Глиняные книги

Глава четвертая Во славу отечественной науки

В 1720 году Петр I предписал сибирскому губернатору доставлять в петербургскую кунсткамеру все достопримечательные восточные предметы. Тогда же по царскому повелению были приобретены первые восточные книги и «реалии» (редкости).

Так, еще в первой четверти XVIII века было положено начало собиранию и изучению восточных древностей в России.

Восточные коллекции кунсткамеры быстро росли и пополнялись. В 1818 году они стали основой вновь созданного Азиатского музея Российской Академии наук. Этот музей вскоре превратился в одно из крупнейших в мире хранилищ восточных книг, рукописей и редкостей. Он стал важнейшим центром русского востоковедения.

Со временем экспонатов в музее стало так много, что для хранения вещей пришлось создать новое специальное учреждение — Музей антропологии и этнографии, носящий сейчас имя знаменитого русского путешественника Н. Н. Миклухи-Маклая. В самом Азиатском музее остались только книги и рукописи.

Уже в советское время это старейшее научное учреждение страны было преобразовано в Институт востоковедения, занимающий сейчас ведущее место в изучении стран Востока.

Целая плеяда крупнейших востоковедов выросла в стенах Азиатского музея Академии наук. Их труды выдвинули Россию на одно из первых мест в области исследования языков, культуры и исторического прошлого восточных народов.

Но еще задолго до петровских времен началось знакомство русских со странами Ближнего Востока. Там побывали многие «пешеходцы», — так называли в ту пору путешественников. Они рассказали в своих записках о том, что видели и слышали в заморских краях.

Летом 1649 года выехал из Москвы на Восток русский дипломат и книжник Арсений Суханов — один из образованнейших людей своего времени. Побывал он во многих странах, в том числе и в Месопотамии. В его сочинении «Проскинитарий» (это слово означает «подорожник», «путевой дневник») сохранились красочные описания природы этого края Довольно подробно рассказано о реке Евфрат, которую Суханов и его спутники «переехали вброд, коню по чрево». Характеризуя ее, он пишет: «Берега оба высоки и круты; промеж их поток широк, ниже полая вода ходит и разливается».

Значительно подробнее описывает Двуречье безвестный русский автор XVII века, находившийся в плену у турок. Ученые полагают, что этим автором является «боярский сын» Федор Феоктистович Дорохин, уроженец Ельца. В 1660 году он был захвачен на поле сражения и пробыл в турецкой неволе 17 лет. За это время ему удалось неведомо какими путями объездить почти всю Османскую империю. И всюду он делал записи о населении, роде его занятий, городских укреплениях, природных условиях. Из этих записей образовалась толстая книга.

Несколько ее страничек посвящены Месопотамии.

Здесь мы находим краткое описание наиболее значительных городов Двуречья, причем автор неизменно указывает расстояние между ними. Он пользуется своеобразной мерой длины — не верстами, а днями или часами езды. Автор рассказывает о поселениях арабов и курдов, об их убогом жилище. Мельком останавливается он и на памятниках старины. Так он описывает развалины «бывшего того великого града Ниневии. А ныне он той великий град Ниневия рассыпан: он весь пуст стоит, только в нем есть стоит одно малое село. А жильцы в нем все люди аравийские, а людьми оно немноголюдно».

Рассказывает он также и о развалинах Вавилона, которые находятся «за рекою Вавилонскою». Так он называет реку Евфрат.

Наиболее подробные сведения о Месопотамии и ассиро-вавилонских древностях любознательный читатель мог почерпнуть из различных «Космографий», которые имели довольно широкое хождение на Руси в XVII и XVIII веках. Одна из них, под названием «Космография, сиречь [то есть] описание сего света земель и государств великих», представляет собой замечательную географическую энциклопедию своей эпохи. В ней содержатся сведения о всех известных в то время странах. Есть в ней обширная глава и «О вавилонском государстве».

Очень обстоятельно описаны (видимо, на основании книг античных авторов) роскошные висячие сады легендарной царицы Семирамиды. В этих садах, разбитых на террасах, растут «разные овощные красноцветущие древеса и всякие разные благоуханные травы и цветы для потехи и прохлады царицы Семирамиды».

Для создания хороших условий роста заморским деревьям здесь оборудована сложная система орошения и дренажа. «В этом саду, — повествуют составители „Космографии“, — устроены были… многие водные приводы предивным и зело [очень] прехитрым мастерством. По всему саду вода трубами идет».

Авторы восторгаются также мостами, башнями и другими постройками, воздвигнутыми «всем зрящим на удивление». Привлекли их внимание и чудесные барельефы, на которых «предивно резаны всякие звери и птицы».

Описывая быт и нравы жителей Двуречья, составители «Космографии» особенно подробно пишут о воспитании детей. С малых лет их «учат трем вещам… конскому сидению, лучному стрелянию, правду любити».

Такой правдивый рассказ о чужой, «басурманской» стране, заселенной «язычниками», делает честь ее авторам. Все их описания дышат благородством и доброжелательностью к далекому и неведомому народу. Так, например, мы читаем: «Душегубства и насильства и никакого воровства отнюдь не бывает, не только делом, но и словом ни о ком дурно не говорят».

Авторы рассказывают о распространенных ремеслах, промыслах, торговле, описывают одежду местных жителей, их пищу. Они подчеркивают любовь арабов к чистоте и порядку, их приветливость и гостеприимство. Жители Двуречья — большие любители «книжного чтения и всякой премудрости». Особенно в почете у них «звездотечение и лекарство» (астрономия и медицина). Детей своих они «учат грамоте и всяким вежествам разумительным».

«Космография», как мы видим, давала вполне правдивое описание чужой страны. Отдельные главы из этого сочинения часто переписывались и входили в различные «Хронографы» и календари.

Таким образом, широкие круги грамотных людей России имели возможность познакомиться еще в допетровские времена со странами Двуречья, их прошлым и настоящим.

Эта повесть, напоенная ароматом древнего Востока, стала известна на Руси лет за пятьсот до появления первых «Космографий» — в XI веке. С тех пор ее прилежно переписывают, уснащая различными вставками, а подчас и изымая целые куски. По воле переписчиков в повести появились новые эпизоды, изречения, афоризмы. Народная фантазия многое видоизменила в ней на русский лад, но основной сюжет остался нетронутым. А он уходит своими корнями в ассирийскую древность.

Время действия повести — VII век до нашей эры. Вот ее краткое содержание.

У ассирийского царя Санхериба служил первым министром некий Акир. Он был очень мудр, богат и знатен, но не имел детей. Акир взмолился богам, чтобы они даровали ему наследника. Боги отказали Акиру в этой просьбе, но посоветовали ему усыновить своего племянника Анадана.

Акир усердно взялся за воспитание мальчика. Он научил его книжной грамоте и всему, что знал сам. Потом он представил приемного сына Санхерибу, заявив, что тот сможет заменить его после смерти.

В повести изложены поучения старого Акира, которыми должен был руководствоваться Анадан. Вот некоторые из них:

«Не разглашай тайны. Слова, которые услышишь в царском доме, пусть сгинут в твоем сердце.

Говори спокойно, не повышая голоса. Ибо если бы дом можно было бы воздвигнуть при помощи крика, то осел ежедневно строил бы по два дома.

