Горит восток

5

В один из таких серых, ничем не различимых между собой дней дверь камеры открылась и сильная рука стражника втолкнула темноволосую высокую девушку. Она охнула, ударившись бедром об угол нар, и закрыла ладонью лицо.

Зверюга какой! — возмущенно закричала Матрена Тимофеевна. — Ведь обязательно чтобы в тычки!

Справившись с сильной болью, девушка отпяла от лица руку, и взгляды ее и Лизы встретились.

Анюта? — недоверчиво потянулась к ней Лиза.

Да… А тебя я что-то не вспомню.

Она могла не знать Лизу. В городе мало кто знал ее. Но кто же не знал хорошенькую, всегда чисто одетую, красиво причесанную горничную Ивана Максимовича?

Лиза, живя у Аксеычихи, миого раз встречала Анюту на улице. Про Анюту и Алексея Антоновича ходили всякие сплетни по городу, — Лиза их тоже слыхала. Потом Анюта куда-то исчезла.

Ты как сюда попала? — спросила Лиза.

В Томской тюрьме нет места, — сказала Анюта. — Четыре месяца там пробыла, а потом сюда увезли. Ну, наверно, еще для того, чтобы на всю жизнь Александровским централом меня напугать. А ты кто?

Лиза назвала себя. Анюта потерла лоб рукой.

Погоди… Коронотова Лиза? А Порфирий Коронотов кто тебе?

Муж мой…

Твой муж? — повторила Анюта. — Вот как… А где

он сейчас?

Ничего я не знаю. Верила раньше, что живой. Теперь… не знаю.

А тебя сюда за что посадили?

Запрещенные книжки я читала. Нашли у меня. И еще за то, что сына своего я задушила. За все вместе — на пять лет меня.

Ты? Задушила? — Анюта сдвинула брови и с осуждением посмотрела на Лизу. — Сына своего?

Нет, — покачала головой Лиза, — нет. Так на суде только сказала я.

А зачем?

Чтобы в тюрьму его с собой не нести.

Они были только вдвоем. Матрена Тимофеевна поманила Галю к себе: дескать, не надо мешать им, пусть вволю наговорятся — знакомые.

Ну, а ты за что? — Лиза говорила как старшая, хотя но возрасту она была даже чуть моложе Анюты. — На сколько тебя?

На два года, — сказала Анюта и улыбнулась так, словно о нестоящих пустяках была речь.

Что ты сделала? — настаивала Лиза.

Анюта ей не ответила. Она что-то вспоминала еще. Коронотова Лиза… Коронотова Лиза… Кто же ей говорил про Коронотову Лизу? Не про мужа ее Порфирия, а именной.

Лиза! — вскрикнула она. — Тебя ведь на маннберговском участке взяли?

Да.

Ну, так я тогда все, все про тебя знаю. Всю твою жизнь. Мне в Томске Михаил Иванович рассказывал.

Какой Михаил Иванович?

Лиза не знала никакого Михаила Ивановича. Живя у Маннберга, она держала себя замкнуто, о себе, о своей прошлой жизни никому ничего не рассказывала. Кто он такой, что все знает о ней, а она его вовсе не знает?

Анюта стала подробно описывать приметы. Перед Лизой всплывал облик человека, будто и знакомого ей… А когда Анюта ей напомнила, как познакомился с ней Михаил Иванович…

Да ведь это Вася! — так обрадовалась она, словно с ней говорила сейчас не Анюта, а сам Вася. — Знаю я его!.. Как же, знаю… Только почему ты зовешь его Михаилом Ивановичем?

Вася? — Анюта шевельнула бровями. — Ну, конечно, тогда уже был он Васей! А у меня это и из памяти вон.

Подошла Матрена Тимофеевна. Протянула руку Анюте.

Вот что, девонька, — сказала она, — с подруженькой по сердечным делам договорите потом. А, как порядочек требует, надо и с другими познакомиться, есть и старшие.

Анюта стала извиняться: такая неожиданная встреча…

Ладно. Так вот, слушай, девонька. Я — Матрена Тимофеевна, ткачиха из Иваново-Вознесенска. Осуждена на три года. Перед народом ни в чем не виновна, а перед царем виновна в том, что прокламации против него на своей фабрике разбрасывала…

Галя крикнула ей с места:

Матрена Тимофеевиа, если вы им про сердечные свои дела говорить не даете, давайте с другого начнем разговор. Пусть наша новенькая расскажет, что на белом свете делается. Опа ведь с воли не так давно. А рассказать про себя мы и после успеем.

На белом свете? — и взгляд Анюты остановился па квадратном проеме окна. — На белом свете много нового. Вот даже сюда не за подводой пришла, в арестантском вагоне меня привезли.

Ее слушали с интересом: вот как, значит, теперь уже идут поезда от самого Петербурга до Владивостока?

Да. Только через Байкал приходится переправлять вагоны на большом пароме, — говорят, проложить дорогу по берегу озера пикак невозможно, такие страшные горы и скалы.

