Грани веков

Глава 21

Симеон Годунов истово перекрестился на образа, степенно поклонился Ирине и подошел к постели царя.

— Как он?

— Пока трудно что-то сказать, — ответил Коган. — Состояние по-прежнему тяжелое, но стабильное.

Симеон потряс головой. — Что ты мне по-басурманьи толкуешь! — раздраженно буркнул он. — Ты мне русским языком молви — жить царь будет?

— Мы делаем для этого все возможное, — уклончиво ответил Коган.

— Добро, — Симеон покосился на капельницу, проследил взглядом направление выглядывающего из-под одеяла уретрального катетера и нахмурился.

— Есть у меня разговор к тебе, лекарь.

Коган устало кивнул.

Симеон опустился в кресло и вздохнул.

— Тот блаженный ваш, которого Муха без моего ведома и согласия из темницы выпустил, сказывал, что явились вы из тех времен, которых якобы еще черед не пришел, — проговорил он.

— Блаженный же, — пожал плечами Коган.

— Ну да, ну да, — покивал Симеон. — Токмо кое-кто к словам его прислушался зело.

Он окинул их цепким взглядом.

— И то мню, что напрасно в свое время сам сего не сделал, — заключил он.

— Не знаю, кто ты на самом деле, — продолжил Годунов, глядя на Ирину, — но ты не Ксения. Ни одна хворь так человека не изменит, чтобы он зараз другим стал. И, когда над Борисом вы свою волшбу творили, ты, Яган, иным именем называл её, я то помню, ибо рядом был. Стало быть, — заключил он, — вы и впрямь не те, за кого себя выдаете. Нет ни на Руси, ни за морями таких лекарей, чтобы мертвое тело оживить могли!

Коган переглянулся с Ириной.

— Чего же ты хочешь, князь? — спросил он. — На дыбу нас отправить? Мы не колдуны, и не чернокнижники. Правде ты не поверишь, а соврать тебе мы уже пытались.

— На дыбу всегда успеется, — рассудительно заметил Симеон. — Но сперва хочу послушать, что скажете.

— Позволь, боярин, я попробую объяснить, — вмешался Евстафьев.

— Конюх? — вздернул бровь Симеон. — Ну, попробуй.

— Ярослав тебе правду говорил, — начал Михалыч, — мы из тех времен, что через многие века только настанут, перед самым концом! Откровение Иоанна Богослова читал? Вот, значит, те самые времена.

Годунов недоверчиво воззрился на него: — Неужто антихристовы?

— Точно! — кивнул Михалыч. — Я тебе, боярин, поведать могу, что землю русскую ждёт!

Он взволнованно прочистил горло.

— Много зла на Руси твориться будет, много крови прольется! Самозванец, который ныне с войском в Коломне стоит, Москву возьмет. Но недолго, правда, царствовать будет, и всю землю русскую в смуту вовлечет. После него царя выберут, из рода Романовых. При них Русь расти и крепнуть будет, но и врагов у нее станет немало. А через триста лет бесы на Русь нападут, царя свергнут, церкви православные разорят, и за веру саму убивать и преследовать будут, как во времена древние…

— Быть того не может! — воскликнул Годунов.

— Может, боярин, может! — заверил его Михалыч. — Будет власть бесовская на Руси, и великая война потом случится: восстанет народ на народ и царство на царство. И звезда огненная, ей же имя полынь — чернобыль, то есть, уничтожит целый город и отравит воды и воздух! Все сбудется! А потом наступят последние времена.

Годунов завороженно слушал Евстафьева, раскрыв рот.

— За океаном город великий будет, — продолжал вещать Евстафьев, — который станет Вавилоном новым. Оттуда всем миром управлять будут!

— Кто? — подался вперед Годунов.

— Мировое правительство! — пояснил Михалыч. — Денег у них много будет — всю Европу купят! Людей телевизором зомбировать будут…

— Чего? — ошарашенно переспросил Годунов.

— Ну, в каждом доме будет ящик стоять такой, — Михалыч задумался, подбирая подходящую аналогию, — словом, в нём смотреть можно будет всякое непотребство — насилие, кровь, убийства…

— А чего их в ящике смотреть? — удивился Симеон. — Эва, в любом кабаке того наглядеться можно!

— Еще разврат гнусный! — сурово припечатал Михалыч.

— Это какой же? — заинтересовался Симеон.

Михалыч махнул рукой и скривился. — Бабы как мужики одеваться будут, а мужики — обратно, как бабы… Гей-парады устраивать будут!

— Тьфу ты! — Симеон плюнул. — А что за гей… как ты их назвал?

