Голубиная книга 2 (СИ)

Глава 8

Охота охоте рознь. Порой охота хуже неволи, томит, душу жжёт, и пока желаемое не достигнуто, нет ни покоя, ни радости. И так же охота было змею подругу найти, что совсем аппетита лишился, покой и сон потерял. Много лет Горыныч счастья не знал, не отпускала тоска сердце змеиное. Томился он по любви, простого счастья жаждал, но вот беда — не верил в него, потому, наверное, и достигнуть не мог.

От многих мыслей сомнение в душе селится, а вера с ним в соседях не живёт. Веру — то сохранить порой и одна голова мешает, а у Горыныча голов целых три. Весь свет облетел, не нашёл себе невесты своего роду племени. Сгоряча хотел царских дочек за себя взять, да характером ему не подошли. И в горы высокие Крокодильеры слетал, в долину затерянную — тоже без толку. Не оказалось там змеев о трёх головах, погибли они давным — давно, только и осталось от них, что яйцо огромное. Из него — то и вылупился змеёныш. Отрадой Горынычу стал, да единственной заботой маленького домового по имени Дворцовый, и дядьки Кощея Бессмертного. Сосредоточились старики на маленьком Горыше, сделали его центром своей жизни. И змей Горыныч, хоть шибко баловать ребёнка не разрешал, сам порой тоже позволял приёмышу многое. Из — за добровольно принятых на себя родительских обязательств давным — давно отказался он от дальних полётов. Много лет назад пришло змею письмо от друга английского, славного рыцаря Лансёла. Рассказывал он в письме о житье — бытье своём, и не забыл упомянуть интересное событие. Писал, что в шахте угольной обвал случился, и открылся там ход к самому центру земли. Ещё доводил до сведения, что собирается сам туда спуститься, инспекцию провести, а поскольку легенды говорят, что драконы из горных пещер лезли бессчетно, то шибко надеялся Лансёл встретить там хотя бы парочку. Приглашал доблестный рыцарь Горыныча вместе в путь отправиться, но змеиные головы тогда только переглянулись.

— А толку — то? — Вздохнул Умник. — Ну, спустится Лансёл в Пекельное царство, только с аглицкой стороны.

— Были мы там, — согласилась средняя голова змея, считавшая себя старшим братом. — Нет там невесты для нас.

— А что, Усоньша Виевна тоже ничего баба, — хохотнул Озорник, но братья только глянули на него — Старшой угрюмо, Умник с ужасом — и отвернулись.

Давно это было. С тех пор Горыныч и не вспоминал, что когда — то хотел найти себе подругу на всю жизнь. И о любви больше никогда не думал. Но тоска порой захлёстывала змеиное сердце, томила душу. Тогда змей расправлял крылья и взлетал, не глядя, снег на дворе, дождь или ветер.

Вот и сейчас кружил змей над хрустальным замком, отвлечься пытался, хандру развеять, но всё одно — радости не было.

Встряхнулся змей Горыныч, мысли безрадостные из всех трёх голов выкинул.

— Сейчас Горыныч — младший у Василисы Премудрой обучается, может, туда направимся? Посмотрим, какие успехи в науках чадо наше проявляет, — предложил Умник, чувствуя, что однообразный пейзаж рассматривать уже невмоготу. Братья возражать не стали, и змей, взмахнув крыльями, набрал высоту.

Ежели пешим ходом, то долго пришлось бы до пруда лесного добираться. Там, на бережку Василиса ребятишек лукоморских уму — разуму учила. Но змею крылатому местные расстояния малыми кажутся: раз махнёт крыльями, другой — и вот уж прибыл куда надобно.

Пруд лесной красив, водная гладь что зеркало, не шелохнётся, ивы плакучие ветви в водах тёплых полощут, но покоя там не сыщешь, когда ребятишки, что галчата, шумят. Расселись на бережку, доски да грифеля перед собой разложили, и хоть интересно мальчишкам да девчонкам слушать сказки Василисины, да не утерпит то один озорник, то другой: дёрнут соседку за косу либо шишку сосновую кому под зад положат. Пошумят немного и снова успокаиваются, увлечённые рассказами о землях далёких, о зверях чудных, о цветах неслыханных.

Змеёныш Горыша хоть и больше размерами, чем школьнику быть полагается, а тоже каждое слово премудрой учительницы ловил, ничего не пропускал. Однако и по сторонам смотреть успевал, примечал всё. Что ж, если у тебя три головы да на длинных шеях, так три дела сразу делать можно.