«Построили…» — подумала Лиза, и ей сразу представилась жизнь па маннберговском участке: палатки, вокруг вагончнка дружный людской говорок, песни рабочих, встречи с Васей в овраге и впервые услышанные тогда, новые для нее слова, мысли… Как хорошо, что она ушла от Аксенчихи именно на постройку дороги!

Только оттого, что прошла теперь насквозь железная дорога, — говорила Анюта, — рабочим в Сибири лучше не стало. Из тех, кто строил ее, большинство безработными остались. Да сколько еще из России приехало новых людей! И тоже им устроиться негде. А хозяева и рады этому — меньше стали платить. Все дорожает. Рабочие волнуются, собрания прямо в цехах устраивают. Полиция разгоняет — они в лесу собираются. Что ни утро — на заборах, на стенах новые прокламации наклеены или по дворам разбросаны…

Ну, а терпеть долго еще будет народ? — с болью выкрикнула Матрена Тимофеевна. — Или так вот нашим братом все и будут тюрьмы набивать?

А знаете, Матрена Тимофеевна, — черные глаза Анюты живо заблестели, — я вам скажу. Я ведь работала в типографии. И в казенной и… — Она было запнулась: сказать ли все о себе этим, еще незнакомым ей женщинам? Вдруг среди них провокаторы? Нет, не может быть. Свои это люди. И Анюта закончила: — Для своей типографии шрифты доставала, носила. Сейчас, Матрена Тимофеевна, печатают прокламации уже не такие, как два или три года назад. Теперь все время рабочих воедино собирают, к восстанию призывают. Значит, будет оно! Значит, уже недолго народу терпеть осталось.

Восстание, говоришь? — переспросила Лиза Анюту. Ей вспомнились давние разговоры с Васей, его слова: «если все рабочие поднимутся с оружием в руках», — и тогда это казалось каким-то странным, совершенно невозможным: ну как подняться с оружием против людей же! За годы, проведенные Лизой в тюрьме, из многих бесед и с Галей, и с Матреной Тимофеевной, и с другими заключенными, когда политическим разрешалось общаться между собой, ей стало ясно, что иного пути все же не будет. Но как? Как все это сделать? Ведь не успеет человек — не то что восстать! — слово сказать против царя, прочитать книжку или листовку, как его в тюрьму, в ссылку, на каторгу… И так каждого, каждого…

Да, восстание, — подтвердила Анюта. — К нам в Томск в прошлом году привезли книгу Ленина «Что делать?». Как мы все читали ее! Какая она нужная! И вот в конце этой книги прямо и написано: мы должны готовиться к восстанию. Только, прежде чем восстать, нужно создать крепкую, надеяшую организацию, партию. Так и всякий теперь, кто хочет свободы народу, считает.

А людей как собрать? — задумчиво сказала Матрена Тимофеевна. — Помню, у нас в Иванове стачку рабочие объявили, так пригнали на фабрику казаков сотню, и давай они всех плетьми полосовать. Ведь силу-то какую надо, чтобы справиться с ними!

Вот и надо готовиться, силы собирать, об этом и в книге Ленина говорится, — сказала Анюта. — И хотя нас в тюрьмы сажают, а народу на наше место все больше становится. Я когда в Томск приехала, ну, что там, было нас всего несколько человек, в кружке собирались, литературу запрещенную читали, сами листовки от руки писали да на мимеографе их печатали. А ведь теперь у нас Сибирский союз есть! И рабочие кружки везде, по всем городам. И листовки мы уже на станке печатаем. Иногда, если кто привезет номерок «Искры» к нам, перепечатывали у себя. Только одно плохо, — брови у Анюты сдвинулись, она коротко и резко взмахнула рукой, — не все согласно думают, споров очень много и даже вот книгу Ленина в Сибирском союзе не все поняли, иным она и совсем не понравилась. Стали говорить, что наша деятельность будто бы должна заключаться в том, чтобы защищать прежде всего материальные интересы рабочих, а остальное вырастет потом само именно из этой борьбы.

Это что же вырастет потом? — придвинулась ближе к Анюте Галя.

Ну, политическое сознание рабочих! Так, мол, они сперва улучшат свое материальное положение, а потом постепенно приобретут себе и политические права.

А как же тогда восстание? — снова спросила Галя.

Кто спорит против книги Ленина, тот, выходит, не хочет и восстания, — сказала Анюта. — Незадолго до моего ареста к нам в Томск Михаил Иванович приезжал, на массовке выступал — и он так же считает. Всякий, кто уводит рабочих от политической борьбы, тянет все дело назад.

А где Михаил Иванович сейчас? Ты с ним часто встречалась?

Не часто, а встречалась. Он в Томск тайно иногда приезжал. А где он сейчас, я не знаю. Это знают только в Сибирском союзе.

Ты всю книгу Ленина, девонька, прочитала? — спросила Матрена Тимофеевна.

Всю.

Рассказала бы.

Хорошо.

Анюта оглянулась на дверь. Железный щиток «волчка» был закрыт наглухо, мертвая тишина стояла в коридоре. Женщины перешли на дальний край нар, уселись ближе к окну.

