Год хорошего Кощея

Ожидание суженого

Снег всё падал и падал на Москву густыми хлопьями, покрывая всё вокруг тонким, белоснежным слоем. Василиса второй час сидела на крыше напротив Дома детского творчества, зябко кутаясь в свой прожжённый тулуп. Её уже основательно припорошило, и она напоминала небольшой сугроб. Найдён свернулся клубочком на коленях хозяйки. Ему было теплее всего.

В свете уличных фонарей отлично было видно, как из здания, которое Василиса недавно покинула, выходят люди. Баба неотрывно смотрела на крыльцо, вздрагивая каждый раз, когда двери открывались, чтобы выпустить новую группу детей и взрослых. Она сидела на своём посту, так как знала, что Иван выйдет рано или поздно. Баба готова была замерзнуть насмерть, лишь бы увидеть его снова.

Сколько раз Василиса представляла себе, что однажды случится чудо, что двери в избушку отворятся, и Ванюша возникнет на пороге со словами: «Суженая моя, я вернулся!» Первый год от каждого шороха вздрагивала, к самой границе Заколдованного Леса бегала, все глаза в даль проглядела.

В то время, бывало, даже разбойники свататься к ней ходили. Но Василиса Прекрасная неласковая была. Коли кто распускать руки пробовал, того волшебная Метла Бабы Яги выпроваживала.

– Что же, ты, Василиса Пантелеевна, в шею нас прогоняешь? – сокрушались незадачливые женихи.

– Есть у меня муж названный. Ему слово дала!

– Дура ты, Василиса, – сказал как-то атаман. – Помер давно твой Иван-богатырь. Слухи по земле ходят, что с самого Неба навернулся на землю, да насмерть разбился!

– Мало ли что люди болтают. Я его мёртвым не видела!

Старая Яга часто плакала:

– Да что же ты красу свою девичью губишь, Василисушка. Не дело жить так, когда не жена, не вдова. Счастье-то проходит мимо тебя. Давно бы мужика приветила, детишек нарожала. Тебе – радость, в – хозяйстве помощь, а мне утешение на старости лет.

Однажды Василиса не выдержала бабкиных слез и сказала:

– В день летнего солнцестояния, когда травы силу наберут, пущу венок по воде и загадаю: коль потонет, значит нет моего Вани в живых. А коль река венок вынесет за границу Заколдованного Леса, значит, милого друга ждать буду. Тогда мне чужих мужиков не сватай, бабушка!

Летом она так и сделала. Сплела на Купалу венок, приговаривая:

– Мать Сыра Земля, ты одна знаешь то, чего я не ведаю. Если жив мой суженый, не дай цветам утонуть. А если ты его давно схоронила, пусть венок камнем на дно уйдёт.

Вода подхватила венок и плавно вынесла его на середину течения. До самой границы Заколдованного Леса шла за ним Василиса, пока не скрылся он за поворотом реки.

– Жив мой Ваня. Еще годок подожду, – решила она.

Иван не вернулся.

Через год в день летнего солнцестояния по реке был пущен новый венок. Он так же уплыл вниз по течению.

Ровно тридцать восемь венков было ей сплетено за годы, пока жила она пленницей этих мест. Старая Яга давно умерла. Но в любую погоду на праздник Ивана Купалы шла Василиса спрашивать ответа у реки, а та отвечала: «Жив!»

Смогли ли бы баба продержаться одна, в глухой чаще, среди зверей, если бы не ждала своего Ваню?

Много лиха и испытаний выпало на её долю. Зимы суровые были, волки голодные под самую избу приходили, медведь-шатун чуть не задрал. Она оставалась верна своему слову.

Василиса старалась себя не запускать. Одежду стирала, штопала, вышивкой украшала. Лицо настоем ромашки протирала. Баню топила по-чёрному, золу настаивала, мылась регулярно. Всё гадала, как она глянется Иванушке, когда он вернётся. Что бы она не делала: еду варила, на прорубь с коромыслом ходила, кудельку пряла, всё о нём думала, разговоры с ним вела. Никогда и в мыслях не допускала, что суженого больше нет на свете.

В последние годы ждать уже перестала. Смирилась с тем, что горькая доля у неё такая – занять место старой Бабы Яги. Те редкие путники, что порой забредали к ней, так и называли её чужим именем. Она не спорила.

