Голубиная книга 2 (СИ)

Глава 10

Сварог, успокоенный с вечера, утром не волновался, долго спал, сны цветные смотрел, но пробуждение было не столь благостным, как отход ко сну. Дуб содрогнулся, будто от корней до вершины трещина прошла. Выскочил старец седобородый на ветвь широкую, глаза продрать не может, со сна ничего не соображает. Тут снова мировое дерево тряхнуло — грохот, треск, разряды электрические. Сообразил Сварог вверх посмотреть, поднял голову и почувствовал, что в ногах ватная мягкость появилась, а в коленках мелкими мурашами дрожь забегала: над дубом, выстреливая в ствол молниями и страшно громыхая, висит чёрная туча. И ведь не скажешь, что совсем недавно родительское облако светлым было, едва не прозрачным.

Не хотелось утро головомойкой портить, да деваться некуда. Взлетел он к Роду старому, стоит, с ноги на ногу мнётся, бороду в руках теребит, а сам глаз поднять не смеет. Ждёт, что отец скажет, какую провинность на вид поставит. Сам — то он себя виноватым не чувствовал, напротив, считал тихую ночь большой заслугой.

— И в глаза отцу посмотреть стыдно, вредитель ты эдакий! — сурово молвил Род.

— Нет за мной вины, батюшка, — ответил Сварог, наконец, осмелившись взглянуть родителю в лицо. Старик на каменную спинку не опирался, сидел прямо, словно аршин проглотил, лицо чёрное, в глазах ярость молниями сверкает.

— Немедля вернуть всех прислужников, каких вчера твой сынок на землю скинул, иначе беда будет.

— Не вижу в том беды, только облегчение для ушей ваших, ибо народу поубавилось, а значит, и шуму меньше стало во многие разы. Обойдутся наши божественные родичи без прислужников.

— Лес без подлеска не живёт!!! — Прогрохотал Род, вскакивая с кресла. — А ну как променяют людишки наших леших да водяных на грецкую нечисть, и что тогда с нами будет?

— Да кто ж в Лукоморье верить в панов и сатиров будет? Да разве ж людишки от своих русалок в пользу нимф да дриад откажутся?

— Откажутся, и сами себе объяснят, что на то де воля наша была. У людей всегда так — лишь бы невиноватыми остаться да в конфликт не впасть. Всем хорошими стараются быть, для всех добренькими. И веру легко сменят, ежели нашу мелочь грецкие да италийские хулиганы победят и из Лукоморья под зад выпнут. Паны да сатиры с дриадами — всё равно что десант вражеский. Они свою линию гнуть будут, льстивой пропагандой, чуждой идейностью людишкам уши забивать да мозги охмурять. Те и поверят, как миленькие поверят, с большим удовольствием. А без веры мы — боги славянские — всем сонмом загнёмся, как листва опавшая усохнем и опадём. — Старик рухнул в кресло, будто на пламенные слова истратил весь свой пыл. — С листвой прошлогодней, сам знаешь, что делается. Гниёт она.

— Это что ж выходит… — Сварог, представив нарисованную картину, оторопел:

— Это… которое… оно самое?… Это что ж получается?..

— А то и получается, что забвение людское хуже смерти. Мы — то не листья жухлые, из нас — то удобрения не получатся. Мы ж будем нежитью по свету слоняться. Потеряв лицо, следом и облик свой потеряем. Забытых богов боятся, так страх тот пищей нам будет. Пугать начнём, в деградацию страшную впавши. Своих сил не будет у нас, у обескровленных, из людишек кровь пить начнём. И — эх — хе…

Светлый Род закрыл ладонью глаза, шмыгнул носом.

— Отец, ты того… этого… ты не это… — растерянно пробормотал Сварог. — Я ж мигом верну всех назад.

— Уж постарайся, — старик раздвинул указательный и средний пальцы, сквозь отверстие хитро глянул на сына и добавил:

— Зачем нам в Лукоморье конкуренты?

Но последних слов райский управитель уже не слышал, кинувшись со всех ног выполнять родительское пожелание. Действовал быстро, давным — давно проверенным методом — деткам перепоручил работу.

Сварожичи мигом всю мелочь волшебную назад вернули, и дальше давай развлекаться. За животы держатся, со смеху покатываются! Комичней картины не придумаешь: сатиры на землю попадали, верещат, штаны друг с друга стаскивают, а нимфы с визгом от скандинавов бегают — те с них сарафаны снимать вздумали, да увлеклись. И началось опять в Ирие столпотворение!

Плюнул Сварог в сердцах, порадовался, что плевок впустую не пропал — Одину на шлем угодил. Потом посокрушался немного: нимфы в сарафанах ему больше понравились. Загляденье, а не девки! Да и козлоногие прислужники Пана и Вакха, облачённые в штаны, проблем бы меньше создавали. Будь его воля, он б те порты, синие в чёрную полоску, намертво б на сатирах закрепил.