Книга называется «Что делать?», — начала Анюта. — И правда. Прочитаешь ее — и сразу становится ясно, что же нужно делать всем тем, кто действительно хочет свободы народу, и ясно, кто" и как мешает этому, поворачивает на неправильный путь. Вот книга Ленина и помогает во всем этом разобраться. Если ее прочитать, в каждое слово вникнуть — никогда не собьешься. Что сейчас получается…

И Анюта стала рассказывать о том, что на местах сейчас уже повсюду есть социал-демократические кружки, а общего, единого руководства революционным движением нет. Оттого очень часто, едва организуется новый кружок — его сразу же и разгромят жандармы, всех участников поарестуют. Тесно прижавшись друг к другу, женщины слушали взволнованный рассказ Анюты.

Скорей бы вырваться отсюда, — сказала Галя и встряхнула головой. — Как хочется мне снова взяться за работу! Теперь бы я так не сплошала…

Вот и я сразу попалась, — проговорила Лиза. Да, она, как и Галя, теперь уже хорошо поняла, в чем была ее ошибка, и знала, что такую ошибку больше не повторит, когда выйдет опять на свободу.

Ну, ты еще хорошо, выдержала, не назвала товарищей, — повернулась к ней Анюта. — Михаил Иванович мне рассказывал: после тебя больше не взяли никого, следы потерялись.

Я все время говорила «нет».

И правильно. А бывает, что не помогает и это. Вот до меня так, по цепочке, добрались. — Анюта соскочила с нар, прислонилась спиной к стене и зябко передернула плечами. — Ох, ну и холодная же стена!

Ты расскажи, девонька, как тебя взяли, — попросила Матрена Тимофеевна и бросила Анюте куртку. — Накинь на плечи.

Как взяли? Вот как. Один студент на кожевенном заводе рабочим прокламацию нашу читал. Его выследили, арестовали, а прокламации не нашли. Стали допрашивать. Он сперва наотрез отказывался. Тогда ему фальшивый протокол показали, будто товарищ, от которого он брал листовки, тоже арестован и во всем сознался. А на самом-то деле человек этот тогда у полиции был только под подозрением. Студент же на эту удочку попался и признался во всем. По его показанию тогда уже и того товарища, что прокламации раздавал, взяли. Нагрянули к нему с обыском, а там их целая кипа. Сразу, в ту же ночь, и за мной пришли. На допросе показывают прокламацию, спрашивают: «Знаешь, где печатали?» Говорю: «Нет, не знаю». — «А кому ты шрифты отдавала, что в типографии тайком брала?» — «Никому я никаких шрифтов не отдавала и в типографии ничего не брала».

Улыбается ротмистр. Говорит: «Да вот же буквочки меченые». И показывает: на прокламации буква «о» снизу тоненько разрезанная. «Вам, — говорит, — в наборную кассу заранее меченые литеры положили, чтобы удостовериться, что именно вы доставляете шрифты в подпольную типографию. Признавайтесь».

И как я ни запиралась и как другие от меня ни отказывались, не помогло — постепенно взяли почти всю нашу организацию. Меня осудили…

Скрипнул ключ в замке. Дверь открылась. Принесли ужин: по ломтю тяжелого черного хлеба и в котелке чай на всех — кружка имелась у каждого.

Не поесть нельзя, — тоскливо заметила Матрена Тимофеевна, взглядывая на сплющенный, сырой ломоть хлеба и разливая чай по кружкам, — а после так под ложечкой давит, часа два вздохнуть не могу. И вот почему-то день ото дня боль все пуще становится.

А доктор смотрел вас, Матрена Тимофеевна? — спросила Анюта.

Доктор? Здесь, девонька, доктору показывают только тех, кто в жару пластом лежит. Остальные считаются все здоровыми…

Анюта промолчала, но мягкие черты ее лица сразу сделались словно острее, резче. Чуть дрогнула нижняя губа. Лиза отщипывала от своего ломтя маленькие кусочки — тогда хлеб казался не таким мокрым…

После ужина Галя заявила:

Порядок дня сохраняется. Начинаем, товарищи, урок географии.

Урок географии? — переспросила Анюта. Она сразу опять оживилась. — Вы учитесь? Даже здесь! Молодцы!

А как же, девонька? — сказала Матрена Тимофеев-па. — Учимся, тоске тюремной не поддаемся. А вот она, — и показала на Галю, — наш университет.

Я тоже буду с вами учиться. И книги есть у вас? Галя тронула свой лоб ладонью:

Здесь вся наша библиотека. Книг нам не дают. И снова тень пробежала по лицу Анюты.

Сегодня мы начнем изучать Пиренейский полуостров. Он имеет приблизительно такую вот форму. — Галя очертила пальцем на стене. — Две страны расположены на этом полуострове: Испания и Португалия. Высокие горные цепи Пиренеи — вот здесь — являются границей между Испанией и Францией. На юге узкий пролив Гибралтар отделяет Пиренейский полуостров от Африканского материка, который весь захвачен и поделен между разными странами, главным образом между Англией и Францией, а еще точнее — между капиталистами этих стран…