Лучше с мудрым человеком носить камни, чем с глупым пить вино.

Не будь без меры сладок, чтобы тебя не проглотили. Не будь без меры горек, чтобы тебя не выплюнули.

Удерживай свой язык от зла, а руку от воровства.

Послушать умного человека — как в знойный день испить студеной воды.

Не позволяй наступать себе на ноги, дабы потом не дерзнули наступить тебе на шею.

Один воробей в твоей руке лучше, чем тысяча птиц, порхающих в воздухе.

Когда вода потечет вверх, птица полетит без крыльев, ворон побелеет, горькое станет сладким, как мед, — тогда и дурак поумнеет.

Собаку, которая оставляет своего хозяина и следует за тобой, — гони камнями».

Мы привели лишь десяток изречений, а их в повести больше сотни.

Но воспитанник мудрого Акира, Анадан, оказался беспутным расточителем, злым и бессердечным человеком. Он стал помышлять о том, как бы скорей избавиться от своего благодетеля, чтобы овладеть его богатствами и высокой должностью.

Коварный план созрел в душе Анадана: обвинить своего приемного отца в государственной измене.

Для этого он составил два поддельных письма на имя злейших врагов Санхериба — царей Элама и Египта. Он призывал их ввести свои войска в Ассирию и захватить страну без боя. Анадан писал эти письма почерком Акира, запечатал их его печатью и подбросил во дворец Санхериба, чтобы их нашли придворные и доложили царю.

Кроме того, Анадан написал письмо Акиру, в котором, от лица Санхериба, приказывал ему выстроить ассирийские войска как бы для сражения.

Когда ничего не подозревавший Акир собирал войска, Анадан явился к царю и заявил, что открыл «заговор».

Царь попался в сети, которые коварно расставил Анадан. Увидев Акира во главе марширующих войск, он поверил, что тот изменник, покушающийся на его, Санхериба, власть.

Анадан отправил перепуганного царя домой, обещав ему обезвредить Акира и ликвидировать «заговор». За это Анадану был обещан пост первого министра.

Хитростью он завлек Акира во дворец царя, а тот немедленно приказал заковать его в цепи и казнить. Никакие уверения несчастного старика в том, что он невиновен, не помогли.

Единственное, что удалось ему добиться, — это отмены публичной казни. Акир должен был быть умерщвлен в собственном доме.

По просьбе Акира, его жена приводит в дом плакальщиц и готовит трапезу с обильными возлияниями для гостей. Среди них — палач и его помощники.

Когда все наелись, напились и улеглись спать, Акир обратился к палачу с речью. Он напомнил, что некогда спас ему жизнь, и просил сейчас отплатить добром за добро — спасти его, оклеветанного и невинно осужденного, от смерти.

В темнице сидел преступник, приговоренный к казни, лицом очень похожий на Акира. Палач отсек ему голову, объявив, что казнил Акира, его же спрятал в подземелье.

Узнав о казни мудрого Акира, египетский царь направил Санхерибу грозное письмо. Он сообщал, что решил построить дворец между небом и землей, и предлагал прислать искусного мастера. За это он обещал щедро наградить Санхериба, уплатив ему трехгодичную подать. Если же его требование не будет выполнено, то Санхериб обязан будет уплатить египетскому фараону огромную дань.

Получив это послание, ассирийский царь очень испугался. Он созвал всех своих мудрецов. «Что делать? — вопрошал он их. — Кто бы мог взяться строить фараонов дворец между небом и землей?»

Никто не смог дать на это ответа. Тут вспомнили о мудром Акире, который всегда выручал в трудную минуту. Увы, его уже не было в живых… Тогда обратились к его преемнику Анадану.

— Этого и боги не могут сделать, — ответил тот.

Огорченный царь поднялся со своего трона, облачился в знак глубокой скорби в рубище и стал причитать: «Зачем я погубил мудрого Акира…»

Услышав это, к нему подошел палач, пал ниц перед Санхерибом и признался, что он не выполнил царской воли и не казнил Акира.

Обрадованный Санхериб приказал немедленно доставить к себе мудрого старца. Приведенный к царю, он вызвался помочь его горю. «Не печалься, — сказал он, — я отправлюсь к фараону, построю ему дворец, отвечу на все его вопросы и привезу трехгодичную подать».

По приказу Акира его жена раздобыла двух орлят, вскормила их и научила взлетать. Затем была построена большая клетка. В клетку посадили детей, которых научили громко выкрикивать: «Подавайте известь и кирпичи! Строители стоят без дела!»

К лапам орлят была привязана клетка с детьми. Орлята поднимали их на огромную высоту, а оттуда, из поднебесья, доносились голоса, требовавшие извести и кирпича.

Хорошо разучив с детьми их роль, Акир отправился в Египет. Фараон задал ему несколько трудных загадок, которые тот сразу же разгадал, проявив большую находчивость. Затем египетский царь предложил Акиру строить дворец между небом и землей. Акир согласился, но потребовал, чтобы его обеспечили материалами. И началось «строительство»…

Акир выпустил на волю орлят с клеткой и детьми, а те громко кричали: «Строители стоят без дела! Подавайте кирпичи и известь!»

Услышав эти голоса, идущие с недосягаемой высоты, фараон очень смутился. Он не знал, как подать в поднебесье кирпичи и известь. Тогда он сказал Акиру: «Прекрати строительство дворца и явись ко мне завтра утром».

На следующий день фараон вновь испытывал мудрость Акира, предлагая ему трудные загадки и давая невыполнимые поручения. Со всеми царскими заданиями Акир справился с честью. И фараон вынужден был отпустить его, выплатив обещанную трехгодичную подать.

Вернувшись на родину, Акир примерно наказал коварного Анадана. Кончается повесть известным изречением: «Кто роет другому яму, сам в нее попадет».

Повесть об Акире премудром в течение нескольких столетий пользовалась на Руси большой популярностью. Но лишь в конце прошлого века ученые установили, что в основу ее легла ассирийская легенда, созданная более 2600 лет тому назад.

Наряду с Азиатским музеем важными центрами русского востоковедения стали также старейшие русские университеты — Петербургский, Московский и Казанский. Многие их профессора и питомцы прославились не только как крупнейшие знатоки живых восточных языков, но и как воссоздатели грамматики, лексики и письменности мертвых языков, как выдающиеся историки древнего мира.

Русские ученые были в числе тех, кто первыми поняли огромное значение загадочных клинообразных письмен. Они увидели в них верное средство к проникновению вглубь времен, к расширению наших познаний о далеком прошлом стран Востока.

«Клинообразные надписи по своей древности, по многочисленности и важности мест, где они находятся, и по историческому интересу занимают первое место в числе замечательностей Востока», — писал И. Березин.

Эти слова были сказаны 110 лет тому назад, когда делались лишь первые шаги по дешифровке персепольских надписей. В поле зрения ученых были главным образом надписи первой системы. Но уже в ту пору И. Березин начал упорно работать над дешифровкой других клинописных систем, которых он насчитывал шесть. Его перу принадлежит талантливая работа — «Клинообразные надписи второй системы», содержащая много тонких наблюдений.

