Городок сорванцов

ИНТЕРНАТ ОХВАЧЕН БУРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬЮ

Раньше я просыпался в десять или в одиннадцать. Теперь мне приходилось ежедневно вскакивать в семь. Наскоро проглотив чай, я выбегал из дому.

Жена было испугалась столь разительной перемены в моей жизни, но я ей объяснил, что собираю материалы для будущей приключенческой повести, и она успокоилась.

Вот как проходил мой рабочий день.

Утром, когда все ребята уже сидели за партами, я появлялся в интернате. Евгений Иванович вежливо здоровался со мной и тут же начинал куда-то звонить. Потом Надя, интернатская секретарша, печатала красноречивую бумажку, нарочно оставляя широкие поля со всех сторон для резолюций, потом я ездил по всей Москве. После длительных переговоров, после беготни по, учреждениям, конторам, базам, складам моя бумажка постепенно украшалась разноцветными надписями. С каждой следующей резолюцией росла надежда: «прошу помочь», «на ваше усмотрение», «не возражаю» и, наконец, последняя, самая прекрасная и самая короткая — «выдать!».

Я звонил в интернат: «Пришлите четырех мальчиков туда-то!» Это означало — нам дают во временное пользование четыре палатки.

А однажды мне посчастливилось, и я вызвал сразу шесть мальчиков.

После обеда я снова приходил в интернат. И с каждым днем все больше втягивался в деятельную подготовку к строительству полотняного городка.

Ежедневно с двух до четырех пятиклассники отправлялись «заготовлять лес». И постепенно весь двор интерната заставился аккуратными штабелями бревен, досок, брусьев и фанерных листов.

Убедившись, что «леса» набралось много, Владимир Викторович предложил ставить палатки не на землю, а на специальные щиты, сколоченные из досок и поставленные на круглые катки. Таких щитов нужно было шестьдесят восемь штук — по два на каждую трехместную палатку.

Столярная мастерская интерната получила крупный заказ. Сроки окончания работ остались те же, а объем их увеличился в три раза. То работали на уроках труда одни шестиклассники, теперь пришли на помощь мальчики даже четвертого класса. От двух до четырех и по вечерам столярка наполнялась множеством добровольцев.

Весело было смотреть на мальчиков: не поднимая головы, они стучали молотками, повизгивали ножовками, тесали топорами.

Я любил вдыхать бодрящий запах стружек, смолы и опилок.

Изредка в столярке появлялись Эдик и Саша, оба приглаженные, чистенькие, пахнущие душистым мылом. Они ходили между верстаками, щурились, критически осматривали готовую продукцию и записывали, сколько сколочено новых щитов.

Командовал в столярке преподаватель по труду Павел Александрович — широкоплечий, краснощекий здоровяк лет тридцати пяти.

Он проводил там все свое время — и рабочее и нерабочее — до самого отбоя.

— Разве отсюда уйдешь? — частенько ворчал он басом. — Этим сорванцам ничего нельзя доверить; чуть зазеваешься — обязательно подойдут к зубьям пилы, или что-нибудь поломают, или куда-нибудь залезут.

Он сам протаскивал тес и брусья через визжащее колесо циркулярной пилы; при этом он делал вид, что сердится, и предостерегающе гудел на всю столярку: «Семь раз примерь — один отрежь!», «Ударяй не по пальцу, а по гвоздю!», «Осторожно, руку убери!»

Павел Александрович считал, что нужно как можно больше столярных работ сделать в интернатских стенах, чтобы везти на место готовые детали и там их только монтировать.

Кроме щитов, неутомимые мальчики сколачивали части навеса над столовой и кухней, а также изготовляли множество мелочей — вроде лавочек, столов для настольного тенниса, грибка для часового, всякой всячины для «уголка тихих игр» и прочее и прочее.

Заходил я в часы уроков ручного труда и в портновскую мастерскую, слушал там неумолчное однообразное журчание швейных машин. Девочки подрубали белые платочки и нашивали на них темно-синие номера. У каждой палатки будет свой номер.

Не зря пятиклассница Тонечка говорила, что с мальчишками интереснее. Девочки скучали за шитьем этих номеров, хмурились и завидовали мальчикам, потому что визг циркулярной пилы, стук молотков и топоров издали напоминали веселую музыку.

