Глава 5. Летающий раб

1

На громадном континенте, в самом его центре, окружённый древними отвесными скалами, располагался город Лучезарный. Это была столица Девяти Пиков — одного из самых могущественных государств Мира Богини Хатм — и вотчина Громояда, Тридцать второго Вседержителя Пятой династии.

Все окрестные ручьи и горные реки стекались по каналам в искусственное озеро, вокруг которого и был построен великий город. С одной стороны это озеро сдерживала плотина такой высоты, что и три великана, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до её вершины. Озеро кормило всех: от высших каст — советников, военачальников и наложниц, до низших — граждан, надсмотрщиков и рабов.

В сопровождении своих военачальников, вседержитель Громояд летал на магических железных мельницах, что издавали устрашающий грохочущий звук. Рёв этих машин держал в страхе и повиновении граждан Лучезарного, а врагов приводил в ужас. Каждый вечер громомашины, как их прозвали граждане, слетались в Генеральный штаб, который находился по правую сторону от Замка Громояда. По левую сторону была расположена обсерватория, где люди науки постигали секреты мироздания. Самое главное и высокое строение — Замок Громояда — находилось в противоположной стороне от плотины и отделялось от озера садом, который назывался Прекрасным. Замок был увенчан тремя куполами, сверкающими небесной лазурью, и украшен узором из рубинов и янтаря.

Представительницы высшей касты — наложницы — могли отдыхать в Прекрасном саду, где заботливые садовники выращивали диковинные растения со всего света. В саду было полно деревьев, одни только листья которых превышали человеческий рост, дивных певчих птиц и мраморных фонтанов.

Город, населённый свободными горожанами, разрастался вокруг, словно волны от булыжника, упавшего в воду. Утром и вечером он дышал, суетился беспокойным муравейником. В полуденный зной, жизнь Лучезарного замирала на несколько часов.

Ещё дальше, в скалах, были выдолблены пещеры, где просто, но со вкусом, жили надсмотрщики. Рабы же обитали исключительно в нижней части города. Маленькими хибарами была усеяна просторная и пустынная территория. Горожане жаловались, что власти не хотят её заселить, и давили на надсмотрщиков, а те, в свою очередь, избивали рабов. Рабам, кроме камня, избивать было некого. С раннего вечера до позднего утра рабы долбили скалы в поисках драгоценных камней и полезных ископаемых, а заодно и для расширения территории. Милостью надсмотрщиков, в полуденную жару рабы освобождались от своего труда. Всё остальное время — шестнадцать часов — они проводят с кирками, мешками и тележками. Мозолистыми руками, тысячами и тысячами этих рук, были построены и плотина, и каналы.

В царстве Громояда очень любили всё считать. Особенно когда речь шла о собственности, в том числе и живой. Всему здесь принято было давать какое-то числовое название, и даже целая страна называлась Девятью Пиками. Рабы, как считалось, по высшему разумению богов не имели души, и давать им имена было бы глупостью, поэтому, у рабов имелись только числа. Так, имя одного из тысяч рабов, полученное после смерти предыдущего владельца этого имени — Óлиу — означало «сто семь». Этого раба привезли с севера ещё младенцем, отобрав у покорённого кочевого народа. Белая кожа, светлые волосы и голубые глаза никого не смущали — рабовладельцам было совершенно всё равно, как выглядит говорящее орудие труда. Главное, чтобы оно работало.

У Олиу была одна особенность помимо кожи — он видел сны. Причём не просто сны, а воспоминания о прошлой жизни. Иногда он бродил во сне, и другие рабы наблюдали, как «сто семь» выходит под звёзды и буквально отрывается от земли. Приходилось держать его, прижимать пятки к земле, будить его, пока раб куда-нибудь не улетел. Друзья Олиу понимали, что каждый такой полёт может оказаться последним и всячески остерегали его от ночных прогулок. Иногда даже приходилось привязывать его к матрасу, а матрас набивать камнями. Постепенно, полёты прекратились, и «сто семь» начал спать спокойно. Однако, несмотря на то, что другие рабы тщательно скрывали правду об Олиу, слухи о юноше, теряющем связь с гравитацией, не могли не поползти по стране. Так они докатились до далёких-далёких базаров, где их и подхватила одна женщина…

Прошло два года с ночи последнего полёта. Олиу работал и жил как обычный раб. Каждый вечер, когда солнце начинало медленно скатываться в сторону Замка Громояда, «сто семь» покидал хибару, чтобы долбить камни. Белокурый раб обожал ночные смены. В это время от жары не оставалось и следа, над головой горели ясные звёзды, а надзиратели его не видели. Можно было немного расслабиться, а товарищи тебя прикроют. Отлынивать от работы должен был кто-то один, ведь чуткие на ухо надзиратели слышали, сколько кирок стучало в данный момент. Под утро становилось тяжелее всего. Тело покрывалось потом, вены вздувались, а спина краснела от ударов отдохнувших за ночь надсмотрщиков.

