Жнец

ГЛАВА 2 Ронан

Подчинись.

Будь готов пожертвовать собой ради всеобщего блага.

Никогда не сдавайся. Всегда борись.

Не мешкай, если нужно устранить угрозу.

Держи все под контролем.

Всегда будь одет с иголочки.

Постоянно стремись укреплять тело и дух.

Будь чист. Не пей, не кури и не принимай запрещенных препаратов.

Не связывайся с чужаками

Никогда не подвергай сомнению приказы.

Всегда стремись быть свободным представителем своего народа.

До тех пор, пока Ирландия в рабстве, ты тоже будешь рабом.

— Продолжай в том же духе, — говорит Фаррелл.

Стекло вонзается в кожу под моими коленями, когда я изо всех сил пытаюсь повторить основные заповеди еще раз. Ужасно хочу пить, и мой язык настолько сухой, что прилипает к небу. Терпение Фаррелла на исходе, и если я не запою в ближайшее время, наказание будет куда суровее.

Я запинаюсь, и забываю, на каком номере остановился. Мои веки тяжелеют, и я не знаю, сколько дней прошло с тех пор, как у меня был полноценный сон. Начинаются видения. Я вижу вещи, которых, как мне кажется, не существует в реальности.

Мои руки вытянуты над головой, но я их больше не чувствую. Мои ноги жаждут передышки от долгого стояния, даже если для этого мне придется опуститься коленями на битое стекло. За два года, прошедших с начала обучения, я узнал, что жизнь – это череда боли, сменяющей одна на другую.

И облегчения не будет. Ни на мгновение. Потому что наемников готовят не в окружении розовых клумб. Это то, что Фаррелл сказал мне, когда они забрали меня из тех единственных стен, которые я когда-либо знал. Один дом, четыре кровати, еще четверо парней. Парни, с которыми мне нельзя разговаривать.

Думаю, мне тогда было восемь. Они всегда начинают тренироваться в восемь, сказал Фаррелл.

Мне уже десять. Десять.

Но я не чувствую себя на свой возраст.

Фаррелл смотрит на меня с пренебрежением, и стыд прожигает меня насквозь. Я опускаю глаза в пол и покорно жду наказания. Мои плечи опускаются, и я склоняю голову в знак поражения. Мои веки становятся слишком тяжелыми, и я боюсь заснуть. Каждая кость болит. Моя кожа горит, и дрожь прошивает мое тело при каждом движении.

Не произнося больше ни слова, Фаррелл открывает наручники, удерживающие мои запястья на месте. При падении я ударяюсь лицом о бетонный пол. Не могу пошевелиться. Моя щека горит, и думаю, что она кровоточит. Звук ботинок Фаррелла резонирует эхом от пола, когда он движется позади меня.

Он заворачивает мои брюки вокруг моих лодыжек, пока я пытаюсь вырваться из его хватки. Койн прижимает свой ботинок к моей спине, вдавливая меня в пол. А потом я слышу жужжание электрошокера.

Нахожу темное пятно на стене, на котором я сосредоточусь, прежде чем он ткнет его в подошвы моих ног. Но это не помогает. Ничто уже не поможет. Это всего лишь боль.

Боль. Темнота. Боль. Темнота.

Мне нравится темнота.

Мне брызгают в лицо водой, и я просыпаюсь. Фаррелл стоит надо мной, снова выкрикивая приказы.

— Вставай.

— Не могу, — говорю я ему.

И я не лгу.

Он кивает Койну, и они вдвоем поднимают меня за руки. И вот я полностью раздет. Они снова забрали мою одежду, поэтому я уже знаю, что будет дальше. Они запихивают мои запястья обратно в манжеты, которые растягивают мои руки над головой, а мне нужно встать на ноги, чтобы сохранять равновесие. Ожоги настолько сильные, что мое сознание балансирует на грани. Но я знаю, что не могу вырубиться.

Появляется Койн со шлангом. Он долго обливает меня холодной водой. Мое тело дрожит, но я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы попытаться отпить немного воды. Я так хочу пить.

Шланг отключился, Койн посмотрел сначала на меня, а потом снова на Фаррелла.

— Он отключается.

Фаррелл кивает и достает еще одну таблетку из кармана. Мне не нравятся таблетки. Что угодно, только не таблетки. Я сжимаю губы, но он все равно засовывает пилюлю мне в рот. На моем языке появляется горький привкус, и мне не остается ничего другого, кроме того, как проглотить таблетку.

