товарищ Морозов, дядя Коля Журналюга

Глава 1

— Пашенька, сынок, вставай!

Павел Дмитриевич Мальцев с трудом открыл глаза. Где он? В больнице? Но почему тогда это не плата, а обычная жилая комната? В своей квартире? Точно нет. И главное: кто эта женщина, которая сейчас стоит над ним и настойчиво трясет за плечо? Уж точно не медсестра! Лет сорока пяти, полноватая, с густыми темно-каштановыми волосами и добрым, милым лицом… И почему она называет его «сынком» и «Пашенькой»? Так к нему обращались лет пятьдесят назад…

Он попытался слегка приподнять голову, чтобы осмотреться получше, и тут же почувствовал сильную боль. Слегка застонал.

— Да ладно, хватит тебе притворяться! — уже более строго сказала женщина. — Не прикидывайся умирающим лебедем! Врач сказал, что у тебя всего лишь легкое сотрясение мозга, ничего страшного. День-два полежишь дома — и все в порядке. Ты и полежал, а теперь пора в школу. Давай, просыпайся! Васька уже встал и умывается, ты — за ним. В конце концов, сам виноват, нечего было так не велике гонять! Сколько раз я тебе говорила: асфальт после дождя скользкий, да еще и листья опавшие, остановиться сразу не удастся. Но нет же — любишь разогнаться, как какой-нибудь гонщик! Вот так и вышло, что врезался с ходу в фургон «Хлеб», что у нашей булочной стоял. Головой — прямо в кузов… Хорошо хоть удар был не слишком сильный, да и друзья тебе помогли, отвели сразу домой. А то ты вроде бы сначала даже не понял, что произошло. «Скорая» приезжала, посмотрели тебя, сказали, что ничего опасного — нужен только покой. А так — голова крепкая, организм молодой, в госпитализации нет необходимости. Впредь тебе уроком будет! Чтобы всегда слушал мать! Ладно, завтрак уже готов, вставай. Десятый класс, пропускать занятия нельзя…

Допустим, Пашенька значит Пашенька, а там разберемся что к чему… Паша закрыл глаза и снова слегка застонал. Голова действительно болела, и вставать решительно не хотелось. Да и вообще все окружающее казалось каким-то странным сном.

Попытался напрячь память и вспомнить, что было совсем недавно. Ну, тут все ясно: пошел, как всегда, утром в магазин (пока для пенсионеров действует льготная скидка), по дороге задумался о чем-то своем, не посмотрел по сторонам, когда вышел на проезжую часть, и, похоже, его сбила какая-то машина. Он, кажется, даже вспомнил, что это был небольшой грузовичок («Газель» вроде бы?) и четко увидел удивленные и испуганные глаза шофера… Тот, похоже, даже пытался срочно затормозить, но не получилось — скорость была большой. Потом — какие-то крики, противный визг тормозов, сильный удар — и внезапная темнота. По идее, его должны были доставить в ближайшую больницу, но эта комната вот совсем не похожа на палату.

В случившемся Паша винил прежде всего себя: в последнее время он стал очень рассеянным. Что было неудивительно: во-первых, возраст (шестьдесят пять лет), во-вторых, неизбежные болезни, в-третьих, одиночество и общее ощущение своей ненужности. Он часто чувствовал себя брошенным: дочь с зятем давно (еще в начале десятых годов) перебрались в Германию. У Мишки оказались немецкие корни его (фамилия Вальцев, оказывается, произошла от немецкого walzer, «вальс»), и он попал в какую-то местную программу по переселению этнических немцев, фольксдойче, Лена поехала с ним (а куда деваться любящей жене?). С тех пор они виделись всего насколько раз, а с внуками (Мариусом и Питером) он в основном общался только по телефону и скайпу. Так и жили — далеко друг от друга, по сути, без всяких настоящих семейных связей.