И. Березину не удалось расшифровать трудные эламские письмена — это было сделано несколько десятилетий спустя, — но его труды пригодились следующему поколению ученых. В науке чрезвычайно важен процесс накопления материала и предварительной черновой обработки его. Без этого не может быть сделано ни одно значительное открытие. И свое заслуженное место в истории науки занимают не только первооткрыватели, но и те ученые, которые подготовили для этого почву.

Путешествуя по Месопотамии, И. Березин писал: «Внимание путешественника еще более [чем в Персии] развлечено обилием памятников древности… Первое место по давности и интересу принадлежит и здесь остаткам с клинообразными письменами. Развалины Вавилона на берегах Евфрата, около города Хиле (недалеко от Багдада), состоящие из остатков нескольких зданий, назначение которых можно определить только гадательно, доставляют кирпичи и камни с клинообразною вавилонскою системою, самою сложною и самою древнейшею, из которой еще ни одного знака не разгадано. Развалины Ниневии на берегу Тигра, близ Мосула, состоят только из холмов, в которых находят камни с клинообразною вавилонскою и ассирийскою системами».

Красочно описывает он находки в Хорсабаде, с которыми познакомился чуть позднее Диттеля. Изучив хорсабадские скульптурные изображения, Березин заключает: «Эти барельефы живо говорят в пользу ассирийского искусства. Победы неизвестного завоевателя иссечены здесь с бóльшим искусством, нежели на стенах Персеполиса, хотя мягкость мосульского камня облегчает трудность работы. На некоторых крепостях означено клинообразным письмом, повидимому самое имя крепости, и потому возможность чтения ассирийских клиньев представляет некоторую вероятность».

Прошло лишь десять лет — и эта «вероятность» превратилась в действительность.

Полностью разделял мнение И. Березина о значении клинописи В. Диттель. В опубликованном в 1849 году замечательном очерке о своем путешествии русский востоковед зло высмеивает недальновидных ученых, не понявших огромного значения клинописи для исторической науки.

«До последнего времени, — пишет В. Диттель, — они [клинообразные письмена] весьма мало обращали на себя внимание путешественников, и потому некоторые глубокоученые люди считали их простыми украшениями стен, за варварские, ничего не выражающие черты, наконец, за следы, начертанные временем или особого рода насекомыми. Эти надписи отличаются необыкновенной правильностью и своего рода изяществом; но что нам до них за дело? Решено, что это следы насекомых, и даже определено название этих ученых букашек», — иронизирует Диттель.

Описав далее первые успехи по дешифровке клинописи, он замечает: «Тем не менее дешифровка клинообразных надписей не может еще на этом остановиться. Разобранные надписи принадлежат к простейшему роду, называемому первым родом или персепольским. Другие гораздо труднее — они сложнее, в них буквы слагаются из гораздо большего числа клиньев, поставленных в разных направлениях…

Третий род надписей есть самый трудный по своей необыкновенной сжатости…»

И тут же он намечает правильный путь к прочтению этих надписей: «собственные имена провинций, городов, морей, разных лиц могут быть разобраны с помощью одной азбуки, основанной на известнейших именах, более или менее сходных с древнейшими историческими источниками. Всё дело будет заключаться в том, чтобы отыскать два, три собственных имени и по ним определить несколько букв».

Как мы знаем, именно таким путем и пошли в дальнейшем ученые. Можно не сомневаться, что среди них был бы и Диттель, если бы ранняя смерть от холеры внезапно не оборвала жизнь этого замечательного ученого в расцвете сил, — на тридцать втором году жизни.

Мы уже знакомились с его открытиями в Персеполе и Нимруде. К этому нужно добавить, что В. Диттелю удалось изучить остатки другого крупнейшего центра древности — Вавилона. Тщательно измерив один из холмов, В. Диттель доказал, что он представляет собой фундамент знаменитого храма вавилонского бога Бела.

Окидывая мысленным взором всё, что успел сделать В. Диттель за свою короткую жизнь, поражаешься исключительной работоспособности этого ученого. Прав был неизвестный современник В. Диттеля, когда, подведя итоги его трехгодичного путешествия, писал:

«Путешествие профессора Диттеля^[5] принадлежит к числу замечательнейших, предпринятых русскими на этом пространстве мусульманского Востока».

Проходят годы, и в России появляется новая славная плеяда востоковедов. Значительно расширяется круг их научных интересов. Они исследуют новые географические области, долгое время остававшиеся в тени.

В центре внимания передовых русских востоковедов становятся обширные окраинные районы нашей Родины, некогда игравшие выдающуюся роль в истории древнего мира.

В XIX веке начались поиски восточных древностей в Закавказье. Из анналов ассирийских царей стало известно, что северным соседом Ассирии в начале первого тысячелетия до нашей эры было могучее государство Урарту. Одно время оно даже угрожало самому существованию Ассирии. По всем данным выходило, что древнее государство Урарту находилось в Закавказье. Так и оказалось в действительности.

Археологи, историки и языковеды приоткрыли завесу над своеобразной культурой, которая пышным цветом расцвела на территории древней Армении. Вскоре удалось установить, что царство Урарту было древнейшим государственным образованием в пределах России.

До наших дней сохранились каналы, искусственные озера и высеченные в скалах урартские крепости. Изумительным образцом строительной техники урартийцев может служить канал Шамирам, подводивший питьевую воду к древней столице государства, городу Тушпа. Построенный почти три тысячи лет назад, он исправно служит и поныне. Длина канала свыше 70 километров. На своем пути он пересекает овраги и ущелья, скалы и реки. В низменных местах он приподнят на 20 метров гигантской каменной кладкой; над рекою протекает по жолобу через мост, сложенный из стволов деревьев; сквозь скалы устремляет свои воды по длинному туннелю.

Древние урартийцы отлично владели искусством обработки меди, бронзы и железа. Оружие, утварь, украшения, изготовленные в Урарту, пользовались славой далеко за ее пределами.

Обширные клинообразные надписи на урартском языке поведали нам о цветущих городах и оросительных сооружениях, о военных походах и о дипломатических связях с другими государствами.

Очень много сделал для изучения культуры Урарту М. В. Никольский. Отец русской ассириологии был в то же время и крупнейшим отечественным урартоведом.

Он ездил по Закавказью, раскапывал холмы, поднимался на скалы и срисовывал надписи урартских правителей. Его труды «Клинообразные надписи ванских царей, открытые в пределах России» и «Клинообразные надписи Закавказья» привлекли внимание ученых всего мира и дали богатейший материал для изучения истории нашей Родины.

В первой книге подробно рассказывается об отношениях между Ассирией и Урарту. В ней дана развернутая картина той жестокой и кровавой борьбы, которая шла между этими государствами на протяжении ста с лишним лет. Значение этой работы очень велико. Впервые надписи, найденные в России, были изданы клинообразным шрифтом.

Второй, еще более капитальный труд М. В. Никольского дополняет историческую картину описанием бесценных для науки урартских надписей Закавказья.

Красочно описывает М. В. Никольский военные походы урартских царей, рассказывает о наиболее выдающихся из них, о столице государства Ван (древняя Тушпа), прикрытой огромными скалами. «Ведя на юге продолжительную и упорную борьбу с великой ассирийской монархией, — пишет он, — ванские цари в то же время с неутомимой энергией и большим успехом направляли свое движение на север, преодолевая все препятствия…

…В пределах не более двух царствований им удалось завоевать все области Малого Кавказа, и мы ясно замечаем их замысел — пронести свое оружие еще далее к высотам Большого Кавказа…»

С огромным уважением говорит М. В. Никольский о древней культуре этого народа. Он утверждает, что властители Урарту, «во всем соперничавшие с ассирийцами, не отставали от них и в деле увековечивания своих деяний и в особенности своих походов и завоеваний посредством возведения монументальных построек и выгравирования на скалах и зданиях надписей, повествующих об этих деяниях».

