Голубиная книга 2 (СИ)

Глава 11

Свой своему поневоле брат, хотя порой собственными руками придушил бы такого родственника! Вот и Сварог уже до крайнего раздражения дошёл. Мирно было в Ирие, а тут такие интриги развели, что ум за разум заходит.

С утра встал, удивился: что — то в саду райском тишь да гладь, ни драк тебе, ни скандалов. Он с ветви сошёл, в дупло родовое заглянул, а там жена его, Лада, да не одна: тут же Гера вьётся, кастрюлями гремит. А Лада, знай, её поучает, что да как делать, чего да сколько класть, и на каком огне варить: сильном или медленном. На Сварога внимания — ноль. Нарываться на супружеский скандал райский управитель не стал, тихонько удалился от греха подальше. Кому ж охота под горячую поварёшку с вопросами лезть?

Отправился райский управитель к дочке любимой, Леле, но и там не ко времени оказался. К Леле богиня любви, Афродита, в гости заглянула. Видно, тоже решила поднабраться опыта, попросить пару полезных советов.

Полетел тогда Сварог к Перуну, глядь: а там Зевс крутится, и ведь так возле сынка медноголового вьётся, что даже удивительно стало седобородому старцу. Для кого — то любопытство может и является пороком, но райскому управителю оно службу хорошую сослужило, от многих бед уберегло. Интересно стало Сварогу, о чём это сын его глупый с Зевсом, мудрейшим и хитрейшим, беседовать изволят? Да и правду сказать, райский управитель, глядя, как Зевс Перуна по — отечески за плечи обнял, и с каким сыновним почтением горластый отпрыск внимает каждому слову гостя, почувствовал себя обделённым. Будто предали его, будто выбросили за ненадобностью.

— А ко мне такой доверительности не испытывает, — с завистью вздохнул Сварог, — всё больше набычится и в землю смотрит. И ведь не поймёшь, слышал или мимо ушей пропустил? А чтобы заставить дурака дело сделать и своего добиться, приходится молотом небесным по башке его медной бить — и не единожды.

Упал в траву хозяин Ирия, и неумело, по — пластунски, пополз. Богам — им вообще ползать непривычно, они всё больше на полётах специализируются, а потому издалека видать было, как над травой покажется то Сварогов зад, то макушка.

Тут Зевс под другой локоток Перуна подхватил, развернулся и в аккурат туда направился, где Сварог затаился.

— Вот ты, Перун, умный да сильный, а постоянно голодным ходишь. Неужто отец твой, управитель райский, тебя на землю отпустить не может? Не дело это, по родительскому указу к вулкану допуск иметь. Вот был бы ты моим сыном, так я б тебе все вулканы разом открыл. Ешь, дорогой, на здоровье, ни в чём себе не отказывай!

— А батюшка мой крут характером, чуть что, так он сразу молотом по башке бьёт. И маменька меня не любит, всего раз в сто лет кормит. И жена Додоля готовить не умеет, всё больше по гостям шляется.

— Вот сколько неприятностей, — будто б искренне посочувствовал Зевс, и приступил к главному:

— Переходи под мою власть, Перун, забудь отца своего…

Договорить интриган не успел — Сварог вскочил, да в прыжке не рассчитал, кулаком по челюсти четвероюродному брату смазал. Зевс на спину опрокинулся, но тут же на ноги встал.

— Это не считается! Это я от неожиданности упал!!! А ну иди, иди, сейчас я тебя… — кричит Зевс, а сам скачет, кулаки сжал, — я тебе сщас врежу!

— Да я сам тебе врежу! — Крикнул в ответ Сварог. — Тебе, безземельному, приют предоставили, крышу над головой твоей бесстыжей организовали… Посадили за стол, а ты, боров жирный, и ноги на стол складывать вздумал?! Вот я тебе! — И кулаком по уху Зевса хрясь! Схватил недруга за грудки, затряс, но противник выкрутился из хитона.

