Голубиная книга 2 (СИ)

Глава 7

Вот чего только женщины в ревности не придумают!..

И поступки у баб, обуянных ревностью, ну совершенно неадекватные обстоятельствам, а уж как ревность действительность искажает, словами и вовсе не выразить! Видела б Кызыма ту Усоньшу воочию, тут же успокоилась бы по поводу возможной измены мужа. Но женщины — они все такие, хоть узкие глаза у них, хоть широкие, хоть человеческой они породы, хоть демонической: жизнь отдать готовы, лишь бы мужей своих в измене супружеской уличить!

Пока до соперниц добираются, да факт измены устанавливают, всё пройдут, всё преодолеют: и море переплыть им по силам, и горы перевалить не беда, а уж сколько голов саблей либо мечом в пути с плеч снесут, так то и вовсе счёту не поддаётся. Но вот что интересно: есть одна престранная особенность у всех женщин — стоит соперницу узреть, сразу сабли, мечи, копья в сторону отбрасывают, забывают все боевые искусства, каким с малолетства обучены, и с визгом злодейке в волосы вцепляются либо лицо царапают. Благодаря этому обстоятельству, мужчины и считают женщин слабым полом.

Пока Кызыма по Пекельному царству шла, Усоньшу Виевну искала, да всякие гадости о ней думала, рогатая великанша в поисках своего мужа к землям Латынским приближалась. И тоже шла, представляя, как соблазняет латынская девка Маринка, чернокнижница да охальница, её муженька, как Услад засыпает, ласками разморённый, а злодейка тут его жизни — то и лишает! Взрыкивая на бегу от злобы, Усоньша увеличивала скорость. Где ж это видано, чтобы муженёк от руки чужой бабы смерть принял, когда законная жена имеется?!

Услад, не подозревая, как сильно обидел супругу, спокойненько по землям Латынским прогуливался, беседы с братом Ярилой вёл, на места диковинные любовался. Шли они, шли себе, не торопясь. Не думая скорее дело сделать, книгу Голубиную добыть, да в сад райский возвратиться. В Ирие Ярилу с Усладом дождаться не могли, а они и в ус не дули. Попав в земли Латынские, совсем от реальности оторвались, время позабыли. Это чернокнижие Маринкино сказывалось, она всё заклятьями в своих владениях обложила. Каждую дорогу, каждый куст, каждый плод, что с ветвей свисает. Нельзя и шагу ступить, чтобы в капкан магический не попасть. А гулеваны наши, Ярила и Услад, расслабились, по чужим владениям, будто по зоне курортной разгуливают.

— Эх, хороши земли Латынские! — Ярила сорвал с дерева два ярких апельсина, кинул один Усладу, и растянулся на травке. — Век бы здесь отдыхал, да дело делать надобно.

— А по мне, так лучше нашего Ирия ничего нет. — Услад присел рядом с братом, очистил оранжевый плод, отломил дольку, сунул в рот и сморщился:

— Тьфу, кислятина! Эх, сейчас бы яблочек с молодильного дерева.

— Да что ты, братец, это ж экзотический фрукт, а потому должон ты глаза закатить да восхититься вкусом. И повздыхать от восторга не забудь!

— Не тянет меня на новизну, как — то домашние фрукты вкуснее будут. Сколько мы уж здесь отираемся?

— Да кто ж считает — то? То ли нам, богам, о времени беспокоиться? Да у нас времени, как грязи, черпать — не перечерпать! Ты вот на, винца латынского хлебни. Букет оцени, посмакуй.

Взял Услад у брата тёмную бутыль, оплетённую лозой, отхлебнул глоток и скривился:

— Да разве ж то питьё? Вино оно али не вино, а всё одно никаким букетом тут и не пахнет. И супротив нашей сурицы эта кислятина и рядом не стоит.

— Это ты верно речёшь, Услад. Эх, жаль, что сурица кончилась.

— Послушай, братец, я вот как — то раньше не задумывался, а откуда она вообще берётся, сурица наша? Ведь выпьешь бочку, выпьешь другую, а тут же глядь — снова до краёв полные.