Многие родители сперва отнеслись к идее полотняного городка с недоверием, и я чувствовал, что тут предстоит упорная битва за некоторых сынков и дочек.

Мамы зачастили в интернат. Если с мамой приходилось разговаривать мне, я говорил примерно так:

— Видите, какой ваш сын малокровный и узкогрудый. Чистый лесной воздух, солнце и купанье будут ему очень полезны. Обещаю специально следить за его здоровьем, и вернется он к вам крепкий, загорелый, веселый.

Мама уходила от меня успокоенная и сияющая.

Владимир Викторович действовал иначе: он тащил маму прямо в столярку и, стараясь перекричат: шум, тыкал пальцем в щит и говорил:

— Смотрите, палатка будет стоять на двух таких помостах, поднятых на двадцать сантиметров, снизу ее будет продувать ветерок, никакая сырость не заведется и змеи не заползут.

— Только не очень моего мальчика заставляйте работать, — просила колебавшаяся мама, — он у меня такой слабенький, и купается он пусть поменьше; а в походы его совсем не берите — вдруг еще дождик пойдет.

— Нет, нет, мамаша, не беспокойтесь. Работать он почти не будет, и в поход я его не возьму,

За день Владимир Викторович раздавал десятка полтора таких обещаний.

Познакомился я и с интернатской медсестрой Варварой Семеновной. Да, менее приспособленную для палаточной жизни медсестру трудно было сыскать — пожилая, очень полная, рыхлая, с испещренной морщинами кожей лица. Ее ужасала сама мысль — залезать в палатку на четвереньках, спать на холодном брезенте… Жизнь в полотняном городке ей казалась сплошной мукой.

— Я Евгению Ивановичу говорила, — искала она меня сочувствия, — хоть увольняйте — не поеду. Нормальные школьники в пионерские лагеря едут. Там спальные корпуса в яркие цвета выкрашены, всюду дорожки асфальтовые, клумбы с цветочками, весь участок высоким забором огорожен, ребята спят на кроватях с пружинными матрацами. Какая там благодать! А в нашем интернате? Я знаю, это все пионервожатого затеи. Неугомонный какой выискался! Надо же придумать — на земле, в холодных и тесных палатках! Ведь ребята там перепростудятся, не ровен час воспаление легких схватят.

Варвара Семеновна обещала полностью снабдить меня медикаментами и предметами санитарии, а также представила мне девочек-санитарок, недавно сдавших экзамен на значок ГСО. Иные из них были чуть повыше ростом, иные чуть пониже, но потому, что платья они носили одинаковые — фланелевые, никак не различал их и так и не успел с ними как следует познакомиться.

А вот Витя Панкин взял меня просто своим упорством. Каждый раз, когда я его встречал, он осторожно трогал меня за рукав, заглядывал в глаза и задавал один и тот же вопрос:

— Принесли сачок?

Я ему неизменно отвечал:

— Нет, к сожалению, забыл.

В конце концов я сжалился над Витей. Он засопел от восхищения, когда впервые увидел paспpaвилку, сачок, энтомологические булавки. Мы с ним сговорились на следующий день после уроков идти ловить бабочек.

Он повел меня на четвертый этаж, в спальню мальчиков пятого класса. Там стояли ряды ослепительно блестевших кроватей, накрытых ослепительно белыми

одеялами. Витя подвел меня к своей постели и откинул подушку, прикрытую чистой накидкой из тюля.

Но под Витиной подушкой не было безупречного порядка. Гайки, рыболовные крючки, гвоздики, поплавки, пустые спичечные коробки, почтовые марки — чего только не хранилось в этой драгоценной кладовой. Сюда же Витя спрятал расправилку и пакетик с булавками.

Через две минуты большой сачок из белой марли мы надели на палку. Я показал Вите, как надо накрывать бабочку, сидящую на цветке, как размахивать сачком с вывертом, когда ловишь бабочку на лету.

Вдвоем мы отправились за добычей. Дошли до сквера, я уселся на скамейку и стал издали наблюдать за мальчиком.

Не раздумывая долго, он перепрыгнул через чугунную решетку и бесцеремонно побежал по бархатно-зеленому газону, побежал туда, обратно, остановился, что-то увидел… Крадется, крадется… Бац! Взмах сачком.