— А кто смел, тот два съел! — С удовольствием нахамил в ответ Зевс. Пока Сварог тряпку рассматривал, оппонент подскочил и в ответ врезал — промеж глаз. А потом за пояс ухватил и через плечо перекинул. Грохнулся райский управитель оземь, да так, что дух перехватило и в глазах круги разноцветные пошли. А Перун, нет бы, родителю помочь, стоит и за Зевса болеет:

— Так его! Давай! Давай!

— Чтоб ноги твоей по Ирию не ступало! — Воскликнул, продышавшись, Сварог.

— Да и пожалуйста, не ступит, — ответил Зевс. — Я могу вообще только по воздуху передвигаться. — Поднялся он над поляной, вырвал у противника из рук хитон и, помахав Сварогу ручкой, удалился.

— Гы — гы — гы! — отреагировал на ситуацию Перун.

— Чего ржёшь, аки Сивка Бурка? Помоги родителю подняться! — Сердито проворчал райский управитель, на что Перун вопросом ответил:

— А который теперече мой родитель? Ты али Зевс мой батюшка? Я чегой — та не понял.

— Щас поймёшь, дурень! — Сварог к сыну подошёл и тоже по уху врезал. Но Перуну с его медной башкой тот удар, что комариный укус — даже не почесался.

Сварог лицом помрачнел, и тут же вокруг всё потемнело, райские цветы лепестки сомкнули, словно перед бурей, пчёлы и прочие насекомые попрятались, птицы в кроны деревьев забились, не чирикают.

— Вот я как взъярился на тебя гневом родительским! — закричал Сварог. — Ажно иллюминация окружающая потухла!

А Перун на что уж глупее любой пробки, а наблюдательностью не обделён.

— Гы — гы — гы, батя!!! Правду говоришь, страшен гнев родительский, — а сам пальцем в небо тычет.

Посмотрел Сварог вверх, похолодел: зависло над ними облако Великого Рода. Чёрное, что туча грозовая, вихри крутятся, гром гремит, молнии простреливают.

— Да ты не трусь, — успокоил отца Перун. — Выговор — оно не страшно. Эта… собака лает, ветер относит!

— Ах ты… — задохнулся от возмущения райский управитель, жезл с земли поднял, замахнулся, а уму разуму сына не успел научить, помешал громогласный зов:

— С — свар — ррр — рог!!!

— Иду, батюшка, — тихо ответил Сварог, как сразу став меньше ростом и сгорбившись.

Дедушка Род сидел в каменном кресле, по подлокотникам пальцами постукивал.

— Что рассердило тебя, батя? Али позавтракать позабыл? — Издалека начал райский управитель, гадая, видел ли отец драку, какую они с Зевсом затеяли.

— Видел, видел, — прочёл его мысли Род. — Все в Ирие видели, ставки делали. К стыду моему я тоже поставил денежку. И не на тебя, ирод!

— Почему не на меня? — Райский управитель обиделся, до глубины души задело родительское неверие.

— А чего деньги зазря просира… гм… расходовать? Ты, Сварог, разум давно невесть где посеял, честь профыркал во время сегодняшней драки, а завтра, глядишь, и сад райский потеряешь! Когда ещё сказал тебе, дурню неразумному: принимай меры немедленные, а ты чего ходишь, бородой трясёшь и ничего не делаешь? Ишь, рукоприкладством вздумал заниматься, да что ж ты, наглецов энтих греческих тумаками спровадить вздумал? Им твои тумаки, дурень, что мёртвому припарка. Тут кардинально к вопросу подходить требуется, ибо обстановка военная.

— Да что ж ты, батюшка, мраку напускаешь? И откуда война меж родичами, хоть и дальними возмётся? Вон сегодня по Ирию ходил — мирно всё. Лада не то с Герой, не то с Юноной — путаю я их постоянно… Ну, да ладно, с гостьей одной каши кашеварили. Леля тоже занята была, с Венерой… али с Афродитой… тоже путаю… В общем, шуры — муры обсуждали, как лучше зелья варить да соблазнения применять советовались. Натуральный обмен культурным опытом идёт.

