Грани веков

Глава 40

— Тришка, щучий потрох!

Кривоносый седой десятник коршуном навис над позеленевшим стрельцом, уставившимся на него бессмысленным взглядом.

— Я тебя, шалапута, запорю! Семь шкур с тебя спущу, сгною в остроге!

— Мм-мм… — Тришка трясся, издавая нечленораздельные звуки, шаря по земле руками и тщетно пытаясь подняться.

Побагровевший от ярости десятник с размаху пнул его сапогом. Тришка икнул и завалился набок.

Десятник сморщил нос. — Тьфу, зараза!

— Да оставь ты его, Митрич, — подал голос другой стрелец, наблюдавший за происходящем, сидя у костра. — У парня гузку, вишь, пробило, хлещет, как из ведра — ну, принял на грудь — чем еще-то с хворью энтой бороться?

— Поучи жену шти варить! — огрызнулся десятник. — У нас, вона, почитай, из кажного третьего хлещет — так что теперь, всем бражничать теперь?! А воевать кто будет?!

— Воевать… — стрелец вздохнул и поскреб свалявшуюся колтунами бороду. — Воевать, оно, конечно, можно, так ить уже какой месяц сидим тут, ровно кулики на болоте… Хочь бы на штурм уже, али в поле, а то — как татарва бездомная под городишкой этим мыкаемся.

— Ты поговори мне, Пахом! — десятник развернулся к стрельцу и погрозил ему кулаком. — Много мудрствуешь, смотрю!

Стрелец махнул рукой. — Я-то помолчу… Да только тебе, Митрич, это все не хуже моего известно.

— Мне много чего известно! — огрызнулся десятник. — Вы тут сидите, харч казенный жрёте, жалованье подсчитываете, еще и рожи недовольные корчите! А в лагерь ныне, вон, большое начальство из Москвы пожаловало! С новым воеводой!

Пахом вытаращил глаза. — Ну?! А Шереметев что же?

Десятник пожал плечами. — То не нашего с тобой ума дело, — сказал он. — А токмо слух пошел, что завтра штурм объявят, а опосля, как новые отряды из Москвы подтянутся, Самозванца бить пойдём! Понял? А вы тут в дерьме сидите по уши, пьяные, как…

Он сплюнул.

Пахом покачал головой. — У Димитрия-то, говорят, войско поболе нашего будет, — с сомнением сказал он. — Вона, князь Мстиславский его уже пытался бить, да только сам после того еле ноги унёс. А у нас — чего? Половина народу дрищет, иные уж и разбегаются вовсе, да под его знамена идут…

— Ты чего мелешь, дурень! — понизив голос, цыкнул десятник. — Какой он тебе Димитрий?! На дыбу захотел? Смотри, в Тайном приказе тебе за такие слова быстро язык укоротят! Ишь, стратег, едрена выхухоль! Чтоб к утру все в боевом строю были — понял? Иначе — как на духу клянусь, велю выдрать всех!

Сплюнув еще раз и погрозив кулаком для острастки, десятник двинулся к следующему костру.

Пахом задумчиво проводил его взглядом и покачал головой. — Люди, — пробормотал он, — зря болтать не будут…

Князь Телятевский обвел взглядом расположившихся в шатре военачальников.

Лица большинства из них были сумрачны. Братья Голицыны о чем-то перешептывались в углу.

Воевода Федор Иваныч Шереметев, хмурясь, теребил бороду. Михаил Салтыков, щуря единственный глаз, зябко кутался в роскошную соболью шубу. Басманов, мрачный, как туча, вертел в руках кинжал.

— Государь недоволен! — повторил Телятевский. — Уже второй месяц вы, бояре, сидите здесь, а не можете взять какого-то, смешно сказать, городишки! Сколько под твоим началом людей, Федор Иваныч?

Шереметев глянул исподлобья. — Семьдесят тысящ, — угрюмо проговорил он.

— Семьдесят! — воскликнул Телятевский. — А защитников крепости той? Едва ли и одна тысяча наберется?!

— Поболе будет, — неспешно проговорил Салтыков. — Юшка Беззубцев, стервец, месяц назад провел обоз с отрядом в город, сотен пять казаков с ним было.

— Юшка! — раздраженно воскликнул Телятевский. — А кто его пропустил туда?! У всей царской армии под носом мятежные казаки целый обоз в город провезли! Это же курам на смех!

