Гранатовые поля

12. ТАЛИЯ

Его дочь была очаровательна. Она потеряла передние молочные зубы, и никогда ещё я не видела более прелестной беззубой улыбки.

Дочь.

У него была дочь.

Я положила руку на сердце, сильно сжав её, потому что было больно. О, Боже, как больно.

— Мне жаль, — сказал Фостер. — Я думал, ты знаешь.

Его дочь потянула его за руку.

— Папочка, мы идем?

— Да.

Его глаза были полны извинений, но он не сказал больше ни слова, позволяя ей утащить себя в сторону отеля. Тренер, Джаспер, последовал за ними.

Дочь.

У Фостера и Вивьен была семья.

— Талия, — Лайла коснулась моего локтя.

Я не могла говорить. Не могла дышать. Не могла двигаться.

Когда это прекратится? Это была какая-то больная шутка? Его способ мучить меня?

Лайла придвинулась ко мне, заставляя меня смотреть в глаза.

— Чем я могу помочь?

Я покачала головой и смогла выдавить из себя:

— Работа. Мне нужно вернуться на работу.

— Хорошо.

Она переплела свою руку с моей, сделала шаг и потянула так сильно, что у меня не было выбора, кроме как пойти с ней.

Сегодня я взяла поздний перерыв на обед и пришла в кофейню, чтобы поговорить с Лайлой. Мы решили прогуляться по центру города, потому что её бариста, Кристал, была милой, но постоянно сплетничала. Ни Лайла, ни я не верили, что она не подслушает.

Поэтому мы с сестрой бродили по центру города, за кофейней и вокруг отеля, пока я рассказывала Лайле всё, что Фостер раскрыл прошлой ночью.

О подпольных боях. О шантаже Арло. Деньгах. Я подозревала, что Вивьен с самого начала была влюблена в Фостера, поэтому она пошла на поводу у отца.

Она выиграла Фостера. И не только получила титул жены, но и подарила ему прекрасную дочь.

Дочь, о которой я когда-то мечтала.

— Черт бы его побрал!

Слезы застелили мои глаза, пока мы переходили улицу, и я яростно смахнула их.

— Ну, хоть в чем-то я отдам Фостеру должное, — сказала Лайла, когда мы обогнули ее здание и направились к переулку, где я припарковала свой джип. — Он вытащил тебя из твоей эмоциональной скорлупы.

Я замедлила шаг, заставив её сделать то же самое.

— Что? У меня нет эмоциональной скорлупы.

— Неужели? — она грустно улыбнулась мне.

— Серьезно? Ты говоришь мне это сегодня?

— Ты права. Забудь, что я что-то сказала.

Маловероятно.

— То, что я закрытая, не означает, что у меня есть эмоциональная скорлупа, — огрызнулась я.

— Я сказала это не для того, чтобы поссориться, — она подняла руки. — Не то чтобы мы когда-либо ссорились. Не то, чтобы ты с кем-то вообще ссорилась. Или плакала с кем-то. Мы сестры-близняшки, и последний раз, когда у нас был приличная ссора, был в средней школе.

У меня отвисла челюсть.

— Прости. Не вовремя. Я просто… Я не могу не думать, что за те дни, как он тут в городе, ты была более открытой со мной, чем за последние годы.

— Ты хвалишь его за то, что он разбивает мне сердце? — я покачала головой, так как разочарование бурлило в моей груди. — Ты пытаешься меня разозлить?

— Эм, нет? Просто высказала своё наблюдение.

— Невероятно.

Я потопталась на месте, доставая ключи из кармана пальто.

— Ты просто доказываешь мою точку зрения! — крикнула она мне в спину.

Я подняла руку и показала ей средний палец.

— Видишь?

Я повернулась, отступая на несколько шагов назад.

— Ты хотела хорошей ссоры. Пожалуйства, получай. Не звони мне как минимум два дня.

Лайла пожала плечами, по её лицу расползлась раздражающая улыбка.

— Три дня, — рявкнула я, затем повернулась и повернула за угол к своему джипу. Я захлопнула дверь слишком сильно и ударила ладонью по рулю.

— Ауч. Проклятье.

Благодаря моей сестре, я хотя бы не буду плакать, когда приеду в больницу.

Эмоциональная скорлупа? Как она могла такое сказать? Я все время смеялась, улыбалась и шутила. Я была счастлива. Я была блаженно довольным человеком.

