Городок сорванцов

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

На следующий день во время тихого часа я лежал на своей раскладушке, глядел на любимые елочки, что росли внутри палатки, дремал и думал: кончились все мои треволнения с дизентерией, и мы заживем теперь в городке спокойно и весело, будем вспоминать великолепную игру в изыскателей, придумывать новые интересные игры, отправляться в новые туристские походы. И я, наконец, смогу приняться за наблюдения над ребятами, смогу собирать материалы для будущей повести. А то получается так, что даже записывать в блокнот разные интересные случаи и то некогда.

Сегодня за обедом Марья Петровна прошлась о чересчур осторожных врачах, которые мешают веселиться. Я сделал вид, что не понял намека: в таком городке, как наш, нельзя обижаться. И взрослые, и ребята должны только дружить между собой. Пусть исполнится мечта Владимира Викторовича о большой пионерской дружбе. А я напишу книгу об этой дружбе.

Сегодня вечером будем праздновать день рождения Южки. Кажется, кроме Эдика, все ее очень любили, и торжество наверняка выйдет превеселое. От себя я приготовил Южке подарок — книгу.

Лежа на раскладушке, я потихоньку повторял про себя отдельные фразы речи, которую я скажу в ее честь. Но постепенно глаза мои начали слипаться, слова забывались… И вдруг — бац! Спросонок мне померещилось, что возле моей палатки упал самолет. От неожиданности я даже слетел с раскладушки, выскочил наружу и в самой чаще ближнего куста черемухи увидел Сашу Вараввинского. Он съежился в комочек и притаился в нижних ветках.

— Что с тобой? — крикнул я.

— Тише, тише, молчите! Спасите меня! — жалобно повторял Саша. — Приехали мама с папой! Спасите меня!

Надо сказать, что к этой черемухе у меня было особенно бережное отношение. В самой середине куста, в развилке двух черных веток, давно уже я обнаружил соловьиное гнездо. Теперь соловей не пел на зорях, потому что вывелись птенчики и оба пернатых родителя с утра до вечера усердно таскали своим деткам насекомых. Я потихоньку наблюдал за соловьиной парой, но никому в городке об их гнезде не говорил. Это была моя сокровенная тайна, и, понятно, сейчас я очень рассердился, когда толстяк «Санчо Пансо» угодил прямо в куст.

К Саше приехали родители, так почему же он прячется от них, да еще умоляет его спасти?

— Они меня хотят забрать в пионерлагерь, — чуть не плакал «главный путешественник». Его круглая, испуганная физиономия едва белела в зелени листвы.

— А, вот в чем дело!

В моей палатке еще стояла та раскладушка, на которой провел позапрошлую ночь Витя Панкин.

— Вылезай сейчас же и прячься сюда! — приказал я.

Саша прокрался в палатку и лег. Я накрыл его одеялом, а сам пошел знакомиться с Сашиными родителями.

Как и почему очутились в нашем городке мама и папа Саши, да не одни, а вместе с мамой Эдика и Южкиной бабушкой? Ведь никто из родителей не знал, где мы находимся. Ребята попрощались с родными еще в интернате. Приехали тогда автобусы, в них посадили будущих жителей полотняного городка и увезли в неизвестном направлении.

Позднее мне удалось прочитать одно письмо, которое Эдик написал своей маме в тот день, когда я отвез Витю Панкина в больницу.

«Дорогая мама, я жив и здоров, только работать много заставляют. У нас в городке дизентерия. Твой Эдик».

Письмо это произвело на маму Эдика впечатление разорвавшейся бомбы.

Завертелись диски телефонных аппаратов.

Надя, интернатская секретарша, всем отвечала, что Евгений Иванович уехал зачем-то в Музей восточных культур, сама она ничего не знает и ни о какой эпидемии не слышала.

Тогда мама Эдика позвонила родителям Саши и Южкиной бабушке.

Бабушка в это время пекла любимый Южкин пирог и думала о внучке, о ее дне рождения. Она начала торопливо собираться в дорогу, но, конечно, не забыла захватить с собой этот пирог.

Мама Саши не поняла из письма Эдика, сколько ребят заболело дизентерией — трое или пятьдесят. Но она была уверена, что в число заболевших попал и ее дорогой Сашурочка, и она тут же позвонила к папе на работу. Обстоятельства были столь исключительны, что папу немедленно отпустили. Папа недавно купил «Волгу», он посадил в машину свою жену, маму Эдика и Южкину бабушку, и они вчетвером покатили в Звенигород.

Из писем ребят они знали одно: палаточный городок находится где-то недалеко от Звенигорода, на высоком берегу Москвы-реки. Ездили они вдоль обоих берегов, и вверх от моста и вниз; где машина не могла проехать, пробирались пешком и после четырех часов упорных поисков с помощью всезнающих мальчишек-рыболовов отыскали-таки нашу поляну.