С беспокойством взглянул в сторону терема любимой дочери Лели, пересчитал колыбели у крыльца. Показалось, что прибавилось люлек, вроде парочка лишних. Пересчитал снова — ещё четыре насчитал. В третий раз принялся Сварог пальцы загибать — так пальцев не хватило, а колыбели перед теремом уже в пять рядов стоят.

— Ох, чует моё сердце напасть новую. Эх, как бы не обнаружить у Лели сынка козлоного да рогатого. — Вздохнул Сварог, бороду седую раз, другой дёрнул, да и успокоил себя тем, что де обсчитался, и новых божественных жителей в Ирие пока не предвидится.

Но от правды не укроешься, пять рядов колыбелей обещают целый выводок шумных и шустрых внуков. Полетел обеспокоенный отец к дочери, только пробиться в терем не смог. Народу в него набилось — не протолкнуться, и спят, и едят тут же, на полу, и юбки разноцветные на верёвках сушатся. Дети орут, бабы галдят, мужики в карты режутся. А молодёжь делом занята: за теремом на лужайке поют и пляшут. И Леля с ними кружится, в ладони хлопает, улыбается.

— Ой, батюшка! — воскликнула она, увидев Сварога. — А у меня гостей тут! Пришли, бедные, ажно с самой Скифии, ребятишек кучу в пути понарожали. Я им люльки старые отдала, у меня детки повыросли, и мне без надобности.

И снова в пляс пустилась. Сварог хотел сказать, что со скифской роднёй аккуратнее надо и вообще ухо востро держать, что они сами — то сгребутся в минуту, и уйдут, а колыбели оставят — все пять рядов. Да не пустые, а с младенцами. А воспитывать кто будет? Кто? Да он, Сварог, естественно. Другое дело, как потом жене объяснить, что это не его родные дети? Это уже отдельный вопрос, это уже его голова болеть будет, после очередного битья посуды, какое Лада пренепременно устроит.

Хотел сказать, да рукой махнул, плюнул: вопрос комплексно решать надобно, тут старый Род прав.

Тяжело на сердце у райского управителя, камнем стопудовым разговор с родителем лёг. Так сдавило, что дышать невмочь, а уж как представит, какие перспективы безрадостные открываются перед богами, так и вовсе жить неохота. А детки знать ничего не знают, ведать не ведают, всё скачут да пляшут, песни поют да сурицу крепкую пьянствуют. Разговор же с родителем райский управитель детям не передал, но сам крепко впечатлился. Страшна судьба, какая ждёт забытых богов, ох и страшна! И так же Сварог прочувствовал, как тяжело и горько быть отверженным, тем, кого люди забыли, так ярко представил безрадостное будущее — живо и во всех подробностях. Что угодно готов был сделать, чтобы страшной судьбы избежать, но пока и воз с проблемами, и тележка маленькая с тем же грузом с места не сдвинулись. Захотелось Сварогу хоть что — то обнадёживающее услышать, хоть одну радостную весть получить, но, как на зло, о Яриле с Усладом ни слуху, ни духу. Поинтересовался он у ласточек, что слышно о Велесе, добрался ли он до земель Латынских? Но птахи небесные ничем не смогли порадовать его. Мол, видели, как в земле лаз открыл, да нырнул в него. Не один в путь отправился, а с побратимом трёхголовым, да там и сгинули.

— Ох, и беда, — засокрушался Сварог, но тут же сообразил:

— Э — э, нет! Случись что с Велесом, корова Зимун бы загрустила, доиться бы перестала, аппетит потеряла, а уж об этом Ладушка на весь Ирий скандалом бы известила. А раз супруга любимая молчит, значит, коровка в порядке. Сердцем своим материнским чувствует, что ничего с сынком её, Велесом, не случилось.

Похвалил себя райский управитель за догадливость, но на всякий случай отправил ласточек в разведку, наказав немедля докладывать, чуть что увидят или услышат о посланце.

Если бы самого Велеса спросили, так он бы сказал, что лучше б на виду у всех, поверху шли, под солнцем жарким днём, да под месяцем ясным ночью. Даже царство тёмное Пекельное ему сейчас курортом казалось. Там куда приятней путешествовать, чем в разломе земном. Во владениях Усоньши Виевны хоть жизнь была, бесы бегали, реки огненные текли. А здесь, в земле сырой тихо, будто вымерла всё живое разом. Смотрел Велес по сторонам, смотрел — всё высматривал, не трепыхнётся ли какая букашка, не пророет ли нору червячок?

Лезут и лезут сквозь толщу земную Велес и побратим его, змей Горыныч, а конца страшной дороге не видно. И хоть начинался их путь на поверхности в настоящем земном обвале, сейчас и не скажешь, что земля — матушка вокруг. Проход ровный, гладкий, скользкий, пол тёплой, вязкой жижей залит. Будто в тоннеле они, но вот кто такой тоннель построил?