— Ты что, и вправду не знаешь? — удивился Ярила. Он на локте приподнялся, взъерошил пятернёй кудри, соломинку из волос выудил, воткнул меж зубов, пожевал. — Эх, вот есть в Пекельном царстве источник живительный, неиссякаемый. И бьёт в нём сильной струёй сурица крепчайшая. Выпить до дна источник этот всем миром невозможно, ибо мир весь кончится, а сурица хмельная останется, токма крепче ещё станет. Вот помрут все, а она, зараза неистребимая, останется! И зреть будет, пока новые охотники испить не народятся. Вий, князь Пекельного царства, единолично тем источником распоряжается. Говорят, будто он и моется в сурице, и парится, и пьёт её. Пропитался уже сурицей насквозь, оттого и спит без просыпу, потому как пьян без просыху — и так века напролёт. А придумал да обустроил источник этот Вий, дабы значит мучить души заблудшие, которым в Ирий пути нет. Тем людям наказание полагается, какие живя на земле, трезвостью пренебрегали и во хмелю пребывали чаще, нежели в здравом уме. Души эти в источнике и купаются, и пьют её, родимую, прямо из фонтана, али в водоём заходят, а насытиться ею не могут. Да что там насытиться, они не то что захмелеть, даже вкуса почувствовать не в состоянии. Сидят, бедняги вокруг, да плачут от бессильной злобы, да неудовлетворённого желания.

— Эт правильно, желания удовлетворять надобно, что я и сделаю. — Услад встал, за дерево заступил. Потребности естественные справляет, а сам говорит:

— Не знаю, что ты в этом вине нашёл, может и есть в нём какой букет, да только шибко он по малой нужде бегать заставляет. Я вот что скажу, Ярила, всё ж мы за книгой Голубиной отправились, а ещё и не приступили к поиском той девки Маринки, в чьих поганых руках она сейчас содержится. Не слишком ли медлим, брат?

— Да что ты разнылся, братец, словно девка красная? — Ярила надкусил свой апельсин, не разделяя его на дольки, от кислого сока челюсти свело, но он не подал виду, проглотил. — Я уж подозревать начал, Услад, тебе что, не терпится брак свой с Усоньшей Виевной, лебедью чёрной, осуществить?

Услада передёрнуло от воспоминания о скоропалительной свадьбе.

— Да на кой мне эта лебедь твоя свежеокрашенная? Поди, перед зеркалом сидит, белила с лица отдирает, да воет во всю глотку.

— Ну, допустим не моя она лебедь, а твоя. Твоё счастье рогатое, — рассмеялся Ярила. — А по остальному не переживай. Наверняка уж девке Маринке доложили, что мы в её владеньях прохлаждаемся, сама нарисуется, как пить дать.

— Ох, братец, не в добрый час ты Усоньшу вспомнил!

— Не переживай, она уж в царстве Пекельном загорает, смоляные ванны принимает, — успокоил брата Ярила, кивая в сторону дороги:

— Не ошибся, смотри — за нами прислали, будут в гости звать.

Услад из — за дерева вышел, смотрит — и правда, из — за холма выворачивает карета, украшенная цветами и лентами. В сопровождении скачут всадники, одетые в военную форму, но в руках вместо оружия у них барабаны и трубы, лютни и гитары. Остановился праздничный поезд около братьев, самый солидный да нарядный спешился, поклонился и объявил, что их царица, латынская девка Маринка, честь гостям оказывает, на пир праздничный приглашает. Латынец на вид — то представительный, одет парадно, на шапке перо страусинное веется, сапоги так начищены, что ослепнуть можно, а лицо у слуги Маринкиного тёмное, словно гложет что душу, поедает изнутри. И глаза недобрые, застывшие, будто мёртвые.

— Ох, не нравится мне приглашение, — прошептал Услад, — как бы боком не вышло. Как бы нам с тобой, брат, не стать на том пиру главным блюдом. Не поеду я с ними.