— Братцы, — шепнула левая голова Горыныча — младшего, — вон там, в ивняке, гляньте — опять дядька Кощей с дедом Дворцовым прячутся.

— С чего взял та? Может, просто ветки трясутся, может зверь какой пробирается, — усомнилась правая голова змеёныша.

— Ни один зверь столько шуму не наделает, как дядька наш Кощей, — резонно и веско произнесла средняя голова. — У зверья инстинкт самосохранения работает, а у дядьки Кощея он напрочь отключённый.

— Это почему? — удивились крайние головы.

— А потому, что бессмертный он, вот и расслабился за много веков, забыл, как свою шкуру берегут и зачем оно надобно.

— Горыша, не разговаривай, урок слушай, — сделала замечание Василиса Премудрая.

Горыныч — младший притих, придал мордам заинтересованное выражение, но всё в сторону ивняка поглядывал, а в глазах озорные огоньки плясали. Глаза у змея малого куда зорче, чем у человека, да и подмечал он много того, к чему люди чуткости не имели. Вот стрекозы над водой пляшут, водомерки круги выписывают, а вот под корягой Водяной притаился — тоже Василисины речи слушает, да чего — то на листе кувшинки пишет, заметки делает. Вот белки прыгают, на соснах, что за ивняком высятся, возню весёлую устроили — и Лешего разбудить не боятся. Да и не спит он, так, глаза прикрыл, дремлет. Ждёт лесной хозяин, когда учительница премудрая физкультуру объявит. Хоть и привык лесной хозяин спать днём, да не мог с искушением справиться — в болельщики записался, с водяным каждый раз спорил, какая команда выиграет. А вот сорочье гнездо в ивняке. Пустым кажется, да только не укрылось от зорких глаз молодого Горыныча, что шуму белобока не поднимает, потому как дедом его, Дворцовым подкупленная. Сунул маленький домовой сороке — стрекотунье денежку блестящую да шепнул что — то, вот и притихла болтливая птица. А сам Дворцовый, как всегда, встрёпанный, в синих штанах, в рубахе клетчатой, на плече дядьки Кощея сидит. Крадутся через ивняк, думают незамеченными пробраться. Другим может и неслышно, но змеёнышу подумалось, что стадо коров тише бы прошло.

Василиса Премудрая тоже неодобрительные взгляды в ту сторону бросала. Хоть и не слышала она, как опекуны пробираются, но особым педагогическим чутьём определила их приближение. Уж объясняла она заботливым воспитателям, что де излишняя опёка не способствует формированию характера юного змея, не однажды говаривала, что он де из коллектива итак шибко выделяется, а должен таким, как все быть. А если в коллективе детском не приживётся, то и во взрослой жизни проблемы у него будут, потому как вырастет он одиноким гордецом и себялюбцем. Но Кощею с Дворцовым её слова что об стену горох, всё одно тайком пробирались на берег пруда, стараясь так схорониться, чтоб их не заметили. Понимала учительница, что переживают старики за воспитанника, и сочувствовала им, но, с другой стороны, они подсказывать навострились, учебный процесс не единожды срывали, а этого она допустить не могла.

Тут шум крыльев послышался, берег пруда накрыла тень. Посмотрели ученики вверх, отвлеклись от получения знаний, а как увидели, кто к ним с неба опускается, так и вовсе с визгом повскакивали. С радостным визгом, потому что змея Горыныча ребятня любила пуще мамок да нянек, в драку кидались юные лукоморцы за право первым на широкой спине покататься, с воздуха на Городище глянуть.

— Что ж ты, Горыныч, народ младый от получения знаний отвлекаешь? — попеняла змею Василиса. — Ведь истина то: ученье свет ясный, а не учение — тьма, хуже царства адова Пекельного.

— Правду говоришь, Василиса. Знание — оно далеко светит, в любой тьме путь покажет. — Прорычал Старшой.

— Вот мы на свет тот и прилетели, — добавил Умник.

— Аки мотыльки, — продолжил Озорник, за что получил от братьев неодобрительные взгляды.

— Такого мотылька мухобойкой не прихлопнешь, — улыбнулась Василиса, но тут же придала лицу строгое выражение, услышав детский смех. Ученики так и покатились по траве, за животы держась.

— Да что мухобойка, — громко сказал Любим, отрок пятнадцати годов, — тут катапульту на такого мотылька заводить надобно.