— Давай, давай, сперва опытом, а потом ещё и именами поменяйся. Да неужто не понимаешь ты, что удумали, интриганы грецкие да латынские? В доверие втереться, место в саду райском занять, да и прописаться на веки вечные. А заодно и в душах людей лукоморских место отвоевать. Делается это не нахрапом, с разбегу человеку веру не привьёшь, не заставишь от старого отказаться. Нахрапом только лбы порасшибать можно. А Зевс и прочие родственнички не лыком шиты оказались, понимают это. Вот только ты, Сварог, спохватился поздно, уж процесс во всю катушку разворачивается.

Сварогу и ответить нечего. Опять прав оказался отец, опять ситуацию полностью охватил. Из кусочков, каждый из которых положительный был сам по себе, общую картину сложил. И картина оказалась не такая красивая, как хотелось бы.

— Тебе, батя, сверху, конечно виднее, кругозором, так сказать, больше возможностей воспользоваться, — начал райский управитель, да забыл, какую мысль словами пытался выразить. Стоит, бороду на кулак наматывает.

— Уйди с моих глаз, непутята, — вздохнул Род, голову на грудь склонив. — И если не хочешь на коленях ползать, да у гостей своих, когда они хозяевами станут, вымаливать, чтоб пустили хоть под порогом переночевать, то включай мозги. Если они у тебя, конечно, имеются в твоей пустой башке… Уйди, кому сказал, с глаз моих, чтоб тебе провалиться!

Родительское слово — оно завсегда сбывается. Доброе слово добром для отпрыска обернётся, когда сбудется, а проклятье с губ сорвётся — куда деться? Провалился Сварог сквозь ткань облачную, в аккурат на дуб солнечный сверзился. В который раз ветки седалищем пересчитал. Встал, поохал, бока зашибленные потёр и, как отец велел, за ум взялся: объявил общую мобилизацию в Ирие. Птахи быстрые полетели слово родительское разносить, деток собирать. Да только интриги родня не зря плела — ни один не отозвался.

— Эх, сынки мои милые, Услад и Ярила, на вас одна надежда осталась… — вздохнул Сварог. Вот так всегда — на одних детей не нахвалишься, какие послушные да правильные, в пример неслухам их ставишь, а как случится беда — толку с правильных да воспитанных никакого. Тут и начинаешь понимать сердцем родительским, зачем непослушные дети столь упрямы и мнением своим да желаниями не поступаются. Они — то и помогают любые беды одолеть, любое горе пережить, неслухи — то… Вот и Сварог, случились трудные дни, тут же самых непослушных сыновей вспомнил.

— И где ж вы сейчас, сынки мои непослушные? — Вздохнул он. — Живы ли, здоровы ли?

Ярила с Усладом и живы были, и здоровы. Правда, Услад всё ещё в бычьей шкуре бегал, но это за болезнь не считается. Это так, мелочи, здоровью не вредят. Ярила на спине Скарапеи сидел, над царством Пекельным круги нарезал, брата высматривая. В руках книгу Голубиную сжимал, боялся снова потерять. Без брата в Ирий примут, а вот без книжки этой ход в дом родимый заказан — старый Род не пустит в рай нарушившего слово, не выполнившего поручение.

Рядом Горыныч летел с другими седоками — Велесом и Вавилой. Велес тоже Услада высматривал, и по той же причине, что и Ярила: в Ирий вернуться хотел, к жене и сыну. Не знал, сколько времени они там, в одиночестве, живут. Душу Велесову крутило нехорошее предчувствие. Раньше он по инерции людскими понятиями жил, на время внимания не обращал. У людей как — сколько бы времени тебе не отпущено было, а конец всё равно один будет. И не сбежишь от смерти, не отвертишься, хоть два десятка лет проживёшь, хоть все сто. А у богов времени — что грязи, не меряно. Только сейчас понял Велес цену бессмертия, и такая же тоска охватила его. Ведь если ты вечен, то рядом с тобой умирают, а ты живёшь. Вот батюшка его, царь Вавила умрёт, а он, Власий — Велес, жить будет. И сёстры любимые умрут, а он будет здравствовать. И жена, Дубравушка милая, состарится, да душу на волю отпустит, а ему всё это смотреть, в путь провожать безвозвратный, а самому жить, жить, и жить бесконечно.