Паша был немного обижен на дочь с зятем — вполне могли бы жить и здесь, в России. В самом деле: профессии у обоих — хорошие (он — компьютерщик, айтишник, она — специалист по пиару, рекламе и маркетингу), зарабатывали прилично. Жили отдельно (снимали квартиру неподалеку), никаких проблем в общении не было. Паша очень хотел внуков — вот появятся, тогда можно будет заняться их воспитанием, и это еще больше сблизит семьи, но молодые заводить детей не торопились. Мол, можно еще пожить для себя…

Раньше, горько вздыхал Паша, ребятишек рожали сразу, пока молоды и здоровы, а теперь все откладывают и откладывают. А куда, зачем? Ему — уже тридцать два, ей — тридцать, чего тянуть-то? Но дочь и зять ссылались на отсутствие своей жилплощади, хотя вопрос был более чем решаемый — вполне могли взять ипотеку, в две семьи потянули бы… Разве он не помог бы своей родной дочери, разве не стал бы заботиться о своих внуках? Но нет, не сложилось. А потом зять Мишка узнал о новой программе правительства Германии по переселению «русских немцев» — и понеслось!

Тут же вспомнил, что у него немецкие корни — от прапрапрадедов, переселившихся в Поволжье еще при царице Екатерине Второй. Германские колонисты получили хорошие земли под Саратовом, обосновались солидно, надолго. Жили в достатке, можно сказать — почти богато (по русским меркам). Во время первой мировой Мишкин прадед сменил фамилию на Вальцев — чтобы не было лишних проблем. Он тогда уже был крупным коммерсантом, торговцем сахаром, поставлял свой товар почти по всей Российской Империи. Во время Гражданской войны потерял почти все, сам уцелел чудом… Спасло лишь то, что его сын Петр прибился к красным, воевал под Царицыном и в Крыму, потом выучился на инженера, служил на Саратовском моторном заводе. И о своем отце-коммерсанте предпочитал никому не говорить и вообще прошлое не вспоминать.

Инженеры были очень нужны молодому Советскому государству (тем более — во время бурной индустриализации), поэтому Вальцева никто не тронул ни в двадцатые, ни в трудные тридцатые. На том же заводе служил и его сын Николай, он продолжил династию технарей. И уже с полным правом относил себя к советской трудовой интеллигенции. Семья Вальцевых была большой, дружной, трудолюбивой и пользовалась на заводе и в городе заслуженным уважением.

Мишка, таким образом, тоже родился в Саратове, но учиться приехал в Москву, закончил Бауманку, стал компьютерщиком. В нулевые открыл свою небольшую фирму и довольно успешно занимался сборкой и продажей всякого умного «железа». По меркам провинциала, сделал отличную карьеру: прочно обосновался в столице и даже женился на москвичке. Но жить вместе с родителями жены не захотел, хотя условия позволяли (большая квартира с двумя отдельными комнатами), предпочитал снимать однушку. Хоть и чужое жилье — зато сами по себе, никто ни к кому не лезет. Паша отнесся к этому с пониманием — пусть будет так, раз хотят. В конце концов, это их жизнь, и ему в нее лезть незачем. Тем более что жена Нина его поддержала — меньше всяких поводов для непонимания, ссор и скандалов. Да и двум хозяйкам, что ни говори, на одной кухне всегда тесно.

Так что молодые жили вполне прилично и никаких проблем не имели. Но Мишка, тем не менее, загорелся идеей перебраться на ПМЖ в Германию. Достал откуда-то документы о своем прадеде-сахароторговце (как только уцелели за столько времени?), порылся в архивах, раздобыл нужные справки о семье Вальцер. И доказал придирчивым служащим в посольстве ФРГ, что прямо попадает под новую программу переселения. Еще бы: он не просто фольксдойче, а что ни на есть натуральный потомок поволжских колонистов. Программа сулила для него немалые выгоды: муниципальная (дешевая, но приличная) квартира во Франкфурте, пособие на первое время (ему и жене), бесплатные курсы немецкого языка, прочие сладкие плюшки… По поводу денег Мишка не беспокоился: хороший айтишник всегда найдет работу, а жена пусть рожает детей и воспитывает их. Пора бы уже! Раз будет своя квартира, хороший заработок, возможность жить так, как захочется — почему бы и нет? Государство (Германия) всегда поможет, а он будет чувствовать себя настоящим европейцем.

