом. И горе, горе, которое поднимается от пней и впитывается в нашу кожу.

Все мы хотели бы отвернуться от этой картины, но лучше посмотреть на то, к чему приводит наш выбор. Мы с Джеффом завязываем походные ботинки и шагаем по склону. Я изо всех сил пытаюсь найти хоть какие-нибудь остатки мха, признаки начинающегося восстановления. Но вижу лишь пустыню, полную пней, да истерзанные растения, ставшие ржаво-коричневыми под яркими лучами солнца. Вместо роскошной подстилки — валы лесосечных отходов. Вместо запаха влажной земли — смола, сочащаяся из срезов пней. Трудно поверить, что и на вырубку, и на соседний участок старовозрастного леса попадает одно и то же количество прекрасной, чистой дождевой воды. Земля суха, как опилки. Вода приносит мало пользы без удерживающего ее леса. Ручьи, протекающие по вырубкам, несут гораздо больше воды по сравнению с теми, что текут через лес. В отсутствие поросшего мхом леса вода становится коричневой из-за частичек почвы, уносимых к морю; потоки, где обитает лосось, заиливаются. Реки благодарны мху.

Этот обнаженный участок земли будет заполнен саженцами дугласовой пихты, высокопроизводительной монокультуры. Но одни деревья — еще не лес: многим организмам требуется потратить немало труда, чтобы вновь заселить место вырубки. Мхи и лишайники, чрезвычайно важные для правильного функционирования леса, очень медленно распространяются среди новых посадок. Исследователи леса приложили большие усилия для выявления практик, способствующих восстановлению биоразнообразия в лесах. Старые бревна нужно оставлять на месте, это среда обитания микориз и хвостатых земноводных; мертвые деревья становятся домами для дятлов. Нынешняя политика в отношении лесов покоится на справедливом мнении о необходимости ускорить рост эпифитов, поэтому старые деревья должны стоять — на них поселится мох, колонизирующий новый лес. Есть надежда, что стволы дугласовой пихты, вновь высаживаемой монокультуры, покроются мхом, который придет с немногих уцелевших деревьев. Но для начала оставшиеся участки мохового ковра — острова в океане пней — должны пережить гибель окружающего их леса.

Далеко внизу на склоне я замечаю одного из выживших. На горячем ветру вьется полосатая лента — предупреждение для лесорубов: это дерево оставили, чтобы соблюсти требования закона и вновь насадить лес. Я скатываюсь к нему по склону к нему, уворачиваясь от вороха срубленных сучьев. Дожди проделали вымоину в холме. Я прыгаю, и там, где приземляюсь, поднимается облако пыли. Выжившее дерево стоит одиноко, будто последний человек на Земле. Нет никакой радости в том, что ты избежал пилы, если все остальные теперь едут на лесопилку в Роузбург.

Я думала найти под выжившим деревом тень, но его ветки растут так высоко, что тени виднеются поодаль, между пнями. Взглянув наверх, на полог, я вижу, что пометивший это дерево сделал умный выбор. Это превосходный образец с роскошной кроной, один из тех, по которым сразу распознаешь старый лес. На стволе и ветвях — скелеты мхов. Солнце выбелило всё, что в них было зеленого, коричневые коврики отслаиваются. Подо мхом обнажились корневища папоротника. Кончики Antitrichia шуршат на ветру. Мы стоим и не знаем, что сказать.

Пойкилогидридные свойства мха дают возможность представителям многих видов высыхать и возрождаться с приходом воды. Но местные виды привыкли к постоянному присутствию мягкой лесной влаги, и их запас прочности уменьшился. Сожженные солнцем, они вряд ли доживут до возвращения леса. Меня приободряет то обстоятельство, что творцы политики в отношении лесов подумали о мхе и его присутствии в новых посадках. Однако мох переплетен с тканью леса и не может существовать сам по себе. Если для них предусмотрено место в возрождающемся лесу, нужно предоставить им надежное убежище. Если бы меня спросили, я высказалась бы за оставление достаточно обширных участков, способных удерживать влагу, дающих достаточно тени для всего сообщества мхов. Что хорошо для мха, хорошо для хвостатых земноводных, тихоходок и дроздов.

Между мхом и влажностью существует положительная обратная связь: чем больше мха, тем выше влажность. А чем выше влажность, тем больше будет мха, это уж непременно. Мох постоянно испаряет воду, и именно этим обусловлены многие важнейшие свойства дождевых лесов умеренной зоны, от птичьего пения до присутствия банановых слизней. Без насыщенного влагой воздуха мелкие создания высохнут слишком быстро из-за громадной площади поверхности: жидкостный коэффициент, только и всего. Чем суше воздух, тем суше они. Без мха будет меньше насекомых и — поднимемся вверх по пищевой цепочке — возникнет нехватка дроздов.

