Журналюга

Глава 20

Хорошо, что во время звонка «с Лубянки» дома у Павла Дмитриевича никого не было: родители еще не пришли с работы, а Васька, как всегда, где-то гулял, Поэтому о вызове в КГБ никто и не узнал. А сам Павел Дмитриевич, разумеется, говорить никому ничего не собирался: не стоит волновать родных, а то еще пристанут с совершенно ненужными вопросами, нафантазируют себе бог знает что… Вот сходит он туда, куда надо, всё выяснит, а потом, если будет нужно, расскажет. Но, скорее всего, все же промолчит…

В назначенный день, в среду, он стоял у неприметной двери слева от главного здания КГБ. Если не знать, что это вход в приемную самой грозной и влиятельной организации в СССР, пройдешь мимо — и не заметишь. Но именно через эту приемную и был доступ в Комитете государственной безопасности для обычных посетителей — если их вызывали. Впрочем, некоторые советские граждане приходили сюда и сами, без всякого вызова (что называется, по зову сердца и велению совести) и оставляли у дежурного свои послания: письма, сообщения, обращения и т. д. Однако большинство граждан, как и Павел Дмитриевич, являлись по просьбе-требованию того или иного сотрудника КГБ.

В небольшом помещении за стеклянной перегородкой сидела девушка и регистрировала посетителей. Павел Дмитриевич показал ей паспорт, она его посмотрела, сверилась с каким-то списком и кивнула — ждите. И указала на стулья, стоявшие у стены. Павел Дмитриевич сел, достал учебник по истории (чего зря время терять?) и попытался вникнуть в суть очередной главы, но не смог — все-таки он волновался. Интересно, из-за чего его вызвали? Не из-за драки же с пьяным дебилом Гвоздем, в самом же деле! Такими делами занимается только милиция…

Хотелось бы знать, что такого он натворил, что им, простым советским школьником, заинтересовались в такой серьезной и солидной организации. Вроде бы с иностранцами дела не имел (пока что), ничего лишнего никому не говорил, ничего запрещенного не распространял, ни к чему не призвал и тем более ни в каких акциях протеста не участвовал. И участвовать не собирался — не его это дело, пусть разные сумасшедшие выходят с плакатами на Красную площадь… Короче, он был чист и невинен, как младенец.

Ждать пришлось довольно долго — больше часа. Павел Дмитриевич хорошо знал, что это был старый (еще с тридцатых годов), испытанный прием психологического воздействия на человека: мол, ты, друг любезный, тут у нас пока посиди, подумай, поволнуйся, погадай, что такого наворотил-накуролесил, а потом, когда мы тебя, наконец, пригласил на беседу, ты нам сам всё расскажешь. То, что знаешь и чего не знаешь, и даже то, о чем только догадываешься. Запоешь, как курский соловей в мае, выложишь нам всё подчистую, причем добровольно, чистосердечно и со всеми подробностями. И даже подгонять не придется — признания сами польются из тебя широкой рекой. А в конце беседы ты, разумеется, подпишешь все, что мы требуем — лишь бы поскорее убраться из этого страшного места…

Через час с четвертью в приемной, наконец, появился неприметный мужчина средних лет в стандартно-сером костюме и представился: «Сергей Иванович Серегин». Кивнул Павлу Дмитриевичу: идемте со мной. Миновали два коротких коридора, поднялись на лифте на четвертый этаж, потом спустились на один вниз по узкой лестнице. «Кто так строит?» — подумал про себя Павел Дмитриевич, вспомнив один очень смешной советский фильм. И в конце концов, очутились у длинного ряда совершенно одинаковых дверей, обитых кожей редкого заморского зверя дермантина. На дверях никаких опознавательных табличек (кто здесь работает) не было, одни только порядковые номера.