Конечно, действительность оказалась не такой радужной, как думал Мишка, пришлось и побегать, и посуетиться, и повкалывать, но в конце концов все устроилось. И теперь русско-немецкая семья жила достаточно благополучно. Хотя Лене так и не удалось найти работу по специальности, пришлось идти простым кассиром в магазин…

Вот так оно и получилось, что Паша остался на старости лет без дочери и внуков… Пока была жива жена, он кое-как крепился — все-таки жизнь продолжается, несмотря ни на что. Но три года назад Нина неожиданно умерла — проклятый заморский ковид все-таки убил ее. Они заболели вместе (подцепили где-то вредную заразу), попали в одну больницу, в ковидник, но из лечебного учреждения Паша вышел один…

Немного отдышался, похоронил жену (место на кладбище было давно куплено, причем сразу на двоих) и стал доживать свой век. Ни на что уже не надеясь и ничему особо не радуясь. Жил прошлыми воспоминаниями да редкими звонками от дочери и внуков…

Но в последнее время стал очень рассеянным, иногда забывал, зачем и куда вышел из дома. Или стоял посреди магазина в полном недоумении и пытался вспомнить, что собирался купить. Поэтому было совсем не удивительно, что он опять о чем-то задумался на улице, не посмотрел по сторонам, когда шагнул с тротуара на проезжую часть. Попал прямо под колеса приближающегося грузовика…

* * *

— Ну все, хватит притворяться! — строго сказала женщина у его кровати. — Быстро умывайся — и завтракать. Не то опять опоздаешь!

С этими словами она решительно сдернула с него одеяло, развернулась и вышла из комнаты. Паша сел на кровати и попытался собраться с мыслями. Надо понять, где он и кто он.

Для начала оглядел себя: длинная белая майка и синие сатиновые трусы. Хм, явно это не то, в чем он привык спать… Встал, подошел к шкафу, занимающему весь угол комнаты. Посмотрел в зеркало: худое мальчишечье тело, тонкие руки и ноги, тощая кадыкастая шея. Да уж, явно не спортсмен — типичный подросток-переросток. Темно-каштановые волосы (в мать?), серые глаза, немного длинноватый нос. Но лицо в целом приятное — что называется, мужественное. Пусть не красив, но и не урод, это уж точно. Осмотрел содержимое шкафа: школьная форма (серый пиджак и такие же брюки), несколько рубашек. Тут же — синяя капроновая куртка и теплое темно-серое пальто (зимнее). На верхней полочке — свитера, несколько шарфов, вязаные шапочки, кожаные перчатки.

Одежда была в двух экземплярах — побольше и поменьше. Вторая, похоже, для Васьки (брата?), который сейчас умывался. Ладно, делать нечего, надо одеваться. Похоже, с грустью подумал Паша, судьба решила дать ему второй шанс (интересно за какие такие особые заслуги?). Он может прожить жизнь заново — пусть и в чужом теле. Зовут его Павел (хорошо, что имя совпало, не придется привыкать к новому), а все остальное он скоро выяснит.

Но для начала — какой сейчас год? И где он находится, в каком городе? Подошел к окну, отодвинул синенькие занавески — стояла ранняя осень, деревья были все еще зеленые, но на кленах уже краснели и желтели яркие листья. Пейзаж — вполне себе привычный, городской: несколько унылых «хрущоб» белого и красного цвета, пара панельных девятиэтажек, две новые шестнадцатиэтажные башни, какие-то старые деревянные бараки. Прямо — улица, по которой лениво ползет «рогатый» троллейбус и не спеша едет несколько машин («жигули» и «москвич»). Далее — небольшой пустырь, потом — красная пятиэтажная школа (послевоенной постройки, конца пятидесятых) — с непременными круглыми барельефами классиков русской и советской литературы на фасаде. Квартира, из которой он смотрел на улицу, располагалась, судя по всему, на шестом этаже большого жилого кирпичного дома.

У самого окна стоял деревянный письменный стол, Паша внимательно осмотрел его. Так, лампа под зеленым абажуром (у него в свое время была точно такая же), высокий пластмассовый «стакан» с ручками и карандашами, подставки для книг, школьные дневники — две штуки. Первый — Павла Тимофеевича Матвеева, ученика 10-го А класса 213-й школы города Москвы, второй — Василия Тимофеевича Матвеева, ученика 5-го класса того же учебного заведения. Значит, Васька — его родной брат. Точнее, брат того парня, в чье тело он попал. Кстати, а где же сам хозяин? Паша прислушался к себе: никаких следов присутствия чужого сознания. А вот что касается памяти…