Насекомые находят укрытие в моховом ковре, но редко поедают побеги мха, так же как птицы и млекопитающие; исключение — некоторые крупные спорофиты, богатые протеином. Причиной является то ли высокое содержание фенольных соединений в листьях мха, то ли низкая питательная ценность последних. Те же представители фауны, которые заглатывают мох, выплевывают его почти нетронутым. Неперевариваемые волокна мха были найдены в неожиданном месте — в фекальной пробке спящих медведей. Видимо, перед тем как впасть в зимнюю спячку, медведи как следует наедаются мхом, и в результате их пищеварительная система не дает совершаться дефекации во время долгого сна.

В стадии личинки многие насекомые скрываются среди мха и остаются невидимыми до момента преображения. Сбрасывая старую оболочку, они свободно воспаряют на своих новообретенных крыльях в воздух, насыщенный испарениями мха. Они питаются, спариваются, а через несколько дней откладывают яйца в мягкий мох и улетают прочь. После этого их пожирают дрозды-отшельники, чьи гнезда выстланы мхом.

Мягкий и пластичный, мох служит материалом для гнезд многих птиц, от бархатистой чаши крапивника до свисающей корзины виреона. Чаще всего он устилает дно гнезда, не давая яйцам разбиться и работая в качестве изоляции. Однажды мне попалось маленькое гнездо колибри, украшенное по краю развевающимся мхом, который напоминал тибетские молитвенные флаги. Птицы благодарны мху. Не только они применяют мох для отделки своих жилищ: белки-летяги, полевки, бурундуки и многие другие выстилают норы бриофитами. Даже медведи делают так.

Длинноклювый пыжик — птица, обитающая на тихоокеанском побережье и питающаяся разнообразной морской живностью. В течение нескольких десятилетий его популяция сокращалась, сейчас он считается видом, которому угрожает исчезновение. Почему это происходит, неизвестно. Другие прибрежные птицы гнездятся на берегу, где много пищи, облепляют утесы и отмели. Но не длинноклювый пыжик. Считается, что его гнездовья скрыты — никто никогда не видел их. На самом же деле пыжики устраивают гнезда на вершинах старых деревьев, далеко от тех мест, где питаются. Каждый день эти птицы проделывают путь вглубь материка — до пятидесяти миль, — направляясь к девственным лесам Берегового хребта. Исчезновение пыжиков связано по преимуществу с исчезновением этих лесов. Как выяснили ученые, пыжики откладывают яйца главным образом в гнездах, сделанных из Antitrichia curtipendula, чудесного золотисто-зеленого мха, эндемика Тихоокеанского Северо-Запада, встречающегося, впрочем, и в других частях света. Существование этой парочки — мох и длинноклювый пыжик — зависит от существования девственного леса.

Кажется, будто весь лес сшит нитями мха. Иногда это тонкий узор где-нибудь на заднем плане, иногда — заметные издалека блестящие ленты насыщенного темно-зеленого цвета. Папоротники, украшающие стволы и ветви деревьев в девственных лесах, никогда не крепятся корнями к коре, только ко мху. Папоротники благодарны мху. Лакричный папоротник пропускает свои корневища под мхом, закрепляясь в наносах органической почвы.

Деревья-башни и мхи-карлики вступают в устойчивые отношения друг с другом, как только появляются на свет. Моховой покров часто служит питомником для юных деревьев. Если семя сосны упадет на голую почву, его могут расплющить капли во время сильного ливня, его может унести муравей, забирающий всё, что считает полезным. Нарождающийся проросток может высохнуть на солнце. Но если семя окажется на постели из мха, оно будет в безопасности среди облиственных побегов, способных удерживать воду дольше, чем почва, и обеспечивающих ему преимущество на старте. Взаимодействие семени и мха не всегда проходит гладко: развитие саженца может остановиться, если семя невелико, а мох состоит из крупных растений. Но зачастую мох дает дереву возможность прижиться. Покрытые мхом бревна нередко называют «бревнами-кормильцами». Результат этого «кормления» — стройные силуэты некоторых канадских елей: первоначально они росли на влажных бревнах. Деревья благодарны мху.