Эх, шляпа, — промазал! Побежал, побежал, взмахнул с вывертом и с видом победителя протянул мне добычу. В марле трепетала бабочка. Я ее оглушил, щелкнув двумя пальцами грудку, и осторожно вынул из сачка. Бабочка была цвета крепкого чая с отливом в лиловый, переходящий в коричневый. На каждом из четырех ее крыльев сидело по голубовато-зеркальному глазку величиной с горошину. Впрочем, разве можно описать, как выглядит Дневной Павлиний Глаз — он был непередаваемо красив.

А через полчаса я сидел в пятом классе за учительским столом и показывал, как расправляют бабочку, уже убитую эфиром, наколотую на булавку и вставленную брюшком в щель между дощечками расправилки. Вокруг меня затаив дыхание собрался весь пятый класс во главе с Валерой Шейкиным.

Витя гордо поглядывал на товарищей. «Посмотрите, это я поймал», — уговорили его искрившиеся серые глаза.

— Бедная бабочка, как мне ее жалко, — прошептала сидевшая на первой парте против меня маленькая Тонечка и быстро-быстро заморгала.

Когда операция над бабочкой была закончена, Витя бережно понес расправилку в спальню.

Я объяснил ему, что бабочка «должна сохнуть три дня, а потом ее нужно наколоть в специальный ящик.

Через несколько дней я встретил Витю.

— Ну как дела?

Вместо ответа он скорчил жалкую, плачущую гримасу, вынул из кармана спичечную коробку и показал мне изрядно потрепанное единственное крыло Павлиньего Глаза.

Я было решил, что Витя поймал другую бабочку, но вот что он мне рассказал, шмыгая от обиды носом.

Три дня подряд он ходил в столярку, просил позволить ему сделать ящик самому, но Павел Александрович отвечал: «Не сумеешь, успеется». Тогда Витя отшпилил бабочку от расправилки: он боялся что она «вся пересохнет и развалится».

— А дальше что?

— Ящика-то не было, — пробормотал, глядя в пол, очень смущенный Витя. — Я думал, думал, что мне делать с бабочкой, принес ее в класс и наколол в верхний угол классной доски.

Пять уроков подряд все мальчики и девочки, вместо того чтобы слушать объяснения учителей, любовались издали прелестным Павлиньим Глазом. На последнем уроке возмущенная учительница математики Марья Петровна заметила бабочку. Валера Шейкин полез ее доставать и нечаянно уронил на пол.

— Ну вот и все, — вздохнул Витя.

— Эх ты! — пристыдил я его и отошел, больше не желая с ним иметь дела.

Наконец мальчики доставили в интернат последние четыре палатки.

Ура-а! Теперь у нас набралось сорок два полотняных домика — тридцать четыре маленьких — для жилья и восемь больших — шатровых.

Мы решили разместить в этих шатровых клуб, штаб, материальный склад, библиотеку, а четыре пойдут под лазарет.

Строить городок поедут Владимир Викторович, Павел Александрович, восемь мальчиков и две девочки. Поедут за неделю до начала летних каникул.

Кто же будут эти счастливцы?

На втором этаже интерната в коридоре уже давно висела доска с заголовком: «Ребята пятого и шестого классов! Кто из вас завоюет почетное право называться покорителем целины?» Доска разделялась вертикальными полосами на три части; над каждой частью была надпись: «Лучший ученик», «Лучший пионер», «Лучший спортсмен», и далее шли фамилии ребят.

Иногда некоторые фамилии заклеивались бумажками, иногда вписывались новые, но Саша Вараввинский и Эдик Шестаков с тех пор, как повесили ту доску, были самыми первыми и самыми бесспорными во всех трех списках.

Оба они учились только на пятерки. Как активныe члены совета дружины, считались лучшими общественниками. В интернате привыкли, что на всех досках почета фотокарточки удлиненной физиономии «Дон-Кихота» и круглой — «Санчо Пансы» неизменно помещались в центре. Оба мальчика жили в интернате на так называемом «свободном режиме», то есть готовили уроки не вместе со всеми, в строго определенные часы, а когда хотели и где хотели.

«Главный путешественник», если зададут ему две задачи, решал шесть и потом, желая похвастаться, подсовывал тетрадку учительнице математики Марье Петровне.