— Перестань ныть, Услад. Мы им такую шутку учиним, что век помнить будут. А съесть нас силёнок не хватит — подавятся, чай боги мы.

— Нет, Ярила, недоброе тут творится, ты что, сам не видишь — не живые они. Не поеду, и всё!

Так бы, может, и отговорил бесшабашного брата Услад, другой бы какой способ отыскали, чтоб книгу Голубиную у девки Маринки, чернокнижницы и охальницы, отнять, да вдруг выглянула из придорожных кустов знакомая морда. Услад как увидел рыло свиное да глазки косые своей супруги, Усоньши Виевны, так первый в карету запрыгнул. Ярила следом вскочил, смеясь во всё горло, будто разум потерял. Поезд праздничный тут же тронулся, но не по земле поехал, а по воздуху. Кони резво бежали, колёса у карет крутились, а дороги под ними не видно. Покидалась Усоньша Виевна из стороны в сторону, повыла, да давай руками воздух ощупывать.

— Ни куда ты от меня не денешься, — рычала великанша, — всё равно от моей руки помрёшь! Мой ты, муж ты мне… Усладу — ууу — шка!!! — Тут лапа Усоньшина наткнулась на камни. — Дорога! — радостно завопила брошенная жена.

Встав на четвереньки, поползла великанша по невидимой дороге, намертво вцепившись в края моста, чтобы вниз не сорваться. Медленно ползла, рогатая голова мелко тряслась, чёрная харя со страху серой стала. Высоты дочка князя Пекельного царства боялась, пуще смерти, ведь под землёй и детство её прошло, и юность. Сейчас же, хоть и страшно было, карабкалась вверх и даже на землю ни разу не глянула — так сильна обида, так велико оскорбление! Одна мысль в голове билась, одно чувство душу жгло, одним желанием горела рогатая великанша: отмстить Усладу, бросившему её после свадьбы.

— Я иду, иду, а как приду, так места от тебя мокрого не останется, Услад ненавистный!

Усладу угрозы Усоньшины не слышны были, да и услышь он их, значения бы не придал. Привезли их с братом на гору, сплошь покрытую лесами. Только леса светлые, деревья в них редко растут, с лукоморскими чащобами не сравнить. С вершины горы ручьи да речушки воды прозрачные несут, весело журчат, со звоном на камешках перекатываются. А среди деревьев дворец стоит, красоты невиданной, но праздничный поезд остановился, не доехав до него.

— Гостям дорогим предлагаем немного размяться, силу богатырскую показать, да поохотиться, — торжественно произнёс главный латынец и, подождав, пока горнисты закончат трубить, продолжил:

— И прочие развлечения уготовлены, а на пир к царице нашей Марине вас по очереди пригласят. Кто зверя первым убьёт, тот первым за праздничный стол сядет, а потом и в тёплую постель отправится.

— А постель, поди, сама девка Маринка согрела? — Хохотнул Ярила, но латынец в ответ на шутку только равнодушно посмотрел на синеглазого бога мёртвым взглядом и махнул белым платком. Тут же появилась сторожка, у коновязи два горячих жеребца стоят, копытами перебирают, а праздничный поезд пропал, будто его и не было вовсе.

Услад с Ярилой прошли в сторожку, а там оружия видимо — невидимо, небольшую армию на войну собрать можно. Другой бы кто удивился, как такой внушительный арсенал поместился в маленьком с виду домике, но богов чудесами не удивишь. Божественные братья сами такие чудеса вытворить могли, что на подобные мелочи и внимания не обратили.

Услад осмотрел оружие, потрогал булаву, взял её в руки, но, передумав, повесил на стену. Снял с крюка лук, осмотрелся в поисках стрел. Глядит, а у другой стены копья стоят, да каких только нет — глаза разбегаются! Бросил он лук, кинулся копья выбирать. А Ярила, напротив, даже думать не стал. Взял рогатину, с какой на медведя ходят и, хлопнув брата по плечу, вышел из сторожки.