— Корела, чорт проклятый, — подал голос Катырев-Ростовский. Он кашлянул смущенно потирая перебитый нос. — Сказывают, он не иначе как заговорен — ни пули не берут, ни ядра… Он своих казаков в таком страхе держит, что они его как сатану боятся…

— Ах, в страхе держит?! — Телятевский уже не мог сдерживать рвущийся наружу гнев. — А вас, бояр царских, значит не боятся?! Развели тут ярмарку какую-то! Ни караулов, ни конных разъездов, солдаты — пьяные, бабы гулящие по лагерю шляются, смрад стоит — хоть святых выноси! Да тут не то, что обоз — армия пройдет, а вы и ухом не поведете! Защитнички трона государева!

Он остановился, переводя дух. В шатре стояла тяжелая, давящая тишина.

— Ты бы, Андрей Андреич, отдохнул с дороги, — кашлянув, сказал князь Голицын, обменявшись с братом взглядами. — С устатку, оно, знаешь, все хужее кажется. А утро, как говорится, вечера мудренее…

— Ты мне, Вася, в уши не лей, — огрызнулся Телятевский. — Без тебя разберусь, когда мне что делать.

Он глубоко вдохнул, готовясь к следующим своим словам.

— Именем государя, и властию, им мне данной, — громко сказал он, — воевода Шереметев Федор Иваныч отныне отстраняется от командования и назначается воеводой в Орёл. Время на сборы — до утра.

Лицо Шереметева налилось краской. Казалось, он собирался что-то сказать, но лишь отрывисто кивнул, повернулся, и вышел из шатра, звеня кольчугой.

— Остальным, — повысил голос Телятевский, — дам новые назначения и полки.

— Выпей, Пётр, — Василий Голицын протянул Басманову золоченый кубок с янтарной брагой.

Басманов какое-то время словно не слышал его. Потом поднял голову, уставившись на князя мутным тяжелым взором, взял кубок и припал к нему. Рывком осушил его до дна, отставил пустую посудину на стоявший рябом бочонок и покачал головой.

— Не могу!

Василий переглянулся с братом.

— Чего не можешь, Петр? — осторожно спросил он.

— Ущерба и позора перенести! — Басманов замычал, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками.

— Не могу! — повторял он на разные лады, то скрипя зубами, то рыча. — Не могу!

— Будет тебе, — осторожно сказал Иван. — Он, вона, Шереметева, будто пса какого пинком под зад вышвырнул. Тебе то что — подумаешь, Сторожевой полк! Оно даже и спокойнее…

Басманов поднял на него тяжелый взгляд налившихся кровью глаз.

— Я Новгород-Северский от всей армии Самозванца держал! Благодаря мне он дальше не продвинулся — половина войска разбежалась! Кабы не тупость Мстиславского с Шуйским, тогда и его самого схватить можно было — только руку протяни! А теперь Семен надо мною своего родича ставит — и кого! Выходца без роду, без племени! Только потому, что он зятем ему приходится, мне по его дудку плясать?! Не для того я Борису присягал!

— Да, — сочувственно проговорил после паузы Василий. — Не для того. Всем нам, чего уж там, невместно под Андрюшкой быти!

— Отсиделся в стольном граде-то, — кивнул брат. — А мы здесь с начала весны сидим… Я уж забуду скоро, как жена выглядит. А ему, вишь, штурм теперь подавай! Да на кой она вообще им сдалась, эта крепостенка! Тьфу…

— Тс! — перебил его Василий. Он склонил голову набок и внимательно прислушивался к чему-то.

Полог шатра приподнялся, пропуская человека в собольей шубе. Войдя, он чинно перекрестился на походные образа, пригладил жидкие волосы к темени, и уставился единственным глазом на Басманова.

— Доброго здравия, Петр Федорович, — произнес он, отдуваясь. — С прибытием!

— И тебе вечер добрый, Михайла Глебыч, — отозвался Басманов хмуро. — Пожаловал поздравить с почетным назначением?

Боярин покачал головой. — Зря ты так, Петр Федорыч, — укоризненно промолвил он. — Я ведь не глумиться пришел, а новостями поделиться.