То ровно путь их идёт, то петлять начинает, то вверх ползёт, то под уклон катится, то круто вниз обрывается. Поначалу пешком шли, места не хватало Горынычу, крылья за стены цеплялись, пару раз змей пробкой в тоннеле встал, да хорошо, пол мокрый и стены влажные, проскользнул с большим трудом.

— Уф… упрел… Власий, брат мой названный, — тяжело дыша, попросила правая голова Горыныча, — если застряну тут и сгинуть мне судьбина, ты уж папеньке моему, Дворцовому не говори.

— А что я ему скажу, ежели помрёшь?

— Во, утешил! Гы! — хохотнул Озорник. — Нет бы сказать, что жить нам до морковкина заговенья и смерти вообще нету, а он!..

— Цыц, — прикрикнул на брата Старшой. — Умник правильную речь начал. Ты, Велес, уж лучше соври ему, что в странствие мы отправились, даже в ожидании вечном отрада отцу нашему приёмному будет. А что мы концы отдали в узком месте в сырой земле, то для него ударом пренеприятным станется.

— Быков жрать меньше надо, тогда всюду проходить будем, — обвиняюще произнёс Умник.

— Да ладно, побратим, Род не выдаст — свинья не съест. Выберемся, не в таких передрягах бывали мы с тобой, и ничего, целы.

Не успел скотий бог договорить, как пол под ними оборвался. Полетели побратимы вниз, в темь непроглядную. Был бы жив Велес — вопрос большой, но брат его названный не растерялся, крылья распахнул, подхватил спутника лапами.

— Спасибо… — прохрипел Велес — Власий. — Я бы сам. Чай, в орла перекинуться, али в любую птицу крылатую мне трудности нет никакой.

— Да я машинально, — ответил спутнику Старшой.

— Думаю, поди растерялся и забыл о своих способностях, — добавил Умник.

— Гы!.. А голос — то осип поди с перепугу?! — Поинтересовался Озорник.

— Да нет, к испугу я с малолетства склонности не имею, — с трудом ответил Велес. — Ты хватку — то ослабь, не то с твоей силищей придушишь меня!

— Прости, побратим, — ответил Горыныч. — Испугался я за жисть твою божественную. Ты чего видишь? Или в теми непроглядной тебе узреть будущее не дано?

— Да почему, глаз у меня такой, что любого зверя перегляжу, с любым ночью в прятки сыграть смогу. Вижу вон там, в конце пути ход расширяется, а потому будущее наше легко просматривается.

И точно, подлетев поближе, увидели они пещеру, большая, просторная — потолка не разглядеть, а на дне огненная жижа бурлит, красными бликами стены разукрашивает. Узрел Горыныч в другом конце тёмную дыру и туда ринулся. А лава огненная кипит, брызжет, только успевай уворачивайся.

Дальше путь прямой, ровный пошёл, и вывел он друзей в другую пещеру. В ней посветлее, дальний край светло — серая полоса прочертила.

— Утомился, поди, крыльями махать? — Велес похлопал спасителя по средней шее.

— Ходок из нас не очень…

— По воздуху махом до края доберёмся…

— Чуется мне, братья, на краю том горы высокие… — Ответили скотьему богу змеиные головы. Присмотрелся Велес — и точно, острые пики виднеются.

— Ладно, бог не выдаст, свинья не съест, — успокоил он побратима.

— Ну, бог у нас правильно подобранный, — хохотнул Озорник, левая голова змея, — не выдаст, как пить дать! С тобой, Велес, никакие свиньи не страшны. Ты у нас с любым зверем махом управишься.

— Зверь зверю рознь, — вздохнула правая голова Горыныча.

— Не каркай, Умник, — остерёг брата Старшой. — По мне, так страшнее бабы зверя нет.

— То — то ты так жениться мечтаешь, — рассмеялись младшие братья в ответ на эти слова.

Так, за беседой дружеской, и не заметили, как до гор добрались.

— Да разве то горы? — Скривился Старшой. — Вот Крокодильеры — то горы, а это так — не поймёшь что. Будто спиц кто понавтыкал.

— Горыныч, давай вниз, осмотримся, — скомандовал Велес, но змею его команды не нужны, он по любому вопросу имел собственное мнение, да не одно, а целых три.

— Чего смотреть?

— Вон внизу дорога как раз к горам выходит.

— Да выше взлетать надобно!

Велес на спине Горыныча тоже не дремал, предостерёг побратима:

— Аккуратней, друг, дорога раздваивается, как язык змеиный, а горы в три ряда, словно зубы Юши — Змея Мощного!

— Не боись, в аккурат меж пиков и пролетим! — ответили змеиные головы хором.