Когда младший брат определился с выбором и с копьём в руках появился в дверях, спутник его уже делом был занят. На глади тихой речки ладья покачивалась, а Ярила помогал девицам из ладьи на бережок выбраться: каждую поднимал на руки, целовал, да на землю ставил. Девицы визжали и заливались довольным смехом.

— Каковы красотки? — воскликнул Ярила, поставив на берег последнюю.

— Хороши! — одобрил группу поддержки Услад, с удовольствием рассматривая их. Потом прищурил глаза, ухмыльнулся и спросил:

— Слушай, братец, а чего ты рогатину схватил? На лебедей — то, — он кивнул в сторону красавиц, — калибр поменьше требуется.

— А ты, смотрю, на рогатого зверя собрался? — Поинтересовался Ярила. — Не твоя ли добыча сейчас с невидимой дороги тебе под ноги сверзится?

Глянул Услад вверх и дар речи потерял: прямо по воздуху, серая от страха, ползла Усоньша Виевна. Рогатая голова мелко тряслась, руки побелели от напряжения, так крепко великанша за края дороги держалась. Увидев сбежавшего мужа, она всплеснула лапищами и, зарычав, вниз рухнула. Ярила не растерялся, быстренько сотворил лохань с белилами — Усоньша прямиком в неё угодила. Получив дополнительное время, Услад в ладью запрыгнул и тут же пропал.

Мгновенье спустя беглый муж оказался перед входом в замок. Так же сильно не хотелось Усладу с супругой встречаться, что он про осторожность позабыл. Сомнения, терзавшие всю дорогу, тоже испарились. Кинулся он в гостеприимно распахнувшиеся ворота. О коварстве латынской девки Маринки, чернокнижницы и охальницы, вспомнил, только запутавшись в невидимой сети. Рванулся Услад, надеясь освободиться, да попусту. Сеть из нитей адамантовых сплетена, из неё ни зверь, ни человек не вырвутся, и хоть был пленник богом, но и его силы не хватило. Тонкая, лёгкая, не скажешь, что из самого крепкого камня нити сделаны. Латынская девка тут же стоит, смотрит на добычу да улыбается.

— Какой зверь попался, прямо красавец.

— Ты что, ослепла? Али от чернокнижия разум твой помутился? — Вскричал Услад и снова в сети забился.

— То ли ты не знаешь, что трепыхаешься попусту? Что нет из сети этой свободы во веки веков? Адамант — камень кого в плен взял, уж не выпустит. Но я тебе дам право волю обрести.

Услад ещё раз дёрнулся, затих, посмотрел на Маринку внимательно: ждёт, чего она скажет.

Латынская девка собой хороша: лицо белое, гладкое, щёки румянец лёгкий едва тронул, будто, смутившись, слегка зарделась красавица. Губы алые, на лице бутоном цветут, поцелуя просят. А вот глаза, как и у прислужников её, помертвелые, холодные — ни света в них, ни лучика не блеснёт. И брови надменной дугой изогнуты, отчего на лице будто написано: а слабо тебе со мной побороться?

— Ну, говори, чего надобно, — потребовал пленник, не дождавшись вопроса, на что чернокнижница ответила:

— Знаю, Сварожич, за книгой Голубиной ты пришёл. Отдам её тебе, но после того, как прочтёшь. Я вашей грамоте не обучена.

— Так тебе проку от чтения не будет. В Голубиной книге история для нашего рода написана, для того и сделана была эта книга, чтобы Сварожичей и людишек наших подопечных о бедах да катаклизьмах упреждать.

Девка Маринка голову закинула и расхохоталась. Волосы, завитые тугими локонами и уложенные короной на голове, из причёски выбились, водопадом до пят упали.