Пока я ехала на работу, мои зубы скрипели от злости. Я ворвалась в раздевалку, чтобы спрятать пальто и ключи, затем вымыла руки и направилась в коридор, готовая утонуть в работе на ближайшие несколько часов.

— Привет, Рэйчел, — сказала я, остановившись у поста медсестер. — Просто хотела сообщить тебе, что я вернулась.

Она сидела за стойкой, приклеив глаза к экрану компьютера. Ее взгляд метнулся в мою сторону, прежде чем она посмотрела на настенные часы через плечо.

— Затянувшийся обед?

Не называй ее сукой. Не называй ее сукой. Я заставила себя улыбнуться.

— Всего час. Как обычно. Пожалуйста, сообщи мне, когда ко мне подойдут на прием в два часа.

— Разве я не всегда это делаю? — Рэйчел снова сфокусировала свое внимание на экране и хмыкнула.

Отношение этой женщины выводило меня из себя. Но что мне оставалось делать? Настучать на неё? Это только усугубит ситуацию.

Это была не кофейня Лайлы. Если у моей сестры были проблемы с сотрудником, она могла уволить его, повесить объявление о приеме на работу и в течение двух недель получить нового баристу.

Рэйчел, при всех ее недостатках, была хорошей медсестрой и менеджером. Ссоры с ней ничего бы для меня не дали. Поэтому я ушла.

— Потому что я чертов профессионал, — пробормотала я про себя.

Доктор Андерсон шел по коридору, одетый в свои обычные брюки цвета хаки и белый лабораторный халат, который был того же цвета, что и его волосы.

— Здравствуйте, доктор Андерсон.

— Привет, Талия.

Талия. Я называла каждого врача в Мемориальной Больнице Куинси доктором. А они называли меня Талией. И медсестры тоже. Не только Рэйчел, все.

Никто не называл меня доктором Иден. Почему? Разве я не была достойна этого звания? Разве я не была достойна уважения? Поэтому Фостер скрывал правду о подпольных боях и шантаже? Именно поэтому отец пошёл разобраться с Фостером в спортзал, вместо того чтобы позволить мне сделать это самой?

Неужели все видели во мне слабую? Неспособную?

— Я уезжаю на день, — сказал он. — Уезжаю пораньше, чтобы пригласить жену на ужин. Сегодня наша годовщина, и я хотел бы заскочить в ювелирный магазин за какой-нибудь мелочью и в магазин за цветами.

— С годовщиной, — сказала я, изображая улыбку и вежливый разговор, хотя мне просто хотелось спрятаться в кладовке. — Где вы собираетесь ужинать?

— В «Костяшках».

— Хороший выбор. Хотя я и предвзята.

Не совсем. Ресторан Нокса был лучшим в штате. И я была в настроении поспорить с любым, кто с этим не согласиться.

— У тебя здесь все готово?

— Да. Сегодня днем у меня пара плановых осмотров. В остальном, я буду делать обходы и решать все возникающие вопросы.

— Отлично. Доктор Мерфи работает в отделении неотложной помощи до семи. Потом доктор Эррера будет дежурить вечером, если тебе понадобится помощь.

Доктор Мерфи. Доктор Эррера.

Доктор. Доктор. Доктор.

— Не могла бы ты проведать нескольких моих пациентов сегодня вечером? — спросил он.

— Без проблем.

Доктор Андерсон кратко изложил мне суть дела, а затем, вздернув подбородок, ушел на весь день, оставив меня одну.

У больницы не было ни бюджета, ни потребности в круглосуточном дежурстве врача. Мы чередовали дневные и вечерние смены, работая по разным графикам. По крайней мере, один врач находился в здании с семи утра до семи вечера. В такие дни, как сегодня, когда у нас были запланированы приемы, один врач находился в этом крыле с кабинетами для пациентов и осмотра, а другой — в отделении неотложной помощи для приема посетителей.

Когда я только начинала свою ординатуру, все мои смены совпадали со сменами доктора Андерсона, чтобы он мог присматривать за мной и наблюдать. Как мой наставник и учитель, мы вместе разбирали случаи. Но по мере того, как я продвигалась в течение первого года, он давал мне больше свободы.

Теперь, когда прошло уже три года, и я была так близка к сдаче экзаменов и получению лицензии, я часто работала поздно вечером и днем одна. Это стало моим любимым временем в больнице.

Утро было суматошным. Обеденный перерыв обычно был слишком коротким. Но к четырем или пяти часам, после смены медсестер и закрытия записи приема пациентов, наступал покой.