К полудню Олиу, на ватных ногах, брёл домой, в свою в хибару, где его ждали чай и горстка холодного риса.

Новый вечер — новый трудовой день. Раз в месяц выдавали чистую робу. Старая, к тому времени, рвалась и чернела. Олиу сегодня выдали свежую, и он радовался ей, словно мальчишка сладостям. Под одеждой, чистой и красивой, гулял ветер, приятно щекоча уставшее тело. Такой прохладный и по-своему «сладкий», после сотен часов «солёной» пыли. Новая роба — чем не повод устроить себе маленький отгул? Сбежать с карьера потайным лазом в горах, за водопадом, и наверх, в каменный город и Прекрасный сад. Товарищ Олиу — Гэ́гхи, или «пятьдесят шесть» — предложил так и поступить, а сам бы подменил и прикрыл. В своё время, Олиу сделает то же для Гэгхи. Олиу, конечно, согласился.

Спасительный водопад. За ним — тропа в скале, продолбленная рабами специально для таких вылазок. Она вела к лестнице, очень высокой и крутой, шириной в десять человеческих ростов. Наверх! В город. Главное, чтобы не увидели горожане. В чистой одежде он не должен привлекать внимания.

Добравшись до города, Олиу постоял на краю плотины, глядя на карьер с высоты. Люди отсюда казались мелкими-мелкими муравьями, понемногу, ноготь за ногтем, откусывающие от большого куска хлеба.

Вот и Прекрасный сад. Здесь было настолько прохладно, что роса до сих пор покоилась хрусталиками в листьях. Нет, это была не роса — это садовники поливали растения, чтобы те не сохли под палящим солнцем. Листья были огромны, размером с маленького человека. Настолько большие, что, казалось, залезешь в один, и он будет качать тебя, словно гамак.

Можно было улечься около фонтана и слушать мирное журчание воды. Олиу скинул сандалии. Босиком зашагал по траве. Что за жизнь! Рай.

2

— Его точно здесь нет?

— Я смотрел. Пошли!

В кустах было очень легко спрятаться, правда, пришлось исколоть себе руки и спину. Но оно того стоило. Солдаты ушли. Суровые мужские голоса растаяли вдали, заглушённые пением птиц. Олиу вернулся к фонтану и растянулся на траве.

Каждые тридцать три вздоха он оглядывался, чтобы узнать, нет ли кого рядом. В зарослях бамбука мелькнула тень. Чёрная тень. Уж не та ли это богиня, что карает лентяев? Сколько их, этих богинь в обширном пантеоне божеств и полубожеств? Олиу предпочёл бы не думать ни о богах, ни о каре.

Вдали раздавался плеск. Подражая ему, лился тонкий женский смех. Солнечные лучи играли в листьях, создавая причудливые узоры на траве. Всё казалось таким беспечным, лёгким и вкусным, сочным, что хотелось выпить это всё — и воздух, и листья, и зелень, и смех. Вобрать в себя и не отпускать никогда. Оставался только час на то, чтобы запомнить этот миг на всю оставшуюся жизнь.

Вновь послышался топот солдатских сапог.

«Отдохнуть не дадут!»

Раздосадованный Олиу, на цыпочках, обогнул фонтан. Среди бамбука порхнула та же чёрная тень. Сочный воздух сада приобрёл острый привкус опасности.

Неугомонные солдаты вновь прошли мимо, и раб вернулся на траву.

«Матерь Всех Богов, сделай так, чтобы они не вернулись».

Олиу подложил руки под голову и начал потихоньку засыпать.

Что-то загородило свет. Он открыл глаза. Прямо над ним стояла женщина в чёрной накидке и в капюшоне.

— Ты кто? Чего тебе надо? — раб отполз.

Она приставила палец к губам.

— Твой друг сейчас в опасности. Беги к нему. Сейчас же.

— Но я ещё не отдохнул! — возмутился Олиу, словно имел право здесь находиться. — Я только пришёл.

— Поверь мне. Если ты не уйдёшь сейчас, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, — сказала она монотонно и спокойно.

Из-за пальм показались две красивые наложницы. Из всей одежды на них были только белые полупрозрачные набедренные повязки.

— Эй, Буревласка, пойдём с нами, искупаемся, — позвали они.

— Ты меня понял? — снова обратилась к Олиу женщина в чёрном. — Иди.