— Это какими же? — настороженно спросил старший из братьев. — Нынче на хорошие новости спрос невелик…

Боярин усмехнулся, обнажив редкие кривые зубы. — А это, Вася, как посмотреть. Я тут краем уха услыхал, о чем толкуете… Поведаю, как на духу — больно мне, царскому окольничему, и потомку Салтыковых, видеть, как уважаемых родовитых князей ставят ниже выскочек безродных.

Басманов лишь с досадой махнул рукой. — Времена нынче такие, — с горечью сказал он. — Царю милее родичи его, чем верные слуги. Кто с Годуновыми породнился — тот и знатен!

Иван Голицын бросил на Салтыкова быстрый взгляд. — Это, Петь, в тебе обида говорит, — торопливо сказал он.

— Нет, Ваня! — Басманов поднялся на ноги, и лицо его выражало мрачную решимость. — Это во мне разум заговорил! Зря я сюда приехал… Ну да, пусть — нынче же с Шереметевым в Орел отправлюсь — пускай Телятевский других дураков себе на побегушки ищет! Сторожевой полк!

— Он-то, может, и найдет, — неторопливо проговорил Салтыков. — А вот тебе потом этого Годуновы не простят — изменником в их глазах будешь навеки! А на этот счет они на расправу скоры!

— Так что ты предлагаешь, Михайла Глебыч? — подал голос Василий Голицын. — И что ты там про новости-то сказывал?

Салтыков кивнул. — Правильные вопросы задаешь, Вася. А новость такая, что, пока наш новый воевода в стратега играет, войско Димитрия из Путивля третьего дня выдвинулось, и на рассвете здесь будет.

Василий присвистнул. Его брат вытаращил глаза на боярина. — Быть не может!

Даже Басманов, казалось, на мгновение отвлекся от своих бед.

— Можете не сомневаться, — заверил Салтыков. — Весточка от надежного человека. Телятевский о том тоже скоро узнает, но пока что мы — одни во всем лагере, кому это известно.

Василий прищурился. — Значит, — медленно проговорил он, — надежный человек…

Салтыков многозначительно постучал себя по носу. — Проверенный!

— И что еще твой проверенный человек передал? — поинтересовался Василий.

— Что у Димитрий, коего Годуновы Самозванцем кличут, войска под началом казаков пятнадцать тысяч, да польских рыцарей десять тысяч, да татар пять тысяч, да еще беглого люда и холопов боевых тысяч двадцать, а то и поболе, — отвечал Салтыков. — И что с каждым днем к нему все больше и больше людей под хоругви приходит, и он всех одаривает щедро, а тех бояр и воевод, кто ему присягает, возносит высоко, и жалует по-царски.

Братья переглянулись, Басманов не сводил с Салтыкова настороженного взгляда.

— Так что же, — проговорил он, — стало быть, меньше у него войска-то… И порядка в нем нет. А к Телятевскому со дня на день еще подмога в пятнадцать тыщ подойдет. Этак он быстро с этим Димитрием управится!

— С опытными воеводами — может и быстро управился бы, — осторожно сказал Салтыков. — А без них — тяжковато будет!

Басманов потемнел лицом. — Измену предлагаешь? — негромко спросил он.

Салтыков пожал плечами. — Кому измена-то? Борис, сказывают, при смерти лежит, сыну его мы еще не присягали. А Симеону, прыщу этому на месте срамном, ни я, ни ты, князь, слова служить не давали, тем паче — родичам его! А с другой стороны — ежели Димитрий этот и впрямь законный царевич и сын царя Иоанна, то, получается, мы и есть клятвопреступники, коли против него воюем!

Басманов закусил губу. — А ты что думаешь, Вася? — обратился он к старшему Голицыну.

Тот пожал плечами. — По поводу подлинности — не знаю, но скажу тебе как есть, Петр — не хотят наши ребята воевать. Одно дело — татар бить, или шведов, а тут — со своими же, с православными! Многие сказывают, что крепость мы потому взять и не можем, что Бог на стороне Димитрия…

— Точно, — согласился младший брат. — И голод лютый — за грехи годуновские, так, слышал, монахи странствующие сказывали.

Басманов, казалось, еще какое-то время колебался. — Может, тебе и впрямь в Орел с Шереметевым податься, — вздохнул Салтыков. — Пересидишь там, а дальше — видно будет…

— Нет, — глухо сказал Басманов и поднял взгляд, в котором светилась мрачная решимость. — Я остаюсь.