Граница. Таежный роман. Пожар

ГЛАВА 21

Голощекин и Жгут столкнулись у штаба. Столкнулись в самом прямом смысле. Голощекин вышел из дверей, легко сбежал по ступенькам, молодцевато козырнул рядовому, шедшему навстречу. Голощекин был, как всегда, бодр, прям, подтянут. Солдат, увидев капитана, весь вытянулся, и глаза выпучил, и подбородок поднял, и носок тянул изо всех сил, а все равно рядом с безупречным Голощекиным выглядел мешок мешком. Никита добродушно усмехнулся. Следом за рядовым в штаб спешил Жгут, почти бежал — вприскочку. Опаздывал, как всегда. Проспал, вечный, неисправимый лопух!

Алексей издалека заметил Голощекина и даже голову повернул в сторону. Здороваться, а тем более разговаривать с этим… Печатных слов у Алексея не находилось, а непечатных в служебное время офицеры не употребляют, особенно в присутствии подчиненных. Козырнуть можно и не глядя. Не любил Жгут военную службу, но все-таки он был офицером и старался вести себя соответственно.

Он небрежно приложил руку к фуражке и хотел стремительно проскочить мимо Голощекина, но тот сделал неуловимое движение, чуть развернул корпус — как опытный борец… И Жгут с размаху налетел на его твердое плечо.

— Куда спешим, Леша? — нарочито шепелявя, с обычной своей добродушной открытой улыбочкой спросил Голощекин.

Жгут вскипел. Все ему было противно: и голос, и улыбка, и эта правильная, будто с плаката, фигура Голощекина. Но Алексей сжал кулаки и сдержался. Проговорил спокойно, сквозь зубы:

— По делам. Дай пройти.

И шагнул в сторону. Голощекин заступил ему дорогу. Удивленно поднял брови, похлопал по плечу.

— А что такой неласковый? Случилось у тебя что? — Никита дружески подмигнул. — Может, деньжата понадобились?

Алексей посмотрел в нахальные веселые глаза Никиты и не смог больше сдерживаться. Да и не захотел. А ведь обещал Галке — с Голощекиным не связываться, потому что этот гад повернет все в свою пользу и обольет Алексея грязью с ног до головы. Хлопот не оберешься, а толку никакого. Но Жгут никогда не отличался ни выдержкой, ни предусмотрительностью. Он с наслаждением бросил в лицо Голощекину:

— Не зли меня, козел! Я тебе хребет сломаю!

И шагнул вперед, чуть повернув в сторону с тропинки. Но Голощекин, танцуя, словно боксер на ринге, ударил его плечом в плечо и снова задержал. Отскочил, захохотал, обнажая свои крепкие длинные зубы:

— Ух, Леха, ты как заговорил! — одобрительно покивал он. — Вылез из-под Галкиной юбки? Что, мужиком стал?

Голощекин отступил на шаг, смерил Алексея с ног до головы пристальным взглядом, как Тарас Бульба прибывшего из бурсы сына. Притопнул, потряс кулаком.

— Хор-рош!

Жгут глубоко вздохнул, досчитал до десяти и произнес, стараясь говорить спокойно:

— Я тебя предупредил… — Впрочем, спокойно не получилось, губы его тряслись от злости, голос срывался.

И свернул с тропинки в другую сторону. Но неуловимый Голощекин снова оказался на его пути, ударил плечом в грудь, на этот раз достаточно серьезно, может, и не во всю силу, но Алексей отлетел и еле удержался на ногах. Да и не удержался бы, если бы Голощекин не ухватил его легонько двумя пальцами за рукав, не рванул к себе. У Жгута голова дернулась так, что хрустнули шейные позвонки, перехватило дыхание.

Голощекин глянул с презрением на эту мягкую, пляшущую в его руках жалкую марионетку, погрозил пальцем:

— Я тебе — как козел козлу. Ты спасибо сказал бы своей жене. А то ползал бы сейчас тут у меня… — Он плюнул себе под ноги.

Жгут схватил его за грудки, тряхнул, прохрипел, захлебываясь ненавистью:

— Сволочь ты, Никита!