Просто сказать, а сделать ещё проще оказалось. Дорога вдруг вздыбилась, поднялась, словно хлыст, да так под зад змею поддала, что тот пробкой на свет вылетел. Оглянулся Велес — и обмер, прикованный немигающим взглядом жёлтых глаз. Поперечные зрачки расширились, потом схлопнулись, выпуская Велеса из — под своей власти. Другой бы окаменел, заглянув в глаза мировому змею, но не зря Велесу подвластна всякая животина. Повелевать Юшей вряд ли б получилось, но от власти его освободиться удалось.

— Горыныч! — Закричал скотий бог, крепко в среднюю шею вцепившись. — Мы ж по внутренностям Юши, Змея Мощного пролезли.

Горыныч в другое время удивился бы, но сейчас не до того было.

— Власий, держись крепче! Змей он или кто, да только похоже мы горло ему пощекотали преизрядно. Смотри: не то чихать, не то кашлять собрался.

Посмотрел Велес, и точно — сотрясают Юшину морду самые натуральные конвульсии. Только успел пригнуться, как чихнул Змей Мощный, да так сильно, будто все ветры разом дунули. Тут уж не до разговоров, знай, держись крепче. Полетел Горыныч вверх тормашками, не видя ни пути, ни дороги.

Не было бы счастья, да дуракам везёт: доставил Юшин чих путников в аккурат в колодец латынской девки Маринки. Змей с пассажиром вылетели пробкой из жерла, во дворе на плиты каменные приземлились. Встали, оглушённые, мусором засыпанные, да только взглянуть друг на друга успели, как из колодца снова искры огненные полетели. Видно, шибко Юше горло нащекотали, расчихался Змей Мощный, раскашлялся. Земля под ногами дрожью пошла, по каменным плитам сеткой трещины побежали. Замок покачнулся, стал внутрь себя заваливаться. Змей и Велес без слов друг друга поняли, переглянулись — и ну дёру! В миг Власий — Велес запрыгнул побратиму на спину, а змей крыльями замахал, стараясь побыстрее убраться с опасного места. Только на безопасное расстояние отлетели, как весь замок Латынской девки Маринки под землю провалился. Но спасатели, даже не оглянувшись, полетели к небольшому лесочку, что неподалёку яркими кронами зеленел. Около него войска видимо — невидимо собралось.

— Гляньте, други, чернокнижница небось общую мобилизацию объявила! — воскликнул Велес и нахмурился:

— В Ирие сказывали, будто войско у неё колдовское, мёртвяки сплошь. Недоброе тут дело, чёрное. Даже не знаю, каким колдовством можно людей между жизнью и смертью удерживать.

— Вот ты бог, а главного не видишь, — вступила в беседу средняя голова Горыныча.

— Ты б лучше подумал, чего так эта сила колдовская перепугалась, что со всех ног с поля боя бежит, — поддержала правая голова.

— А сейчас ближе подлетим, и всё увидим, — рассудила младшая голова змея, и Горыныч прибавил скорость.

Войско у латынской девки солидное — не сочтёшь, а видно враг так страшен, что и бессердечных мертвяков в ужас ввергал. Да вот что странно: сначала солдаты со всех ног бежали, потом шагом пошли, а скоро и вовсе упали кто где, и не шевелятся.

Опустился змей у лесной опушки, Велес со спины мигом соскочил, да вглубь леса понесся. Горыныч следом за ним не пошёл, снова взлетел — сверху, оно виднее, что к чему, против какого врага выступить придётся. Да и опять — таки, огнём с высоты пыхать сподручнее. Оказалось, что воевать — то не с кем, всё уже сделано. И армия чернокнижницы полегла, потому что самой её в живых уж нет. Опустился змей на поляну, тут же Велес подоспел, и замер, не веря своим глазам. Вся поляна телами усеяна, видно битва не на жизнь, а на смерть шла. А на куче побеждённых врагов сидит дочка князя Пекельного царства, великанша рогатая, по сторонам озирается и кулаками машет — не поняла ещё, что битва окончилась.

Обречена была армия чернокнижницы ещё до начала битвы, ведь враг против латынской девки страшный вышел — Усоньша Виевна собственной персоной! За своё рогатая великанша сражалась, самое дорогое защищала — мужа законного, а потому и правда, и сила на её стороне были. Она чернокнижницу жизни лишила, в пылу сражения даже не заметив этого. Просто попалась латынская девка под тяжёлую лапищу, тут её дни и кончились. Отобрать у Усоньши то, что она своим считает — дело немыслимое, а уж Услада она записала в личную собственность раз и навсегда. Сам — то супруг, пока битва шла, преспокойненько травку щипал, за широкой спиной навязанной жены спрятавшись. Совсем позабыл, кто он, какого роду — племени, зачем в Латынские земли пожаловал.

Подошёл Велес к туру, обнял зверя за мощную шею, лбом к шкуре прижался. Великанша, было, рванулась к ним, но скотий бог осадил её одним взглядом.

— Подожди, может кровь родная, да сердце братское память вернут, а с памятью и обличье божественное обретётся.