Вроде бы какие-то чужие обрывки и отрывки стали постепенно появляться, проступать — словно проявляешь черно-белую фотокарточку. Сначала возникают неясные тени, контуры, потом они становятся все четче, зримее, контрастнее. Так и здесь — что-то такое уже мелькало, чудилось на заднем плане. Правда, пока до четкости и контрастности было еще очень далеко, но Паша хотел надеяться, что постепенно эти знания станут яснее и что они помогут ему лучше освоиться в новом для себя мире. Хотя, если подумать, совсем не таком уж и новом: судя по дневнику, Пашка Матвеев родился 21 декабря 1962 года (сейчас ему, значит, шестнадцать лет), а он сам — на два года раньше (и тоже в декабре). Разница несущественная, значит, они — современники, росли и жили в одних и тех же условиях. Страна — одна (СССР), город — один (Москва), материальное положение — похожее. Судя по обстановке в комнате — две кровати, его и Васьки, один письменный стол на двоих, пера стульев и табуретка, шкаф для одежды, на стене — большая карта СССР и книжные полки (занятые в основном учебниками), семья жила не богато, но и не бедно. Можно сказать — простая советская семья со средним достатком. Конечно, он сам появился и жил в несколько других условиях (и совсем в другом районе города), но в общем и целом — почти так же. И школа у него была самая обычная, средняя общеобразовательная, без всяких там иностранных «уклонов». Значит, принципиально ничего нового и неожиданного быть не должно. Хотя кто ж его знает? Он же в первый раз попал в прошлое, да еще — в чужое тело… Хорошо хоть — в мальчишечье, а не в девчачье. Вот был бы фокус!

* * *

Паша открыл «свой» дневник, посмотрел. Расписание уроков на неделю, последняя запись — в понедельник, 10 сентября 1979 года. Выходит, то самое злополучное происшествие с велосипедом произошло вечером того же дня. Потом он два дня провалялся дома, значит, сегодня — четверг, 13 сентября 1979 года.

Так, с временем и местом он определился, теперь надо подумать, как жить дальше. Сразу решил для себя: никакого прогрессорства и изменения прошлого (привет братьям Стругацким)! Да, он много чего знает и может много чего рассказать — но кто ж ему поверит? Самое малое — сочтут, что у него от удара поехала крыша и упекут в какой-нибудь дурдом. А вот этого никак нельзя допустить! Накачают лекарствами и будешь слюни пускать… И «черная метка» на всю жизнь. Нет, такую подлянку он своему носителю, Пащке Матвееву, ни за что не подложит! Раз выкинула забавница-судьба такой затейливый фортель, надо вести себя как положено. И жить достойно. Чтобы, как сказал классик, не было мучительно больно…

Дверь в комнату распахнулась, на пороге стоял взъерошенный мальчишка со светлыми, рыжеватыми волосами. И тоже в майке и трусах.

— Иди скорее умываться, а то отец ванную займет, бриться будет! — сказал он.

Паша кивнул и потянулся за одеждой, висящей на стуле.

— Это мое! — заявил Васька. — У тебя что, от удара совсем крыша поехала, не помнишь уже ничего?

— Типа того, — мрачно буркнул Паша и взял треники и клетчатую рубашку с соседнего стула. Они само собой, оказались впору. Вышел из комнаты и очутился в коротком коридоре. Так, понятно — типичная «двущка», две изолированные комнаты. В маленькой спят они с братом, в большой, гостиной, родители. Справа по коридору — туалет и ванная (раздельные), дальше — кухня, откуда доносились голоса (разговаривали мать с отцом) и откуда очень вкусно пахло.

Паша зашел в туалет, потом в ванную. В туалете посмотрел на аккуратно нарезанные квадратики газетной бумаги в специальном мешочке на стене и вздохнул: туалетная бумага всегда была в СССР в большом дефиците. Ну, ничего, привыкнуть — не проблема. Потом зашел в ванную, нашел свою зубную щетку. Это было просто, три — уже мокрые, одна — сухая, выдавил на нее немного «Поморина». Снова вздохнул — вкус, знакомый с детства. Славная зубная паста из дружественной нам Болгарии. Почистил зубы, умылся и прошел на кухню.

Мать семейства хлопотала у плиты, за столом сидел крепкий, плотный мужчина с рыжеватыми волосами (понятно теперь, в кого Васька). Не старый, но уже, что называется, в возрасте: седина в волосах и густых усах, глубокие морщины на лице. Перед ним стояла тарелка с остатками яичницы. На стене работало радио, из него донеслись звуки горна, потом зазвучал бодрый голос: «Начинаем передачу 'Пионерская зорька!» Полилась песня про веселого барабанщика: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, только утро замаячит у ворот…»

— Здрасьте всем! — сказал Паша, садясь за стол.