Мое сердце бьется слишком быстро, а мои глаза буквально вывалятся из орбит. Фаррелл обходит меня сзади, после чего потуже затягивает петлю на моей шее. Она привязана к стене позади достаточно крепко, чтобы удерживать меня в вертикальном положении.

Он ударяет меня по щеке, и они идут к двери. Той, что ведет в места, которые я никогда раньше не видел. К двери, которой я иногда (когда они не смотрят на меня) подумываю воспользоваться.

— Не спать, малыш, — говорит он мне. — Заснешь, и больше не проснешься.

Расстегнув пуговицы своего костюма, я вешаю черную куртку на обычный крючок на стене. Все в этой комнате именно так, как я себе это представляю. Чистое и организованное рабочее пространство, которое идеально подходит для моих нужд. У меня есть ритуал, который провожу каждый раз, входя в эту комнату. И даже с предвкушением, струящимся по моим венам в данный момент, я гарантирую, что выполняю все в точности со своими собственными выверенными стандартами.

Каждый предмет на своем, строго определенном месте. Каждый шаг должен быть сделан точно и осознанно.

Сначала снимаю часы, за ними идет майка. Две кнопки на пульте, и вот уже сюиты для виолончели Баха размеренно текут через динамики колонок. Всегда шестьдесят два децибела, идеальный звук. Я не особо увлекаюсь музыкой или звуками любого рода, если на то пошло, но это меня не сильно беспокоит. Когда я был еще совсем мальчишкой, мать Кроу научила меня, что эта музыка может помочь мне сосредоточиться. А это именно то, что мне нужно было сделать в данный момент.

Все именно так, как мне нужно. И в список необходимых мне в данный момент вещей входит имя моего нынешнего клиента. Донован уже привязан к стальному столу, который я использую как раз для таких случаев. Взглядом своих черных глаз он испепеляет меня, но тряпка у него во рту, что служит ему кляпом, мешает ему произнести хоть слово. Именно так, как мне нравится. У меня нет никакого желания слушать его.

— Знаю, ты думаешь, что это из-за предательства, — говорю я ему, когда достаю свой ящик с инструментами и раскрываю его. — Но это не так. По крайней мере, не для меня.

Он пытается бормотать что-то в ответ, но я игнорирую его попытки. Продолжаю настраиваться, проводя пальцами по блестящим, столь знакомым металлическим деталям инструментов, дарящим утешение. Мы с Донованом едва ли перекинулись и парой слов за прошедшие годы. Он был частью синдиката, но я никогда ему не доверял и недолюбливал его.

Вообще-то, я не испытываю сильной потребности в общении, как другие. Говорю, когда это необходимо, и это меня вполне устраивает. Большинство клиентов, которые оказываются в этой комнате, никогда не слышат моего голоса. За исключением случаев, когда мне нужно добиться от них информации.

Но сегодня вечером, с Донованом, у меня запланировано несколько вопросов, которые я собираюсь решить. Я выбираю скальпель, показываю его ему, смотря на него вопросительно. Ему остается только моргать.

— Ты прав, — кивнув в знак согласия, снова возвращаюсь к исследованию инструментов. — Слишком примитивно. Думаю, мы с тобой оба знаем, что это было бы слишком простая смерть для тебя.

Внешне я спокоен. Всегда спокоен. Нет необходимости устраивать шоу. Я не позволю ему увидеть, как глубоко его влияние на меня. Но сегодня Донован на собственной шкуре прочувствует всю тяжесть моего яростного гнева. Сегодня я сделаю то, чего так жаждал с тех пор, как узнал, что этот урод трогал Сашу.

С моей ладони капает кровь, и я обнаруживаю раздавленный скальпель в своем кулаке. Темно-малиновый цвет разжигает во мне огонь ярости. Но я не могу позволить этому огню взять надо мной верх. Потому что если дать ярости вырваться наружу, все закончится слишком быстро.

А Донован не заслуживает от меня такой щедрости.

Верно, я бы выпотрошил его медленно и мучительно просто за то, что он был свиньей-насильником. Но не это провоцирует меня на то, чтобы смотреть, как вся его кровь вытечет на пол. Моей мотивацией служит та, до которой он посмел дотронуться. Та единственная, которую ему не позволено было трогать.

И она позволила ему это сделать.