— Мотыльками любоваться приятственно, они красивые, — возразил ему другой ученик, Всеслав.

— А ну, тихо! — рыкнул Горыныч — старший, восстанавливая дисциплину, но ребятня расшалилась, расшумелась, будто и не слышала грозного рыка. Да и разве можно того бояться, на ком, как на лошадке потешной, с малолетства ездишь? Тогда Василиса Премудрая применила педагогические приёмы. Она лукаво улыбнулась и молвила:

— Хорошо, поговорим о мотыльках. Кто хочет домашнее заданье ответить, и рассказать классу кто такой луговой мотылёк и в чём смысл его существования?

Тишина наступила сразу — ни звука, ни шороха. Присмирели ученики, головы опустили, взгляды спрятали — заданье домашнее они сделали, да только вопрос больно каверзный оказался. Не повторять заученное требуется, а думать и соображать самому. Про мотылька — то каждый знал, а вот как догадаться, в чём его предназначение?

Тут из ивняка донеслось — шепотом, но так, что все услышали:

— Мотылёк луговой — насекомая и вредитель знатный. Один он в поле не воин, и вреда большого в нём нет, но вот когда стаей собирается, да яйца откладывает — тут жди беды. Потому как яиц кладёт он бесчисленно, а из них мириадами гусеницы вылупляются, зело прожорливые. И пожирают те гусеницы всё, что растёт, и всё, что цветёт, и всё, что зреть начинает. Она голая земля остаётся. Ежели мотылька того не извести под корень, то голодать придётся народу лукоморскому.

— Я с детьми работаю, малышей уму — разуму учу, а ты, дядька Кощей, хоть и бессмертный и знаний по верхам нахватался, да всей глубины вопроса не раскрыл, — отчитала подсказчика Василиса Премудрая и обратилась к классу:

— Ладно, раз уж дядька Кощей нам обозначил, что за вредитель такой луговой мотылёк, вы мне расскажете, есть ли спасение от вредителя этого?

— Да чего тут думать, вон, полыхнёт змей из трёх глоток огнём, да и погорит всё, — оживился Любим, радуясь, что нашёл правильный ответ. Уже третий год он в школу ходил, науки осилить пытался, да видно не дано ему — сильно отставал от прочих учеников.

— А урожай? — поинтересовался кто — то. — Хлебушек запылает, да сгорит. И останешься ты, Любимка, без пирогов да ватрушек.

— Ну нет, я уж лучше с мотыльком пироги поем, чем вовсе без ничего остаться, — обиженно проворчал великовозрастный ученик, вызвав смех остальных школяров. Раздались выкрики:

— Давай мы тебе кузнечиков наловим!

— Не, лучше акрид! Пусть из акрид караваи печёт!

— Ничего смешного в том нет, — густым, гулким голосом произнёс Водяной. Он давно всплыл и, облокотившись на корягу, с интересом наблюдал за неожиданным развитием урока. — Вот когда я в землях африканских путешествовал, то сам видел, как люди чёрные, расы негровидной акрид тех ловят, сушат да в муку толкут. А из муки лепёшки на меду месят, пекут да лопают.

— А ты, дядюшка Водяной пробовал? Скуснаи? — перебивая друг друга, загомонили ребятишки.

— А как же, пробовал для интересу. Вкусные, да больно вкус тот непривычен.

— Вернёмся к уроку, — пресекла разговоры Василиса Премудрая. — Акридные лепёшки тоже не раскрывают всей глубины вопроса.

— А что до глубины, то спасенье от насекомой той в зелье волшебном, подзабыл, как называется — слово иноземное не то аглицкое, не то хранцузское. Но в том разницы нет, всё одно язык сломаешь, пока выговоришь.

— Ишь, а ещё языкам иноземным учён! Запамятовал он, полуглот водоплавающий, — подал из кустов голос Кощей Бессмертный, поддев Водяного. — Латынское то слово — инсектицид.

— А вас, уважаемые взрослые, прошу не вмешиваться. Я знаю, что вы знаете, но дайте же, наконец, детям ответить! Ну — ка, кто поведает, как зелье то готовится? Горынюшка, скажи ты.

Змеёнышевы головы переглянулись, опустились, три пары глаз в траву уставились. Урока Горыныч — младший не выучил, пользуясь тем, что старшего змея дома не было, а из нянек своих — Кощея да Дворцового — давно уж научился верёвки вить.