Не думала, не гадала Василиса этим утром, когда полыхала её избушка, что встретит друга милого. От одной только мысли, что она видела его, живого, но такого чужого и далёкого, сердце щемило от тоски, нежности и боли.

Баба сидела на крыше и вспоминала, как они прощались тогда, летним днём, на опушке Заколдованного Леса. Всё было в тот день залито солнечными лучами. Ванечка тогда нежно обнимал её за плечи. Колечки кольчуги больно впивались в кожу, но она не замечала их.

– Ванюша, голубь мой ясный, ты береги себя.

– А ты – себя.

– За меня не бойся. Если Кощей вернется, живой не дамся. Да и Баба Яга заступится. Люто она его ненавидит.

– Не беспокойся, милая. Полмира обойду, найду смерть Кощееву. Вызволю тебя из этого Леса. Ты только дождись, – он целовал её страстно, долго.

Губы его тогда упоительно пахли земляникой, и она на всю жизнь запомнила этот аромат.

– Не сгинь, не пропади, – шептала она ему.

– Если будешь ждать, не пропаду и не сгину.

– Буду ждать… хоть всю жизнь!

Знала ли Василиса тогда, что эти слова станут горьким пророчеством нелёгкой её судьбы? Ничего не ведала. Только целовала и целовала родные, сладкие губы.

В какой-то момент он словно бы нехотя отпустил её от себя, подобрал с земли шлем и стал медленно отступать к опушке Заколдованного Леса. Баба помнила, как он остановился на самом краю между солнечным светом и тенью от сосен и привычным жестом руки откинул назад волнистый вихор светлых, выгоревших до льняной белизны волос.

– Я вернусь! Я обязательно вернусь! Иди уже. Иначе я сам останусь, – он ясно улыбнулся и добавил: – Какая же ты у меня красивая!

Василисаа не выдержала, бросилась к нему…

Но как только нога её пересекла границу края Леса, невидимая, жесткая стена словно бы выросла перед ней, отбрасывая назад, под деревья. Она упала на корявые корни сосны, обдирая руки о шишки. Стон вырвался из груди:

– Не выпускает, не выпускает ненавистный! Да что же это… Все в лес зайти и выйти могут, я одна проклята Кощеем!

– Ты потерпи… потерпи, моя суженая. Одолею супостата, спадут чары с Леса. Обещаю.

Василиса поднялась, остановилась под пологом сосны и глядела, как он идет через залитый солнцем цветущий луг. Иногда Иван останавливался, оборачивался и махал ей рукой. Она тоже махала ему до изнеможения…

Таким Василиса и запомнила утро их расставания.

Это был самый лучший день в её жизни. Как же она надеялась, как верила, что сможет родить ребёночка после их единственной, первой и последней брачной ночи. Но не случилось. Не было у Василисы Прекрасной больше счастья. Тридцать восемь долгих лет оно где-то ходило, бродило, а ей на глаза не показывалось.

Вспоминая прошлое, баба чуть не пропустила момент, когда из дверей показался Иван. Шёл он в сопровождении рыжего мальчика, того самого, который показал ей язык. Рядом была и девочка, назвавшая себя Снегурочкой. Все трое не спеша направились вдоль улицы, по обе стороны от которой в ряд были расставлены те самые «домики на колесиках», которые ездили сами по себе. Именно так называла Василиса про себя автомобили.

К одному из таких «домиков» и направился её Ванюша.

Баба, скинув недовольного кота с колен, резко поднялась, до боли вглядываясь в силуэт. Не ошиблась ли?

Словно бы почувствовав взгляд, мужчина внезапно обернулся, оглядывая рассеянно силуэты домов московского двора. Прежде чем открыть двери своей «самоходной избушки», он привычным, до боли знакомым жестом, откинул назад со лба светлые, словно отбеленный лён, волосы.

– Иван! – выдохнула Василиса, у которой больше не осталось никаких сомнений. – Найдён, это он! Надо его догнать!

– Кош-мяур! Ты не в своем уме! – проворчал недовольно кот.

– Может и не в своём. Но это – мой суженый. Больше я его никуда не отпущу!

Она приподняла рюкзачок, раздраженно показав рукой, что коту пора лезть внутрь. Тот фыркнул, но повиновался.

Тем временем автомобиль, в который сел её ненаглядный, тронулся.

– Метла, догони, не подведи!