Южкина бабушка узнала, что никакой дизентерии в нашем городке никогда не было, а сама Южка спит (к счастью, девочка успела перебраться из лазарета для больных мальчиков в свою палатку). И бабушка тотчас же успокоилась, отошла в сторонку и села на пенечек любоваться видом и ждать, когда проснется ее любимица.

Папа Саши возился возле своей «Волги», ему пришлось клеить и надувать проколотую камеру.

А обе мамы, что называется, взяли Владимира Викторовича в оборот. Хорошо, что был тихий час и никто из ребят не слышал всего того потока горьких и обидных слов, какие принял на свою голову бедный начальник городка.

В этот самый момент как раз я к ним и подоспел, так сказать, Владимиру Викторовичу на подмогу.

Эдик стоял в сторонке, прислонившись к сосне, бледный, с поджатыми губами и не говорил ни слова.

Мама Саши — высокая худощавая женщина с пышными темными волосами и печальными глазами — больше поддакивала, зато мама Эдика — низенькая и очень полная блондинка — наступала на Владимира Викторовича весьма настойчиво.

Переполох с дизентерией благополучно закончился. Но Эдик написал: «работать заставляют». Как же так? Владимир Викторович обещал, что их сыновья, как отличники, будут занимать командные должности (они же члены штаба!), а на самом деле у Эдика все руки в мозолях, все ноги исцарапаны…

— Мы достанем путевки в пионерский лагерь санаторного типа, — говорила мама Эдика, — по крайней мере будем за них спокойны. Обслуживающего персонала там достаточно. А если хотите знать, мною подано Евгению Ивановичу заявление, я вообще забираю сына из интерната.

Владимир Викторович выпрямился и впервые заговорил очень спокойно, тихо и даже как будто равнодушно, но я догадывался, каких трудов ему стоило так говорить.

— Что ж, забирайте, — сказал он, — и хорошо сделаете, потому что за такое письмо общий сбор пионерской дружины сегодня же исключил бы вашего сына и из городка и из пионеров. — Он обернулся ко мне и тихо добавил: — Оказывается, вы были правы, когда предупреждали меня насчет Эдика и не доверяли ему.

Я заметил, что у мамы Эдика очень маленькие и выхоленные розовые пальчики с ярко-красными ногтями; сейчас она этими пальчиками, с силой дернула сына за рукав.

— Собирай свои вещи и едем! — приказала она. «Заслуженный мастер спорта» по-прежнему стоял, прислонившись к сосне, все такой же бледный, не смея поднять глаз, не смея сдвинуться с места.

— А где же мой мальчик? Куда он убежал? — с беспокойством спросила мама Саши.

— Он у доктора в лазарете спрятался, — едва слышно пробормотал Эдик и, так же не поднимая глаз, поплелся к штабной палатке, где он жил вместе с Сашей.

— Приведу Сашу, — сказал я и пошел к себе.

На раскладушке я увидел шар, накрытый одеялом, очевидно, «главный путешественник» свернулся калачиком.

— Послушай, идем. Все знают, что ты у меня скрываешься.

Из байкового шара высунулся короткий носик.

— Я не пойду! Я не хочу в пионерлагерь!

Куда делась всегдашняя размеренная и подтянутая солидность нашего «главного путешественника»! Просто очень хороший и живой, но самый обыкновенный толстенький мальчик прятался сейчас под одеяло.

— Саша, будь мужественным, — уговаривал я его, — докажи, что ты изыскатель.

Саша тотчас же вскочил и, не говоря ни слова, уверенным шагом поспешил к родителям.

Мама, увидев его, обняла и прижала к себе.

— Мальчик мой милый, — повторяла она, лаская его взъерошенные волосы, — поедешь в санаторный пионерлагерь, ты там так поправишься…

Саша высвободился из маминых объятий и с тоской оглянул весь наш городок.

Зеленые палатки с белыми ромбами номеров выстроились вдоль Пионерской улицы, вдоль Туристской… Там сейчас мирно спят Сашины друзья. Взглянул он на высокие сосны, окружавшие площадь Радости, перевел глаза на голубые просторы на том берегу Москвы-реки, что виднелись в просветах между березами, посмотрел на штабную палатку, в которой жил… Над палаткой реял знакомый голубой шелковый флаг с эмблемой — белый шатер на фоне восходящего солнца…

— Мамочка, не поеду! — умоляюще и даже чуть не плача простонал он. — В пионерлагере ведь никуда не пускают.

В разговор вмешался Сашин отец — высокий и костлявый мужчина с энергичным лицом. Удивительно, что у такого упитанного мальчика были такие высокие худощавые родители.