Мой последний прием был с женщиной, которая пришла на ежегодный осмотр и маммографию. Попрощавшись, я оставила её переодеваться, а сама пошла по коридору, удаляясь от смотровых кабинетов и проходя через двери, ведущие в палаты для пациентов, остающихся на ночь.

Аромат чеснока, помидоров и макарон заполнил мой нос, когда я проходила мимо медсестры, несущей поднос с едой. Сегодня на ужин должны быть спагетти.

Я остановилась у третьей двери слева и постучала, прежде чем открыть её.

— Привет, Данте.

Лежащий в кровати подросток выглядел таким же несчастным, как и вчера.

— Привет.

На столе стоял его собственный поднос с едой. Тарелка была накрыта металлической крышкой, а стакан молока — полиэтиленовой пленкой.

— Спагетти — лучший ужин недели. Нужна помощь?

— Наверное, — пробормотал он.

Я подошла к раковине, чтобы в сотый раз за сегодня вымыть руки, а затем помогла ему открыть блюдо.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто у меня сломаны две ноги и рука.

Я протянула ему вилку для его не сломанной руки.

— Могло быть и хуже. У тебя могла быть сломана шея.

— Да, — Данте поковырялся в своих макаронах.

— Как твоя боль?

Он взглянул на белую доску на стене, где внизу была изображена шкала боли.

— Три.

— Зови, если будет выше пяти.

— Окей, — пробормотал он. — Моя мама злится.

— Это её работа как твоей матери — злиться.

Данте поступил вчера в неотложку с множеством переломов. Он был второклассником в средней школе. Они с приятелем встречали Новый год вместе и решили покататься на санках с крыши дома Данте сугроб на подъездной дорожке. Он отправился в первопроходческое путешествие, которое привело его на заднее сиденье машины скорой помощи, пункт назначения: Мемориальная Больница Куинси.

Доктор Мерфи дежурил вчера в этом отделении. Переломы были чистыми, поэтому он вправил кости на место и наложил шины на ночь. Сегодня, после еще одного рентгеновского снимка, который был сделан для того, чтобы убедиться, что все кости сопоставлены край в край, ему наложили гипс.

Он останется на ночь для наблюдения, но уже завтра отправится домой.

Отец Данте был пожарным в городе. Его мама была бухгалтером. Данте был старшим из пяти детей, и, согласно предыдущему рассказу доктора Андерсона, его родители по очереди дежурили в больнице. Его мама должна была родить с минуты на минуту.

— Хочешь посмотреть телевизор, пока ты ешь? — спросила я, беря в руки пульт.

— Мама сказала, что мне нельзя ничего делать, пока я не полежу здесь и не подумаю об идиотизме своих поступков.

Я втянула губы, чтобы скрыть улыбку.

— И как? Подумал об идиотизме своих поступков?

— О, да, — он кивнул. — Я тупица.

— Все совершают ошибки.

Он кивнул в сторону своих ног.

— Это большая ошибка.

В человеческом теле есть гораздо худшие вещи, которые можно сломать, чем кости.

— Они заживут. Не волнуйся. Скоро будешь как новенький.

Уголки его рта опустились. Его темные глаза наполнились слезами.

— Я пропущу баскетбольный сезон.

— Держу пари, тренер Пейн разрешит тебе сидеть на скамейке запасных и болеть за свою команду.

Тренер средней школы по баскетболу был одним из самых приятных людей в Куинси, и он любил своих игроков.

Данте вздохнул.

— Да. Наверное.

— Ешь свой ужин, — сказала я, включив телевизор. — Я скажу твоей маме, что немного телевизора было назначено врачом для снятия стресса и обезболивания.

Слез в его глазах, казалось, только становилось больше, пока он накручивал спагетти на вилку.

Бедный ребенок. На этой неделе он получил тяжелый урок.

— Не возражаешь, если я посижу с тобой? — спросила я, сверяясь с часами. Работы всегда хватало, но я побуду здесь до прихода его мамы.

— Я не против, — он пожал плечами и съел ещё кусочек.

Я пододвинула стул для посетителей.

— Что ты хочешь посмотреть? ESPN^[8]? Дисней? Cartoon Network?

— ESPN.

Я пролистала путеводитель и нашла нужный канал.

Внимание Данте мгновенно переключилось на маленький экран и спортивные новости.

ESPN не был каналом, который я смотрела, в основном потому, что у меня не было желания следить за профессиональным спортом. Но также и потому, что это было связано со слишком высоким риском увидеть Фостера по телевизору.

Мама Данте была права. Нам не стоило смотреть телевизор.