Голощекин мимоходом, без всяких усилий, стряхнул его руки, заботливо огладил китель, осуждающе покачал головой:

— Не надо так, не надо. Зачем ты так? — И вдруг улыбнулся лучисто, примирительно. — Галчонку привет передай.

У Алексея оледенело лицо, кожу стянуло гримасой отвращения. Он замахнулся, но Голощекин не глядя перехватил его кулак и как бы нечаянно, шутя, выкрутил Алексею запястье. Но Жгут, не обращая внимания на резкую боль, извернулся, свободной рукой схватил за козырек фуражку Голощекина, натянул ему на нос и с мальчишеской удалью гаркнул:

— Я тебе рога сломаю и в пасть засуну! Запомни!

Эта бессмысленная, детская какая-то угроза разозлила Голощекина. Он отпустил руку Алексея, толкнул его в грудь и предложил:

— Давай сейчас.

Он и в самом деле вышел из себя и готов был драться. Люто, по-настоящему. И Алексей почувствовал, как у него отлегло от сердца. И развеселился. Ага! Допек он непробиваемого Голощекина. Жгут развел руками и воскликнул:

— А чего ж спешить-то? Время есть! Мы подождем.

Обогнул Голощекина, сойдя с тропинки, и по мокрой утренней траве пошел к штабу.

Никита хмыкнул, по-птичьи дернув головой, оглянулся и сказал тихо:

— Ты смотри, не споткнись…

Алексей почувствовал спиной его взгляд, тяжелый, звериный. Будто толкнул его Голощекин между лопаток своим литым железным кулаком. Оступился, нога соскользнула, схватился рукой за ступеньку… Вставая, услышал негромкий смешок. Но сдержался, пошел дальше как ни в чем не бывало. Но в дверях уже не выдержал, оглянулся. Голощекина на тропинке не было. Исчез, будто испарился.

— Ну ничего, — пробормотал Жгут. — Он меня попомнит. Как я его достал!

Но Голощекин тут же и забыл об этой маленькой стычке. Не боялся он Жгута. Да и никого не боялся.

Иногда на него нападала скука. Людишки вокруг были мелкие и слабые. Никакого интереса. Он смотрел на них сверху, как на муравьев, вмешивался в их судьбу — то палочкой погоняет, то сигарету в муравейник бросит, то конфетку… А может и затопить их мирок… подручными средствами… Голощекин хохотнул, представив суету и изумление муравьишек при таком страшном бедствии. И они не только не сопротивлялись, они даже не знали, не видели источник своих бед — Никиту Голощекина. Он существовал в другом измерении, о котором они и не подозревали.

Были, впрочем, и такие, которые начинали прозревать и пытались укусить управляющую ими руку. Это ничуть не тревожило Голощекина, это обещало развлечение, игру, охоту… Но от Жгута он ничего такого не ожидал. Не такого калибра букашка.

А вот сержант Братеев… Сержант оказался сильным и грозным муравьем. Соломинки и камушки мудрого Голощекина преграждали ему путь, но упрямый муравей преодолевал завалы и возвращался к конфетке. Что ж, посмотрим…

Голощекин усмехнулся и свернул в лес. И мгновенно изменился, стал не просто другим человеком, а как бы и не совсем человеком. Не шел — стелился над травой, глаза сощурились и заблестели, даже дышать стал по-иному, редко и неслышно.

Он не увидел, а учуял Братеева, но догонять не стал, держал дистанцию. Да и зачем догонять? Голощекин знал, куда идет сержант.

Братеев шел быстро, но осторожно. Оглядывался, держа автомат на изготовку. Сразу в фанзу не пошел, сделал круг, осмотрелся, постоял в кустах поодаль, прислушался.

Голощекин двигался параллельно, чуть поотстав. Усмехаясь, покусывая мимоходом сорванную веточку, наблюдал за хитростями и предосторожностями сержанта. Одобрительно покачивал головой.