Сергей Иванович открыл один из кабинетов и пригласил: проходите! Павел Дмитриевич вошел и осмотрелся — глазу не за что было зацепиться — сугубо канцелярская, деловая, в то же время — скромная, можно даже сказать, аскетическая обстановка: письменный стол под зеленым сукном, на нем — большая настольная лампа, стулья вдоль стены, а в глубине — какие-то шкафы с папками и массивный серый металлический сейф. Очевидно, это был одна из тех кабинетов, где сотрудники госбезопасности общались со своими клиентами.

Все разговоры здесь велись, разумеется, доверительно, приватно, с глазу на глаз, но можно не сомневаться — они тщательно фиксировались, чтобы потом можно было их еще раз внимательно прослушать и проанализировать. Внешности товарища Серегина как заметил Павел Дмитриевич, очень соответствовала обстановке кабинета (или же наоборот, обстановка — внешности): абсолютно стандартная, бесцветная, безликая, что называется, не запоминающаяся. Очевидно, это диктовалось определенными профессиональными соображениями и требованиями.

Сергей Иванович показал своему гостю на кресло возле стола — садитесь, молодой человек, поговорим! Он, очевидно, полагал, что клиент уже полностью дозрел и сейчас запоет сам. Но Павел Дмитриевич упорно молчал. Серегин не спеша включил настольную лампу, кому-то позвонил по телефону и минуты две общался с неизвестным собеседником. Отвечал очень коротко, в основном междометиями типа «угу», «ага» или же отдельными словами вроде «есть», «понял», «сделаю». Закончив беседу, посмотрел из-под нахмуренных бровей на своего визави («Ну, ты уже готов говорить?»), потом достал из сейфа какие-то бумаги, пару раз переложил туда-сюда ручки и карандаши на столе и еще раз взглянул на Павла Дмитриевича («Давай, колись, колись, я жду!»). Но гость по-прежнему сидел неподвижно и молчал, как рыба.

«Пусть он сам начнет разговор, — сразу же решил про себя Павел Дмитриевич. — Нечего тут в психологические игры со мной играть, проверять, у кого нервы прочнее! Знаем мы эти ваши приемчики, читали соответствующую литературу!»

Наконец хозяин кабинета не выдержал и чуть усмехнулся:

— Вы, похоже, совсем не волнуетесь?

Павел Дмитриевич пожал плечами: не чувствую за сбой никакой вины, вот и не волнуюсь. А причину вызова вы мне сами сейчас скажете. Гадать не буду, смыла не имеет… Сергей Иванович кивнул — правильная позиция: честному советскому человеку скрывать от органов действительно нечего. И только после этого перешел к делу: оказалось, вызов был связан с Марком Абрамовичем (кто бы мог подумать!).

Перед самой Олимпиадой власти решили избавиться не только от нежелательных асоциальных элементов (уголовников, тунеядцев, дебоширов, пьяниц и т. д.), но также от всех спекулянтов и фарцовщиков. Вымести всю грязь, как сказать, железной метлой.

Но под раздачу случайно попали и совершенно безобидные книжники — их тоже посчитали людьми, получающими нетрудовые доходы. Не спас их первопечатник Иван Федоров, за чьим памятником они так свободно себя чувствовали… Решили на всякий случай их тоже прошерстить и проверить. Взяли по-тихому и доставили на Лубянку (благо, совсем рядом) для тихой, доверительной беседы.

При проверке содержимого сумок, «дипломатов» и портфелей доставленных (обязательная процедура в таком учреждении) у Марка Абрамовича неожиданно обнаружили брошюру со стихами Гумилева. А надо вам сказать, что Николай Степанович бы запрещен к изданию в Советском Союзе, поскольку, как известно, был не только известным поэтом, но и царским офицером, а главное — участником контрреволюционного заговора в Петрограде. За что он и был в августе 1921-м году арестован, а потом и расстрелян большевиками. Не посмотрели, что Гумилев — один из лучших, талантливейших поэтов Серебряного века, поставили к стенке… А стихи его на всякий случай запретили, хотя в них ничего такого против Советской власти не было.