Как будто Вселенная знала, что я настроена на эту волну, дикторы сменили тему с футбола на UFC. В программе показывали интервью, где репортер подносил микрофон к лицу мужчины.

Мужчина был одет в треники и майку, его мускулистые руки были покрыты татуировками. Между запикиваниями, которыми они прикрывали его ругательства, он говорил о драке.

— Скотт Сэвадж надерёт задницу этому бип парнише. Ты бип слышишь меня? Он старый. Ему пора заканчивать. Скотт Сэвадж отправит его на пенсию.

— Этот парень такой придурок, — насмехался Данте. — Он всегда говорит о себе в третьем лице. С обоими своими именами. Кто так делает? Надеюсь Фостер Мэдден надерет ему задницу.

Этот Скотт Сэвадж был противником Фостера в предстоящем бою? Я уже ненавидела его. Самоуверенный ублюдок.

— Я тоже.

Лицо Фостера появилось на экране, всего на минуту, пока диктор рассказывал о дате боя и статистике каждого.

Фостер, на ESPN.

Это было нереально — видеть его на экране. Я всегда верила, что он добьется больших успехов. Верила в него так сильно, что потеря этой веры только увеличила пустоту, когда его не стало.

Я опустила взгляд на пол и абстрагировалась от телевизора. Это было легко, словно надеть на уши наушники.

У него была дочь.

Прекрасная девочка, которая была зеркальным отражением Вивьен, от ее шоколадных глаз до оттенка ее волос — коричневых с рыжими прядками, которые блестели на солнце, словно медь.

Я прижала руку к сердцу. Как бы сильно я ни нажимала, боль не проходила. На глаза навернулись слезы.

Каденс. Милое имя для милого ребенка.

Имя, которое я бы знала, если бы поискала его в социальных сетях.

Может быть, мне следовало посмотреть, как он, много лет назад. Но мне определенно следовало провести инспекцию, когда он приехал в Куинси. Прежде чем впустить его в свой дом. В свое тело.

Боже мой, я была идиоткой. Такой, блять, идиоткой.

Конечно, у них был ребенок. Дети? У них было больше одного ребенка? Они были женаты достаточно долго, чтобы завести семью.

Фостер и Вивьен. И Каденс.

Мэддены.

Мое сердце снова защемило.

— Ты в порядке? — Данте смотрел на мой профиль, вилка повисла над его тарелкой.

— Всё хорошо.

Я подняла пульт и прибавила громкость. Затем вытерла уголок глаза и села прямее, оставаясь на месте, пока его мама не ворвалась в комнату, ничуть не заботясь о том, что он смотрел телевизор, главное, что он ужинал.

Боль в груди не проходила до конца моей смены. Когда я стояла в раздевалке и смотрела на счетные отметки на внутренней стороне своего шкафчика, боль только усиливалась.

Какой смысл вести учет хороших дней? Должна ли я стереть эти линии? Выбросить маркер в мусорное ведро? Я так хотела покорить медсестер, своих коллег и наших пациентов. Доказась всем, что я заслуживаю находиться здесь.

Они даже не называли меня доктором Иден. Может быть, я и не была достойна этого.

Я прижала пальцы к нарисованным палочкам, на мгновение замешкалась, прежде чем стереть их. Затем натянула пальто, захлопнула шкафчик и вышла в холодную, темную ночь.

На улицах Куинси было тихо. С неба летели крошечные снежинки, ловя лучи моих фар. Когда я доехала до поворота на Мэйн, которая должна была привести меня домой, я заколебалась, почти продолжая ехать прямо. Чуть было не поехала на ранчо, чтобы переночевать у мамы с папой.

Но я повернула, зная, что пикан Фостера будет припаркован перед моим домом.

Так оно и было.

Сам мужчина сидел на верхней ступеньке моего крыльца.

Загнав джип в гараж, я зашла внутрь, мои шаги были такими же тяжелыми, как и мое сердце. Включив свет, я проскользнула к входной двери и присоединилась к нему на лестнице. Мы сидели, положив локти на колени, устремив взгляды вперед.

Мой гнев с прошлой ночи угас. Или, может быть, он был просто замаскирован этим оцепенением. Замкнутость казалась единственным способом не чувствовать.

Возможно, здесь было спокойно — сидеть ночью, в укрытии от снега. В моем районе не было уличных фонарей. Единственный свет исходил от домов, золотистый, веселый и теплый. Я была единственным одиноким человеком, жившим в этом квартале. Все остальные дома принадлежали семьям.