Влага порождает мох, а мох порождает слизней. Банановый слизень, скользящий по мшистым бревнам, пожалуй, может считаться неофициальным талисманом тропических лесов Тихоокеанского Северо-Запада: туристы удивляются при виде пятнистого желтого моллюска шести дюймов в длину, растянувшегося на тропе. Слизни питаются многочисленными обитателями моховой дернины и даже самим мхом. Один мой друг-биолог, интересующийся всякой мелочью, однажды, ожидая автобуса, собрал немного слизневых фекалий и принес их домой, чтобы рассмотреть под микроскопом. Конечно, там оказалось множество мельчайших кусочков мха, и, к счастью, он позвонил мне, чтобы сообщить хорошую новость. Слизни поедают мох и взамен способствуют его распространению. Наверное, биологи порой ведут не самые подходящие застольные беседы, но нам редко бывает скучно.

Банановые слизни наиболее многочисленны утром, когда их слизистые следы еще блестят на бревнах. Похоже, они исчезают к тому времени, когда высыхает роса. Куда же они деваются? Я нашла их убежище однажды днем, изучая растительность на гниющих бревнах. Снимая слой Eurhynchium с массивного бревна, я обнаружила то, что выглядело как целое общежитие банановых слизней. Каждый лежал в отдельной комнатке из губчатой древесины, уютно устроившись между прохладным влажным бревном и одеялом из мха. Я поспешно накрыла слизней, пока солнце не застало их спящими. Слизни благодарны мху.

Бревна на лесной подстилке дают приют не только слизням и жукам, они играют важнейшую роль в обеспечении питательного цикла внутри всей экосистемы. Здесь живут грибы, отвечающие за разложение, и их существование в сильнейшей степени зависит от постоянного увлажнения бревна. Моховое покрытие не дает бревну высохнуть, в такой среде мицелий грибов чувствует себя отлично. Нитевидный мицелий — невидимая часть любого гриба, рабочее орудие сил разложения. Многие виды грибов встречаются только в густом моховом покрове.

Прекрасные грибы, которые мы видим, лишь верхушка айсберга, эффектная репродуктивная стадия, крошечный сад на поверхности бревна. Грибы благодарны мху.

Есть особая разновидность грибов, крайне необходимых для жизнедеятельности леса: они также обитают на земле, под покровом мха. На поверхности лесной подстилки мы видим спутанные куртины Rhytidiadelphus и щетки Leucolepis. Под ними, в гумусе, в симбиозе с корнями деревьев живут микоризные грибы. Само слово «микориза» буквально обозначает «корень (rhiza) гриба (mycos)». Деревья предоставляют им приют и питают сахаром, образующимся в результате фотосинтеза. В обмен грибы углубляют в почву свой нитевидный мицелий, чтобы найти питательные вещества для дерева. Здоровье и мощь многих деревьев зависит от этой дружеской связи. Недавно выяснилось, что плотность микориз значительно увеличивается, если их покрывает слой мха. На голой почве это партнерство оказывается куда менее плодотворным. Содружество мха с микоризами, возможно, объясняется равномерной влажностью и запасом питательных веществ под покровом мха.

Изучать подпочвенные взаимодействия между микроскопическими организмами особенно трудно, но одной группе исследователей удалось выявить сложную трехстороннюю связь. Отслеживая идущий через лес поток фосфора, они нашли следы этого вещества на извилистом пути, начало которому кладет дождь. Вода, проникающая сквозь полог леса, смывает фосфор с еловых иголок на мох; он хранится там, пока нити микориз не проникнут в моховую куртину. Нитевидные гифы с помощью внеклеточных энзимов поглощают фосфор, спрятанный в мертвых тканях мха. Грибы запускают гифы не только в мох, но и в корни ели: образуется своего рода мост между мхом и деревом. Эта сеть, основанная на взаимности, гарантирует, что фосфор будет перерабатываться до бесконечности и ничто не пропадет зря.

Отношения взаимности, соединяющие мох с лесным сообществом, могут подсказать кое-что и нам, людям. Мох мало что берет себе — лишь самое необходимое — и много чего дает другим. Благодаря ему существуют реки и облака, деревья, птицы, водоросли, земноводные, мы же подвергаем его риску. Созданные человеком системы очень далеки от экосистемы, постоянно поправляющей свое здоровье — мы берем и ничего не даем. Вырубка лесов может удовлетворить краткосрочные желания одного вида, но лишь за счет не менее законных потребностей мхов и пыжиков, лососей и елей. Я твердо уверена, что однажды, и очень скоро, мы наберемся смелости и придем к самоограничению, к смирению, начав жить подобно мху. В этот день мы возблагодарим лес и, может быть, услышим в ответ голос леса, благодарящего людей.