Десятки таких надписей благодаря этому ученому стали достоянием русской и мировой науки.

После работ М. В. Никольского всем стало ясно, что Урарту занимало в свое время одно из первых мест на древнем Востоке. Стало ясно и другое: отныне нельзя уже обходить Урарту при изучении древневосточных обществ, как это делалось до сих пор.

Так, благодаря трудам М. В. Никольского, Урарту — древнейшее государство на территории нашей Родины — было включено в рамки всемирной истории, стало неотъемлемой ее частью.

В наши дни трудами советских археологов и востоковедов еще более расширились рамки всемирной истории. Из Леты забвения воскресли такие замечательные цивилизации Востока, как Хорезмийская (Средняя Азия), Пянджикентская (на территории нынешней Таджикской ССР) и другие.

При попустительстве царских властей иностранные археологи пытались увезти за границу ценнейшие памятники Закавказья. Они вырезáли из скал драгоценные урартские надписи, пережившие тысячелетия. М. В. Никольскому стоило больших трудов, чтобы положить этому конец и сохранить за нашей Родиной то, что принадлежит ей по праву.

Верным спутником М. В. Никольского во время его путешествий по Закавказью был известный русский археолог А. А. Ивановский. Трижды посещал он Закавказье и сделал там много важных открытий.

На скалистых берегах озера Севан высечен ряд клинообразных надписей. Некоторые из них расположены в труднодоступных местах. Археологу удалось сделать с этих надписей точные оттиски — эстампы.

В предгорьях Арарата, неподалеку от селения Ташбурун, он открыл остатки древнего города, засыпанного землей. В одной из пограничных турецких крепостей А. А. Ивановский обнаружил великолепный барельеф и ряд высеченных в скале узких камер, — своего рода «крепость в крепости», — служивших надежным убежищем от врага. Неподалеку от Еревана ему посчастливилось найти новую урартскую клинообразную надпись, которую описал и расшифровал М. В. Никольский. Этому неутомимому археологу мы обязаны также открытием ряда урартских крепостей и старинных погребений, из которых было извлечено огромное количество бронзовых изделий и глиняных сосудов, украшающих сейчас музеи Ленинграда, Еревана и Тбилиси.

Особенно много хлопот причинила ученому известная надпись урартского царя Русы I. Она высечена на высокой скале таким образом, что текст обращен в сторону озера. Много раз делались попытки подобраться к этой надписи и скопировать ее, но все они кончались неудачей.

Обследовав скалу, А. А. Ивановский решил было строить леса, но от этой мысли пришлось отказаться. Поблизости не было лесоматериалов, а привозить их сюда за десятки километров в те времена было слишком сложно. Невыполнимой оказалась и другая идея — набросать возле скалы большой каменный холм и по нему добраться до заветной надписи, — это отняло бы много времени, сил и средств.

Выход был найден весьма оригинальный. В арбу впрягли двух буйволов и погнали их в воду. «Наша цель была та, — пишет А. А. Ивановский в своем отчете об экспедиции, — чтобы буйволы обогнули водой те громадные камни, которые лежат у берега и по которым не было возможности провезти арбу, и подвезли бы последнюю к скале, под надпись. После многих неудачных опытов (буйволов никак не могли заставить плыть в сторону надписи) цель была, наконец, достигнута, и арба очутилась под надписью. На арбу поставили стол, на стол — табурет, на табурет — стул, на стул — еще маленький табурет, связали всё это кое-как имевшимися под руками ремнями и веревками, и через минуту я уже стоял против надписи».

Взгромоздясь на это шаткое сооружение, ученый до наступления темноты очищал и промывал попорченные временем и наносами клинописные знаки. Без этого нельзя было сделать точного оттиска с текста.

Весь следующий день ушел на снятие надписи на полотно с помощью специальной щетки, валика и типографской краски — работа чрезвычайно трудная и кропотливая.

«Как бы то ни было, — отмечает А. А. Ивановский, — дело понемногу подвигалось всё-таки вперед, и к шести часам вечера эстампаж почти заканчивался. Но, к несчастью, в это время подул довольно сильный ветер, полотно начало отставать от скалы, я всеми силами спешил окончить работу, но вдруг налетел страшный вихрь и прежде, чем я успел что-либо предпринять, сорвал со скалы и понес мой снимок. Я хотел в воздухе удержать его, совершенно забыв, на какой шаткой почве стою, и, потеряв равновесие, в одно мгновение со стулом и табуретами очутился в воде. А между тем мой снимок плыл по темносиним волнам Гокчи [Севана], уносимый ветром к восточным ее берегам, и вскоре совсем исчез из виду. С таким печальным результатом закончил я в этот день свою работу».

Но неудача не обескуражила А. А. Ивановского. На следующий день он возобновил свои попытки сделать эстамп с этой, не дающейся в руки, надписи. И в конце концов добился своего.

Обширный текст, расшифрованный М. В. Никольским, повествовал о 28 странах, покоренных урартами во второй половине VIII века до нашей эры, и о постройке города Тейшебаини. Опубликование этой надписи вызвало большой интерес среди ассириологов и урартоведов всего мира.

Довольно успешно начались работы по изучению урартских древностей в пограничной турецкой крепости Баязет. Раскопки сулили очень многое. Но турецким властям пришлась не по вкусу деятельность русского археолога. Все сделанные им научные записи были отобраны и дальнейшие раскопки запрещены.

Лишив археолога возможности работать, турки запретили ему и возвращение на Родину. «Приказание генерал-губернатора было исполнено с замечательной точностью, — не без иронии вспоминает ученый. — На дорогах, ведущих в Алашкерт [турецкое селение] и на русскую границу, было поставлено по отряду всадников, а квартира, в которой я жил, стала охраняться „заптиями“ [жандармами], зорко следившими за мной и сопровождавшими меня всюду, куда бы я ни пошел».

Обманув бдительность своей стражи, А. А. Ивановский вернулся в Россию… через Иран. Он тайно перебрался через турецко-иранскую границу и был уже вне пределов досягаемости для турецких властей. В трудных и неблагоприятных условиях работал талантливый русский археолог. Ограниченный в средствах, он часто был лишен самых необходимых ему помощников. Многие места, которые он изучал и в которых велись раскопки, были необжитыми, лишенными жилья и дорог. Описывая свой путь из села Надеждино по восточному берегу озера Севан, А. А. Ивановский вспоминает: «Вся эта часть, вплоть до самого северного берега, совершенно безлюдна, и трудно себе представить местность более дикую, более пустынную, более непроходимую и непроездную, как эта… Ни дорог, ни тропинок никаких нет, и потому сплошь и рядом приходилось попадать в такие места, из которых, чтобы так или иначе выбраться, нужно было потратить несколько часов».