— Вот темнота невежественная! — вскликнула она. — Да это ж Сивиллина книга. Предок мой, Тарквиний Гордый, дурак дураком был, иначе бы к вам, медведям славянским, такая вещь и не попала бы. Сивилла Пумская этой книгой распоряжалась. Если не знаешь, то сообщу, что была она дочерью двуликого бога Януса. Тот и вперёд смотрел, будущее видел, и прошлое тут же обозревал, и, совмещая всё, делал точнейшие выводы аналитические. Вот эти выводы он в книгу записал, а Сивилла её предку моему принесла, купить предложила. Только цену такую назвала, что старый скупердяй Тарквиний едва со стула не упал. Отказался он от покупки, не понял своей выгоды. Тогда Сивилла на его глазах половину книги спалила, а вторую половину за ту же цену предложила. Он снова отказался. Тут уж вся книга загорелась, одна страница в руках Сивиллы осталась. Протягивает её продавщица, и снова цену прежнюю говорит, — рассказывает Маринка, а сама, собрав волосы, плетёт косу. Пальцы тонкие, нервные, быстро — быстро перебирают пряди. Услад невольно засмотрелся, слушал в полуха. А Маринка продолжает:

— Сивилла Пумская вообще странная женщина, видела же, что идиот натуральный перед ней! Нет бы объяснить сначала, в чём прок от такой покупки. Короче, и от страницы предок мой отказался бы, да вовремя подоспела советчица его, Эриния. Уговорила она отдать непомерную цену за одну страницу, заключить сделку. Вот Рим тысячу лет миром и правил. А потом кто — то надоумил славян, они войной пошли. Варвары, — чернокнижница презрительно скривила губы, будто плюнуть хотела. — А ваш дед, которого Родом кличут, не сплоховал — затесался среди людей простым воином, да из тайного хранилища лист тот вынес. Но вот откуда он узнал, как сгоревшие страницы восстановить — ума не приложу?! Видно кто — то умный подсказал ему, иначе глупому деду ни в жизсть бы не догадаться. Да только вашему замшелому колхозу советчик непрошенный забыл рассказать главное: кто в руках книгу Сивиллы держит, тот миром владеет.

— Ну, может мы и лапотники, — Услад посмотрел на босые ноги, пошевелил пальцами и расхохотался, — но вот одно хорошо знаем: власть над миром — штука тяжкая, от неё для здоровья вред большой!

— Какой такой вред?

— Да грыжа вылезет, потому как ноша шибко тяжёлая, и надорваться от неё легче лёгкого.

— Ты, может, и надорвёшься, а я вот посильнее буду. Читай! — И она раскрыла перед пленником Голубиную книгу. Тут же на пустых листах тайные знаки проступили. Услад взглядом впился, оторваться не может.

— Ну, что там?! — спрашивает Маринка, от волнения сама не своя. Стоит, пальцы сжимает, платок кружевной рвёт, и ножкой, обутой в крепкий хромовый сапожок, постукивает. — Говори! Говори же, что там?!

— Переверни страницу, до конца прочесть надобно.

Латынская девка требование выполнила, страницу перевернула. Услад впился взглядом в знаки, читает торопливо, но молчит.

— Ну, что пишут?! — сгорая от нетерпения, вскричала Маринка.

— А то и пишут, что не будет тебе ни дна, ни покрышки, — и пленник рассмеялся в лицо чернокнижнице. — Забудут имя твоё, и о том, что ты вообще ногами грязными землю топтала, никто не вспомнит.

— Мои ноги почище твоей хари будут, — от злости латынская девка до прямого оскорбления опустилась, — ибо рыть тебе рылом землю. И забывчивость тоже обеспечу: и сам себя не узнаешь, и люди тебя забудут. Да что там — отец родной с матерью мимо пройдут, не почувствуют!

Злодейка достала из складок просторного шёлкового одеяния небольшой мешочек, расшитый бисером. Развязала, высыпала на ладонь горсть чёрного порошка и на пленного бога сдунула.

— Заклинаю на пожизненное заключение в кабанью шкуру, — злорадствуя, закричала Маринка, — и подругами тебе свиньи лесные будут! — Тут же в сети не Услад оказался, а тур матёрый забился. — Странно, — удивилась чернокнижница, — почему тур — то? Кабаном должен был стать…

— Сводня!!! — Раздался оглушительный рык, над воротами показалась рогатая голова великанши. — Сперва ты девок продажных цельную бригаду мужу моему подсуропила, а теперече его во блуд со свиньями вгоняешь? Да я ж за своего супруга тебе морду так разукрашу!