Братеев думал, что в окрестностях фанзы выставлены посты, потому и прятался, и оглядывался. А никого не было. Голощекин, заручившись поддержкой полковника Борзова, бросил все силы своего отделения на операцию по выявлению и задержанию контрабандистов. Никто его не контролировал, поэтому силы он бросал весьма прихотливо. То расставлял посты непосредственно около избушки, то устраивал засаду со стороны болота, то располагал солдат по всему лесу поодиночке, так что они не имели никакого контакта друг с другом. То держал их в лесу чуть не сутками, то неожиданно снимал посты и отправлял личный состав на уборку территории гарнизона…

Он устраивал эту суету и путаницу не только для пользы дела (своего дела, конечно), но и просто для собственного бескорыстного удовольствия: приятно было играть людьми, как пешками, переставлять их с места на место.

Братеев удостоверился, что за ним никто не следит, и принялся открывать дверь. Он довольно быстро справился с этим при помощи штык-ножа. Впрочем, Голощекин и не собирался затруднять ему задачу. Замок еле держался в трухлявом косяке.

Сержант приоткрыл скрипучую дверь и проскользнул в избушку. Огляделся. Все оставалось точно так же, как было после драки с китайцами-контрабандистами: поваленные лавки, перевернутый стол… Казалось, никто не бывал здесь с того дня. Братеев пригнулся к самому полу, вгляделся. Вот здесь пыль лежит более толстым слоем… Интересно. Казалось бы, если кто ходил, то как раз наоборот — недавние следы должен покрывать более тонкий слой пыли, чем всю остальную поверхность. Как будто кто-то специально присыпал землей, перетертой в пыль…

Братеев, словно опытный охотничий пес, пошел по этим слишком хорошо уничтоженным следам. Они привели его в угол фанзы, заваленный всяким мусором. И что дальше? Ничего…

Ну, это для обычного человека — ничего. А для охотника-сибиряка было кое-что подозрительное в этом мусоре. Как будто специально натаскали из лесу веточек, мха и травы и небрежно бросили на пол. Понятно, что в фанзе испокон веку никто не только пол не мыл, но даже и не подметал, так что самих досок уж и не видно было под натоптанной грязью. Но такие ветки или шишки — Братеев осторожно взвесил на ладони крупный сосновый сук — на подошвах не принесешь.

— Сержант принялся разгребать мусор и довольно быстро очистил этот участок пола. А вот и кольцо. Маленькое, ржавое. Сразу и не заметишь. Втоптанное в грязь. Никому не нужное. Словно обронили да и забыли. Братеев поддел кольцо ножом, очистил от грязи и потянул. Кольцо будто приросло к полу. Сержант потянул сильнее, напрягся… Часть пола отделилась и пошла вверх. Крышка была массивная, тяжелая, очень тугая, но Братеев все-таки поднял ее и заглянул внутрь. Там, под полом, обнаружился небольшой тайник. А в тайнике — металлический ящичек.

Сержант был ошеломлен. Он искал наркотики. Но это было что-то другое… Братеев приподнял ящичек. Не удержал — уронил обратно в тайник. Ящик оказался прямо-таки неподъемным. Братеев ухватил его обеими руками, потащил вверх и еле-еле выволок из тайника. Но там было еще что-то… Он заглянул внутрь, для чего ему пришлось лечь на пол и сунуть голову в отверстие. Еще один ящик — побольше. Деревянный, узкий и высокий, с круглой ручкой, вроде того, в каких плотники носят инструменты. С ним пришлось повозиться подольше. Он оказался еще тяжелее и никак не желал пролезать в люк.

Братеев напряг все силы, что-то хрустнуло в спине, вздулись жилы на висках, неприятно заныло в животе. Но он вытащил ящик, установил на полу. Перевел дыхание. Поднял крышку.

И не поверил своим глазам.

Это было золото. Плотно уложенные слитки. Они светились в полутьме грязной заброшенной фанзы мрачным красноватым блеском. Братеев почувствовал, как кровь прилила к голове, стало трудно дышать, туго и тяжело застучало сердце, словно бы увеличившись и не помещаясь в груди. Он сорвал нехитрый замок с металлического ящика. То же самое. Слитки. Золото!