Сопровождавший А. А. Ивановского художник сделался жертвой жестокой лихорадки. Впоследствии тяжелая болезнь приковала к постели и самого археолога. В довершение несчастия пожар в типографии, где печатался научный отчет об этой экспедиции, уничтожил большую часть рукописи ученого… Пришлось снова взяться за ее составление — труд, потребовавший многих месяцев.

Лишь в 1911 году вышла в свет капитальная монография А. А. Ивановского «По Закавказью». В ней напечатаны десятки планов и фотографий раскопанных им крепостей, зданий, курганов, могил. Эта работа представляет собой исчерпывающий отчет о многолетней деятельности отважного археолога. В книге дано около трехсот снимков с найденных им предметов — бронзовых мечей, кинжалов, копий, браслетов, колец, статуэток, керамических ваз, кувшинов, чаш, изделий из яшмы, обсидиана и других камней. Она стала ценным пособием для всех изучающих историю Урарту.

Прочитав этот заголовок, некоторые наши читатели, может быть, вспомнят поговорку: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Так обычно говорят, когда хотят подчеркнуть, что какие-то вещи, понятия, предметы не имеют друг к другу никакого отношения. Действительно, казалось, — что может быть общего между узорчатыми пряниками — народным русским лакомством — и ассирийскими барельефами, найденными при раскопках в Хорсабаде?

Попросим на этот вопрос ответить Владимира Васильевича Стасова — большого знатока искусства. Его слово будет для нас особо весомым. Замечательный общественный деятель, признанный вождь и вдохновитель «могучей кучки» и передвижников, был в то же время и страстным археологом, отлично знавшим восточные древности.

Вот что писал В. В. Стасов в 1877 году в журнале «Русская старина»:

«Каждый из нас, конечно, тысячу раз на своем веку видел пряничные коньки, столько распространенные в нашем простом народе. Но кому приходило в голову, что эта курьезная узорчатая фигурка не ничтожна, не есть плод фантазии бедных грубых пекарей, которые и сами не знали, что такое они лепят из теста, а что она имеет важность, и даже большую, потому что это один из уцелевших образчиков древнерусской языческой мифологии».

Описывая далее один из пряничных коньков, купленный им «без всякого особого выбора с мужицкого лотка», В. В. Стасов отмечает:

«Мне с первого же взгляда бросилось в глаза сходство подробностей его с памятниками глубокой древности, именно, с орнаментом коней на ассирийских барельефах. Посмотрите на грудь нашего конька. Она вся наполнена орнаментом из зигзагов, в которых мы не можем сначала дать себе отчета. Но полное им объяснение мы получаем в изображениях ассирийских коней, например, на стенах Хорсабадского дворца… Тут у коней точно также грудь покрыта орнаментом из зигзагов, и эти зигзаги не что иное, как ряды кистей, на иных барельефах отчетливо выделанные».

В богатом литературном наследии В. В. Стасова есть замечательные труды, посвященные устному народному творчеству, орнаментам и узорам, резьбе по дереву, вышивкам, художественным ремеслам. Всестороннее знание народного искусства не раз помогало ему обнаруживать глубокую старину в таких будничных, примелькавшихся явлениях, мимо которых все равнодушно проходили, не задумываясь. Проникновенным взором художника-мыслителя он прослеживал связи и взаимодействия далеких культур. Его исследования о тисненых узорчатых пряниках — лишь один из многих подобных примеров.

Такие же смелые и неожиданные сопоставления можно часто встретить в его трудах, посвященных русскому народному творчеству и искусству древнего мира.

До сих пор остаются в тени многочисленные работы В. В. Стасова о древнем Востоке. А ведь сколько в них поучительного, глубоко интересного и сегодня!

Не многие знают, что Стасов принимал деятельное участие в изучении древних катакомб с фресками, найденных в 1872 году близ Керчи. Его монография об этих фресках двухтысячелетней давности привлекла внимание ученых всего мира.

Стасов был награжден за свой труд большой золотой медалью Археологического общества.

Он был также в числе первых, обративших внимание на древности Урарту. Его работа, написанная еще в 1871 году и скромно названная «Заметки о двух древнеазиатских статуэтках, найденных близ озера Вана», — отнюдь не обычные журнальные «заметки», а крупное научное исследование.

В. В. Стасов был тесно связан со всеми известными археологами своего времени, ведшими раскопки в Месопотамии и Египте. Он живо откликался на каждое их крупное открытие. С большим вниманием следил он за всей научной литературой по древнему Востоку, выходившей не только в России, но и за рубежом. И всегда в своих статьях поддерживал прогрессивных ученых и гневно клеймил реакционеров от науки, цеплявшихся за старые, обветшалые представления.

Доказывая важность изучения древней истории всех без исключения народов, Стасов писал: «Судьбы человечества везде одинаково достойны нашего внимания…» Он много сделал для того, чтобы расширить объем археологических работ на окраинах России. Раскопки, писал он, «восстанавливают то, о чем молчит история, что было пропущено на ее страницах или что исчезло с них, стертое, затерянное или побледневшее под могучим дыханием веков».

Особняком среди ученых, изучавших Ближний Восток, клинопись и культуру древнего мира, стоит фигура О. И. Сенковского, известного в истории русской журналистики под псевдонимом «барон Брамбеус». Реакционный литератор и общественный деятель, он был крупным знатоком многих восточных языков. В 22 года Сенковский уже занимал должность профессора Петербургского университета по арабской и турецкой филологии.

К тому времени за его плечами было двухгодичное путешествие по Египту, Сирии и другим странам Востока. Сенковский путешествовал не как богатый турист, со стороны любующийся восточной экзотикой, а как настоящий ученый, стремящийся глубоко вжиться в новый материал. Он носил национальную одежду арабов, чтобы ничем не выделяться, и жил вместе с ними, не гнушаясь ни палатки кочевника-бедуина, ни убогой хижины феллаха.

На открытия Гротефенда, Бюрнуфа, Лассена и других Сенковский откликнулся большим исследованием «Манифест Дария сына Истаспова и прочие каменописные памятники древних царей Персии». В этом труде, опубликованном в 1848 году, показана вся история дешифровки письмен первой системы. Показаны и перспективы, которые открываются сейчас перед исторической наукой.

Опираясь на свои поистине безграничные филологические познания, Сенковский анализирует каждую букву и каждое слово надписей. Привлекая материал самых различных языков, он высказывает ряд остроумных догадок.

Сенковский пишет о громадной важности для науки бехистунской надписи и комментирует ее как ценнейший для древней истории документ. При этом он воздает должное «ост-индскому майору Раулинсону», «которого скука бросила в Персии в гвоздесловие» (так образно Сенковский называет клинопись) и который «почувствовал к этим таинственным письменам страстное влечение истинно дипломатического дешифрера».

Это интересное исследование имеет подзаголовок: «Статья первая». Во второй статье он намеревался «открыть орфографию» нового языка, «без чего никогда не будет ни достоверности в чтении, ни полного убеждения в смысле». К сожалению, этот замысел остался неосуществленным.