— Трава такая есть, — снова зашептали из ивняка. На этот раз подсказывал Дворцовый, в травах он хорошо разбирался. — Растёт она на глухих полянах, что посреди глухих дубрав находятся. И собирать её — время определённое надо знать, ибо не всегда в ней сила имеется. А когда соберёшь её да скосишь в правильное время, запаришь травку исект… тицид…

— Инсектицидную, — подсказал Кощей и добавил:

— Горыша, что ж ты не повторяешь, тебе ж подсказываем!

— А то и не повторяет, — строго молвила Василиса, — что и с чужих слов пересказать толком не способен. Придётся, видно, на другой год оставить, да с самых азов учить начинать. — Она нахмурилась да на Горыныча — старшего с укоризной посмотрела. Тот тоже головы до самой травы склонил, со стыда готов был сквозь землю провалиться — до самого царства Пекельного. Про себя змей решил сегодня же с чересчур усердными няньками серьёзную беседу провести, пыл их охладить. Давно уж пора на вид им поставить, что не младенец уж воспитанник их, и к самостоятельности приучаться змеёнышу давно пора. А учительница премудрая стала урок продолжать:

— Правильно дядька Дворцовый про травку рассказал. Бродилкой трава та называется. Вот как пропарится она, сколько надобно, и бродить начнёт — тут только глаз не смыкай, следи, чтоб не перебраживала. Как готово зелье, процеживай да поливай те места, где мотылёк имеется, а пуще лей там, где гусеницы его свирепствуют. А ещё есть насекомая акрида, о какой тоже упоминали сегодня. Хызрыры да сродственные им народы акрид ещё саранчой называют. Одна акрида безвредна, а когда стаей соберутся, то летят они полчищами, свет затмевают, а где пройдут, там только голая земля остаётся. Акриды те дюже прожорливы, и зелье против них одно — птица такая отважная: на вид скворец как скворец, только цвет у него розовый, что небо утреннее, восходное.

— Да как же Велес, ваш братец, позволяет таким страшилищам вредным жить да множиться? — Всплеснула ручками Оленюшка, дочка одной из баб, помогающих Елене Прекрасной по хозяйству. Елена девочку привечала, выплёскивая на неё свою нерастраченную любовь к детям. Она сама следила за одеждой Оленюшки, рассказывала ей о модах и учила «манерности».

Улыбнулась Василиса, погладила ученицу по голове.

— В природе всё равновесно задумано, — сказала она. — Ничего нет совсем вредного, как и только полезного — всё правильно и зачем — то надобно. И акрида та пользу приносит. Где помрёт стая саранчёвая, да вовремя запахают её люди земледельные, там семь лет урожай собирать невиданный будут. Такой, что возов не хватит, с полей в закрома доставлять. А потому оценивать что вред, а что польза с детства надобно учиться, но только применимо к своим деяниям, дети. Только с того, будет ли польза от твоих дел другим людям, али нет. А в природе всё пользительно, даже то, что на первый взгляд ненужным кажется. Потому и песни наши, и сказки, и прочее творчество народное природу прославляет. Вот сейчас вы мне загадки скажете, где явления разные земные, небесные показаны, где про реки да травы говориться, про поля да леса. Ну, кто первый?

— Я!

— Я знаю!

— Я тоже знаю! Вот загадка: стоит дед над водой, колыхает бородой!

Василиса одобрительно кивнула и спросила:

— Кто угадает, о чём эта загадка нам говорит?

— Водяной то, у него борода длинная!

— Да что ж водяной, любой дед бородатый!

— Вы забыли, что мы природу ведаем, и загадки у нас о природе, — напомнила учительница.

— Да что думать, камыш то, над рекой стоит и на ветру колышется, — ответила Оленюшка, глянув на пруд.

— А я тоже такую загадку знаю, — неспешно объявил Любим, широкоплечий недоросль, радуясь возможности хоть раз правильно ответить. — Лысый жеребец через прясла глядит. Что сие означает?

Задумались соученики, ответа ни у кого не было. Василиса Премудрая снова детям помогла:

— Забыли вы, что Месяц Месяцович по небу на коне скачет, о том загадка и говорит.

— А почему лысый? — поинтересовался кто — то из учеников.

— Да кто ж знает, какие у них там в Ирие моды на причёски? — снова молвила Оленюшка, несмотря на свои младые годы, девочка сообразительная. — Может, у них там парикмахера из городу Парижу нету, и цирюльника грецкой национальности тоже не пригласили по недомыслию. А брадобрею всё едино — что бороду сбрить, что голову лысиной украсить.