Эта брошюра, естественно, вызвала подозрение у одного из бдительных сотрудников: хотя она и издана задолго до революции, но все-таки — запрещенный поэт… И он поинтересовался у Марка Абрамовича, где тот ее приобрел. Напуганный до полусмерти старый книжник, само собой, не стал запираться и мгновенно выдал Павла Дмитриевича (то есть — Пашку Матвеева, конечно). А дальше все было лишь делом техники: нашли такого ученика среди московских школьников, выяснили номер телефона, позвонили, пригласили на беседу. И вот он уже сидит перед ясным очами товарища Серегина…

«А какое, кстати, у Сергея Ивановича звание? — лениво думал Павел Дмитриевич. — Скорее всего, капитан, не выше, иначе не занимался бы такой ерундой…» Серегин спросил, откуда у обычного московского школьника книжка со стихами Гумилева, и Павел Дмитриевич честно ответил: попала ко мне совершенно случайно. И рассказал, где и при каких обстоятельствах ее получил. При этом сделал упор на то, что он просто собирал макулатуру, чтобы получить абонементы и купить интересные книжки, а Гумилев оказался ему вообще в нагрузку к старым газетам и журналам. Но он, как умный мальчик, не стал сдавать эту старую брошюру в макулатуру, ибо понимал ее литературную и библиографическую ценности, а отнес ее в букинистический магазин имени Ивана Федорова. Возде которого и познакомился с Марком Абрамовичем…

Но при этом подчеркнул, что продал брошюрку старому книжнику исключительно по каталожной (то есть — государственной) цене, значит, никакой спекуляции (по крайней мере, с его стороны) не было и быть не могло, так как советским гражданам покупать и продавать букинистическую литературу с рук не запрещено. Есть же такое, скажем, во всех клубах нумизматов, филателистов или филокартистов…

Товарищ капитал его внимательно выслушал, подробно записал показания, дал расписаться внизу каждой страницы и отпустил с миром: иди, парень, дело твое совершенно ясное и яйца выеденного не стоит, зря только мой коллега так напрягся (мол, запрещенная литература!). Молодой он еще, неопытный, слишком рьяно относится к своим должностным обязанностям и не умеет правильно, вдумчиво работать с людьми. За поэзию (пусть даже расстеленного офицера) у нас сейчас не сажают и к ответственности не привлекают. Хочешь — читай Гумилева (и не только его), не запрещено. Но не перепечатывай и не распространяй…

Сергей Иванович выписал пропуск, и Павел Дмитриевич с большим облегчением покинул (под сопровождением капитана, разумеется) это мрачное, грозное (для некоторых граждан, конечно же) здание на Лубянке. И еще раз поблагодарил Фортуну за то, что всё обошлось и что никто ничего не узнал. И не узнает: он никому рассказывать не будет — даже своим лучшим друзьям. А уж родителям и Майе — и подавно, незачем им знать, чем он занимается и откуда у него деньги (и главное — сколько их). Это только его тайна и больше ничья.

Павел Дмитриевич даже не особо рассердился на Марка Абрамовича — что с того взять? Ясно же было с самого начла, что это за человек… Такие всегда думают только о себе, самом дорогом и любимом человеке на свете, и легко, непринужденно, без всяко принуждения и угроз сдают всех остальных. А то и специально доносят на них — разумеется, «из самых добрых, чистых и искренних побуждений». Порода у них такая!

В конце мая Павел Дмитриевич приступил к реальной работе в «Спутнике» — уже за деньги. И первыми у него оказались туристы из Финляндии: большая группа их приехала в Москву на четыре дня. По программе требовалось показать им столицу и провести несколько экскурсий: обзорную по городу, по Кремлю с посещением Мавзолея Ленина, потом — ВДНХ и метро). Разумеется, у иностранных гостей из имелся свой переводчик, девочка Оля с филфака МГУ, изучавшая язык страны Суоми, поэтому знания английского Павлу Дмитриевичу не понадобились: он вел экскурсию на русском, а она бойко переводила на финский.