— Вот дурости вам в упрёк мешок, воз да маленьку тележку! — Прорычала великанша. — Что — то подзабыл ты, Власий — Велес, что в твоей власти зверя человеком сделать.

— Ошибаешься, Усоньша Виевна. Оскотинился Услад. Из зверя человек может и получится, а вот из скота — никак. Сам я могу зверем стать, и над зверями начальник, а тут бессилен.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, — тактично произнесла правая голова змея Горыныча — Умник. — Читал я в книге одной, что вспомнит себя добрый молодец, да облик свой истинный примет, когда научится любить — всем сердцем, пламенно да романтично.

— Ага! — Хохотнула левая голова змея. — Ты, Умник, глаза — то разуй! Кого он полюбит пламенно? Её, что ли? Эту, рогатую?!

— Ах ты червяк трёхголовый!!! — Взрычала великанша. — Вот я тебе сейчас шеи — то узлами позавязываю! — И к Горынычу кинулась. Змей крыльями взмахнул, отлетел немного да и говорит — на этот раз средняя голова в диалог вступила:

— А другой жены у него нет. Раз так боги распорядились, придётся ему Усоньшу полюбить.

— Правду говоришь, побратим. И ты, Усоньша Виевна, ярость свою умерь, да сделай так, чтобы мужу понравиться. Вот как только он привязанность почувствует, как любовь в сердце блеснёт, так и память к нему и вернётся, а с нею и облик прежний. А за то, что латынскую девку Маринку извела, да охальное её чернокнижие порушила, выполню твоё заветное желание, если оно в моей власти будет.

Усоньша даже думать не стала, даже меж рогами не почесала, сразу молвила:

— Верни мне няньку мою, Бурю Ягу. Оживи, а то плохо без неё, колотить некого, — и шмыгнула носом, слёзы с глаз смахивая. Никогда не призналась бы дочка подземного князя, что тоскливо ей без старой карги, и вовсе не в колотушках тут дело.

— Мне не жалко, — Велес пожал плечами, — да только я её в жизнь могу вернуть в зверином обличье. Всё же скотий бог.

— Да хоть в каком, — прорыдала Усоньша, — а всё родна душа рядом!

— Как скажешь, но я предупредил. — Велес встал, посмотрел куда — то вдаль, руки к небу поднял.

— Ну, где кошелка старая? — Тут же оживилась великанша.

— В царстве Лукоморском, в лесу. Там, где смерть свою приняла, там и ожила. А твоя задача узнать её, в каком обличье теперь Буря яга перерождённая. Кем угодно быть может — хоть зверем, хоть птахой небесной, хоть гадом ползучим.

— Так это что мне теперь каждой зверюшке в глаза заглядывать да спрашивать?

— А тут уж не моя власть. Вот мужа своего, Услада в божеский вид приведёшь, он парень умный, глядишь, что и насоветует. Эх, скорей бы супругу твоему вид привычный вернуть, чтоб сказал, где вещь, Родом потерянная. Мне, как ни крутись, без Голубиной книги ходу в Ирий нет.

— Айда ко мне, в царство Пекельное. У меня таких строгостей не наблюдается, всего — то делов — бабище каменной спеть али сплясать. Заодно поможете быка до места его нового жительства доставить.

Согласились с Усоньшей побратимы, в кои — то веки дельное предложение внесла. Колдовство да чернокнижие латынское схлынуло, стены невидимые пропали, и преград для полётов и перемещений не стало. Уселись всей гурьбой Горынычу на спину, и скоро уже в Пекельное адово царство перенеслись — в аккурат на ладошку бабищи каменной.

— Кто таки?! — Прогремела бабища. — Зачем к нам пожаловали?!

— Ах ты дура неотёсанная! — Зарычала в ответ Усоньша. — Али хозяйку свою не признала, Сволота ты такая, бабища каменная?

— Кака така Сволота? Кака така бабища каменна? — Глупо улыбаясь, переспросила охранница. — Я теперь Кезер Таш зовусь, и хозяев мне нет! Сама себе хозяйка я, а вас шас в ладошке сожму, и только мокро место останется.

— С ума сошла, бабища?! — Воскликнула Усоньша, в ярости потрясая рогами. Не знала, что угадала причину странного поведения преданной, как цепной пёс, прислужницы. У той после горлового пения, каким её царица Кызыма осчастливила, в голове до сих пор трясь шла. Мысли, и без того — то обрывочные да короткие, теперь совсем перепутались.

— Что делать будем, побратим? — спросил Старшой.

— Театр она шибко уважает, — вспомнил Велес. — Изобразить что — то надобно. Сплясать или спеть.