Закрыв глаза, чтобы перевести дух, я по привычке меряю расстояние шагами до двери. Полностью успокаиваюсь, только повторив этот маневр дважды.

Вытаскиваю плоскогубцы из ящика с инструментами и кляп из ящика снизу. Поскольку комната небольшая, и рассчитана в основном на функциональность, расстояние между столом и мной составляет всего пять шагов. Насчитываю дважды по пять, пока выкладываю необходимые инструменты на стол в специальный лоток, после чего достаю раскладной стул.

Сам стол регулируется, и перед тем, как занять свое место, выставляю оптимальное положение. Донован пытается вырваться из моей хватки, пока я фиксирую его голову на месте. Они все так делают, и меня это всегда раздражает. Они должны понимать, что как только они привязаны к моему столу, нет смысла бороться с неизбежностью. В этом разница между такими, как Донован и такими, как я.

Там, где я принял бы свою судьбу, встретившись с ней лицом к лицу с присущим мне достоинством, им же этого сделать не дано. Когда я убираю ткань, представляющую некое подобие кляпа, из его рта вылетает череда проклятий, а также намеренный плевок. Но это лишь облегчает прохождение кляпа в межзубное пространство.

Когда с этой задачей покончено, я на мгновение присаживаюсь, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Фаррелл научил меня, что я всегда должен гордиться своей работой. Я не так уж и часто испытываю гордость. Я чувствую, что делаю свою работу и делаю ее очень и очень хорошо. В этом же случае я чувствую небольшой привкус гордости, той эмоции, на которую, я считал, что не способен.

— Как правило, я делаю это немного позже, — объясняю я Донни, выуживая плоскогубцы из подноса рядом со мной. — Но я подумал, что это даст нам лишние пару минут поболтать. Своеобразная разминка, что ли.

— Пошел ты, — бормочет Донован куда-то в металл.

Я заталкиваю плоскогубцы ему в рот и сначала держу за передний зуб.

— Это будет немного неприятно.

Зуб выходит из его рта с характерным хрустом, сопровождаясь визгом, который издает Донован.

— Для парня, который любит причинять боль женщинам, ты слишком криклив, — отмечаю я.

Его ответ звучит приглушенно ввиду отечности и скопления сгустков крови во рту. Я работаю без пауз, и напряжение оставляет мое тело, как только стихают его крики. Адреналин зашкаливает. Но это не принесет ему облегчения, учитывая что у меня еще для него есть в запасе.

В комнате становится тихо. Тишину нарушает лишь поскрипывание плоскогубцев, пока я работаю, и у меня есть время собраться с мыслями.

— Тебе, наверное, будет интересно узнать, Донни, что до того, как ты или Блейн положили на нее свои грязные руки, она была моей, а?

Он встречается со мной взглядом, и в его глазах мелькает насмешка. Он издевается надо мной одним лишь взглядом. За все то время, что я знаю этого парня, я получал от него только насмешливые взгляды. Для меня это не имеет никакого значения. Он вряд ли будет смеяться, когда я закончу с ним.

— Я первым увидел ее той ночью, — признаюсь я. — Раньше всех остальных.

Он снова бормочет что-то неразборчивое, а я качаю головой, чтобы заставить его замолчать.

— Мышь в поле, полном стервятников.

Только вот, я не был одним из тех стервятников. Отсутствие у меня социальных навыков и мое положение в организации не позволяли мне даже помышлять о том, чтобы завоевать ее. Но сейчас все изменилось.

Только вот я не изменился.

Когда все зубы Донни собраны, я заталкиваю ткань обратно ему в рот, чтобы впиталась кровь. Вытираю руки и откладываю грязные инструменты в сторону, пока ищу следующий. Я снова останавливаю выбор на скальпеле - моем верном спутнике. В чистой линии разреза есть что-то успокаивающее и прекрасное. Но Донован не получит от меня такой милости.

Большинство парней в синдикате предпочитают ощущать твердость и весомость револьвера. Быстрый способ уделать кого-то, сохраняя дистанцию. В любом случае убийство - грязное дело, но я предпочитаю нож. Оборвать чью-то жизнь - это вообще не то, чем я занимаюсь безыдейно. Убийство - это личное, и подход к нему должен быть личным.