В первый день после прилета была запланирована большая обзорная экскурсия по Москве с посещением Красной площади и видовой площадки на Ленинских горах (напротив главного здания МГУ). Горячие финские парни оказались очень беспокойными и шумными: все время громко, оживленно переговаривались между собой, смеялись, что-то бурно обсуждали, а потому его рассказ о столице нашей родины (в переводе Оли) слушали плохо и невнимательно. Причем группа, как с большим удивлением заметил Павел Дмитриевич, состояла целиком из одних только молодых мужчин, не было ни одной девушки или женщины.

Павел Дмитриевич, естественно, поинтересовался у Оли, почему так. Но та лишь загадочно улыбнулась: сам скоро поймешь. Предположил было, что это было как-то связано с некой особой ориентацией гостей (всякое у них там в Европах бывает!), но потом присмотрелся и понял: нет, это ребята совершенно нормальные, отношения между собой — чисто дружеские, ничего такого подозрительного…

Ладно, поехали знакомиться с Москвой. Начали, как всегда, от гостиницы «Молодежная», где жили иноземные гости: проехали по Дмитровскому шоссе и Бутырской улице, затем — по Бульварному кольцу и Петровке, миновали, Большой и Малый театры, прокатились по Проспекту Маркса и Площади Дзержинского, а потом по Ильинскому скверу спустились вниз к Китай-городу. И, наконец, встали на автобусной стоянке у гостиницы «Россия» (как раз напротив храма Василия Блаженного).

Дальше следовало идти только пешком: вверх по Васильевскому спуску — на Красную площадь, чтобы встать поближе к Мавзолею Ленина (самая выгодная точка для фотографирования). Там сначала — небольшой рассказ о Кремле и окружающих его исторических памятниках, затем — десять минут свободного времени, чтобы уважаемые интуристы смогли вдоволь наснимать друг друга на фоне главных символов России: Спасской башни Кремля, храма Василия Блаженного и, разумеется, самого Мавзолея.

Если повезет — они застанут смену караула (она проходила через каждый час), и тогда — еще пятнадцать минут свободного времени, чтобы финны смогли сполна насладиться этим красивым и незабываемым зрелищем: чеканным, торжественным шагом военных Кремлевского полка (под громкий, звонкий бой курантов на Спасской башне) и великолепным, отработанным до автоматизма ритуалом самой смены караула у дверей усыпальницы вождя мирового пролетариата. Внутрь самого Мавзолея они планировали попасть только назавтра — после экскурсии по Кремлю. В общем, всё было строго рассчитано и распланировано.

Но экскурсия пошла не так: уже через десять минут пребывания на Красной площади финны стали проявлять заметное нетерпение и все время порывались куда-то убежать — так и норовили раствориться среди многочисленных гостей, гулявших по Красной площади, приходилось снова и снова сгонять их в кучу, чтобы совсем уж не потерялись. Несколько раз они спрашивали, где здесь знаменитый ГУМ — и Павел Дмитриевич, разумеется, им показывал. Однако закончить рассказ про достопримечательности главной площади страны ему не удалось — финны все-таки сбежали. Поблагодарили (через Олю) его за интересную экскурсию и дружно понеслась в сторону ГУМа. Не согласились даже посмотреть на знаменитую смену караула у Мавзолея (до нее оставалось всего десять минут). И Павел Дмитриевич остался без своих экскурсантов…

— Ну что, понял теперь? — хитро улыбнулась Оля. — Сообразил, куда они унеслись?

— Да, — понимающе кивнул Павел Дмитриевич, — в винный отдел.

В ГУМе выбор вина и водки был особенно большим, и финны это прекрасно знали — побежали туда, словно олени на водопой. О чем он и сказал Оле.

— Верно, — рассмеялась девушка, — именно что как олени. Сейчас они напьются и будут потом лежать у себя в номерах мертвыми тушками — до завтрашнего утра. Что у нас там на завтра запланировано? Кремль? Ты его, пожалуйста, не очень затягивай — полчаса поговоришь, и хватит. А то они не выдержат и опять сбегут раньше времени…

Павел Дмитриевич понимающе кивнул: когда зверски трещит голова и внутри горят трубы — тут уже не до культурно-исторических ценностей, все мысли лишь о том, как бы быстрее опохмелиться. Ладно, учтем на будущее.