— Так давайте скорее, вон уже ладошку сжимает, — прошипел Умник, взмахнув крыльями. Да только опоздал он взлететь, места для манёвра маловато осталось, крылья по каменным пальцам чиркнули, искру высекли. Усоньша в царстве Пекельном действительно хозяйкой была, смогла б куда угодно перенестись, для этого ей только рукой взмахнуть требовалось. Да вот беда, лапы у великанши заняты — держала она тура за рога, отпустить боялась. И Велесу пальцы каменные тоже помехой не были, но как же друга оставить, побратима в беде бросить? Да и остальные в компании не чужие будут.

— Бабища, а бабища! Мы тут не просто так, мы представление даём! — Закричал Велес как можно громче. — Спеть тебе али сплясать?

— Не надо мне театры, — простонала бабища, мелко тряся головой. — Я энтой театры давеча досыта накушалась. Тут артистка одна песни пела, да так сильно, что до сих пор вибрирую. Всю спину в реке огненной сожгла, когда упала. Вот что сила искусства делает — с ног валит. И мне теперь век трещины не зарастить. Я вас за театру теперь точно раздавлю.

— Так мы не театру, мы тебе… — воскликнул Велес и замялся, глазами вокруг обвёл, на рогатой великанше и бык — туре взгляд остановил. Хлопнул он себя ладонями по коленям и вскричал радостно: — Мы тебе корриду изобразим!

Для корриды красный платок надобен или плащ, каким испанцы быков дразнят, но тут без полотнища обошлись. Бык — тур немного очухался, обнаружил себя у великанши в объятиях, да в глаза ей взглянул. А зенки у неё красные, кровью налитые. Взревел бык — тур, ладонь каменную копытом бьёт, из ноздрей пар вырывается, рога к земле склонил.

— Ах ты на меня бодаться? — в ответ рыкнула Усоньша. — Так у меня рога покруче будут и подлиннее. — Быка за рога ухватила, голову к земле клонит, да сама рогом поддеть его старается.

— От ведь коррида кака! — удивилась каменная бабища. — Похуже театры будет! Мне тут только боя быков не хватало, и давай снова ладошку сжимать.

— Велес, они ж полюбить друг друга должны, а тут того гляди поубивают, — прошипел Старшой.

— А пускай, быка мы съедим, — предложил вечно голодный Озорник.

— Не гуманно, — фыркнул Умник.

— Зато сытно… — И левая голова змея, осерчав на братьев за то, что о еде позабыли, и совсем не замечают, как желудок подвело, слизнул с каменной ладони что — то, что крошкой посчитал. А то хомуз оказался, оброненный царицей Кызымой. Рамка медная в пасти застряла, за зуб зацепилась. Озорник языком её вытащить попытался, да за волосок задел. Раз, да другой, да третий. Полились из глотки змеевой звуки, резкие, вибрирующие, и во много раз громче музыка получилось, чем то у хызрырки выходило. Тут и бык — тур столбом встал, и Усоньша Виевна уши лапами зажала, и две головы Горыныча на брата посмотрели прям в оторопи. А бабища каменная затряслась, будто Кондратий её хватил, задёргалась, да навзничь и рухнула. Лежит, руки в стороны раскинула, глаза в блаженстве закатила, мелкая дрожь по ней пробегает, а из глотки каменной против воли слова вырываются: «Кезер Таш куругун басарды, куругнга саалы басарды, курунгуй барынбай басарды, кердедей дурр гускан басарды … о — ооо — о — ооо…»

Друзья наши ждать, пока театралка очухается, не стали, сгреблись быстренько и бежать.

— Послушайте, братцы, — прошипела средняя голова змея, — а ведь царица Кызыма тут была. Её песня кого угодно с ног свалит.

— Точно, — согласились крайние головы. — А раз царица здесь, то царь Вавила где — то рядом. Найдёт она его.

— Что ты говоришь, Горыныч? Да что ж батюшке моему в царстве Пекельном делать?

— Неужто не знаешь, побратим, какая беда случилась?

— Ни сном, ни духом, а ну, выкладывай.

Рассказал Горыныч Велесу, как отец его приёмный в разлом сверзился, как царица Кызыма следом оборвалась, когда спасать мужа полезла. И что сын остался новорожденный сиротой. И неясно, сколько годов будет царевичу, когда отец из царства Пекельного вернётся. Ежели вернётся.

— Эх я дурак! — Вскричал Велес, за голову схватившись. — А я то думал, что у меня сын не по дням, а по часам растёт, а оказывается вот оно что!

— Постой, побратим, объясни, что тебя так расстроило?

— Понимаешь, друг Горыныч, как на землю слетаю, так сыну уж год — два — три минуло, да и жена заметно постарела за время моего отсутствия. Я так люблю её, что внимания не обращал, а зря. Нужно мне возвращаться скорее, да пока не найду Ярилу и Услада, либо одного из них — ходу мне в Ирий нет.

— Не кручинься, всё хорошо будет, — ответствовал Горыныч, но уверенности у него в том не было. — Да и Услада ты нашёл, хоть и с рогами, а сущность божественную его никто не отменял. И память не совсем отшибло — вон как от Усоньши драпает.