Вавила похожие чувства испытывал. Шибко задело его известие о том, что царица Кызыма по царству Пекельному бегает, ревностью обуянная, его ищет. Он — то думал, что жена с сыном новорожденным сидит, что дитё в порядке да под присмотром, а оказалось, что и отца нет, и мать отсутствует.

Кызыма не бегала, справедливости ради отметить надо, она вообще степенная женщина была, движений лишних не любила, суетой не увлекалась. Шла себе, и шла размеренно, не сбавляя темпа. И что мешок с волосатым обитателем ада за плечами тяжелел с каждым шагом, её не смущало. Степняки, они повальное увлечение кармой имеют — фатализму все, как один, подвержены. Раз так сделалось, значит так оно и надо. Не однажды оказывалось, что правильна эта позиция.

Царица Лукорморская шла, шла, с камня на камень перескакивала, через ручьи с водой кипящей переправлялась, на горы из костей человеческих сложенные карабкалась, да вниз спускалась. Наконец вышла на дорогу, что вела к горе, на вершине которой стоял замок Усоньши Виевны.

— Усоньша секир башка насовсем, — пробормотала Кызыма, каким — то неизвестным науке, наверное, чисто женским органом, почувствовав, что пришла к цели, нашла место жительства соперницы.

Прибавила она шагу, аркан на поясе подтянула, к подъёму на скалу приготовилась, да не тут — то было: выскочили на дорогу черти. Заросшие чёрной шерстью, рогатые, хвостами машут, копытами стучат, а сами плутовски улыбаются и похрюкивают, предвкушая хорошую пакость.

— Ой, наны — наны — наны! — Поют и вокруг Кызымы скачут. — Ой, наны — наны — наны! А давай в игры играть, в кошки мышки!

Сцепились лапами и в хороводе закружились, да быстро, что и захочешь — не вырвешься! С чертями хороводы водить опасно, с ними так закружишься, что и мать, и отца, и себя самого позабудешь. Но царица Кызыма хызрырских кровей женщина, и воспитание у неё степное: она и не поняла, что черти перед ней. Для неё все, у кого на морде пятачок поросячий либо рыло кабанье, одним словом называются: «чучка». Животное так себе, в пищу по законам степным не годится, пользы от него никакой, а вред больше для самооценки.

— Эй, шайтан — чучка! — Закричала царица. — Хоровод джок, моя твоя не играй, моя один игра знает — козлодрание!

— Ой, наны — наны — наны, — продолжают своё тянуть черти, но уже более заинтересованно, — а задрать мы завсегда пожалуйста, да вот беда: козла — то нет!

— Зачем джок козёл? Мал — мала есть козёл, — ответила хызрырка и мешок с плеча сбросила.

Упал мешок на дорогу, гул пошёл от удара, будто гиря стопудовая в нём лежала, а царице и дела нет: запустила руку и вытащила за космы махонькое лохматое существо неизвестной породы. Глянула на рыло свиное и, усомнившись, пробормотала: «Чучка?», но, нащупав у того на голове рога, решила, что за козла сойдёт — за неимением лучшего. Размахнулась и швырнула его в чёртовый хоровод. Чертей будто взрывом разметало, разлетелись кто куда, но тут же на ноги повскакивали и с визгом к пленнику кинулись.

— Мой козёл!

— Нет мой!

— Мне!

— Мне, мне кидай!

Орут, друг у друга добычу выдрать пытаются, только клочки шерсти да пучки волос в стороны летят.

Кызыма на них отвлекаться не стала, аркан раскрутила, кинула. Зацепилась петля за выступ на скале. Подёргала царица верёвку — держится крепко, ну и полезла вверх, одержимая желанием законной жены выдрать космы сопернице.