Вернулся с Олей к автобусу, поехали обратно в «Молодежную» — работа на сегодня закончилась. В гостинице Павел Дмитриевич плотно пообедал — ему, как экскурсоводу, тоже выдали талон. Кормили зарубежных гостей очень даже хорошо: овощной салат, чрезвычайно вкусный суп, жаркое с картошкой, компот и на десерт — мороженое в пластмассовой вазочке. Просто объедение!

«Так жить можно, — подумал Павел Дмитриевич, переваривая еду. — Бесплатная кормежка и еще четыре пятьдесят за сегодняшнюю обзорку. А все-то занят был три с половиной часа — это вместе с дорогой туда и обратно». Правильно он сделал, что пошел на курсы и стал гидом-переводчиком (ну, хорошо — пока что только экскурсоводом!): и работа, прямо скажем, не пыльная (но при этом очень интересная), и есть шанс немного заработать.

На следующее утро финны подтягивались на экскурсию чрезвычайно медленно и долго. С большим трудом добирались до автобуса, заваливались в кресла и сразу же засыпали. Воздух в салоне стал густым, тягучим и вязким, как в каком-то дешевом кабаке — от мощного перегара. Наконец собрались все, кто смог встать с постели, поехали в Кремль. Оленька была свежа и весела — благоразумно отказалась от приглашения своих подопечных скоротать с ними вечерок за «рюмкой чая». Горячие финские парни, да еще накаченные алкоголем — это довольно опасная компания для юной девушки…

К тому же дежурные на этажах (ушлые и весьма бдительные тетки неопределенного возраста) строго следили за тем, чтобы наши девушки (и юноши, кстати, тоже) не оставались на ночь в номерах иностранцев. Если тебя застукают с зарубежным гостем — жди большой беды: во-первых, об этом серьезном проступке (аморалка как минимум!) мгновенно сообщат в «Спутник» и ты гарантировано потеряешь работу, а во-вторых, самое главное, могут послать соответствующую бумагу в твой родной деканат, и тогда ты вылетишь и из университета. И никому ты ничего не докажешь — если даже у тебя с каким-то заморским туристом вдруг резко случилась большая, страстная взаимная любовь.

В «Спутнике» не менее бдительно следили также за тем, чтобы молодые гиды не принимали от иностранных туристов никаких подарков. Небольшие сувенирчики (чисто на память!) — это разрешалось, но что-то более серьезное, что можно реально продать да еще и за немалую цену… Категорически нет: это тянет уже не только на аморалку и автоматический вылет из МГУ, но и на статью в УК — «спекуляция».

И «только для себя» тоже брать было никак нельзя: вдруг тебя таким образом пытаются завербовать, чтобы ты начал работать на вражеские спецслужбы? Кто их знает, этих забугорных господ, каждого ведь не проверишь — на это никаких ресурсов КГБ не хватит. А гиды-т все в «Спутнике» — молодые парни и девушки, необходимого жизненного опыта еще не имеют, их могут легко соблазнить модной шмоткой или же обещанием красивой жизнью за бугром. А затем и незаметно завербовать…

Сначала со стороны иностранцев будет проверка «на вшивость»: тебе подарят какую-нибудь мелочь — флакончик дешевых духов (девушке) или же пачку заморских сигарет (юноше), потом презентуют какую-нибудь более существенную вещь — скажем, джинсы, блузку, платье, свитер, джемпер… Это, мол, от чистого сердца и в благодарность за интересную экскурсию. А сами в это время внимательно смотрят на твою реакцию: если берешь с удовольствием и благодаришь, значит, с тобой можно дальше работать. Пообещают подарить еще много хороших, красивых вещей, но уже за небольшую ответную услугу — надо сообщить кое-какую информацию, передать что-то кому-то или же встретиться кое с кем и взять от него некую маленькую посылочку…