Лучшего спортсмена Эдика, получившего второй разряд по легкой атлетике, прозвали в интернате «заслуженный мастер спорта». Он отдавал рапорт таким звонким голосом, так лихо и четко подходил к Владимиру Викторовичу, что все девочки замирали от восхищения.

Словом, Саша и Эдик считались красой и гордостью интерната. Правда, и Марья Петровна и Владимир Викторович несколько раз просили, обоих мальчиков помочь отстающим, а те неизменно отказывались: им едва хватало времени на тренировки в кружке легкой атлетики.

Был такой член совета дружины, ученик пятого класса Володя Дубасов — высокий и неуклюжий, большеголовый, медлительный и невозмутимый мальчик. Владимир Викторович считал его самым добросовестным и самым аккуратным, он наметил его на должность «хранителя сокровищ», то есть попросту кладовщика. Эти самые сокровища, иначе говоря, все имущество городка, повезут под Звенигород «покорители целины»; разумеется, Володя будет нужен на строительстве городка с первого дня. Но у Володи в табеле стояли троечки. Появлялись тройки и у «главной девочки» — председателя совета дружины.

Валя Гаврилова по вечерам выручала свою подругу, помогала ей познавать алгебраические премудрости.

Кстати, эту «главную девочку» звали довольно странно — Южка. Было у нее имя — Верочка, была и фамилия, которую я, признаться, позабыл… Но иначе, как Южка, ее не звал в интернате никто — ни ребята, ни воспитатели, ни даже сам Евгений Иванович.

Мне рассказывали, что два года тому назад приехала она осенью из Крыма, похорошевшая, загорелая. И Марья Петровна — как известно, самая восторженная из интернатских учительниц — воскликнула:

— Верочка, да ты у нас настоящая южная красавица!

Услыхав эти слова, два дня подряд мальчишки только так и звали Верочку, а на третий день перешли просто на Южку — эдак ведь выходит куда короче. А Верочек в интернате было целых двадцати шесть, надо же как-нибудь отличать из них хоть одну.

В конце концов с помощью Вали Южка получила четверки по геометрии и по алгебре. Из девочек только они попали в список счастливых «покорителей целины» на должности кухарок. Оказался в списке и «главный агроном», он же горнист — Валера Шейкин и незадачливый биолог Витя Панкин и другие мальчики.

Володя Дубасов выправил все свои отметки, но по арифметике у него по-прежнему стояло «три». Значит, он не мог ехать «покорять целину».

Но тут случилось непредвиденное.

Мама Эдика и мама Саши, узнав, что их сыновья поедут строить городок, будто запротестовали; они явились в интернат прямо к Евгению Ивановичу и наговорили ему с три короба: да, их сыновья отличники, да, они гордость интерната, но это не значит, что «заслуженный мастер спорта» и «главный путешественник» должны (какой ужас!) копать землю. И мамы дали согласие отправить в городок свою мальчиков только потому, что Владимир Викторова твердо им обещал ни на какие работы их детей не посылать.

Евгений Иванович вызвал Владимира Викторовича, тот было нахмурился, как же — столько времени ребята упорно боролись за право называться «покорителями целины», и вдруг — с самыми первыми кандидатами такое недоразумение! Но потом Владимир Викторович пожал плечами, усмехнулся, не стал спорить с мамами и прямо прошел в пятый класс.

Пятиклассники кончили готовить уроки, благополучно решили задачи и разбежались кто куда; один Володя Дубасов сидел за своей партой и мутными глазами с тоской глядел в учебник арифметики.

Владимир Викторович подсел к Володе за парту. Нет, нет, он не помог, а только чуточку подсказал.

Володя тотчас же решил задачу. Владимир Викторович торжественно сообщил ему новость:

— Поздравляю тебя с поездкой на строительство.

Будущий «хранитель сокровищ» не сразу понял в чем дело, когда же до него дошло, то положил книжку в парту и радостно прошептал:

— Спасибо.