— Симпатичный мальчик. Может, он пойдёт с нами?

— Нет, — Буревласка отошла к девушкам. — Он уже уходит, — она кинула на него холодный взгляд и, вслед за наложницами, скрылась в пальмовой роще.

Внизу, в карьере, между тем, работа остановилась. Схватившись за грудь, «пятьдесят шесть» корчился на земле. Над ним стоял надзиратель и, оглядывая всех, кричал:

— Кто к нему приставлен?! Кто должен ему помогать?!

В ответ слышалось только неуверенное:

«Сто семь». «Сто семь».

— Где он?!

«В... это». «В яме для нужд». «Да». «Проблема у него». «Да, с животом». «Живот прихватило».

Если кто-то пытался подойти к «пятьдесят шесть», надзиратель бил его кнутом.

— Помогать должен парный! Где парный?!

«Сто семь» ненавидел себя. Ненавидел окружающий мир. Но и оставаться лежать на траве он тоже не мог — трава теперь обжигала его. По пути вниз по лестнице, он проклинал женщину в чёрном всеми богами.

Вернувшись, он вновь застал пыльный карьер, мозоливший глаза всю его жизнь. Грубый «солёный» воздух ударил в ноздри.

— Где «сто семь»?! — продолжал кричать надсмотрщик.

Олиу схватил друга и взвалил его себе на спину.

— Наконец-то. Я уж думал, сдохнет тут, — надзиратель плюнул, развернулся и медленно зашагал в сторону хижины.

«Сто семь» донёс больного Гэгхи до лазарета. В небольшом сарайчике из сухого бамбука, молодой, покрытый гнойниками, врач презрительно осмотрел Гэгхи и дал ему листья дурманящего растения от боли.

— Два дня пусть полежит. Тяжёлое не поднимать. Пусть таскает тележку или что-то в этом роде. Надсмотрщик разберётся. Принимать настой три раза в сутки.

3

Весь следующий день Олиу вкалывал за двоих. Рабы словно забыли о вчерашнем, и только и делали, что обсуждали погоду. Женщины были им недоступны, алкоголь — тем более. Так, больше рабам, кроме работы, говорить было не о чем.

— Лить будет! — уверял один.

— Да не, — спорил другой.

— Видишь, как наползло?!

— Да как наползло, так и расползётся. Хэх!

«Сто семь» долбил камни со злостью. К чёрной женщине. К «пятьдесят шесть». К надзирателям. Руки болели и тряслись, осколки летели в лицо. Всего этого раб не замечал.

Работу неожиданно прервали. Рабов выстроили в один ряд. Трое солдат в блестящих панцирях стояли перед шеренгой. Рядом с ними — с десяток надсмотрщиков. Широкоплечий командир с искривлённым носом выгнул спину, держа на вытянутой руке сандалии. Без слов было понятно, что собираются делать солдаты. Пока командир медленно шёл вдоль шеренги, двое его подчинённых в упор разглядывали ноги рабов.

Олиу поёжился. Зажмурился в слепой надежде, что его, каким-то чудом, обойдут стороной.

Не обошли. Правда, не его. Седьмой справа от него тоже был не обут. Сколько раб ни божился, что порвал сандалии, сколько ни кричал и ни вырывался, его схватили и поволокли перед шеренгой, орудуя палками, словно топорами по туше. Посиневшего, вспухшего и покрытого ссадинами и кровоподтёками, бедолагу пнули к лазарету.

Спустились сумерки. Надсмотрщики разошлись по своим хижинам. Синие тучи повисли над карьером. Подняв глаза на уступ выше, раб «сто семь» увидел знакомую фигуру. Женщина в чёрном. Со всей силы, он вогнал кирку в породу. Снова поднял глаза, тяжело дыша, гневно. Фигура подняла руку в приглашающем жесте и развернулась.

Раб оглянулся на ряд хижин. Надсмотрщики были заняты незамысловатой игрой в камушки. Решив, что никто ему не помешает, он оставил кирку в породе и поднялся по лестнице, выдолбленной в скале, на уступ.

Буревласка провела «сто семь» в типичное жилище надсмотрщика в скале, с круглым входом, закрытым занавеской. Внутри было светло. В центре комнаты горели две чаши. Между ними стояла курительница на подставке. Буревласка расположилась на подушках, у стены. Олиу предложила сесть напротив. В тёмном углу он заметил Гэгхи. На этот раз, «пятьдесят шесть» не выглядел больным. Он даже был одет во всё чистое. Гэгхи мирно сидел, подложив ноги под себя, и курил трубку.