— Мужеложники! — буркнул Михалыч. — Собираются в эти свои прайды — стаи, то есть, и ходят по улицам с транспарантами, вроде знамён, только с надписями непотребными.

Ирина, не удержавшись, фыркнула.

Образы стай мужеложников с непотребными знаменами явно впечатлили Годунова.

— Нет! — сказал он решительно. — При государе Иоанне Васильевиче такой похабени бы не было!

— Зато у нас на дыбу никого не вешают, — язвительно заметил Коган.

— Вот потому и порядка нет! — возразил Годунов. — Что же с Русью будет, конюх?

— Выстоит, несмотря ни на что! — твердо пообещал Михалыч. — Для того, мыслю, здесь мы и оказались, боярин, чтобы выстояла!

— Вона как, — протянул Годунов.

— Да уж, — вполголоса пробормотал Коган, — картина маслом…

Симеон о чем-то задумался, хмурясь.

— Дивны речи твои, конюх, — сказал он наконец. — Обдумать их надобно. Но есть еще кое-что.

Он посмотрел в упор на Ирину.

— Коли ты, царевна, вовсе не та, за которую тебя принимают, то на пиру царском запросто, мыслю, могла Бориса отравить. Или чары навести на него. Помнится мне, перед тем, как кондрашка хватила, словно одержимый себя вел он.

— Тогда зачем бы я его стала спасать? — спросила Ирина.

— Не ведаю, — прищурился Симеон. — Может, околдовать царя хотела, или обряд сотворить ведьмовской! Кровь царскую пролила…

— Она тут не при чем, — твердо сказал Коган. — Я знаю, кто отравил царя. Точнее — что.

— Знаешь? — Симеон смерил Когана взглядом. — И до сих пор молчал?

Коган пожал плечами. — Я недавно узнал подробности, — пояснил он. — Но если хочешь узнать, кто виновен в болезни царя, прикажи отправить людей на склад с зерном, из которого муку для царского хлеба выпекали. Пусть переберут его тщательно, и найдут в нем рожки малые. Это и есть та отрава, что царю рассудок помутила и чуть до смерти не довела.

— Рожки? — недоумевающе переспросил Симеон. — Это что же значит?

— То и значит, — устало сказал Коган. — Как рога, только маленькие. Claviceps purpurea. Это ядовитый гриб, который на колосьях растет, и в зерно попадает. От него люди в безумие впадают, а называется хворь сия — эрготизм.

— В зерне, говоришь, — Годунов запустил пятерню в бороду. — Это может быть… А ведь прав ты — царский хлеб никто кроме него не ел, это он себе вроде эпитимии придумал — грубый хлеб на трапезу подавать… Но тогда получается… Зерном-то Васька Шуйский ведает! Ну, Яган, коли подтвердятся слова твои!

Он встал и направился к дверям. Уже у самого выхода обернулся и кивнул в сторону лежащего на кровати Годунова.

— Кто бы вы ни были — вылечите царя, — сказал он. — Если не спасете — всем нам плаха светит.

И с этими словами вышел.

Каменный коридор казался бесконечным. Спасаясь от погони, Ярослав несколько раз сворачивал в боковые ответвления, пока эхо голосов окончательно не стихло. Теперь он просто бесцельно шел вперёд. Из обрывочных знаний о лабиринтах в голове всплыло правило одной руки — чтобы найти выход, нужно все время касаться рукой стены.

Возможно, это и работало, но время шло, а Ярослав по-прежнему блуждал в потемках. Вместо упоминаемого Беззубцевым подъема, он, казалось, наоборот, спускался все ниже.

Он коснулся креста, висевшего теперь на его груди, испытывая смутные угрызения совести. Атаман доверился ему, вдобавок, попал в западню по его вине. Что теперь делать? Где искать Когана, Ирину и Евстафьева? Или же и впрямь попытаться исполнить волю Беззубцева и отправиться в Путивль, к новоявленному царевичу? В любом случае, прежде всего нужно было выбраться из этих катакомб.

В очередной раз налетев ногой на невидимый камень, он выругался, и бессильно опустился на холодный каменный пол. Ноги ныли, голова гудела, кроме того, он был голоден. Нужно было тогда у Шуйского налегать на еду, а не на пиво.

Внезапно, Ярослав насторожился. Откуда-то издалека доносились неясные отголоски. Он прислушался, и по шее пробежал холодок — это было пение.

В памяти вспыхнули слова Беззубцева: «С того света за тобой приду!».

Сейчас, в темноте, вслушиваясь в жутковатые звуки, это обещание не казалось пустой угрозой.

