Горит восток

17

Клавдея стояла на крыльце, поглядывая в сторону лужаек: однако, пора бы вернуться Порфирию. Уходя, он сказал ей: рабочая сходка назначена в полдень. Ну сколько может она продолжаться? Разве обежать пока вокруг заимки по соснячку?

После первых инеев густо пошли рыжики. У Клавдеи была уже насолена кадушка, но лишнее не помешает, самим за зиму не съесть — продать можно. А чего же урожаем, что дает земля бесхлопотно, не попользоваться? Все подспорье: и к заработку Порфирия, когда он есть, и к тому, что Клавдея своим трудом — постирушками, побелкой квартир в городе — прирабатывает. Огород — большая поддержка. Целое лето провозилась Клавдея с ним, копалась в земле вокруг избенки. Зато огурцы всегда есть, и капусты впрок нарубит; на двоих хватит, пожалуй, и картошки. Надо будет завтра выкопать ее.

Не за горами зима, а сколько всяких недоделок по дому, что непременно затепло да засухо надо докончить!

И земли на потолок поднять, и проконопатить мохом пазы в стенах между бревен — не то зимой опять снежные зайцы по углам будут сидеть, и на межи сходить, наломать полыни на веники. Хорошо пол мести полынным веником: запах славный, и не так пылит, как березовый. Клавдея с гордостью оглядела свое хозяйство. Много сил она и Порфирий за эти четыре года положили, а из гнилой, развалившейся избенки все-таки жилье себе наладили. Правда, и люди им помогали. Приходили в праздничные дни друзья Порфирия с железной дороги. Крышу заново они перекрыть пособили. В доме теперь тоже все сделано как полагается.

Жизнь Клавден наполнилась смыслом: заботиться о Порфирий, ждать к себе Лизаньку. Где она — Клавдея не знала. Несколько раз ходила к Кирееву; тот грубо отвечал: «Судили ее в Иркутске, а куда отправили потом — это меня не касается. И не интересует». А куда еще больше пойдешь, кроме Киреева? Порфирия Клавдея полюбила, как сына. Нравился он ей серьезностью, глубокой душой своей, прямотой характера. И то, что нашел он силы, переломил себя — вовсе перестал пить вино, и весь стал как-то сдержаннее, сам хозяин над собой, — Клавдею радовало больше всего: теперь человека с пути не столкнешь. Она понимала, что во многом измениться Порфирию помогли его товарищи, от них у него и большая рассудительность появилась и стремление быть всегда с людьми, искать поддержку себе среди товарищей. Как самых дорогих гостей Клавдея встречала всегда в своем доме Ваню Мезенцева, Петра Терешина, Лавутина, Савву.

Порфирий с Клавдеей был всегда открыт, откровенен. Знал: нп в чем их мысли не расходятся, оба одинаково горький путь в жизни прошли, и за новую, лучшую жизнь надо тоже вместе бороться. Дорого, когда сердечным словом ободрит родной человек.

…Клавдея решила все же сходить, набрать рыжиков. Отдаляться от избы не станет: Порфирий придет, покличет — услышит она. Взяла на руку корзину и только хотела спуститься с крыльца, как увидела сквозь редколесье торопливо шагающих к заимке Мирвольского и второго с ним, незнакомого ей человека, который утром расспрашивал о дороге к Уватчику. Что им надо опять? А Порфирия все нет да и нет.

Она дождалась, когда Алексей Антонович и Лебедев приблизились к крыльцу, потуже затянула узел платка на голове и первая их спросила:

Заплутались вы, что ли? Все около кружитесь.

Тетушка, я вас прошу… — начал Алексей Антонович.

Лебедев взбежал па крыльцо, глянул в глаза Клавдео.

Товарищ, — сказал он, — по елани едут казаки. Облава. Спрячьте нас.

Клавдея вздрогнула, сразу переменилась в лице, губы у нее побелели. Слышала она, как жестоко порют нагайками казаки, если им кто попадется во время облавы. Куда спрятать? А спрячешь, да найдут — что тогда будет? И Порфирия нет. Может, уже захватили его? Клавдея сняла с руки корзину.

Куда же? — спросила она, тревожно оглядываясь по сторонам: не скачут ли уже по лесу казаки?

Меня не надо, я доктор, лечить вас пришел, — быстро проговорил Мпрвольскнм, — вот только его.

Спрячьте сюда, — показал Лебедев на груду тонких, сухих сучьев, приваленных к глухой стене избы.