— Отвлеклись мы от природоведения, вернёмся к загадкам. Ты, Горыша, можешь нам загадочно о явлениях природных поведать?

— Стоит палата, — несмело начала одна из голов малолетнего змеёныша.

— Кругом мохната, — продолжила другая, потом все три головы переглянулись и хором закончили:

— Одно окно и то мокро!

— Этому — то я тебя учу, охальник! Ишь, чего выдумал! — Вскричал Горыныч — старший и щедро отвесил подзатыльников всем трём головам своего отпрыска.

— Тятя! — заревел Горыша. — То ж солнце ясное! Оно аки глаз с неба смотрит, вот я и сравнил с глазом. Ресницы вокруг глаза мохнаты, а сам глаз сырой, а когда плачут люди, то и вовсе мокрым делается, — завопил, было, змеёныш, но тут же умолк и, хитро блеснув глазёнками, поинтересовался:

— А ты чего подумал, что так взъярился?

— Да так, ничего не подумал, — Горыныч смутился, взгляд опустил.

— Хи — хи, — засмеялся в ивняке Кощей Бессмертный, — жениться тебе надо!

— Е — эх, — послышался следом тяжёлый вздох Дворцового. — Бедненький мой сыночка, одинокий мой…

А Василиса Премудрая, дабы учеников от двусмысленности отвлечь, объявила:

— Анатомию человека ещё рано вам знать, проведём теперь занятие физкультурное. Сегодня мы игре аглицкой упражняться начнём — футболу.

Обрадовались ребятишки, загомонили. Вскочили, на команды разбились, да на лесной опушке ворота камнями обозначили. Горыныч — младший на ворота хотел встать, но Василиса Премудрая его в нападение поставила, сказав, что ворота для него малы. Понёсся меньшой змей за мячом, игрой увлёкся, крылья распустил. Зацепился он крылом за берёзу, кувырком по траве покатился. С берёзы Леший, словно спелое яблоко, в траву рухнул. Тут же Кощей Бессмертный из кустов пулей вылетел, к змеёнышу кинулся и ну причитать:

— Ушибся мой маленький, ушибся мой хорошенький!

А следом за ним Дворцовый:

— У собаки заболи, у кошки заболи, у Лешего заболи, а у Горыши заживи…

— И чего ты там шепчешь, — проскрипело рядом. Из травы поднялся Леший и, потирая ушибленный бок, проворчал:

— Я с берёзы как навернулся, так думал — дух вышибло. Мне оно достаточно будет, добавки не требуется.

— Ничего с тобой не сделается, — отмахнулся от Лешего, словно от назойливой мухи, Кащей, — а дитятку малому помощь нужна.

— Дитятко! Дитятко! — Загомонила ребятня, насмехаясь над змеёнышем.

— Мы воинами вырастем, а ты дитятком останешься! — подтягивая сползшие портки, закричал крепкий парнишка лет шести. — Маленький мой, зелёненький мой, — прогнусавил другой озорник, передразнивая Кащея Бессмертного.

— А я… я вас щас огнём спалю, — хором воскликнули все три головы Горыныча — младшего, — и посмотрим, какие вы воины!

— А у тебя мамки нет! — совсем уж запальчиво возразил оппонент, не замечая, что логики в утверждении никакой. Дети, они ещё не знают, что словом больнее ударить можно, чем кулаком. Меч булатный порой легче ранит, чем слово острое. Змееныш, хоть и не думал поначалу огнём плеваться, но от обиды забыл, что людям навредить может — угрозу свою тот час привёл в исполнение. Ни дядька Кощей, ни Горыныч — старший, ни строгая учительница Василиса Премудрая помешать не успели. Но от волнения струйки пламени получились маленькими, только и хватило, что Лешему причёску попортить.

— Ой, горю, горю! — Леший забегал по поляне, боясь сбить пламя с макушки. Пока ребятня к пруду бегала, воды в лопуховых листьях таскала, да макушку лесного хозяина смачивала, Дворцовый с Кощеем над змеёнышем охали, руками всплёскивали и причитали:

— Ой, да что ж огонёчек — то такой маленький, да поди горлышко заболело. Говорил тебе, не давай воды родниковой ребёнку пить, дак ить тебе ж, Кощею, законы не писаны! Супостатом ты был, супостатом и остался!

— Да пошто ты меня коришь? — Возмущался в ответ Кощей. — Сам — то, сам — то!..