Почему этот тяжелый мягкий металл имеет такую необоримую власть над человеческими душами? Что в нем такого? Он не утоляет жажды и голода, не лечит страшных болезней, не указывает верного направления, наоборот, заводит человека в лабиринт страстей, алчности, жестокости… Но с тех самых пор, как существует человечество, все пересчитывается на золото и все ему подчиняется.

Сержант Братеев не был исключением. Он вытащил из ящика один слиток, взвесил на ладони. Что можно сказать об этом холодном и как бы маслянистом прикосновении, об этой увлекательной, многообещающей тяжести? Все тайные мечты, все сновидения, все подавленные желания сосредоточились и воплотились в этом мертвом равнодушном брусочке.

Братеев знал, что такое золото. Когда-то его предки жили не только охотой и земледелием. Хаживали тайком по сибирским речкам, намывали золотой песок, сдавали тайным торговцам. Удача случалась редко, даже не в каждом поколении, но слухи и легенды о неисчерпаемых жилах, о самородках с кулак, о неведомых таежных речках, дно которых сияет нестерпимым блеском, жили, передавались из уст в уста, волновали мальчишек…

И он не избежал золотой лихорадки. Было ему лет тринадцать — самый отчаянный, кладо-искательский возраст.

Нашел на чердаке дедов еще старательский ковшик да каелку и отправился тайком за золотишком. Три дня по тайге бродил. И дудку бил, и на ручьях смывал. Как раз на третий день блеснули в ковшике тяжелые золотые крупинки. Наковырял он их десятка два, спрятал в тряпицу и припустил домой.

Дома малолетнего старателя ждал отец с вожжами и, не обращая внимания на объяснения и вопли, маленько поучил блудного сына. Пока вожжи посвистывали над юным Братеевым, он даже решил было утаить богатство от неблагодарного и не шибко умного родителя, но, как только наказание свершилось, боль утихла, сердце его оттаяло, и он торжественно развернул перед отцом тряпочку.

Тот поглядел, послюнил палец, подцепил одну золотину, поднес к глазам, осмотрел внимательно, вздохнул, взял с его ладони тряпку, основательно вытряхнул, аккуратно сложил и сунул в карман. А золотые крупинки растер подошвой.

— Наше-ел! Дурья башка! Колчедан это. Рядом с золотом лежал…

У неудачливого золотопромышленника расквасились губы и слезы навернулись на глаза.

— Да ты откуль знашь-то?! Ты бы поглядел… ты, поди, золота-то и в глаза не видал…

Отец покрутил головой, подумал и вдруг сказал глухим шепотом:

— Видал. Поди-ка сюды…

И повел сына в конюшню. Собственно, это была бывшая конюшня, поскольку лошадей еще дед свел в колхоз — от греха подальше. Все равно бы отобрали. Теперь в конюшне хранились инструменты да всякое старье, например бесполезная сбруя. Дед был прижимист — лошадей-то отдал, а хомуты оставил. Стены были сложены из толстых бревен. А из одного бревна торчал большущий сук, на котором висели эти самые хомуты, вожжи и уздечки. Малец не раз дивился такому счастливому случаю — как это во время постройки конюшни догадались оставить сучковатое бревно и как ладно этот сук пришелся.

Отец снял все с сука, ухватил его у самого основания и потянул на себя. Сук отошел вместе с частью бревна. Образовалось небольшое дупло. Отец сунул в него руку и вытащил моховой ком. Развернул мох, в нем оказался узелок, а в узелке… Продолговатый самородок величиной с мизинец.

Отец положил его на ладонь сыну, и тот ощутил и на всю жизнь запомнил эту тяжесть, это маслянисто-холодное прикосновение таинственного всевластного металла.

— Где нашел? — шепотом спросил сын.

Отец улыбнулся печально и понимающе. Когда-то и он спрашивал отца таким же хриплым горячечным шепотом… Где? В каком месте? Бежать туда сейчас же… Копать, намывать… Эх, дурачок!