Моей целью в жизни было только убийство. Это была единственная причина моего выживания в детстве. Научиться убивать. И они хорошо меня обучили. На этой земле нет ничего, что я мог бы делать настолько же эффективно. Разговор, понимание других, принятие решений. Во всех этих вещах я не особо разбираюсь. Но убийство - это то, что я умею делать. Не задавая вопросов. Без колебаний. Без тени сомнения в душе.

Я был рожден, чтобы отнимать жизнь.

Внутри меня бесконечное чувство ярости. Для выполнения каждой поставленной передо мной задачи мне нужно всего лишь подключиться к этому неиссякаемому источнику ярости, вбирая в себя понемногу. Это не более чем сделка. Это как расставить все точки над «и». Приглушая свет человеческой жизни я не испытываю ровным счетом ничего.

Мало что может вызвать во мне сильные эмоции. Я не люблю эмоции. Я их не понимаю. Попытки разобраться в них приводят лишь к разочарованию. По этой причине я держусь подальше от всего, что вызывает эмоции, которых я не понимаю. Но смерть, это то, что я понимаю.

Меня называют социопатом. Чудовищем. Но я думаю о себе иначе. Я лишь человек, исправно делающий свою работу, которую нужно сделать. Если бы не я, это делал бы кто-то другой. Люди, которых я убиваю, все это заслужили. Они знали, на что шли. Они либо что-то не так сделали Найлу, либо каким-то образом угрожали синдикату. А угрозы надо устранять, как паразитов.

Это один из немногих моральных кодексов, которых я все еще придерживаюсь. Я буду защищать своих братьев любой ценой.

При этом хотелось бы думать, что люди, которые встречаются на моем пути, в большинстве случаев заканчивают свой жизненный путь быстро и с почестями. Я не получаю удовольствия от пыток. Я не получаю удовольствия от самого действа. Я не чувствую ничего. Я предпочитаю точность и чистоту. Быстрый разрез. Ничего, что включало бы в себя грубую силу или ненужное промедление. Большинство парней не знают этого, но мне действительно не нравится пытки. Но в этом случае я делаю только то, что необходимо и эффективно. И вовсе не боль - цель моих поисков, я ищу ответы. Если они скажут мне, что мне нужно услышать, это облегчит им их участь. Выбор в конечном итоге за ними.

Только вот Донован - совсем другой случай. Он один из наших. Человек, который поклялся оставаться верным синдикату. Своим братьям. И он тот, кто эту клятву нарушил. Предал своих. Наказание за такой проступок остается тем же самым, как и то, что я познал самым первым в мире. Смерть.

Я считаю, что это связующая нить, которая прочно скрепляет в единое целое все преступные группировки. Неминуемая угроза смерти бросает тень на неправильные действия, делая их еще более весомыми и темными, что только самые смелые или самые невежественные души предпочтут игнорировать ее.

Тем не менее, это происходит. Я уже отправил на тот свет двух других членов нашего синдиката. Проблема только в том, что кандидатура одного из них была определена сверху. Что, однако, не помешало мне получить своеобразное удовольствие от этого события. И, судя по звуку, с каким металлический стол позади меня царапает пол, что-то мне подсказывает, что и это время я потрачу с удовольствием.

Удовольствие для меня - чуждая эмоция. Несколько раз я пробовал то, что отдаленно связано с удовольствием, и это не принесло мне ожидаемого удовлетворения, только проблемы. Само собой разумеется, что что-то настолько опьяняющее само по себе не может быть хорошим. Как таблетки, которые мне давали. Пристрастие. Чувство, которого я всю жизнь пытался избежать.

Только сегодня я позволю себе это маленькое удовольствие.

Когда я возвращаюсь к пленнику, он бьется об стол, пытаясь вырваться. Причем ему должно быть хорошо известно, хоть он сейчас думает и по-другому, что я вряд ли мог связать его недостаточно качественно. Он ведь работает со мной бок о бок вот уже пять лет.

Я беру скальпель и верчу его в руке, пока нерешительность тяжелым грузом давит на меня. Как я уже говорил, я не люблю бездельничать. Я мог бы сделать его смерть такой же быстрой и безболезненной, как и все прочие до него. Но я это не сделаю. Потому что в этом редком случае Донни смог вызвать во мне очень человеческую эмоцию. Ту, что я не часто имел возможность прочувствовать на себе.

Кажется, что эти эмоции почти всегда завязаны на ней. Саше. Она хуже таблеток. Хуже всего на свете.