Взявшись все трое сразу, они отодвинули сучья от стены. Лебедев лег в образовавшуюся щель, а Клавдея с Мирвольскнм забросали его сверху. На все это им понадобилось очень немного времени. Едва они вошли в дом, вбежал задохнувшийся Порфирий. Глянул в окно, отскочил.

Погоня! — выкрикнул он. Заметил Мирвольского: — Эх, зря вы сюда! Бегите к Уватчику, под обрыв, я задержу.

Ощучцение нависшей, немедленной опасности вдруг сразу сделало удивительно ясным сознание Алексея Антоновича. Так с ним бывало во время трудных операций, когда доля секунды, одно движение скальпеля могли решить судьбу больного.

Раздевайтесь — ив постель! — приказал он Порфи-рию. Кинул Клавдее: — Мокрое полотенце ему на голову.

Мимо окна промелькнули два всадника, стекла отозвались на топот копыт. Минута — и грузные шаги послышались на ступенях крыльца. Порфирий уже лежал под одеялом. Алексей Антонович толчком задвинул под кровать его сапоги, сел на край постели, схватил руку Порфирия, как бы прощупывая пульс. Клавдея вздрагивающими пальцами расправляла на лбу у него полотенце.

В избу вскочил, более некуда, — донесся с крыльца хриплый голос, и дверь распахнулась.

Вошел пошатываясь высокий краснолицый казак. Их всегда поили допьяна, посылая с облавами: злее будут. Второй казак, спешившись, держал за поводья коней. Алексей Антонович встал, заслонив собою Порфирия.

Что вам надо? — строго спросил оп вошедшего.

А, попался!.. — пьяно усмехнувшись, сказал казак, поднял руку, чтобы схватить за плечо Мирвольского, и вдруг узнал его: — Доктор…

Что вам нужно? — срывающимся от нервного напряжения голосом снова спросил Алексей Антонович. — Оставьте сейчас же эту квартиру! Здесь больной. Не видите?

Казак в замешательстве потоптался на место, оглянулся на своего товарища. Тот ободряюще крикнул:

Чего там! В избе. Деваться ему некуда. Но изба была вся как на ладони.

Тогда этот, — сказал казак и рванул одеяло с Порфирия.

Разочарованно, но в то же время и недоверчиво протянул:

В белье…

Алексей Антонович гневно взмахнул рукой.

Как вам не стыдно! Тяжелобольного… Вон отсюда!

При виде занесенной руки Мирвольского мысль автоматически сработала в отуманенном водкой сознании казака: начальство будет бить по морде.

Виноват, ваше благородие!

Ступайте, ступайте отсюда! — твердил Алексей Антонович, оттесняя казака все дальше от кровати Порфирия. — Кого вы ищете? В чем дело?

Виноват, ваше благородие… Бежал тут один — и вроде сюда, к этой заимке.

На печке, в подполье погляди, — командовал второй казак с крыльца.

Он не выдержал и, привязав коней к березке, сам вошел в избу. Они слазали: один — в подполье, другой — на печку. И всё искоса поглядывали на Порфирия, на Мирвольского. Вышли на крыльцо. Посовещались.

На потолке, под крышей, нет?

А под крыльцом?

Осмотрели. Ни тут, ни там нет никого.

— Черт! — садясь на коня, сказал первый казак. — Говорил тебе — заезжать не надо. Мы бы его настигли: лесок здесь чистый, спрятаться в нем негде.

И, тронув коней с места крупной рысью, они скрылись среди сосняка.

Совсем, что ли? — еще не веря, что беда уже миновала, спросила Клавдея. Только теперь румянец стал возвращаться к ее щекам.

Ты пойди с крыльца понаблюдай, — попросил ее Порфирий, сбрасывая со лба мокрое полотенце. — Оттуда хорошо видно. Не наскочили бы врасплох еще.

Клавдея вышла на крыльцо. Алексей Антонович стал у окна. Сквозь полуоголенные вершинки берез и черемух, столпившихся на берегу Уватчика, ему были видны синие цепи отрогов Саян. Золотом отливала неопавшая хвоя на лиственницах. Стороной протянул косяк журавлей, стеклянным перезвоном падали на землю их тонкие выкрики. Потом затихло все. Такая чуткая тишина бывает только в начале осени.

«То, что здесь сейчас произошло, — подумал Алексей Антонович, — считать мне своим боевым крещением? Нет, наверно, слишком незначительно это».