Он поднялся и снова зашагал вперед — просто потому, что сидеть на месте и слушать было страшнее, чем слушать и идти.

Звуки стали громче, Ярослав уже мог разобрать отдельные слова и напев. Пройдя еще несколько шагов он остановился, не веря своим ушам.

— Ночь коротка, цель далека, ночью так часто хочется пить… — выводил дребезжащий голос. — Ты выходишь на волю, но вода здесь горька, ты не можешь здесь спать, ты не хочешь здесь жить!

Снова он?!

Ярослав двинулся на голос.

— Доброе утро, последний герой! Доброе утро — тебе, и таким, как ты! — голос теперь звучал совсем рядом.

Ярослав повернул и увидел в конце рукава коридора дверь, из-под которой выбивалась полоска света.

— Доброе утро, последний герой! Здравствуй, последний герой!

При последних словах дверь распахнулась, и на пороге появился юродивый.

— Ты! — выговорил Ярослав. — Что ты здесь делаешь? И кто ты вообще?!

Юродивый осклабился. — Тебя поджидаю! Заходи.

И он отступил, поманив Ярослава рукой.

Помедлив, Ярослав последовал за ним.

За дверью оказалась крохотная келья, в которой едва могли разминуться двое человек.

В стене было выдолблено подобие скамьи, с постеленным на ней потрепанным тулупом. Напротив неё, перед иконой в нише горела свеча.

В углу кельи виднелись ступеньки винтообразной лестницы, также высеченные в камне.

Посередине комнаты на полу стояло что-то вроде небольшого круглого мангала, на котором булькал кипящий котелок.

— Садись, — юродивый кивнул на скамью. — Жрать хочешь?

— Кто ты? — повторил свой вопрос Ярослав.

Тот ухмыльнулся, и извлек из-под тулупа цветастую упаковку быстрорастворимой лапши.

— Ондрейкой меня кличут, — весело сказал он, высыпая содержимое пакета в котелок.

— Ты… тоже из моего времени? — сердце Ярослава учащенно забилось. — Ты можешь помочь мне… нам вернуться?

— Моё время, твоё время… — ворчливо сказал Ондрейка. — Суета это всё и блажь! Суп будешь?

— Буду, — признался Ярослав, у которого от запаха заваренной лапши начало подводить желудок.

Юродивый протянул ему деревянную ложку и достал вторую такую же.

Неожиданно, из-под лавки высунулась острая полосатая мордочка, и, сморщив нос, принюхалась. Вслед за ней показалось упитанное тело, покрытое гладкой серой шерстью.

Юродивый зачерпнул ложкой из котла и бросил немного лапши прямо на пол.

— Борька, — любовно сказал он, поглаживая зверька. — Дружок мой!

Барсук довольно сопел и косил на Ярослава любопытным круглым черным глазом.

— Я видел тебя, — сказал Ярослав, безуспешно пытаясь намотать лапшу на ложку. — Тогда, на дежурстве у храма — это ведь ты кидался в монахов снежками! Почему ты это делал?

— Ворьё! — кратко прокомментировал Ондрейка. — Берегись их.

— Почему? Кто они? — Ярослава охватила злость. — Ты можешь хоть что-то объяснить по-человечески?!

Юродивый энергично почесал бороду, в результате чего из неё что-то вывалилось прямо в котелок.

— Найди Меченого, — неожиданно серьезно сказал он. — Тогда сам все поймешь.

— Какого Меченого? Где? — Ярослав схватил юродивого за плечи. — Что я должен понять? Мне нужно в моё время!

Блаженный вздохнул и встал.

— Идем, — сказал он, и направился к лестнице.

После нескольких витков ступеньки привели их к небольшой двери с массивным металлическим кольцом.

Блаженный приложил палец к губам и толкнул дверь, издавшую протяжный скрип.

— … в настоящее время воссоздан оригинальный интерьер храмового подклета, в котором мы с вами сейчас находимся… — донеслось до него.

Ярослав во все глаза глядел на худенькую экскурсоводшу, увлеченно рассказывающую что-то группе туристов напротив обшарпанной кирпичной стены, огороженной красной лентой.

— Они нас не видят? — шепотом спросил он у Ондрейки.

Тот помотал головой.

— А мы можем попасть к ним?

— Попробуй, — буркнул юродивый. — Ключ у тебя есть, хотя он тебе и без надобности.

Ключ? Какой ключ?

— Ну, так я пойду? — уточнил Ярослав. — Ему не верилось, что его привычный мир был совсем рядом.

Ондрейка вздохнул.

Не сводя глаз с экскурсионной группы, Ярослав сделал шаг вперед.