Я уже убил ради нее однажды, и сделал это отвратительно. Если и было время, когда я не пытался скрыть свои психопатические наклонности, то это было тогда. Донован пробудил во мне то же знакомое желание. Пробудил во мне демонов, мечтающих вырваться наружу, чтобы вдоволь наиграться.

Мои пальцы сжимаются вокруг скальпеля, когда я думаю о нем внутри нее. Как он касался ее кожи. Пробуя ее на вкус так, как я никогда не смогу. Ощущая всю ее мягкость и нежность на себе. Ее запах, ее стоны, ее руки. Мое тело трясется от ненависти, которую я испытываю к себе и к ней.

Но она мне больше не нужна. Я никогда не хотел ее.

Свет проникает в комнату, когда дверь приоткрывается, после чего слышу едва уловимый вздох.

Еще до того, как мой взгляд перемещается в сторону источника света, я уже знаю, что это она.

Ее взгляд устремляется туда, где Донован привязан к столу, а после перемещается на меня со скальпелем в окровавленной руке. Ее зрачки расширяются еще больше, когда до нее доходит суть происходящего, и она отступает на шаг назад с выражением, которое я никогда не хотел бы видеть на ее лице. Страх.

Она может ненавидеть меня. Она может презирать меня. Но бояться меня?

Нет.

Я хочу подойти к ней. Чтобы утешить ее и успокоить ложью. Но я не буду ей врать. Я едва могу с ней разговаривать. Я не знаю, что сказать. Я никогда не понимаю, что нужно сказать.

Конор просовывает свою голову в дверной проем рядом с ней, а я лишь могу прищуриться в его сторону.

— Извини, Фитц.— Он хватает Сашу за руку и пытается увести ее прочь. — Мне нужно было отлить. Я и понятия не имел, что она сюда пробралась.

Моя грудь вздымается, когда он отталкивает Сашу, у которой на лице застыло отвращение. Она уже знает, кто я, ей не нужно напоминать. А вся эта ситуация словно переключатель, что щелкнул внутри меня, которая настроила меня на нужный лад.

Позади меня доносится насмешливый смех, и я оборачиваюсь, обнаружив, что Доновану удалось выплюнуть окровавленный кляп.

— Ты бы видел свое лицо, — невнятно бормочет он.

Я игнорирую его и снимаю садовые ножницы с крюка на стене вместе с металлическим тазом. Его руки уже привязаны по бокам, и он снова начинает что-то бормотать, когда я оборачиваю жгут вокруг его руки.

Я кладу металлический таз поверх его туловища, и удары каждого его отрезанного пальца сопровождаются глухим звуком о днище таза. К тому времени, когда я обхожу вокруг него и приступаю ко второй руке, Донован уже на грани потери сознания. Я бью его по лицу и выливаю на него пригорошню холодной воды, чтобы он не вырубился раньше времени. Когда все кончики его пальцев удалены, я даю ему небольшую передышку только для того, чтобы у него не наступил болевой шок.

— Ты больной ебаный урод, — огрызается он. — Знаешь что? Теперь все встало на свои места.

Он никогда не казался более нелепым, чем сейчас, беззубым и с кровавыми пеньками, которыми оканчивалась каждая из его рук. И все же я потакаю его выходкам, вопреки здравому смыслу.

— Что конкретно?

Он усмехается, и с кровью у него на лице это смотрится ужасно.

— Ты ведь ее не оприходовал, да? Потому что я уж точно, да. Много раз.

Я вежливо улыбаюсь ему в ответ. Донни слишком глуп, чтобы понять, что со мной это не сработает. Он надеется спровоцировать меня на то, чтобы я закончил с ним побыстрее. Но он ошибается. Я контролирую себя. Всегда держу себя под контролем. Он не может сказать ничего, что изменило бы мои планы. Пределы моего терпения были проверены другими, которые были намного умнее его.

Я снова обращаю свое внимание на инструменты, ища подходящий для выполнения того, что запланировал для него дальше. Но следующие слова из уст Донни доказывают, что я ошибаюсь. Он способен выбить меня из колеи так, как я представить себе не мог.

— Она делала это, чтобы защитить тебя. Ты знал это? Глупая шлюха думала, что ей нужно защитить тебя. Я видел тебя той ночью, Ронан. Я видел, как ты тащил тело Блейна к своей машине. И Саша видела меня. Она знала, что я могу сдать тебя в любое время, когда захочу. Поэтому она заставила меня молчать, отрабатывая минетом.