Подождал Горыныч, пока Велес — Власий на спину заберётся, крыльями взмахнул, и полетел великаншу с её рогатым муженьком догонять. Те уж долинку с гейзерами миновали и дальше, по дороге, вымощенной костями, неслись, словно угорелые. Бык — тур от великанши удирает, копыта выше головы закидывает, дороги не разбирает. Та за ним, бежит, лапами машет, кричит во всю глотку:

— А ну стой, Услад ненавистный! Ты полюбить меня должон, чтобы я потом ненависть свою чёрную на тебя излить смогла!

Но быку и дела нет до слов супруги. Помнит он только, что враг страшный за ним гонится, и что любой ценой убежать надо. Даже не память проблёскивала у Услада в зверином облике, а инстинкт самосохранения работал. Только работал однобоко, потому как одной опасности избегая, к другой мчался бык — тур, сам того не ведая. В аккурат к той горке нёсся, где голодная Скарапея лежала, слезами горючими плакала.

Ярила уж вокруг неё и так, и эдак, а змеиня и сказать ничего не может, только хрипит да кашляет.

— Вот ведь какая у змеищи нервная организация тонкая, — сокрушался Вавила, вокруг трёхголовой спутницы прохаживаясь. — Вот первый раз наблюдать доводится, как змея слезьми плачет. Натурально, в мелодраму впала, прям как дамы хранцузские.

— Ты, друг Вавила, правильно говоришь, да бесполезно. Наблюдение в словах твоих хорошее, но как накормить Скарапею, оно не говорит.

— А вот ты, Ярила, бог, и зачем тебе тварь шипящая, хотя и о трёх головах?

— Я ж сказал — подружка детства, можно сказать на горшках рядом сидели. Приятельница игр малолетних, в прятки — прыгалки забавлялись, шутки шутили. Ну не могу ж я её бросить тут помирать от голода? Да и как пойдём по острым костям? И ты, и я босы, сапог не надели — ноги ж в кровь исколем.

И Ярила в сердцах плюнул, да ногой косточку поддал. Блеснуло из — под кости красным, царь заприметил, нагнулся и, подняв находку на свет, обрадовался:

— О, и перстень мой сюда прилетел! — Воскликнул он, потерев камешек о рубаху.

Что тут со Скарапеей сделалось! Сразу плакать перестала, глазищи выпучила, зрачки из продольных чуть ли не поперечными стали. Кое — как сползла с горки, к царю подпрыгала, в лицо всеми тремя парами глаз заглядывает. Крыльями машет, на ноги встать пытается, а кашлять не перестаёт.

— Ты, Скарапеюшка не волнуйся так, не волнуйся, — утешает её Ярила. — Чего скачку устроила, царя перепугала?

— Да чего перепугала — то? — Возразил царь, совсем не обращая внимания на змеиню. Знай себе, перстень надраивает, по сторонам не смотрит. Со змеёй уже судороги случились, а Вавила всё рассуждает, да складно так, что Ярила заслушался, от подружки трёхголовой отвлёкся.

— Вот ледями да мамзелями зазря не назовут, ледями не становятся, ледью аглицкой родиться надобно. И такие уж они… леди, что ни в сказке сказать, ни пером описать! К примеру, была у них в землях аглицких леди Годива. Такая смелая, что и не вышепчешь. Мужу своему так верна была, так его любила, что голышом на коне проскакала, и доказала невиновность мужнюю. А вот ты, Скарапея, смогла б так за мужа постоять?

— Да что ж ты говоришь, царь, как она голышом поскачет? Во — первых, конь её не выдержит, а во — вторых, чтобы раздеться, ей шкуру снять надобно, а это для неё смерть натуральная.

Посмотрели они на змею, а та уж почти не дышит.

— Да, Годива из Скарапеи не выйдет. Тут впору про леди Годзиллу сказки сказывать, может впечатлится. Слышь, Скарапеюшка, жили себе не тужили людишки на острове дальнем, да вылезла из — под земли, из пещеры потаённой динозавра Годзилла. Динозавра — это вроде как змея, только с ногами и доисторическая, но дюже преогромная. Все домишки порушила, все замки многоэтажные попереломала, и не было на ту Годзилищу никакой управы. Тоже вот, как ты сейчас, кушать шибко хотела, а попросить не могла — соображалка у неё была дюже слабенькая. Ну, Годзилла та дура — дурой, оно понятно, языку не учёная, а всё потому, что головёнка у неё одна была, да и та махонькая. А ты — то у нас умная, обозначить свои желания в состоянии, чего ж Годзилле уподобляешься? Чего немтуешь, аки динозавра некультурная? — Но Скарапея только пуще в ответ закашлялась. — Боюсь, Ярила, сказки наши ей не помогают. Я их ужас сколько знаю, а Василиса, дочка моя старшая, и того больше! Да видать пища духовная Скарапее не годится, сил не прибавляет. Слушай, бог, может, её стукнуть чем по спине? Похоже, поперхнулась, али подавилась подружка твоя.