Возможно, здесь и было спокойно.

За исключением того, что сегодня я, как никогда ранее, чувствовала одиночество.

— Где твоя дочь? — спросила я.

— С Вивьен в отеле, — он провел ладонью по своей бороде. — Я думал, ты знаешь.

— Откуда мне было знать?

— Подумал, что ты когда-то проверяла в сетях, как я живу.

— Никогда.

Уверенность покинула тело Фостера.

— Никогда.

Никогда. Серьезность, величина этого слова казалась бесконечной, как ночное небо над головой.

— Каденс завтра начинает здесь школу.

Я села прямее.

— Что?

— Эта одна из причин, почему я здесь. Я не хочу, чтобы она росла в Вегасе. Я не хочу, чтобы она была частью того мира.

— И поэтому ты приехал сюда? В мой мир?

— Куинси там, где ты.

Фостер приехал в Монтану ради меня. Я знала об этом уже несколько недель, но сегодня всё было по-другому. Он переехал сюда не один. Он переехал со своей дочерью. Со своей семьёй.

— Ты сказал мне, что если я выслушаю тебя и всё ещё буду хотеть, чтобы ты уехал, то ты уедешь. Ты ведь не собирался уезжать?

Он встретил мой взгляд.

— Никогда.

Никогда.

— Я никогда не был и никогда не буду влюблен в Вивьен, — сказал он. — Я никогда не переставал любить тебя.

— Фостер…

— И никогда не перестану.

Моя рука поднеслась к груди, как мне показалось, в сотый раз за сегодняшний день. Я давила, давила и давила. Но это не помогало остановить моё сердце. Оно начинало разбиваться прямо по центру.

Была причина, по которой я не ходила на свидания. Была причина, по которой я не двигалась дальше по жизни. Почему у меня не было ни мужа, ни собственной семьи. Почему я была замужем за своей карьерой.

Его никогда были зеркальным отражением моих собственных.

Вот почему было так больно. Я отдала ему своё сердце и до сих пор не забрала его обратно.

Я встала со ступеньки, дошла до тротуара, затем шагнула в снег на дворе так, что мои кроссовки утонули в нём. Ледяной пух проскользнул под подолом моих брюк, таял на коже.

Свежий снег лежал идеальным белым покрывалом, как сахарная пудра, которой Лайла посыпала свои пирожные.

Я осторожно ступала, стараясь не оставлять ненужных следов на нетронутой поверхности, затем легла на спину, ноги прямые, руки по бокам.

Медицинская форма была не совсем снежной экипировкой. Ноги мгновенно замерзли, но мне было все равно. Я сделала снежного ангела, подняв руки и вытянув ноги, не сводя глаз с нескольких звезд, осмелившихся пробиться из-за облаков.

Фостер последовал за мной, примостившись на снегу. Несколько мгновений он лежал неподвижно, устремив глаза в небо, пока его ноги не зашевелились. Затем его руки. Он сделал своего собственного ангела, а затем отвернулся от неба, чтобы посмотреть мне в лицо.

— Сколько ей лет? — спросила я. — Твоей дочери?

— Я могу сказать больше, чем сказал прошлой ночью.

— Отвечай на вопрос.

В глубине души я знала ответ или примерно представляла его. Я работала врачом в маленьком городке, что означало, что я видела много детей в приемных кабинетах. Детей, нуждающихся в ежегодном осмотре. Детей, приходивших на прививки для детского сада. Детей с шишками и синяками. Детей, у которых выпали передние зубы, обычно в возрасте шести или семи лет.

Фостер выдохнул, и его струйки пара поплыли над снегом вокруг нас.

— В прошлом месяце ей исполнилось семь лет.

Семь.

Мы были в разлуке семь лет. Это означало, что если день рождения девочки был в декабре, то Вивьен была беременна ещё до моего отъезда.

— Я никогда не изменял тебе, Талия.

Ещё одно никогда.

Неужели я была такой дурой, чтобы поверить им?

— Ты позволишь мне объяснить? — он потянулся ко мне, его холодные пальцы обхватили мои. — Пожалуйста.

Я не ответила. Я высвободила руку и встала, оставив Фостера во дворе, а сама пошла в дом.

Когда я проснулась на следующее утро и выглянула в окно, наших снежных ангелов уже не было. Их стерла буря и сантиметры снега, выпавшие за ночь.

Они были стерты, как будто их никогда и не было.

Я проплакала целый час, прежде чем отправиться на работу.

Я хотела вернуть этих ангелов.