Надо сказать, что «соперница», своими проблемами занятая, ни сном ни духом об этом желании не знала. Она тоже верёвку раскручивала, пытаясь накинуть на рога бык — туру. С пятой попытки удалось. Затянула на мужевых рогах петлю покрепче и потащила за собой. Бык — тур упирается всеми четырьмя копытами, мычит, ревёт — будто его на бойню волокут! Усоньша бычью тушу вперёд вытянет на два шага, как бык — тур назад рванёт и великаншу за собой на два шага утянет. Так они с горем пополам дотащились до подножия замка и в аккурат в центре свары оказались, что черти затеяли, перекидывая друг другу несчастного, занявшего место козла в игре. Усоньша реакцией отменной обладала, машинально схватила летящий предмет и над головой подняла. Черти по инерции вокруг запрыгали, но как поняли, кто перед ними, тут же в себя пришли. Вытянулись по стойке смирно, стоят — не дышат. У великанши с ними разговор короткий, чуть что не так, сразу голову с плеч долой. А чертям хоть и в аду, а жить точно так же хочется, как людям да другим тварям на земле матушке. Да что там говорить, ведь чертям в аду — самый настоящий рай!

— А ну, рогатые, говорите, какую это вы тут игру затеяли? Футбол аглицкий гоняете, али в баскетбол, какой люди негровидные выдумали, потешаетесь?

— Никак нет, Усоньша Виевна! — Хором гаркнули черти. — Козлодрание, Усоньша Виевна!

— Оно понятно, что не мячиком в меня запулили, но родителя козлом только мне называть позволено! — И подняла руку повыше.

Присмотрелись черти, замертво попадали! В лапище держала Усоньша князя Пекельного царства, самого Вия. Заскулили рогатые, со страху у них коленки затряслись, а Усоньша, заботливо так говорит:

— Батюшка, скажи хоть слово!

— Поднимите мне веки… — проблеял изодранный князь Пекельного царства.

Любящая дочь тут же просьбу выполнила: одной рукой ухватила родителя за остатки волос, а другой к лицу потянулась, веки старику поднять. Да забыла, что в руке конец верёвки держит, к которой муж её, в быка превращённый, привязан. Бык — тур взревел, копытами взбрыкнул, вокруг Усоньши обежал — и дал дёру! Вот только петля с запястья соскочила, как раз в момент, когда Усоньша веки отцовы приподняла, да на ресницах затянулась.

— О — оп — оппус — ти — ти — те — е — э… м — мн — мне — э — эээ…. в — ве — эки… — кричал Вий, подпрыгивая на кочках, да уж поздно было: потащил его бык — тур по адову царству, не разбирая дороги.

Усоньша хотела следом кинуться, и родителя спасти, и супруга остановить, ногами быстро перебирает, а с места не двигается. Хотела рукой взмахнуть — не может. Повертела головой, зарычала, а как поняла, что её держит, тут и заплакала в бессильном бешенстве. Пока она с чертями правила игры выясняла, Кызыма её к скале верёвкой крепко — накрепко прикрутила. Стоит великанша, с ног до головы обмотанная, и сделать ничего не может.

— Ну что, дырбаган казан дурак? Секир башка ишак баба делать будем? — Вежливо так поинтересовалась Кызыма. Она напротив Усоньшиной морды устроилась, на выступе скальном. А великанша стоит дура — дурой, и понять не может, что от неё требуется?

— А ну развяжи меня, девка узкоглазая, я тебя сожру, и сапоги не выплюну!

Ну, Кызыму — то угрозами не проймёшь, у неё нервная система крепкая.

— Джок сожру, джок сапоги, — отвечает Кызыма, а сама из — за голенища нож достаёт. — А ну, бол тес — тес ишак баба, царь Вавилка верни, а то секир башка делать буду!

— Кызымушка! Жена моя любимая! — Раздался сверху радостный крик.

Задрала хызрырка голову, видит: Горыныч снижается, а на спине у него царь Вавила сидит. Запрыгнула Кызыма Горынычу на спину, к супругу кинулась, обнимает его, целует.

— Усоньша джок, Усоньша секир башка сразу!

— Да какая Усоньша, Кызымушка? Да разве бы я тебя на такую страшилу променял? Вот ежели б она раскрасавицей была, — тут Вавила у лица сабельку кривую хызрырскую обнаружил и понял — не то говорит. Он мигом поправился и продолжил:

— Да хоть самой распрекрасной была б, и то не променял тебя!