Жар распространяется по моим венам, угрожая разорвать меня на части и сжечь все в этом здании, если я не справлюсь с собой.

Я беру дрель со стола и перевожу взгляд на Донни в последний раз, хочу получить гарантию, что он не сможет связно закончить ни единой мысли.

— Если бы ты был готов умереть, все, что тебе нужно было сделать, это сказать мне об этом.

Я дотягиваюсь до его брюк и стягиваю их вниз, позволяя прохладному воздуху обдать его сморщенный член. Это была та его часть, которую я никогда не хотел бы увидеть. Но именно этой частью он касался ее.

— Надеюсь, оно того стоило, — говорю я ему.

— У меня есть страховка для этого случая — угрожает Донован. — Подумал, тебе стоит знать. Если я исчезну, Найл узнает, что ты сделал. Что ты и Саша сделали. Я тебе обещаю.

Его слова ничего не изменят, но он, тем не менее, пытается. На этой земле нет ничего, что могло бы спасти его от меня. Когда он читает это на моем лице, в глазах Донована наконец тухнет огонек надежды.

У меня сводит лицо, и когда я делаю шаг вперед, меня настигает понимание того, что это улыбка.

Как только я все убрал и избавился от тела, мы с Конором едем в дуплекс Донни, чтобы подчистить все там. Это стандартная процедура, когда член синдиката умирает при таких обстоятельствах. Если они побывали у меня, значит, им нельзя доверять. Это же касается их дома и имущества.

У Донни было слишком много масок. И он умело лгал. Но его слова о страховке на такой случай все еще не перестают звучать у меня в голове. Я поверил ему, когда он это сказал. Я ясно видел убежденность в его взгляде. Он не блефовал. Он был уверен, что это как-то его спасет.

Сомневаюсь, что найду его здесь, в его квартире. Но это не остановит меня от проверки.

Никогда раньше мне не доводилось бывать у него дома. К счастью, никогда не видел в этом особой необходимости. Это где-то в захолустье Роксбери. Краска выцвела и облупилась, а двор зарос. Полагаю, он считал, что трата денег на шлюх и кокаин важнее всего остального.

— Тебе нужно, чтобы я постоял на шухере, пока ты возишься с замком? — интересуется Конор, пока мы направляемся к черному ходу.

Качаю головой. Этот парень все еще зеленый. Большую часть времени он не пользуется мозгами, но в целом он парень хороший. Я доверяю ему. У меня есть собственный комплект отмычек, но я сомневаюсь, что он мне понадобится. Я достаю брелок, который вытащил, когда избавлялся от тела Донни и передаю его Конору.

Он смотрит на него мгновение, прежде чем начинает перебирать ключи. У него выходит с третьей попытки. Дверь распахивается, и нас приветствует последнее, чего я ожидал увидеть в доме Донована.

Собака.

— Какого черта? — Конор вторит моему замешательству, когда маленький пушистый зверек четырех лапах прыгает в нашу сторону.

На морде у него черная шерсть с подпалинами с белой полосой посередине, ведущей прямо к большому черному носу. Два уха, которые слишком велики для его головы, поднимаются вверх, когда он прыгает вверх и вниз по кухонной плитке и издает разные странные звуки. Его язык свешивается изо рта, когда он нападает на мою ногу, а я пытаюсь оттолкнуть его.

— Что у него тут делает корги? — спрашивает Конор.

— Корги? — Повторяю я за ним.

— Ага. — Конор указывает на Пушка, дергающего меня за штанину. — Это корги.

— Как ты можешь быть уверен? — Я пытаюсь отпихнуть псину ногой.

—Ну, это довольно очевидно, — отвечает Конор. — Что мы будем с ним делать?

Я смотрю на животное и не могу подобрать слов.

— Ты же не собираешься и его пришить, — говорит Конор вопросительно. — А?

Я прохожу мимо него, хлопнув дверью. Я не убиваю животных. Или женщин. Или детей. Конору должно быть известно, но люди всегда неправильно меня понимают.

— Мы можем разобраться с ней после, — говорю я ему. — На данный момент тебе нужно сосредоточиться на зачистке всего, что мы здесь найдем. Наличные, бумаги, документы на его имя. Единственное, что я хочу оставить, когда мы закончим здесь, это его мебель.

Конор снова смотрит на собаку и пожимает плечами.

— Как скажешь, Фитц.