Если это прокатывает — человек попадает на крючок и с ним уже начинают работать по-настоящему: дают важные и серьезные задания. Поэтому на курсах гидов-переводчиков всегда строго предупреждали: держитесь с иностранными гостями приветливо, дружелюбно, улыбайтесь им во все свои тридцать три зуба, но никакого сближения и неформального общения не допускайте. А если кто-то из иностранцев будет вам настойчиво впихивать из одежды или же о чем-то настоятельно просить — немедленно сообщите дежурному по гостинице (от «Спутника»), он точно знает, что надо делать в таких случаях и лично доложит, куда надо. И ни в коем случае не введитесь на вроде бы простые и невинные просьбы «передать одну вещичку моему старинному другу в Москве». Мало ли что это может быть! Вдруг какая-нибудь инструкция, руководство к действию против советской власти? Или же вообще шифровка для внедренного агента западных спецслужб? Короче, бдительность и еще раз бдительность!

…Ладно, доехали да Кремля, выгрузись, пошли на экскурсию. Финны по большей части угрюмо молчали, мрачно смотрели по сторонам и лишь иногда фоткались — на фоне Царь-пушки и особенно — Царь-колокола. Через час Оля незаметно сказала: «Заканчивай, они уже больше не могут!» Ладно, не вопрос: Павел Дмитриевич быстренько завершил рассказ, вывел группу из Кремля и показал, как лучше и быстрее всего добраться до ГУМа. Часть финнов тут же рванула в уже знакомый отдел, но десять человек остались и спросили, где здесь ближайший пивной бар. Им захотелось, видите ли, опохмелиться советским пивом…

Ближе всего была знаменитая «Ладья» (в народе — «Яма») в Столешниковом переулке, но как объяснить маршрут этим полусонным и сильно похмельным финнам? Они же почти ничего не соображают, вдруг еще заблудятся с непривычки, завернут куда-то не туда… Пришлось вести их до цели самому. Оля быстренько покинула группу — сказала, что у нее есть срочные дела. Она была по-своему права: ей нет никакого смысла стоять со своими подопечными в баре, слушать их пьяные разговоры и пить из стеклянных кружек светло-желтую, полупрозрачную жидкость, называемую у нас пивом. И закусывать его скумбрией холодно копчения…

Павел Дмитриевич довел сильно жаждущих опохмелиться финнов до бара, нагло пролез к дверям (перед входом, как всегда, стояла небольшая очередь) и сказал швейцару: «У меня гости из Финляндии, очень хотят пивка попить!» И кивнул на мрачных сынов Суоми — вид у тех был более чем красноречивый.

Ушлый швейцар все мгновенно понял и кивнул — сейчас сделаем! Но за проход вне очереди следует… И потер большим пальцем об указательный, будто пересчитывает бумажки. Павел Дмитриевич прекрасно знал таксу за ускоренный проход — один рубль. Сказал финну, который более-менее понимал по-английски: нужно дать «на лапу» швейцару, таковы местные правила: «Ван рубл!» Тот перекинулся парой фраз с другими участниками пивного похода, и все понимающе закивали — не вопрос, надо — значит, надо. Полезли в кошельки, достали деньги, отдали Павлу Дмитриевичу.

Тот снова пробился к дверям (очередь уже начала недовольно ворчать), посмотрел, а у него в руках — десять целковых. То ли тот финн что-то не так понял, то ли еще что-то, но сумма оказалась в десять больше, что требовалась для прохода. Но Павел Дмитриевич долго раздумывать не стал — зажал в руке одну желтую бумажку и решительно постучал в дверь (девять остальных ловко спрятал в карман). Вручил швейцару «проходной рубль» и махнул рукой финнам: быстрее сюда! Смертельно истосковавшиеся по живительной влаге гости дружно вломились в бар. Где Павел Дмитриевич их и оставил — пить с ними не захотел (хотя его настойчиво приглашали), тоже сослался на некие неотложные дела. Ну их, этих горячих финских парней, еще сопьешься тут с ними. А нам оно надо?