Царица саблю в сторону отвела, обняла мужа, да и говорит:

— Якши Вавилка! Дырбаган казан ишан!

— Казан, Кызымушка, казан, — согласился царь, особо не вникая в слова.

— Вот что, друзья, — прервал душевную встречу супругов Ярила. — Я здесь останусь, брата спасать требуется, а вы летите на землю, в Лукоморье. И ты, Велес, в Ирий отправляйся — книгу Голубиную деду отдашь, да прямо в руки. Только Роду — и никому другому!

На том и порешили. Велес с отцом да мачехой простился и пропал. Скарапея со змеем Горынычем крыльями взмахнули и тоже полетели к мировому дереву, чтобы по дуплу, что внутри ствола, на землю выбраться.

А Ярила на том же скальном выступе, где только что царица лукоморская сидела, устроился, в глаза Усоньше Виевне проникновенно взглянул и говорит:

— Теперь ты мне не чужая, сноха как — никак. Научу я тебя, как Усладу облик его божественный вернуть. Смотрел я на вас, смотрел, и понял вот что: остались в нём воспоминания, не все латынская девка Маринка, чернокнижница и охальница, из него вытравила. Ненависть к тебе так сильна была, что и в турьей шкуре не забылась. Значит, уравновесить эту ненависть любовью требуется. Ну, тебя он не любит, в наказание оженили, значит, дай ему то, что он любит столь же сильно, сколь тебя ненавидит. Уравновесятся чувства, и память к нему вернётся. Поняла?

— Поняла, не дура, — рыкнула великанша. — Сурицы ему надобно налить, потому как ничто другое его сердцу не мило. Только где ж я столько сурицы хмельной наберу?

— Ну, это уж ты сама думай, — отвечает Ярила, пряча в рукаве ухмылку. Он — то знал, что бьёт в царстве адовом источник неиссякаемый с сурицей, но вот где именно? Многое б отдал, чтоб узнать, но не получалось отыскать, хотя не одно столетье потратил на поиски. — Я одно скажу: от тебя, объекта неистовой ненависти побежал брат мой к объекту неиссякаемой любви.

— Так ежели он сейчас равновесие восстанавливает, то значит к источнику хмельному бежит! — Сообразила Усоньша. Рванулась она, аркан хызрырский порвала, словно нитку тонкую. Да разве ж можно чем остановить бабу, хоть рогатую, хоть нет, когда чувствует она, что может мужа от попойки удержать? Никакой верёвкой не привяжешь, никакие стены преградой не станут!

Побежала Усоньша по дороге, а Ярила спокойно в Ирий направился. За брата он не волновался. Знал, что как только тот любовь с ненавистью уравновесит, облик свой естественный обретёт, сам домой пожалует. И где источник хмельной находится, Услад запомнит на веки вечные, на это Ярила с кем угодно поспорить готов был и на что угодно.

Вытащил он из кудрей василёк, погрыз стебель, усмехнулся и — пропал, чтобы через миг в саду райском появиться. А книга, чтоб ей намертво приклеиться к ладоням Рода, уже наверняка на месте — Велес шибко домой торопился, медлить не станет, нигде не задержится.

Ошибся Ярила. Велес в Ирий мигом перенёсся, да только к Роду не сразу отправился, сначала в свой терем заглянул.

— Дубравушка! Жена моя любимая! Что ж ты не встречаешь мужа, сыночка нашего не несёшь отца поприветствовать?

Распахнул он двери да и встал столбом: народу полон дом, на лавках, на полатях спят, да и просто на полу валяются. Ароматы в тереме такие, что и гадать не надо — много дней гости незваные пили сурицу. Схватил Велес с пола первого, кто под руку подвернулся, встряхнул.

— А ну говори, кто таков и где жена моя разлюбезная?

Гость ручищу под звериную шкуру, какая на нём вместо куртки надета была, запустил, поскрёб, зевнул, обдав хозяина перегаром, и только потом открыл глаз.

— Один.