Про себя он улыбнулся: каждый или не каждый человек, вступая в новое, опасное дело, отмечает свое боевое крещение? Нет, нет, не надо и думать об этом. А все-таки сегодня он впервые столкнулся в упор с олицетворенной грубой силой самодержавия, казаками-карателями, и вышел победителем. Это наполняло его внутренней гордостью.

Когда всем стало ясно, что облава закончена и кругом спокойно, Лебедев выбрался из своего убежища. Разминая затекшие ноги, он заметил:

А под сучьями, оказывается, прятаться лучше, чем под сеном: воздуху больше.

Клавдея, словно в чем-то оправдываясь, спросила:

Не поранились вы об сучки?

Нет, — сказал Лебедев и засмеялся. — А ловко вы нам утром дорогу запутали. Молодец! Спасибо!

Клавдея смущенно улыбалась: гляди-ка, хвалит еще!

А нам не пора домой, Вася? — спросил Алексей Антонович.

Тебе пора, — подумав, сказал Лебедев и поощрительно посмотрел на Мирвольского: правильно «Васей» при людях его называет. — Ты иди, а я сегодня здесь переночую. Будет вернее. Неизвестно, что сейчас происходит в городе. Пустите ночевать, хозяева?

Порфирий радостно согласился, Клавдея начала разогревать приготовленный еще к приходу Порфирия обед. Хлопоча у печки, она рассказывала Лебедеву, что произошло в избе, пока тот лежал под сучьями. И, повернувшись к доктору, поклонилась ему и сказала:

Спасибо вам, Алексей Антонович, не растерялись вы, а то не миновать бы беды Порфирию. Однако, забрали бы его.

Алексей Антонович готовился уже уходить, но, услышав слова Клавдеи, задержался. Ему было и неловко от этой искренней похвалы и радостно. Он стоял, помахивая своим саквояжем. Ему хотелось знать, как к этому отнесется Михаил. Лебедев глянул па Мирвольского, словно отгадав его мысли.

Важно не потерять спокойствия в самый критический момент, а равновесие — несколько позже, — сказал он с неожиданной для Алексея Антоновича сухостью.

И Мирвольский сразу же почувствовал, что скромное, как ему казалось, умолчание о своем находчивом и мужественном поступке очень ясно написано на его лице. Потерял-таки, выходит, он равновесие! Никак не отозвавшись на замечание Лебедева — не оправдываться же еще! — Алексей Антонович попрощался с хозяевами и ушел.

Поставив на стол большую глиняную чашку с похлебкой и пригласив гостя, Клавдея сама села в стороне. Она уловила, с каким уважением говорили с Лебедевым и Порфирий и Мирвольский, — значит, это особенный человек, нельзя к нему запросто. Задумалась: где и как на ночь ему постелить?

Клавдия Андреевна! — позвал Лебедев. Он успел спросить ее имя у Порфирия. — А ведь я не барин, чтобы мне прислуживать, — черные глаза его лучились сдержанным смешком. — Вы вот поставили обед и сами отошли. И выходит, я пришел не в семью к товарищу своему, а все равно что…

Он остановился, умышленно не докончив фразу, а Клавдея про себя ее завершила: «…все равно что в трактир пообедать».

Так принято в народе, — стеснительно пробормотала Клавдея. — Кого уважают…

…а за своего не считают! — шутливо продолжил Лебедев. — Так, Клавдия Андреевна?

Порфирий сидел, покручивая кончик уса. Конечно, Клавдея верно говорит: по обычаю хозяйке так и положено. Но и Плотников тоже крепко ответил: как свой к своим он пришел, а от него отодвигаются.

Садись с нами, Клавдея, — сказал Порфирий, — не чурайся человека. Он наш.

И не хозяйкой в доме будьте, — закончил Лебедев, — а просто старшей в семье. Согласились?

Сразу как-то словно теплее и светлее стало в избе. Нашлось о чем говорить — о горе и о нуждах своих, не думая, ладно ли при чужом скажешь. И за угощение плохое Клавдее стало не стыдно: что есть!

В постоянных поездках, все время тесно общаясь с рабочими, Лебедев привык запросто входить и в их семьи, деля с ними все домашние в радости и беды. Эти посещения были для него душевной потребностью, заменяли хоть на какой-то час или вечер свою семью. И когда, распрощавшись с хозяевами, Лебедев в ночь, в дождь или в снежный буран уходил от них, чтобы отправиться в новую, почти всегда опасную и трудную поездку, — его долго еще грели воспоминания о приятно проведенных часах.