— Дак это еще дедушко твой… скыркался помаленьку на одной горушке да и натакался.

Сын разглядывал самородок, любовался, дышал на него, чуть не лизнул. Поднял на отца изумленные глаза:

— Чего ж ты… Это ведь каких деньжищ, поди, стоит!

Отец отнял у него золотой катышек, завернул в узелок, закатал в мох и сунул в дупло. Приладил на место сучок и принялся вешать обратно хомуты и вожжи.

— Деньжищ, — пробормотал он. — И куда ты с им пойдешь? В како место? Это ведь раньше тайны скупщики были. Свесит на весках, сколь надо — отдаст. И поди, не греши, дело чисто. А таперя? В контору сунешься? Али на ярманке зачнешь блажить: «А вот золото! Кто купит?» Живо скрутят. Это нынче дело подсудное. Так что и думать забудь. А то всей семьей пойдем… куда Макар телят не гонял…

Сын посмотрел на него испуганно:

— Но ты ведь не выбросил, хранишь.

— Ну дак… Эко добро выбрасывать… Пущай лежит, пить-есть не просит. А времена меняются. Не ты, так, может, твои детки попользуются… Да. Девкам-то — ни-ни! У их ведь ума-то нету. Живо разнесут по всей деревне. Даже мать не знает.

И юный Братеев преисполнился гордости и мгновенно простил отцу и злоупотребление вожжами, и растоптанные безжалостно блескучие крупинки. Матери не сказал! А сыну открыл…

И сын запомнил, запомнил этот краткий миг обладания тяжеловесным мизинчиком. Запомнил и цвет его, и блеск, и мрачный красноватый ореол в темной конюшне… Даже запах и вкус, хотя вроде бы не положено ему иметь ни того, ни другого.

Поэтому и узнал его Братеев сразу же. Оно. Золото. Без обмана. И дрогнуло хозяйственное крестьянское сердце.

Конечно, сержант Братеев был примерным солдатом, и комсомольцем, и советским по самой своей сути человеком. Он хотел защитить рубежи нашей Родины от контрабандистов и вывести на чистую воду коварного капитана Голощекина. Найди он в тайнике окаянные наркотики, ни минуты бы не сомневался. К полковнику — и всю правду!

Но золото… Вон его сколько. Небось на миллионы. И какой от золота вред? Оно в земле родится, кто нашел — тому и принадлежит. Наркотиками, ясное дело, проклятые капиталисты хотят народ наш потравить. А золото… Небось наше, советское. Все смешалось в его голове. «И куда ты с им пойдешь? — спросил суровый отцовский голос. — В како место?» Братеев досадливо отмахнулся. Он был уже не тот наивный деревенский парнишка, он уже кое-что знал о жизни. В городе, говорят, зубные техники золото по дорогой цене скупают — только дай. И не спрашивают, где взял. Или еще ювелиры.

А уж он бы знал, что с деньгами делать. Избу поправить. Или новую построить. Мотоцикл бы купил. С коляской. Или машину, а? Не дадут, поди, машину. Это ему-то, герою, защитнику советской границы? Голощекин обещал к награде представить… Орденоносцу — без очереди. «Жигули», например. Сестрам — подарки. Польты городские, шали пуховые. Стариков на курорт отправить. Они и слыхом не слыхивали, что это за курорты такие бывают. Братеев не удержался и хихикнул, представив отца на сочинском пляже… давеча в кино видел… девки полуголые бегают, музыка играет, пальмы растут…

Но не машина, не пальмы манили его более всего. Одно ослепительное видение. Вернуться в родную деревню из армии. Дембель при всем параде! Сесть с отцом за стол, выпить по стакашку, поговорить за жизнь… да и хлопнуть перед стариком слиточек! Накося! Что, тятька, не видал такого? Или, скажешь, колчедан? Рядом с золотом лежал? Вот обомлеет, вот ахнет!

— Это что… откуда… — слышал сержант отцовский дрожащий шепот. — Где взял?

— Где взял, где взял… — неторопливо промолвит сержант, закуривая дорогую импортную сигаретку с фильтром. — Нашел.