Открытиям Ботта, Лэйярда и других археологов Сенковский посвятил большой научный труд — «Памятники Ниневии». Начинается он следующими восторженными словами: «Новая Помпея открыта в сердце Азии — да еще какая Помпея!.. колоссальный памятник светлого и величественного утра вселенной…»

По достоинству оценив значение раскопок Ниневии, которую он справедливо называет «соседкой, сестрой и соперницей Вавилона», Сенковский полемизирует с археологами по многим вопросам. Он спорит с ними по поводу истории вновь открытых народов, размера ассирийских городов, эпохи их возникновения, строительной техники древних…

О. И. Сенковский писал не только для специалистов, но и для массового читателя. Для широкой публики предназначалась, например, его статья «Гвоздеобразная грамота». Она была напечатана в одном из популярных изданий того времени — «Энциклопедическом лексиконе».

Большую роль в развитии ассириологии сыграл известный русский учений В. С. Голенищев. В 1888 году он издал первый в мире графический словарь ассирийского языка. В этой замечательной книге любовно, от руки, воспроизведены многие тысячи клинописных знаков — от самых простых до самых сложных, от одиночных до соединенных в большие группы. Некоторым знакам соответствуют на русском языке отдельные слоги, другим же — целые слова и даже предложения.

Мы знаем, что в ассиро-вавилонской клинописи один и тот же знак мог читаться по-разному. Многие знаки имеют более десяти звуковых значений. Все они приведены в словаре В. С. Голенищева. Мало того. Он не только дал наиболее полный для своего времени перевод ассиро-вавилонских слов со всеми их оттенками, но и указал источники. Возле каждого слова в скобках помечено, где, в каких клинописных документах это слово встречается.

Ни одна типография в России не могла тогда отпечатать эту книгу. Не было еще клинописного шрифта — он появился позже благодаря М. В. Никольскому. Как тут быть?

Голенищеву пришлось всю книгу переписать от руки и издать ее литографским способом.

Первое в мире подобное издание, скромно названное автором «Опыт графически расположенного ассирийского словаря», имело важное значение в истории развития ассириологии.

Тремя годами позже В. С. Голенищев издал так называемые каппадокийские таблички, найденные в Малой Азии. Они оказались очень трудными для понимания, так как были написаны не на литературном ассиро-вавилонском языке, а на древнеассирийском наречии. В. С. Голенищев первый из ассириологов исследовал это неизвестное ранее науке наречие, в котором и поныне разбираются с трудом.

Занимался он и урартоведением. Так, еще в 1901 году В. С. Голенищев издал надпись урартского царя Русы II, которая была найдена при раскопках Звартноцкого храма. В этой надписи рассказывается о полях, садах и виноградниках, о строительных работах и о сооружении канала. Интересно отметить, что этот канал, пробитый в виде тоннеля две с половиной тысячи лет тому назад, хорошо сохранился, и им пользуются до сих пор. Он находится вблизи древней урартской крепости Тейшебаини, которую раскапывает наш советский ученый, лауреат Сталинской премии Б. Б. Пиотровский.

Во время своих многочисленных путешествий и археологических экспедиций В. С. Голенищев приобрел для России много замечательных ассиро-вавилонских документов и памятников искусства. Они стали ядром древневосточного отдела Московского музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

Начиная с М. В. Никольского, русская ассириология получила широкий размах и необычайно быстрое развитие. За короткое время она выдвинула целую плеяду талантливых ученых, завоевавших ей мировую славу.

Неизгладимый след в русской и мировой науке о древнем Востоке оставил академик Борис Александрович Тураев. Прожив всего 52 года, он опубликовал около 500 научных трудов. Можно только поражаться, как это один человек оказался в состоянии выполнить такую работу, которая сделала бы честь целому коллективу ученых.

Основной труд Б. А. Тураева, ставший делом всей его жизни, — классический двухтомный курс «История древнего Востока».

Классическими трудами мы называем такие, которые стали образцовыми. Таков и этот труд Б. А. Тураева, охватывающий пятитысячелетний период в истории человечества.

Когда большой художник задумывает писать картину, он не сразу садится за работу. Целые годы подчас уходят на подбор и изучение материалов, на составление бесчисленных набросков, этюдов, эскизов. Так готовил свою «Историю древнего Востока» и Б. А. Тураев.

Он тщательно изучал и издавал древневосточные памятники, которые хранятся в русских и заграничных музеях; исследовал и переводил старинные тексты, дошедшие до нас из глубины веков; совершенствовал свои знания ассиро-вавилонской клинописи и египетских иероглифов; изучал всё новые языки и письменные системы.

Он писал и публиковал монографии, защищал диссертации, читал лекции, анализировал труды западноевропейских ученых. Годами он накапливал всё новые и новые материалы и лишь затем, во всеоружии знаний, принялся за свой всеобъемлющий труд. И он возвел удивительное по грандиозности здание — курс «Истории древнего Востока». Вот уже более сорока лет, как этот труд является настольной книгой для всех изучающих древнюю историю.

И, как большой художник, он не уставал шлифовать, улучшать и совершенствовать свое произведение и после его выхода в свет, до конца дней своих. Каждое новое издание «Истории древнего Востока» было полнее и совершеннее предыдущего.

В введении к этой книге Б. А. Тураев указывает, что «географический район, подлежащий нашему рассмотрению, простирается от Кавказского хребта и Средней Азии до Персидского залива, Южной Аравии, страны африканских озер, от рубежей Ирана и Индии до Геракловых столпов [Гибралтарского пролива]». На этой огромной территории на заре человеческой цивилизации существовали десятки народов со своей историей, культурой, письменностью. Жизнь каждого из древневосточных обществ Б. А. Тураев стремился осветить с наибольшей полнотой. Он считал, что все они внесли свой вклад в историю человечества.

Такая широта взглядов резко выделяла русского историка среди западноевропейских ученых, деливших народы древнего Востока на «исторические» и «неисторические», «высшие» и «низшие», превозносивших роль и заслуги одних и пренебрегавших историей и культурой других.

Конечно, Б. А. Тураев был далек от марксизма, как и другие ученые того времени. Его общие взгляды на ход развития истории человечества не могут быть нами приняты. Но огромный фактический материал, собранный и обработанный Б. А. Тураевым, не потерял своего значения до сих пор.

Горячий патриот своей родины, Б. А. Тураев любовно поддерживал каждый росток русской исторической науки, радовался успеху каждого молодого талантливого исследователя. В пору, когда царское самодержавие жестоко угнетало население восточных окраин, лишало их возможности развивать свою национальную культуру, Б. А. Тураев во весь голос заявил о славном историческом прошлом этих народов. В той же «Истории древнего Востока» он смело провозглашает, что «изучение великого прошлого наших окраин — наш долг перед ними и перед наукой».

По жалким обрывкам нескольких финикийских документов Б. А. Тураев доказывал в 1903 году, что финикийцы обладали богатой литературой. Тогда его утверждения вызывали недоверие и даже насмешки со стороны востоковедов. Но прошло 26 лет, — и в сирийском селении Рас-Шамра был раскопан храмовый архив, в котором оказались великолепные образцы древней финикийской литературы.

Вот замечательный пример редчайшего умения по одной, случайно дошедшей детали правдиво воссоздать целую стройную картину.

Во времена Б. А. Тураева западноевропейская историческая наука была заражена порочными идеями панвавилонизма.

Панвавилонисты объявили древний Вавилон единственным творцом всех культурных ценностей, а все остальные народы — его учениками и подражателями. Но и Вавилон, утверждали они, не самостоятельно создал эту культуру. Он заимствовал ее в готовом виде у шумерийцев.