— Да вижу, что один, второй глаз, поди, за такое же хулиганство и захват чужого жилища выбили? Отвечай, где Дубравушка?!

— Один он. Один — ударение на первом слоге делай. — Тут же рядом оказался ещё один гость. Он с пола шлем рогатый подобрал, одноглазому на голову нахлобучил, и говорит:

— Положи его, пусть досыпает, шибко вчера день утомительный был, а ночь и того хуже! А мы с тобой выйдем, и я всё объясню тебе.

Разжал Велес пальцы, выпустил Одина. Тот на пол рухнул и уснул. А другой гость, тряхнув рыжими, давно нечесаными лохмами, взял Велеса под локоток и на крыльцо вывел.

— Ты, Велес, бог скотий? — Спросил он, но скорее для порядку. Локки всегда знал, кто перед ним, в каком настроении пребывает, и какие мысли у собеседника в голове роятся. — Так на нас не серчай, нам сам Род на терем этот указал. Сказал, что хозяйка и сынок её жизнь спокойную прожили, а поскольку роду они простого, не божественного, когда срок подошёл, тела покинули и в бесплотном состоянии по Ирию слоняются. А значит, дом им без надобности. Ещё сказал, что хозяин — ты, то есть, — в землях Латынских заплутал, поручение важное выполняя. Тоже, значит, не скоро вернётся. Вот мы и вселились в пустое жилище. А что, поручение — то выполнил? Нашёл важный артефакт, или нет? И не его ли в руках сжимаешь? — Как бы между прочим поинтересовался Локки, протягивая руку к корешку книги.

А Велес, оглушённый известием, стоит и не понимает, что ему говорят. Самые дурные предчувствия исполнились, самые потаённые страхи сбылись!

— Да почему, почему ж меня не предупредил никто? Да зачем мне это бессмертие, ежели любовь моя умерла?

— Вот странные вы, славяне, — хмыкнул скандинав, — умерла баба, а любовь живёт, любви вокруг сколько угодно. Так что, книжку почитать дашь, али силой отбирать?

— Прочь от меня, лис хитрый! — крикнул Велес и, даже не заметив, что в ярости превратил Локки в зверя. Метнулся лис назад, в терем, и тут же крики раздались:

— Лови его! Держи его!

Убитый горем скотий бог стоял и не слышал веселья незваных гостей, устроивших охоту на соотечественника, не признав его в огненном звере. Наконец, встряхнулся Велес — Власий, решительно сжал губы, прижал к груди Голубиную книгу и пропал. Понёсся он на родительское облако, к Роду Великому.

Род ждал его. Как уж ему, без томика прогнозов от Двуликого Януса известно стало, что Велес приближается — неведомо, а только не открывая глаз, сказал старик:

— Книгу давай!

И протянул руку.

— Просто так не отдам, — сказал, как отрезал Власий. — Верни мне жену мою, Дубравушку, и сынка. Живыми и невредимыми.

— А я их не забирал, чтобы возвращать. Пока ты по свету шлялся, срок их жизненный подошёл к концу. Они, соответственно, концы и отдали. Книгу, говорю, давай! — Отвечает Род, а у самого в глазах такая тоска, такое желание светятся, что Велес невольно Голубиную книгу за спину спрятал.

— Отдать не отдам, а обменять — обменяю. Верни мне семью мою, и забери дар божественный. Не хочу больше богом быть, хочу обычную жизнь прожить, жизнь существа живого, твари смертной.

— Да жалко что ли? — Пожал плечами старик, грустно усмехаясь. — Пожалуйста! — и хлопнул в ладони.

Велеса будто и не было на облаке. Пропал. Книга Голубиная мгновенье в воздухе повисела и на ткань облачную упала. Старик с кресла соскочил, на колени рухнул, поднял трясущимися руками реликвию и, послюнив палец, стал быстро перелистывать страницы.

— Эх, Сварог, Сварог, опять ты у меня отличился, — бормотал старый Род. — Опять ты наделал делов, а подумать о последствиях позабыл! Сварог! Свар — рррог!!! Свааааа — рррррог!!!!! — загремело в Ирие.