— Нашел? — ласково спросил его тихий голос от порога. — Все нашел?

Ни одна ветка не хрустнула. Не скрипнула проклятая тяжелая дверь. Голощекин стоял на пороге и остро глядел на Братеева. Слиток выскользнул из рук сержанта и улегся на свое место, в металлический ящик. Голощекин неодобрительно покачал головой, погрозил пальцем:

— Эх, сержант… Я ж тебя предупреждал — не зли волка, если попал с ним в одну яму.

Капитан снял фуражку и аккуратно повесил ее на гвоздь, торчащий из стены. Повесил, не глядя, значит, знал, что он там есть. Может, сам и вбивал.

Как завороженный, следил Братеев за медленными деловитыми движениями Голощекина. А тот посмотрел на фуражку, оправил ремень, улыбнулся… Одним длинным скользящим шагом перемахнул всю фанзу по диагонали и оказался вдруг совсем рядом с Братеевым. Ударил сержанта в солнечное сплетение — коротко, резко. Братеев согнулся пополам, задохнулся… Голощекин добавил ребром ладони в основание черепа. Сержант рухнул на пол, опрокинув лавку. Тяжело загрохотали по полу золотые слитки.

Но Братеев был парень крепкий. Он перекатился в другой угол, поднялся, шатаясь, но не спуская глаз с капитана, который словно бы двоился у него в глазах — вот он здесь, а вот уже заходит сбоку… Падая, Братеев нащупал свой штык-нож, которым открыл металлический ящик, сжал его в кулаке. Теперь он по пологой дуге обходил Голощекина, готовясь ударить. Нож до поры до времени прятал за спиной…

Но Голощекин все видел, видел так ясно, как если бы сержант был прозрачен. Он усмехался, дышал легко, свободно. Драка не пугала, а возбуждала его, наполняла радостью настоящей жизни, возможностью проявить свою истинную сущность.

Ну, парень, давай… Голощекин был готов к атаке. Когда Братеев бросился на него с ножом, он ударом ноги вышиб нож и отшвырнул сержанта. Тот успел схватить Голощекина за рукав, потянул к себе, и они огромным клубком выкатились из фанзы. Братеев ударил капитана в грудь, в живот. Голощекин увернулся, легко вскочил на ноги и бросил Братеева наземь через бедро — точно, ловко, как на занятиях по самбо.

— Не держишь удар, сопляк, — приговаривал он. — Не держишь…

Братеев уже не пытался оглушить или ранить капитана. Ужас близкой гибели смял его душу. Он бросился прочь от фанзы. Голощекин догнал, ухватил сзади за ворот и со страшной силой вмял Братеева лицом в корявый ствол старой сосны. Хрустнул сломанный нос, лицо залила хлынувшая кровь. Сержант застонал и стал сползать на землю. Но Голощекин не дал ему упасть, подхватил и взял горло «в замок». Он сжимал и сжимал гортань трепыхавшегося Братеева, сжимал и сжимал, оскалившись в безумной ухмылке, наслаждаясь этими последними судорогами еще живого, теплого, но уже обреченного существа…

Раздался хруст переломленной, раздавленной гортани. Сержант дернулся и перестал дышать. И только тогда Голощекин отпустил его. Не бросил. Осторожно положил наземь. С любопытством посмотрел в окровавленное мертвое лицо. Ну, как это — убить человека? Оказывается, ничего особенного. А сколько понаписали, понапридумывали! Розовые сопли для дураков. Нет тут ничего сложного и страшного. Вот же — убил, и все. И думает о самых простых вещах: сейчас покурить или уж потом, когда все закончит?

Потом, решил Голощекин. Как говорится, сделал дело — гуляй смело. А над трупом надо еще поработать… У Голощекина появилась идея. Труп должен вызвать ужас. Это будет хорошо. Полезно. Ужас парализует, лишает способности здраво мыслить.

Он взял тело за ноги в ладных, идеально начищенных сапогах и потащил в избушку. Переволок через порог и закрыл дверь.