Голливудские дети

ГЛАВА 16

Мейсон Рич прилетел из Нью-Йорка, чтобы вместе с Кеннеди присутствовать на похоронах ее отца. Народу было немного: большинство знакомых ее родителей давно скончались.

Сестра Линфорд рыдала, когда гроб опустили в могилу.

– Мой отец очень любил вас, – попыталась успокоить ее Кеннеди, – он часто говорил мне это.

– Я тоже любила его, – ответила сестра, по щекам которой катились слезы.

– Я знаю, – грустно сказала Кеннеди. – Нам всем будет его не хватать.

Мейсон настоял, чтобы после похорон она отправилась с ним в гостиницу на ленч.

– Я не могу есть, – безвольно сказала Кеннеди, когда официант повел их к столику.

– Можешь и будешь, – твердо заявил он. – Но сначала тебе нужно выпить чего-нибудь покрепче.

Она вяло ковыряла вилкой салат, пока он болтал о Нью-Йорке и об общих знакомых – ничего не значащие фразы.

– Ты должна понять, – наконец сказал он, – что если твой отец страдал, то там ему лучше.

Кеннеди хлебнула водки и внимательно посмотрела на него. У Мейсона были резкие черты лица. Его мягкие темные волосы были так приглажены, что многие думали, будто это парик. Одевался он так, словно собирался позировать для журнала мод. Она не могла бы назвать его привлекательным, но ей было известно, что он не прочь переспать с ней, несмотря на то, что давно и удачно женат.

– Это банально, Мейсон, – спокойно сказала она.

– А что можно сказать в такой момент?

– Не знаю. – Она помолчала некоторое время, прежде чем продолжить. – Но только когда твои родители в могиле, всерьез задумываешься о том, что ты тоже смертен. Это пугает. Я чувствую себя очень одинокой.

Мейсон заказал еще выпить.

– Твой отец был стар и прожил интересную жизнь. У многих народов, когда умирает человек, чья жизнь была долгой и достойной, похороны превращаются в праздник.

– Я знаю. Дело лишь в том, что я чувствую себя так, словно следующая очередь – моя. Это тяжело.

– Тебе тридцать пять лет: ничего с тобой не случится, – сухо рассмеялся Мейсон.

– Думаю, что нет. – Она посмотрела в окно, затем вновь взглянула на него. – Спасибо, что приехал.

Он накрыл ее руку своей.

– Именно для этого и существуют друзья. Слабо улыбнувшись, Кеннеди спросила:

– Кажется, это название песни?

– По крайней мере я заставил тебя улыбнуться, – ответил Мейсон. Официант принес ее второй «мартини». – У меня есть предложение. Выкрой несколько недель отдыха, слетай на Гавайи, полежи на солнышке и забудь обо всем.

– Ты знаешь, что это не в моем духе.

– Ты должна выплакаться, Кеннеди. Это помогает. Покачав головой, она возразила:

– Нет. Все, что мне нужно, – это продолжать работать. Я как раз хотела поговорить с тобой о моей первой статье.

– Ты, кажется, говорила, что собираешься писать о женщинах в Голливуде?

– Я передумала. Я хотела бы написать об обычной женщине, которую убили рядом с ее собственным домом.

– Это кто-нибудь, о ком я слышал?

– Нет. Я даже не уверена, что напишу об этом. Нужно все расследовать. Женщины подвергаются нападениям, и почему мы должны акцентировать свое внимание лишь на знаменитостях?

– Если в статье нет известных имен, кто захочет ее читать?

– Тебя это удивит, но таких много. Барабаня пальцами по столу, Мейсон сказал:

– Раз уж мы говорим о работе, почему бы нам не обсудить твою статью о Бобби Раше.

– Что тут обсуждать?

– Она слишком легковесна. Ты сделала его чересчур хорошим.

– А он действительно мил.

– Может быть. Но мне нужен материал посочнее. Я думал, ты хочешь поднять вопрос о его взаимоотношениях с отцом.

– Мне казалось, ты обещал, что мы не будем затрагивать этого.

Мейсон не обратил внимания на ее слова.

– Переделай статью. Напиши о непотизме в Голливуде, о том, насколько суетна слава, упомяни о том, с кем он трахается.

Кеннеди постаралась не давать воли своему гневу.

– Поищи себе другую «шестерку».

– Я не критикую твою работу, – быстро поправился Мейсон. – Статья хорошо написана, и мне понравилось, что ты смогла поговорить с ним не как журналист.

– Что ты хочешь этим сказать? – с вызовом произнесла она. – Ты не будешь это печатать?

– Сделай статью поострее, К. Ч.

– Я написала о таком Бобби Раше, каким я его увидела.

– О'кей, о'кей. Но не вздумай так же деликатничать и со следующими знаменитостями. Я полагаю, мы устроим тебе встречу с Чарли Долларом.

Она заинтересовалась.

– Да?

– Он сам будет продюсером своего следующего фильма, поэтому жаждет рекламы. Обычно он не жалует вниманием прессу, но статья в «Стайл Ворз» и фото на обложке – это ему понравится. – Щелкнув пальцами, Мейсон потребовал счет. – Мне нужно спешить на самолет. Ты уверена, что с тобой все будет в порядке?

– Уверена, Мейсон. И еще раз хочу поблагодарить тебя за то, что ты прилетел. Это очень много значит для меня.

– Всегда можешь рассчитывать на меня, К. Ч. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. – Он поцеловал ее в щеку.

Роза, которая сразу после похорон была вынуждена вернуться на телестудию, появилась вечером в квартире Кеннеди.

– Я остаюсь на ночь, – объявила она, швыряя в коридоре большую сумку.

– Нет, – твердо сказала Кеннеди.