— А што я?.. Што я?…

В пылу спора они и не заметили, что дети уж ссоры свои позабыли и во всю мяч по опушке гоняют, а Горыныч — старший взлетел в небо и за лесом скрылся.

Тяжело летел змей. Так тяжело, будто камень пудовый на сердце кто положил. Крыльями с трудом взмахивал, и молчание тягостным было. Наконец, не выдержал Старшой, проговорил:

— Малышу мать нужна. Вот вы, братья, что хотите делайте, а нужна.

— Кто о чём, а вшивый о бане, — горько усмехнулся Озорник.

— Да мы весь свет облетели, нет нам невесты! — воскликнул Умник. — Из — под земли ее, что ли, доставать?

— Ежели она под землёй, то из — под земли достанем! — отрезал Старшой.

Он взял под контроль организм, расправил крылья, резко забирая вправо. Вот уж и острая крыша хрустального замка осталась позади, и леса лукоморские под ним промелькнули, а впереди степи хызрырские полотном жёлтым расстелились.

— И прав ты, брат, и не прав, — со вздохом проговорил Умник. — Пацанёнку мать нужна — согласные мы с тем, возражений не имеем. А вот в том, чтобы снова по свету мотаться, доблести нет. Сам вспомни — было уже это, и что? Снова вознамерились наступить на те же грабли, да с тем же удовольствием?

— Правильно говоришь, Умник, — поддержал младшего брата Озорник. — Да не найдём мы никого, потому как нет более на свете змеев нашей породы, а Горышу в наше отсутствие тятя да дядька Кощей так занянчат, что потом не исправишь, и вообще за всю жизнь не выправишь.

Нахмурился Старшой, но правоту братьев признал. Хотел он развернуться, да восвояси отправиться, но тут к нему орёл подлетел. Птица кувыркнулась через голову, превратилась в добра молодца. Горыныч мигом парню чернокудрому спину подставил и, повернув к нему головы, тремя глотками сказал:

— Ну здравствуй, брат названный Велес! Чего десять лет в гости не заглядывал, вестей о себе не давал?

— И ты здравствуй, Горыныч! — Поприветствовал его скотий бог. — Ты уж прости за молчание, не злономеренно оно. Не заметил, как время пролетело, не думал, что столько минуло.

— Ага, минуло! Воз и маленькая тележка! Гы! — Ответили змеевы головы хором.

Помощь мне твоя надобна, побратим. Не хочешь ещё раз под землёй прогуляться?

— А чего тебя в царство Пекельное потянуло? — Хохотнула левая голова. — По Усоньше никак соскучился?

— Хочешь — верь, побратим, хочешь — не верь, но угадал ты. Да только Усоньша сейчас не в царстве Пекельном, она в землях Латынских отирается. Ринулся я туда с поручением Сварога, да наткнулся на стену невидимую. Много раз пытался сквозь неё пройти, али лаз какой отыскать — бесполезно! Нет ходу, и всё тут. Но не зря я всем зверям и птицам вместо отца родного, подсказали мне ход в земли те, в аккурат под адовым царством проходит. Пойдёшь ко мне в спутники?

— Отчего ж не пойти? — Ответил Горыныч. — Пойдём. Вот только не знали мы, что ниже Усоньшиных владений ещё что — то имеется. Что за местность такая неведомая?

— Разлом то, где отец мой названный, царь Вавила, смерть свою нашёл, — вздохнул Велес. — А я там хочу Ярилу с Усладом обнаружить.

— Да ведь захлопнулся разлом, и царя нашего и жену его похоронил.

— Для меня это не преграда, как закрылся, так и откроется. Слово только знать надобно нужное. А там уж найду, за мной не станет!

— Может, и мы что найдём… — прошептал Умник.

— Ага, жену! — хохотнул Озорник.

Но братья насмешку проигнорировали, и Горыныч, развернувшись, помчался к столице Лукоморья, на луг, где молния в землю ударила. Нашли побратимы следы провала, подождали, пока перед Велесом — Власием земля разверзнется, и переглянулись.

— И что там ждёт? — подумал вслух Озорник.

— После царства Пекельного под землёй нам ничто уже не будет сюрпризом, — прорычал Старшой.

— Твои слова да Роду в уши, — хохотнул Озорник, на что Велес, посмеиваясь, ответил:

— Кстати, други мои, не зарекались бы на счёт сюрпризов, Род последнее время глуховат стал…