— Вот уж у самой — то будто не морда, а личико, — огрызнулась Маринка, совсем не испугавшись. — Не думала, что найдётся дурак тебя в жёны взять: страшнее бабы я специально придумать не смогла бы, а ты нечаянно такая уродилась.

— Это ты говоришь, потому как завидуешь, — ответила рогатая великанша, с детства уверенная в собственной неотразимости. А попробуй не поверь, если нянька — Буря яга — с колыбели её комплиментами забрасывала? Усоньша Виевна перелезла через ограду, встала посреди двора, руки в бока упёрла.

— А со вкусом у муженька твоего напутано, так что в самый раз свиньёй быть, — ответила злодейка и хлопнула в ладоши. Сеть адамантовая исчезла, и Услад, почувствовав свободу, заметался по двору, стараясь держаться подальше от рогатой супруги.

— Почему тур — то? — второй раз задумчиво повторила Маринка. — С заклинанием, что ли, напутала?

— Услад, Усладушка, ну иди, иди сюда! Эх, — она сморщила лоб, — как же скотину крестьяне на двор зовут? Цип — цип — цип… — попыталась приманить мужа великанша, но бык — тур, увидев открытые ворота, выбежал со двора.

— Стой!!! — Зарычала Усоньша и под злорадный хохот чернокнижницы кинулась вдогонку, но встала, как вкопанная: белокудрый красавец легко, будто не зверь матёрый перед ним, а бычок полугодовалый, схватил тура за рога и, совсем не напрягаясь, пригнул голову зверя к земле.

— Ярила! — Взмолилась дочка князя Пекельного царства. — Отдай мне Услада, отдай!

— Да бери, — усмехнулся в ответ на просьбу.

Толкнул тура легонько — тот, пущенным из пращи камнем, назад, во двор влетел.

А Ярила стоит, ясными глазами на зверя смотрит, золотыми ресницами хлопает, в одной руке рогатина, в другой — копьё. Видит тура, да брата родного и друга любимого в нём не чует.

— Вот тебе, девка Маринка, моя добыча! — и копьём замахнулся.

— Не — еее — ет!!! — и Усоньша Виевна, вырвав с корнем молодой клён, махнула им, точно прутиком. И Ярила, и книга Голубиная, которую латынская девка Маринка в руках держала, попали под удар. Сбитый с ног, полетел Ярила вверх тормашками, в аккурат в мешок каменный попал. А увесистый томик прогнозов от двуликого Януса — книга Голубиная — упала на жерло колодца. Вот только падая, увеличилась она в размерах, да как раз выход из тюрьмы каменной собой накрыла. Специально оно так вышло, нечаянно ли — то неведомо, но будто прикипела Голубиная книга к камням, с места не сдвинуть. Ярила из колодца кричит, стучит, к дедовой книге подтянулся, давай толкать её, но даже на пядь сдвинуть не смог. А девка Маринка знай хохочет:

— Зря ты стараешься, свет мой Ярила. Хоть и бог ты, да я сама не лыком шита. Чтобы снять моё заклятье, кровью жертвенной окропить книгу требуется.

— Будь по твоему, говори, какая жертва тебе надобна? — глухо прозвучал из каменной утробы Ярилин голос.

— А вот того тура, что упустил, принеси — с копьём в сердце, да кровушкой его сбрызни. Как только сделаешь это, так книга сама к тебе в руки и прыгнет. Хотя… обстоятельства изменились. Теперь сложновато тебе сделать это, тур дал дёру — по лесам да горам от Усоньши бегает. Так что сиди уж в тюрьме моей. Запасным будешь.

— Да в чём запасным — то? — закричал Ярила из каменного мешка.