– Да, – столь же твердо возразила Pозa. – Поболтаем, поужинаем. В общем, устроим девичник.

– Какой уж с тобой девичник! Если рядом нет ни одного мужика, ты просто засыпаешь.

Роза обиженно посмотрела на нее.

– У тебя кризис, и я пришла тебе помочь. Именно для этого и существуют друзья.

– Господи! – закатила глаза Кеннеди. – Что вы все заладили эту дурацкую песню?

Но, как бы там ни было, она обрадовалась приходу Розы. Одиночество ее пугало. Они устроились в маленькой кухне, заказали ужин из китайского ресторанчика и просидели всю ночь, разговаривая обо всем, хотя Роза и старалась все время говорить о Ферди.

– Я что, сумасшедшая, да? – спросила Роза, обгрызая ребрышко. – Он моложе меня, цветной, а я чувствую, что у нас с ним прекрасное будущее.

– Ты так говоришь о каждом, с кем переспишь.

– Это потому, что я в это верю.

– Продолжай верить, и тогда я уж точно сочту тебя сумасшедшей.

Роза пожала плечами, облизывая пальцы.

– Я вообще-то не знаю, зачем мне мужик. Иногда думаю, что лишь для секса, потому что мне совершенно определенно не хочется выходить замуж и иметь детей.

– Ты в этом уверена?

– Я дважды выходила замуж, и оба брака не сложились. Из меня никудышняя мать: для меня слишком важна карьера. В конце концов, где написано, что ты обязан хотеть детей?

– Ты права, – согласилась Кеннеди, хотя, если бы Фил не умер, ей бы хотелось иметь детей, много детей, и в то же время продолжать работать. С ним это было возможно.

– Дело в том, – сообщила Роза, – что Ферди хочет детей. Для него это вопрос мужской гордости.

Кеннеди встала и принялась мыть посуду.

– А ты собираешься за него замуж?

– Нет.

– Так в чем же проблема? Роза подскочила на месте.

– Вот за что я тебя люблю, Кеннеди! Ты всегда поднимаешь мне настроение.

Утром Роза очень торопилась. Она заняла ванную, доводя до совершенства макияж, затем, перед тем как уйти, шесть раз позвонила по телефону.

– Позвоню тебе попозже, – сказала она, торопясь к машине. – Я буду в шестичасовых новостях. Кстати, посмотри на нового диктора, который читает прогноз погоды, – я слышала, что он свободен.

Что за сваха! Последнее, что сейчас могло понадобиться Кеннеди – это мужчина. Ей нужно было время и пространство. Ей нужно было окунуться в работу.

Думая об этом, она отправилась в библиотеку и прочла все, что смогла, о женщине, убитой в Агура-Хиллз. Отец был прав – зачем ограничиваться лишь «высшим светом» Голливуда, когда ежедневно происходят события, которые гораздо сильнее задевают людей.

Женщина погибла, и это не привлекло особого внимания, лишь две газетные заметки. У первой из них был драматический заголовок. Кеннеди пробежала ее глазами.

Вторая заметка была еще короче.

– Хм, – подумала Кеннеди, – не густо. Но ее журналистский мозг уже работал вовсю. Почему убили эту женщину? Мотивы преступления?

Делом чести было узнать это. Она должна сделать это в память об отце.

Он целый день выслеживал ту, что вскоре должна была стать его жертвой. Его охватывал некий извращенный восторг при мысли, что он следит за каждым ее движением, а она не подозревает об этом.

Он знал свою жертву. Он много знал о ней.

Факт первый: она – лесбиянка.

Факт второй: она живет вдвоем с матерью.

Факт третий: у нее есть две кошки и маленькая собачка.

Его жертва весь день была занята. Она зашла в химчистку и фотографию, в обувную мастерскую, перекусила и отправилась в кино с подругой. Фильм был не из тех, что могли заинтересовать его: это была дурацкая история про любовь. Но Он все равно был в кинотеатре, сидел через два ряда от своей жертвы. С ней была ее подруга, женщина помоложе, в желтом свитере и свободных брюках.

«Извращенки», – подумал Он про себя. Он никогда не понимал, как может одна женщина интересоваться другой. Это неправильно.

После кино подруги выпили кофе, а затем расстались.

Он следовал за своей жертвой до самого дома. Вначале он собирался захватить ее до того, как она доберется домой, но было еще светло, и Он не хотел рисковать. Он не желал попадаться. Он ни за что не вернется в тюрьму.

Он припарковал машину в таком месте, где ее никто не мог заметить. Он терпеливо ждал, зная, что в девять часов его жертва выйдет гулять с собакой, как она делала каждый вечер.

Разумеется, так все и было.

Он вышел из машины и пошел за ней по тихой боковой улочке в Западном Голливуде. Через несколько минут жертва почувствовала, что за ней идут, и оглянулась. Он, не смутившись, смело подошел к ней.

– Не найдется ли у вас свободного времени? – вежливо спросил Он.

Она удивленно посмотрела на него.

– Знакома ли я… Он кивнул.

– Да, ты знаешь меня, – сказал Он и, не давая опомниться, одним ударом свалил ее на землю. Она упала молча. Ее собачка принялась лаять. Он злобно пнул ее, и она отлетела с жалобным визгом.

Он наклонился над жертвой, обхватил пальцами ее горло и медленно, методично сжал.

Она дернулась один раз, по ее телу пробежала дрожь, и все было кончено.

Осталось сделать еще одно дело. Он вынул из внутреннего кармана тонкую полоску картона, на которой Он составил из вырезанных из газет букв слова: «СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ». Он аккуратно положил эту полоску ей на грудь, в последний раз оглядел все и вернулся в машину.

Затем Он уехал, тихо напевая себе под нос.

С жертвой номер два покончено. Осталось еще четыре.

Он был мастером.