Пообедали весело и дружно. Клавдея задумалась: после того, как рухнуло их с Ильчей маленькое хозяйство, сам Ильча умер и потерялась надежда снова жить независимо, казалось, что и радости в жизни больше не видеть. Скитайся по богатым людям, прислуживай им — хозяева найдутся. А угодным хозяину слугой станешь только тогда, когда себя вовсе забудешь: нет для тебя никого, кроме хозяина! Какая уж будет радость в жизни этому человеку? Так, может, сломилась бы и опа, Клавдея. Да хорошо, что встретилась она с Порфирием и в рабочий круг они теперь вошли, — видит и слышит Клавдея, как рабочие разговаривают (ее не остерегаются, доверяют!), как хозяевам уже грозить хотят, — сила! И когда сила эта крепнет, как не радоваться? Вот и этот новый человек — Василий Иванович Плотников — еще огонек в душе зажег, надежды прибавил. О том, о сем, казалось, за обедом, разговаривал, а как-то вроде и подсказал, чего им, Порфирию с Клавдеей, надо делать, как жить.

Отлично сегодня прошла массовка, — говорил Лебедев. — И охрана правильно была поставлена, вовремя предупредить успела. Ну, а как ты считаешь, Порфирий Гаврилович, хорошо бы почаще сходки рабочие собирать?

Зима настанет — в лесу за городом не соберешься, — сказал Порфирий, — теперь до весны всякие сходки откладывай.

А зимой собираться и надобности нет разве? Что, зимой жизнь останавливается? Или на зиму рабочим правительство все права дает? — Лебедев посмеивался.

У Клавдеи становилось весело и легко на душе от уверенности этого человека, — выходит, знает он наперед, как жизнь должна повернуться и как повернуть ее надо, коли твердо так говорит.

В цехах не соберешься, — с сомнением сказал Порфирий. — Там, как в мышеловке, захлопнут!

Пять человек — захлопнут, а сто — не захлопнут, — возразил Лебедев.

Схватят тех, которые выступать будут.

А их оберечь надо, не допускать к ним.

Тогда крепкую охрану ставить придется. Как иначе-то? — спросил Порфирий.

Правильно. И поставим, — ответил Лебедев. — Сил у рабочих не хватит, что ли?

Сил-то, пожалуй, и хватит, — задумался Порфирий, — да ведь ежели в охране?.. Всех тех людей тогда надо как-то соединять… вроде командовать ими.

А почему бы и нет? — повторил свой вопрос Лебедев.

Он быстро встал, поставил ногу на поперечную распорку табуретки, руками оперся о колено, наклонился к Порфирию.

Как ты думаешь, Порфирий Гаврилович? Если у царя против рабочих есть организованное войско, полиция, почему у рабочих против полиции не должно быть организованных Отрядов, дружин? И тоже связанных боевой дисциплиной… Не все же нам убегать от полиции! Защищаться надо! Сопротивляться, а потом и самим переходить в наступление. Без таких организованных дружин разве это сделаешь?

Тогда и оружие доставать для них нужно? — оживился Порфирий.

Мысль Лебедева ему очень понравилась: конечно, если вооружиться рабочим…

Обязательно, — подтвердил Лебедев. — Дружины рабочие, Порфирий Гаврилович, организовывать уже сейчас пора. Оружия ящик нам никто не пришлет. Надо его самим доставать и людей в дружины начинать теперь же готовить. По российским заводам уже много их есть, в Томске нынче весной создали. Я думаю, необходимо иметь бы и в Шиверске. Но, — добавил Лебедев, значительно посмотрев на Порфирия, — это дело должно быть особо тайным. Понимаешь?

Как не понять! Против царя с оружием…

Надежному человеку поручить это надо.

Очень надежному, — сдвинул брови Порфирий и пощипал кончик уса.

Вот ты бы и взялся за это, — сказал Лебедев и подошел к Клавдее, которая тем временем, убрав посуду со стола, мыла ее возле печи. — Клавдия Андреевна, а чем я показался тебе подозрительным, что ты отправила нас по ложной дороге?

Клавдея отряхнула воду с пальцев, вытерла руки об тряпицу.