Другим счастливцем оказался шестиклассник Юра Овечкин — долговязый, нескладный, с оттопьренными ушами, с упрямым подбородком и толстыми губами мальчик. Он тоже получил две тройки. Но на его сторону встал даже сам Евгений Иванович. Дело в том, что Юра всю зиму свободные часы проводил на кухне, там он учился у старшей поварихи интерната тети Тоси постигать тонкости кулинарного искусства. В городке он займет должность «шеф-повара», но во время строительства его руки вместо половника и веселки будут держать лопату и мастерок. Да, да, мастерок печника, ведь Юра обещал сложить настоящую кухонную плиту по всем правилам.

— У меня папа каменщик, я такую мировую плиту сложу, на четыре конфорки, только возьмите меня с собой, — умолял он.

Владимир Викторович поверил Юре и включи его в список «покорителей целины».

Эдик и Саша ходили по интернату с обиженными лицами; чтобы усилить выражение печали, они старались приподнять повыше брови, всем своим видом показывая, что очень хотели ехать. И совсем они не виноваты, что их мамы оказались такие несознательные. А потом — кто же будет проводить последний пионерский сбор? Да и календарный план летних спортивных соревнований еще не составлен. Так что волей-неволей, а придется им остаться в Москве и ехать вместе со всеми, когда городок уже построят.

Наконец настал долгожданный день!

Евгений Иванович не зря хвалился своими «богатыми» шефами. В то ясное и теплое утро конца мая въехало во двор интерната шесть порожних грузовиков.

Ввиду исключительных обстоятельств уроки были на один час прекращены, и ученики высыпали во двор.

Я подоспел как раз вовремя, когда погрузка была в самом разгаре.

Юркий Владимир Викторович, одетый в синий комбинезон со множеством туго набитых карманов, носился между грузовиками, распоряжался и фотографировал.

Евгений Иванович в своем темном в полосочку костюме степенно расхаживал по двору и тоже распоряжался.

Павел Александрович ворчал басом и тоже распоряжался.

Тетя Тося — дородная и ширококостная, в белом халате — стояла на крыльце, в последний раз перебирала звонкие кастрюли, миски, кружки, ложки и вздыхала:

— Ах, если бы вы меня взяли с собой!

Но Владимир Викторович и ребята делали вид, что не слышат ее жалоб.

Ребята от полноты чувств вопили, визжали и без толку носились по двору. Даже взрослые были возбуждены и взволнованы.

Машины никак не могли разойтись друг с другом. На них грузили круглый лес, доски, щиты под палатки, сами палатки в чехлах, рулоны толя, одеяла и прочие сокровища, в том числе два больших ящика с медикаментами и десять раскладушек для будущих больных. Все это грузили с шумом, со смехом, с веселыми возгласами.

Эдик и Саша ходили с блокнотами в руках и старательно записывали, что на какую машину погружено.

Появилась Южка в новеньких синих шароварах, в синей куртке, ее капроновый бант напоминал огромную белую бабочку. Она и Валя то вбегал в дом, то вновь выбегали; лица обеих девочек сиял таким нескрываемым счастьем…

На крыльце сидела Южкина бабушка. Она пришла провожать внучку. Обе они были чем-то похожи друг на друга. Черные потухшие глаза маленькой, сморщенной, худенькой старушки с обожанием глядели на черноглазую девочку. Бабушка нет-нет подзывала Южку к себе и склеротическими руками то ласково поправляла ее бант, то смахивала случайную ниточку с ее шаровар… Видно было, любит бабушка свою внучку беззаветно и горячо, гордится и восхищается ею…

Строители расселись по кабинам. Евгений Иванович дал торжественную команду трогаться в путь. Медленно и осторожно, слегка покачиваясь, высоко нагруженные машины выехали со двора.

— До сви-да-ни-я! До сви-да-ни-я! — с завистью махали провожавшие и тут же замолкали и словно съеживались. Пора было идти садиться за парты. Неторопливо, один за другим ребята. с грустными лицами поднимались на крыльцо и исчезали внутри здания.

Я тоже от всей души завидовал «покорителям целины».

А день стоял солнечный и теплый; даже здесь, в центре Москвы, в саду интерната, пышно распустились свежей листвой тополя и липы, зазеленела молодая травка.

«Непременно поеду к ним на строительство дня через три», — подумал я про себя и пошел домой через опустевший интернатский двор.

Оставалась одна только Южкина бабушка. Сгорбленная, в своем темном стареньком пальтишке, она стояла у крыльца и прижимала платок к глазам.