— Послушай, мать, — сказал басом Сашин отец, — а может, на самом деле оставить его тут? Смотри, какое хозяйство развели, и все сами.

Мама заколебалась. Она еще раз внимательно и любовно всмотрелась в своего сына, погладила его по голове, пощупала мозоли на ладошках…

— Сашурочка, а тебе тут хорошо? — неуверенно спросила она.

Саша выпрямился, выпятил колесом грудь.

— Если бы все пионеры летом жили в таких же городках, как наш! — горячо и убежденно воскликнул он.

— Ну, оставайся, сынок, — вздохнула мама, поцеловала Сашу и пошла садиться в машину.

— Александр, до свиданья, — коротко сказал отец, кивнул сыну и зашагал следом за мамой.

Эдик, одетый в темную байковую куртку и шаровары, уже стоял возле машины с чемоданом и рюкзаком.

Сашин отец сел за руль, его жена — возле него, Эдик со своей мамой устроились сзади. А Южкина бабушка не поедет, она останется у нас на празднование дня рождения внучки.

Я слышал, как мама Эдика презрительно заметила отцу Саши:

— Вы неправильно воспитываете своего сына.

— А вы своего воспитываете правильно? — грубовато, через плечо спросил отец Саши и, не дожидаясь ответа, завел машину.

Бывший «заслуженный мастер спорта» не простился с нами, он даже головы не повернул, чтобы в последний раз взглянуть на городок.

Голубая «Волга», шурша, покатилась по дороге и вскоре исчезла за кустами.

И тотчас же к Саше вернулся его обычный самоуверенный тон.

— Я вам хотел высказать кое-какие соображения относительно вчерашней игры, — сказал «главный путешественник» Владимиру Викторовичу.

— Да, да, и я тоже хотел с тобой поделиться впечатлениями об игре в изыскатели, — ответил тот таким голосом, как будто десять минут назад ровно ничего не произошло в нашем городке.

И оба они скрылись в штабной палатке.

На вечерней линейке все выстроились. И снова давно знакомый Южкин голос прозвенел на весь городок:

— Отряды, равняйсь! К рапорту дежурного командира стоять смирно-о-о!

И все с улыбкой глядели на Южку, одетую в белую блузку с красным галстуком и в новые синие сатиновые шаровары. Белый капроновый бант, как огромная бабочка, сидел на ее толстой черной косе. И все радовались, что Южка вновь ведет линейку.

Ей исполнилось тринадцать лет. По этому случаю очень торжественные речи произнесли Владимир Викторович и я. Валера проиграл туш. Все закричали «ура-а». Преподнесли Южке подарки: Владимир Викторович — книгу, ребята — альбом и два букета цветов, я от себя тоже книгу, Марья Петровна, видимо, помирилась с Южкой: она ей подарила плитку шоколада.

Южкина бабушка стояла в сторонке с завернутым в кулечек праздничным пирогом; она слушала, как на все лады расхваливают ее любимицу, и слезы текли по ее румяным сморщенным щечкам.

Южкины родители работали в далекой Арктике, а девочку воспитывала бабушка. И я думал, какая Южка счастливая, что у нее такая заботливая и добрая вторая мать.

Приняв подарки, Южка положила их рядышком на травку и опустила глаза. Она, кажется, хотела сказать очень много, но только тихонько пробормотала одно слово — «спасибо».

Затем выступил новый заместитель начальника штаба Миша Огарев. Наконец-то хоть один из старших получил право командовать!

Миша, стараясь сдержать свою радость, очень серьезным голосом прочел приказ штаба о восстановлении десятого отряда.

Прежние нарушители показали себя усердными, дисциплинированными, дружными и заслужили прощения. На линейке промежуток между девятым и одиннадцатым отрядами все эти дни оставался свободным. Миша Огарев и другие помилованные быстро заполнили это пространство. Две девочки-неразлучницы вновь встали рядышком. Их сияющие лица превратились в сплошную улыбку.

Тут же после линейки мальчики и девочки десятого отряда поставили на прежние щиты свои четыре палатки, перенесли вещи и вкопали столбик с надписью «Проспект Гагарина». Девочки-неразлучницы сели у входа в свой зеленый домик и крепко обнялись — теперь уже никакая сила не могла их разъединить.

Миша всех удивил.

— Командиром отряда буду, а переселяться не хочу, — сказал он, хмуря свои узкие брови. Окруженный ватагой беззаветно преданных ему мальчиков первого отряда, он отправился копать червей к завтрашней рыбалке.

А вечером на торжественном «Костре дружбы» Южкина бабушка раздала нам всем свой пирог. Она сумела разделить его на сто пять частей. Я тоже попробовал, но, к сожалению, не понял, какого он вкуса, кусочек размером с конфетку тут же растаял у меня во рту.