Не трудно видеть, что от панвавилонизма до изуверских расистских теорий о «высших» и «низших» расах — один лишь шаг. Б. А. Тураев решительно выступил против модных панвавилонистских бредней и гневно бичевал их проповедников — крупных немецких ученых.

Б. А. Тураев, наконец, сохранил для нашей Родины первоклассную коллекцию В. С. Голенищева, которая едва не была продана в один из заграничных музеев. Много сил и труда он отдал на изучение и публикацию материалов этой коллекции.

Большое развитие получила отечественная ассириология в наше время. Советские ученые особенно упорно и много работают над раскрытием социальной истории древнего Востока, истории простых людей, которые своими руками создают все богатства мира.

Государство щедрой рукой отпускает средства на раскопки в Закавказье. За ходом раскопок с интересом следят миллионы советских людей.

Под руководством члена-корреспондента Академии наук Армянской ССР Б. Б. Пиотровского было проведено тринадцать археологических экспедиций, давших богатые результаты.

Когда в 1939 году Б. Б. Пиотровский впервые приступил к раскопкам холма Кармир-Блур в районе Еревана, он был очень огорчен маленькой неудачей, постигшей его в первый же день раскопок. Грянул проливной дождь и заставил прекратить работу.

Назавтра, досадуя о потерянном времени, археологи направились на место раскопок.

Кругом блестели лужи. Нечего было и думать о том, чтобы сразу приступить к делу.

Долго в раздумье стоял ученый, обозревая местность. Ему не терпелось проникнуть вглубь этого красного холма («Кармир-Блур» по-армянски значит: «Красный холм»), поднять верхние пласты земли и копать, копать до тех пор, пока заступ не наткнется на толстые кирпичные стены древней урартской крепости. Он был уверен, что на этом месте была когда-то крепость — об этом говорили данные археологической разведки. Ему казалось даже, что он видит ее массивные стены и обширные помещения.

Глаза ученого сверлили землю, и временами мираж, обманчивый призрак этой крепости, был настолько отчетлив, что Пиотровскому начинало казаться, будто он грезит наяву.

Нет, он не грезил! На поверхности холма ровными прямоугольниками вырисовывался план крепости. Его вычертила дождевая вода, обведя стены жирными, ровными линиями.

Взволнованный своим удивительным открытием, ученый быстро набросал на листе бумаги план подземной крепости, подсказанный ему дождем. А в голове уже созрело логичное объяснение этого удивительного случая.

Дождевая вода значительно быстрее проходила сквозь грунт, заваливший внутренние помещения крепости, чем через кирпичные стены. Поэтому в том месте, где была кирпичная кладка, стояла вода, вокруг же почва уже подсыхала.

Так еще до раскопок, не вынув и кубометра грунта, Б. Б. Пиотровский получил общий план древней цитадели. Это необычайно облегчило и ускорило последующие раскопки. Он рыл уже не вслепую, а вполне уверенно, так как знал примерную планировку огромного здания площадью в 16 000 квадратных метров.

Как установили потом ученые, на возведение крепостных стен (высота их доходила до 10 метров!) ушло примерно два миллиона кирпичей. Но это были не обычные кирпичи, из которых строят сейчас здания, а целые глыбы, каждая длиною около полуметра.

Открытия, сделанные в Кармир-Блуре, принесли Б. Б. Пиотровскому почетное звание лауреата Сталинской премии.

Три большие книги и множество статей и исследований посвятил ученый раскопкам древнейшего на территории СССР государства Урарту. Они еще не завершены. Каждый год обогащает науку новыми открытиями. Здесь мы расскажем лишь об одном эпизоде — о последних днях древней крепости Тейшебаини, раскопанной Б. Б. Пиотровским и другими советскими археологами.

Летописец не оставил нам повествования о трагических событиях, разыгравшихся в этих местах в начале VI века до нашей эры — об осаде и разрушении важного урартского административного центра. Об этом поведали нам найденные археологами вещи. Какое это большое искусство — понимать их язык, и как много для этого нужно знаний!

При раскапывании фасада крепости у северо-западных ворот в четырехметровой толще обвалившегося грунта археологи нашли бронзовые наконечники стрел. При одном взгляде на них ученые определили: это наконечники скифских стрел. Урартийцы к тому времени уже применяли железные наконечники, да и форма их была иной. Загибы и обломы на наконечниках свидетельствовали о том, что они ударялись о каменную кладку. Один наконечник застрял даже в глиняной обмазке.

Враг проник в крепость не через главные, необычайно прочные ворота, а через боковые. Доказательство налицо: при раскопках у главных ворот не было обнаружено ни одного наконечника вражеских стрел. Предварительно скифы захватили город, лежавший рядом с крепостью.

Это был город урартских ремесленников, живших на казенном содержании. И об этом свидетельствуют материалы раскопок: большие, казарменного типа постройки, отсутствие индивидуальных кладовых и помещений для скота.

Найденные в крепости остатки большой мастерской по производству кунжутного масла, бронзовые слитки, огромные винные склады, зернохранилища, вмещавшие около тысячи тонн пшеницы, ячменя и проса и многое другое, полностью подтвердили догадки о характере этого города и цитадели. Сюда стекалась огромная дань, которую частично перерабатывали и пересылали в столицу Урарту.

Б. Б. Пиотровский установил, что перед своей гибелью город переживал период упадка. Дань поступала нерегулярно, и кладовые крепости пустовали. Стояли порожними огромные винные сосуды — карасы, вмещавшие, по подсчетам археологов, 250 тысяч литров вина.

Ученый рисует драматическую картину гибели крепости. Осада была недолгой. Это ясно хотя бы из того, что в жилищах осажденных было найдено много продовольствия. Не голод заставил их сдаться!

Решительный штурм цитадели был проведен внезапно, в одну из августовских ночей. Скифы забросали ее горящими факелами и ворвались в крепость, когда в ней бушевал пожар. Рушилась кровля, и, спасая свою жизнь, жители выбегали из домов, не успев ничего захватить с собою.

Это стало очевидным, когда внутри жилищ были найдены драгоценные женские украшения и оружие.

Вещи в некоторых жилищах сохранились в таком виде, в каком они были в момент нападения врага. Произошло это потому, что обвалившиеся кирпичи образовали плотное покрытие, сквозь которое не проникали ни вода, ни воздух.

Но не все жилища были подожжены. Дальнобойность примитивных зажигательных «снарядов» скифов была невелика. От огня пострадали лишь постройки, которые находились неподалеку от северо-западных ворот. Остальные же дома были разграблены.

Как же установили археологи, что штурм крепости произошел в августе, точнее — в первой половине августа?

По пищевым запасам урартийцев. Хлеб был уже собран, но «виноград еще не созрел, и найденные косточки принадлежали, вероятно, или изюму или же случайно попавшим, еще не совсем зрелым гроздям», — пишет Б. Б. Пиотровский. Картина, характерная в этих местах для конца июля — начала августа.

Он приводит еще два убедительных доказательства. Случайно уцелевший пучок обуглившейся травы заключал в себе цветки, обычные для этого же времени. И, наконец, в желудке животных, погибших во время пожара, была обнаружена августовская трава…

Интересны обстоятельства гибели животных, восстановленные учеными. На рухнувших перекрытиях лежали костяки крупного рогатого скота, лошадей и ослов. По положению, в котором находились скелеты, и по сильным повреждениям костей участник экспедиции, зоолог С. К. Даль, доказал, что животные упали с большой высоты, вероятнее всего, — с крыши. Как же они туда попали?