— Да, похоже на то, — согласился Ярила. Пощупал он шеи змеиные, одну, другую, третью. — Вот здесь вроде как камень застрял. Слушай, царь, давай я ей пасть распахну, а ты залезь в глотку, да вытащи то, чем неразумная тварь подавилась.

Так и сделали. Скарапея, уж совсем измученная, и не сопротивлялась, только слезами плакала. Распахнул ей Ярила среднюю пасть, а Вавила руку в Скарапеину глотку засунул, нащупал пердмет, потянул и…

— А ну не смей есть царя нашего батюшку! — раздался сверху трёхголосый крик, и на спину Скарапеи спикировал змей Горыныч. От удара змеища кашлянула, и царь полетел вверх тормашками, и предмет из глотки вылетел. Оказалось, книгой Голубиной подавилась змеиня.

Ярила книгу схватил, к груди прижал.

— Всё, — кричит, — я тебя, голубушку, больше из рук не выпущу! Спать с тобой буду, в бане мыться, а всё одно глаз с тебя не спущу!

Сунул Голубиную книгу за пазуху, обернулся, и видит: Вавила к змеине кинулся, Скарапею от «спасителя» спасать. Велес тоже в змеиную драку влез, разнять пытается, но дело это неблагодарное, а потому отступили Вавила с сыном своим названным в сторону, не поймут, где в клубке змеином Горыныч, а где Скарапея. Те с горки скатились, крыльями машут, огнём плюются.

— Сынок, ты ж всё — таки бог скотий, а эти темпераментные хоть и трижды башковитые, а всё же животины, хоть и к разговору способности имеют. Сделай волшебство какое, али пошепчи чего, а то ведь поубивают друг друга, — попросил царь Власия.

Власий — Велес встряхнулся, руки развёл в стороны да и хлопнул в ладоши — и снова ладони развёл. Горыныч со Скарапеей друг от друга отлетели, сидят, бурно дышат, а глаза, все шесть пар, удивлением светятся. Только пустил Велес руки, змей тут же к Скарапее кинулся. Хотел скотий бог снова крылатых змеев в стороны развести, да отец ему не дал:

— Оставь, — говорит, — пущай знакомятся. Ведь сколько годов Горыныч наш мыслью маялся, подружку хотел найти. А тут вон она, сама отыскалась.

— Прости, батюшка, совсем голову я потерял, увлёкся, поздороваться забыл!

Обнялись Вавила с сыном, тут и Ярила к ним подошел.

— Скарапея, вот чего я не пойму, так это зачем ты книгу съесть хотела?

Скарапея от Горыныча взгляд отвела, повернула среднюю голову и отвечает:

— Так сказали же, что пища она духовная, а я с голоду разницу не прочувствовала, проглотила.

— Так, это, ежели пожрать надобно…

— Милости прошу ко мне во дворец хрустальный отобедать…

— И с сынком моим познакомитесь…

Горыныч всё это на одном дыханье выпалил, и быстренько пасти захлопнул, испугался отказ получить.

— Вот ещё, будем мы по гостям рассиживать, нет бы сразу взамуж позвать. А то нам заняться больше нечем? — Ответила Скарапея, скромненько потупясь. — Мы это дело могём с радостью… Ежели царь Вавила позволит…

— Вот те раз! — удивился Вавила. — Ты у батюшки своего, у змея Юши Мощного позволения спрашивай, а я — то тут причём?

— Так у тебя перстень волшебный, каким меня в любое место вызвать можно. Ты его покрутил, я к тебе в семя мировое и явилась. Отдай мне кольцо, царь Вавила. А я тебе взамен ларец волшебный организую. В нём помощники знатные, в любом деле умелые. Возникнет надобность какая, так стоит только сказать: «Двое из ларца, одинаковых с лица, явитесь, не запылитесь!» — они вмиг и появятся.

Вавила ломаться не стал, отдал кольцо Скарапее.

— Вот спасибо, вот удружил! А ларчик я тебе во дворец доставлю, когда со змеёнышем знакомиться полечу. Вот уж не думала, не гадала, что и у меня любовь будет!

Повернулась она к Горынычу, смотрит — насмотреться не может. Оно всегда так, ждёшь её, ищешь, и не находишь. Любовь, она специально не получается, она всегда нечаянно сердце охватывает.

Пока разбирались, что к чему, рассказывали о последних новостях, об Усладе позабыли. Не заметили, что ни его, ни Усоньши Виевны рядом не наблюдается. Когда царь узнал, что царица Кызыма следом за ним отправилась, да тоже сгинула в разломе земном, заволновался. Но не в правилах у Вавилы сидеть, сложа руки, тут же погрузились все змеям на спины, и давай по царству Пекельному круги нарезать, своих высматривать.