Да ведь как же, — сказала она, — знала я, что на лужайках рабочие собираются. А тут доктор и опять же ты, человек незнакомый, туда дорогу спрашиваете. Нет, думаю…

Правильно! — перебил ее Лебедев. — А меня больше всего интересовало: сознательно это у тебя получилось или так, как бывает, неожиданно, нечаянно пришло?

Нет, подумала я.

Да я теперь уже вижу, — весело сказал Лебедев и покосился на глубоко задумавшегося за столом Порфирия. — В своей деревне часто бываешь, Клавдия Андреевна?

Нет, не бываю вовсе, — неохотно сказала Клавдея; горькие морщинки собрались у нее между бровями. — Ничего там у меня не осталось. Только сердце бередить — столько я там всякого горя пережила. Вот в Рубахину деревню хожу иногда.

Ну и прихватила бы с собой туда листовочки, — как продолжение какого-то давнего разговора об этом, сказал Лебедев. — Поди, не к богатеям в гости ходишь, а к таким, как сама. Им тоже почитать листовки полезно, знать, кто у них настоящий враг.

Снесла бы я. Только взять их где? В верные руки всегда передам.

В следующий раз приеду сюда — привезу листовок таких, для крестьян-бедняков написанных. Отнесешь в Ру-бахину, Клавдия Андреевна?

Отнесу.

Ну, а как остерегаться надо, ты небось сама понимаешь^ Попадешься с листовками — арестуют, будут судить.

Знаю, Василий Иванович. Чего ж объяснять? Дочь у меня за это в тюрьме томится. Все понимаю я.

Мы поговорим еще, Клавдия Андреевна. Мпого есть всяких способов, как безопаснее листовки носить да людям их раздавать. Кое-чему я тебя научу.

Вот за это спасибо!

Порфирий раздумывал над словами Лебедева. Очень верно человек говорит: надо браться за оружие рабочим. Всем сообща и силой действовать. А сама такая сила не сложится, собрать ее надо. С оружием управляться — тоже надо людей научить. И само по себе это никак не получится. Так почему бы тогда вот ему, Порфирию, действительно и не взять это дело в свои руки? Побоится, что ли, он? Смелости разве у него не хватит? Или — ума? Порфирий словно со стороны глянул на себя, проверил: гож он будет для такого дела или загубит его? Ответил: «Гожусь. Только строже еще за собой смотреть надо. И людей подбирать — ни в едином не ошибиться. Можно подобрать!..»

Согласен я, Василий Иванович, — сказал Порфирий, весь как-*го сразу выпрямляясь. — Только подскажи, как начинать. Стрелять сам хорошо умею и других могу научить. Савву Трубачева взял бы себе в первые помощники. Люблю этого парня, надежный он. А вот как дальше…

Дальше? — Лебедев подсел к нему, стал рассказывать, как организована боевая другжина в Томске, как, на его взгляд, это можно сделать здесь.

Они разговаривали долго, обстоятельно, обсуядая во всех подробностях детали организации: кого привлечь в дружину, как доставать оружие, где хранить его.

Потом освободилась Клавдея, подсела к ним. Завязались новые разговоры. Постепенно раскрылось, что Порфирий и Клавдея дружат с Еремеем Фесенковым, которого и Лебедев знает хорошо. Вот с ним, через него в Ру-бахиной и надо связь держать, ему передавать листовки.

От Вани Мезенцева и от Мирвольского Лебедев и раньше знал, что Порфирий — муж Лизы, но при коротких встречах с пим в рабочих кружках о Лизе разговор никогда не завязывался: не было ни времени ему, ни места. И тем более, что Лебедев знал и о неладно как-то сложившейся у них семейной жизни. В этот долгий, заполненный сердечными разговорами вечер Лебедев понял, что Лиза Порфирию дорога и старое, что было, прощено и забыто.

А ты ей напиши, Порфирий Гаврилович, — посоветовал Лебедев и мягко положил свою руку ему на плечо.

Куда я напишу? — спросил Порфирий и повел головой в сторону Клавдеи. — Сколько раз она ходила к Кирееву, и тот всегда отвечает одно: «Не знаю где». Как отыщешь?

Твоя жена в Александровском централе.

В Александровском!.. — вскрикнула Клавдея и отшатнулась: в народе всегда говорили об этой крепости как о самом страшном, что есть в мире.

— В Александровском… — повторил и Порфирий. И как-то сразу все замолчали.

Чуть свет на заимку Порфирия прибежал Савва и принес — тревожную весть: арестованы Буткин и Ваня Мезенцев. Они попались в облаву.