— Запасным кандидатом с кровушкой своей расстаться. — И злодейка опять расхохоталась. — А пока я братцем твоим займусь.

В колодце стук да гром послышались, будто что вниз рухнуло. Маринка усмехнулась недобро, отвела взгляд от жерла колодца, накрытого книгой. Приложила ладонь козырьком к глазам, вдаль вглядывается, Услада высматривает. Пожалела, что рано его из ловушки освободила, сеть адамантовую сняла, да ничего уже не сделаешь. Только и остаётся, что на собственную поспешность посетовать! Хотела латынская девка развлечься, посмотреть, как Ярила, не узнав в туре брата, убьёт его, чтобы добычей охотничьей на пиру полакомиться. Да, сейчас бы младший Сварожич в сети адамантовой её от многих хлопот бы избавил, тут же бы на книгу кровушки плеснула, да власть над миром обрела. Но тура уж и след простыл. И Усоньши Виевны тоже рядом не наблюдалось.

— Вот ведь несносная рогатая злыдня! — Возмутилась Маринка. — Ведь не любовью обуяна за ним бегает, наверняка, чтобы убить ловит. Но мы ещё посмотрим, у кого жилка охотничья сильнее бьётся!

Махнула чернокнижница рукой, тут войско её на дворе появилось. Только на этот раз в руках не трубы и барабаны держали, а копья да арбалеты. Оправился отряд по воздушной дороге на тура охотиться, а чернокнижница вслед прокричала:

— Сначала великаншу рогатую порешите, она за муженька своего глаз отдаст не моргнув.

Постояла латынская девка, вокруг каменного мешка походила, книгу Голубиную рукой толкнула, да даже пошевелить не смогла. — Да что там глаз, — продолжала она злобствовать, — Усоньша жизнь за него положит. Где она ещё дурака такого найдёт, который и туп, и слеп, и так неразборчив, чтобы на ней жениться? Надо вмешаться в процесс, чтобы гарантировано противницу свою уничтожить, не дать помешать моим планам. Из — за уродливой дуры ещё не хватало власти над миром лишиться, из — за чужой тупости с мечтой многолетней расстаться! Вот ведь незадача — то случилась… Ведь пока Усладовой кровушкой книгу не окропишь, до Ярилы не доберёшься. А добудешь крови младшего брата, так старший не нужен будет. Она с досады ножкой топнула, руками всплеснула, и, пробормотав:

— Никогда ещё такого запаса бесполезного у меня не было, — запрыгнула в ладью самолётную. Решила латынская царица, что Ярила никуда не денется, а вот воинству своему советом да указом помочь не помешает. Проследить, чтобы Усоньша Виевна в злобе лютой не раскидала страшных бойцов, словно потешных деревянных солдатиков.

Маринка не зря суетилась, она точно знала, что кровь, стоит только капнуть её на страницы Голубиной книги, над ней неограниченную власть даёт. Тогда станет чернокнижнице известно всё будущее, что и её саму, и весь мир ожидает. И не только знание обретёт, но и изменять будущее по своему вкусу сможет. Вот только кровь не простая требуется, а того, кто лично хозяином Голубиной Книги был, или его потомков в любом колене. Потому и захотела она обмануть древнее волшебство, кровью либо Ярилиной, либо Усладовой окропить. Про заклятье она верно сказала, да не совсем, немного покривила душой. Заклятье только размер книги изменило, но вот в том, что Ярила сдвинуть с места её не смог, Маринкиной заслуги не было.

Знать обо всём на свете хотела чернокнижница, всем миром властвовать, а в собственном хозяйстве разобраться не могла. Не ведала, что мешок — то каменный в её замке с секретом. Двор пуст был, и поэтому никто не видел, как книга съёжилась, в размерах уменьшилась, да в жерло каменного мешка упала. Только вот стука, какой бывает, когда тяжёлый предмет на дно падает, не послышалось. Но латынская девка Маринка, чернокнижница и охальница этого не знала. Преспокойненько себе на охоту умчалась, торопилась Усладовой крови добыть, да только надобность в жертве отпала.