Во время осады крепости для большей безопасности их подняли на крышу по покатой наклонной плоскости. Когда загорелась кровля крепости, обезумевшие животные сорвались с привязи, некоторое время метались среди бушующего пламени, а потом рухнули вниз вместе с перекрытиями.

Яркими красками воссоздает Б. Б. Пиотровский отдельные моменты разграбления крепости. «Скифы ворвались в уже горящую кладовую и среди огня пытались поспешно захватить добычу. Через узкую дверь вбежали они в большую винную кладовую, среди застилающего глаза дыма кинулись к карасам, заглянули в них и, убедившись в том, что они пусты, прекратили дальнейшие поиски».

Археолог утверждает, что скифы очень спешили и захватили с собой лишь то, что стояло на виду, а тщательно помещения не осмотрели. И у него есть для этого веские основания.

Обычно скифы в поисках трофеев перекапывали даже полы кладовых. Тут же в одном из сосудов для вина было спрятано 98 замечательных бронзовых чаш, — и все они уцелели и достались археологу. В другом винном складе остались нетронутыми великолепные щиты, ценный шлем, дорогой колчан. Всё это позволяет утверждать, что скифы торопились. И не удивительно, — кругом всё было объято пожаром.

Но как попали в винный погреб все эти ценные вещи, не имеющие к нему никакого отношения?

И на этот вопрос сумели ответить археологи.

Воспользовавшись паникой, сами кладовщики начали грабить сокровищницу крепости и припрятали в погребах и кладовых похищенные драгоценности в ожидании лучших времен…

Так, штрих за штрихом, была восстановлена картина гибели древней урартской крепости. То, что не успел в свое время сделать летописец, сделал спустя два с половиной тысячелетия советский ученый.

Раскопки последних лет намного расширили наши познания о жизни и быте урартийцев. Мы хорошо знаем сейчас, например, как выглядели их воины: археологи нашли шлемы, пластинчатый панцырь, щиты, колчаны со стрелами, железные мечи и кинжалы. Мы знаем, что в обработке металлов урартийцы достигли исключительного мастерства. Об этом говорят, в частности, найденные в 1953 году бронзовый щит царя Сардури и шлем царя Аргишти (VIII век до нашей эры). Изображения быков и львов, которыми украшен щит, а также тонкая гравировка на нем — дело рук первоклассного мастера и художника. И даже конское снаряжение, найденное в 1954 году, — налобные пластины, наушники, удила, колокольчики, круглые бляшки от сбруи, — свидетельствует о незаурядном мастерстве и накопленном веками опыте урартийских кузнецов. На всех этих предметах вычеканены клинописью имена Аргишти и Сардури.

Кузнецам не уступали литейщики и ювелиры. Об этом рассказали раскопанные археологами формы для литья, чудесный золотой браслет, украшенный львиными головами, изделия из сердолика.

Мы знаем сейчас, что урартийцы ввели в широкое употребление железо; что они владели техникой изготовления великолепных изделий из стекла; что они были искусными косторезами; что они разводили тонкорунных овец и мериносов. Всё это и многое другое мы знаем не из исторических книг урартийцев, которые, видимо, так и не были написаны, а по материалам раскопок, по случайно уцелевшим предметам или частицам предметов. Можно лишь удивляться тем мельчайшим подробностям быта, о которых сообщают нам археологи. Они говорят о них с такой уверенностью, как будто речь идет о наших современниках, а не о людях, живших почти три тысячи лет назад. Выяснилось, например, что хлеб, который выпекали урартийцы из просяной муки, «был плоским, имел овальную форму с утолщенными краями и отверстием посредине…» Установлено, что в их зерновых кладовых водились амбарные вредители — жучки-долгоносики…

Непосвященному иные находки могут показаться ничтожными, но они бесценны для ученого. Так, например, о тонкорунном овцеводстве археологи узнали по небольшим остаткам шерсти. Это оказалась шерсть тонкорунной овцы.

К сожалению, никому до сих пор, в том числе и Б. Б. Пиотровскому, не удалось найти ни одного архива с урартскими клинописными табличками. Но есть все основания полагать, что такие архивы были, что со временем и они станут достоянием советской и мировой науки.

Умение читать ассиро-вавилонскую клинопись неожиданно придало огромную ценность тем самым глиняным плиткам, на которые прежде обращали так мало внимания. Уже не только статуи, барельефы, утварь, предметы обихода, украшения и другие памятники материальной культуры привлекали археологов. Теперь стали охотиться за надписями. Каждая надпись, на чем бы она ни была сделана — на камне, на глине, на металле, на сосудах, на печатях и барельефах, — изучали самым тщательным образом.

Оказалось, что клинопись была универсальным письмом на древнем Востоке.

Шумерийцы в низовьях Тигра и Евфрата и урартийцы в Закавказье, персы у границ Индостана и финикийцы на Средиземноморском побережье, хетты в Малой Азии и эламиты с Иранского нагорья — все они пользовались клинописью. Каждый народ приспосабливал клинопись, изобретенную шумерийцами, к особенностям своего языка.

Знание ассиро-вавилонского письма дало возможность разобраться во всех остальных клинописных системах.

Исключительные трудности встретились при дешифровке хеттских надписей. Читать их было довольно просто, но понять прочитанное было совершенно невозможно. Много трудились ассириологи над хеттскими надписями. Но только чешскому ученому Берджриху Грозному удалось проникнуть в тайны этого языка, чем он снискал себе мировую славу. Этому же талантливому исследователю принадлежит заслуга дешифровки хеттских иероглифических надписей.

Расшифровка клинописи во многом изменила самый характер археологических раскопок. Отныне, когда находили глиняные плитки, их уже не сваливали без разбора в кучи, а тщательно сортировали, очищали от земли и мусора и отправляли в музеи и институты. Не только плитки — каждый обломок стали подбирать и изучать: ведь он мог оказаться частью очень важного документа. Ассириологам нередко удавалось из многих обломков составить целые плитки. Иной раз для этого требовались годы.

Что же сталось с теми корзинами «битого кирпича», которые были присланы некогда в Британский музей?

Двадцать лет они валялись там, куда их бросили при доставке. Затем их начали постепенно разбирать. Табличка за табличкой возвращалась к жизни. Табличка за табличкой ложилась на стол ассириологов и рассказывала им о древнем народе, оставившем нам это богатое наследство, о его жизни, верованиях, обычаях и о жизни многих других народов, населявших Месопотамию в те незапамятные времена.

И чего только не было в этих глиняных плитках! Древние легенды и сказания лежали бок с бок с астрономическими вычислениями о движении небесных светил. Географические словари чередовались с грамматическими сочинениями и хрестоматиями, исторические хроники — с трактатами по магии и медицине.

Это была целая библиотека, древнейшая в мире библиотека, огромное книгохранилище, вмещавшее десятки тысяч глиняных табличек. И корзины, прибывшие в музей, были лишь небольшой частью этой бесценной коллекции глиняных «книг» по всем отраслям знания, собранных по приказу ассирийского царя Ашшурбанипала двадцать шесть веков назад.