Отец хмыкнул и отложил газету, которую до этого просматривал.

— Да, и впрямь ты здорово стукнулся. Мать, может ему еще денек дома полежать? А то ведет себя как-то странно, здоровается, будто век нас не видел.

— Незачем! — решительно произнесла женщина. — Учиться надо — десятый класс как-никак. В школе в себя придет — слава богу, учителя у них нормальные, быстро мозги вправят.

«Так, здороваться утром здесь не принято, — понял Паша, — надо будет следить за языком — чтобы не сболтнуть чего лишнего. И вообще — поменьше говорить и побольше слушать».

Мать положила ему на тарелку яичницу и две сосиски — ешь! Паша осмотрел стол, взял кусок белого хлеба (батон за тринадцать копеек, подсказала услужливая память), пододвинул поближе пустую чашку. Поискал глазами банку с кофе — не нашел. Вздохнул, налил из заварного чайника в чашку заварку, добавил кипятка. Стал завтракать.

— Сахар? — спросила мать и кивнула на сахарницу.

— Спасибо, я без него — вредно, — по привычке ответил Паша.

Судя по тому, как снова иронично хмыкнул отец, он опять сказал что-то не то. Мать промолчала — лишь пождала губы.

— Ладно, я бриться! — заявил Матвеев-старший и направился в ванную.

В это время на кухню вбежал Васька, шлепнулся на освободившееся место.

— Мам, давай быстрей! У нас первый урок — математика, нужно успеть у Кольки задачки списать.

— А сам что, не можешь решить? — строго спросила мать.

— Они сложные очень! И скучные! — честно ответил Васька с набитым ртом. — Чего интересного в этих иксах и игрека? Это Пашка у нас в алгебре и геометрии сечёт, а я — этот, как его, гуманитарий! Вот!

И Васька гордо уставился на старшего брата. «С каких это пор я стал „сечь“ в математике? — мрачно подумал Паша. — Всегда ее не любил, как и физику вкупе с химией. Поэтому и поступил на журфак МГУ, а не в какой-нибудь технический вуз. Значит, Пашка Матвеев — технарь по своему складу ума, любит точные и естественные науки. Хм, интересно!» Но вслух, разумеется, ничего не сказал — незачем усугублять. И так уже два раза прокололся.

Быстро доел яичницу, допил чай, отнес тарелку и чашку в раковину (удивленный, но благодарный взгляд матери). Так, теперь пора одеваться и собираться в школу. Вернулся в маленькую комнату, сверился с дневником — какие будут занятия (и какие учебники брать). Две подряд литературы, физика, геометрия, биология, английский. Что ж, всего шесть уроков, вполне терпимо. Потом оделся: светлая рубашка, серая школьная форма (брюки и пиджак), на лацкане — комсомольский значок. Ну да ему же уже шестнадцать лет, пора быть членом ВЛКСМ.

Нашел свой портфель (довольно потертый) — тот стоял прямо у кровати. Положил в него учебники и тетради. Взял сменку — куда ж без нее! Вроде бы всё, вышел в коридор — натянул легкую осеннюю куртку (на улице, судя по градуснику за окном, было еще тепло), надел ботинки. Да, о легких и удобных кроссовках пока приходится только мечтать… Решил немного подождать и пойти в школу вместе с Васькой — так показалось правильно, по дороге можно поговорить, расспросить кой о чем.

— Деньги на обед не забудь! — подошла мать, сунула две монетки по пятнадцать копеек. — И осторожней там, не бегай быстро. Хоть врач и сказал, что опасности нет, но мало ли что!

— Хорошо… мама, — выдавил из себя Паша.

А сам подумал: мозг — штука сложная, до конца еще не изученная, ч ним и впрямь шутки плохо. Надо бы на первое время действительно поостеречься, вести себя потише. И вообще — не высовываться и не привлекать к себе внимания. Проверил, захватил ли ключ от квартиры, подождал Ваську, потом вместе с ним вышел на лестничную площадку. Сзади щелкнул, запирая дверь, замок.

Вздохнул — новая жизнь началась. И решительно шагнул к лифту, надавил на коричневую кнопку. Кабинка с шумом и скрежетом поползла к ним откуда-то сверху.

Загрузка...