— Олиу! — перевела его взгляд на себя Буревласка. — Слушай меня внимательно. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Я задам тебе три вопроса. Отвечать ты должен быстро. Не думая. Если ты ответишь неправильно хотя бы на один вопрос, ты забудешь всё, что здесь было и вернёшься к своей обычной жизни. Всю оставшуюся жизнь ты будешь рабом. Но если ты ответишь верно, твоя судьба изменится навсегда. Ты обретёшь силу, которой подвластна сама природа. Славу, о какой не смеет и мечтать даже сам Громояд. Твоя жизнь будет полна опасности, боли, страданий. Но она также будет полна любви, и счастья, и смысла. Ты станешь новым существом. На порядок выше. На порядок сильнее.

— А если откажусь?

— Выбор за тобой.

Комнатный воздух дрожал. Олиу бросало в пот. Всё плыло перед глазами. Голова кружилась. Ему показалось, что прохладная волна ночного ветра окатила его с ног до головы.

— Я согласен, — произнёс Олиу.

— Вдохни полной грудью. Несколько раз. Глубже! — она приняла трубку у Гэгхи и затянулась. — Вот так. Теперь расслабься.

— Не могу. Я так и не получил удовольствия там, у фонтана.

— Демиурге! — Буревласка закатила глаза. Поднялась с подушек, подошла к рабу и опустила руки на его плечи. Плавными нежными круговыми движениями она помассировала ему основание шеи. — Так лучше?

Олиу не ответил, и лишь, закрыв глаза, слегка запрокинул голову.

— Мысли прочь. Мыслей нет. Ни о чём не думать.

Олиу поморщился.

— Не могу я ни о чём не думать.

— Представь себе большой чёрный валун. Представил?

— Ага.

— Теперь отбрось слово «большой». Размер валуна не имеет значения. Это просто валун в пустом пространстве.

— Так не бывает.

— Всё бывает, что можно вообразить.

Понадобилось несколько минут, чтобы Олиу смог представить себе камень, висящий в голой пустоте.

— Теперь отбрось «валун».

— Что же останется?

— Чёрный.

— Чёрный… что?

— Ничего, просто чёрный.

— Чёрный, — повторил он вполголоса.

Наконец, до него дошло. Мысленно, Олиу начал повторять: «Чёрный. Чёрный. Чёрный». Вскоре перед глазами возникла тёмная сгущающаяся пустота. Сознание вдруг замерло, застыло. Умолк внутренний голос. Всем стал чёрный. Чёрный. Чёрный.

— Теперь отбрось «чёрный».

— Что же тогда останется? Ничего?

— Нет. Отбрось и «ничего» тоже.

И он отбросил.

В тишине раздался голос. Чистый, неискажённый, пробивающий темноту. Этот голос поочерёдно задал три вопроса. Олиу не помнил, каких. Не помнил, как отвечал на них. Только его губы непроизвольно шевелились. Вскоре, он открыл глаза.

— Что ты чувствуешь?

Олиу долго молчал. Смотрел на женщину, пытаясь узнать в ней кого-то. Взглянул на Гэгхи. Тот кивнул, глубоко затянувшись трубкой.

По ощущению, прошло не меньше половины суток. На самом же деле, миновала лишь пара часов.

Буревласка вновь поднялась, погасила чаши и курительницу, подошла к двери, отдёрнула занавеску. Свежий ночной воздух — не иллюзорный, а реальный — наполнил комнату. Вместе с ним, сквозь пелену тишины прорвался звук дождя. Грохот грома. Запах мокрой глины. Чёрная небесная вода и молнии приветствовали нового человека.

— Почему он не реагирует? — прошептала Буревласка, с тревогой глядя на Гэгхи.

— Олиу?

— Он больше не Олиу. Я не могла ошибиться? Нет, не в этот раз, — она подбежала к нему и положила ладони ему на щёки. — Кто ты?!

Раб встал на ноги.

— Кто ты? — уже мягче, почти умоляющие, спросила женщина, глядя ему в глаза.

— Я — Небесный Странник.

Она улыбнулась. Посмотрела на «пятьдесят шесть».

— С возвращением, Áммерт, — сказал Гэгхи, подошёл и обнял его. — Я — Кáйрил. Первый из Одиннадцати. Твой брат.

— Знаю, — тихо произнёс тот.

— Меня зовут Эрме́рия, — представилась Буревласка. — Ты меня не помнишь. Я младше тебя в сто раз.

— Как вы меня нашли?

— Это долгая история, — ответил Кайрил. — Чтобы просчитать каждую инкарнацию, нужны месяцы, а то и годы.

Бывший Олиу внезапно посерьёзнел. Прислушался к шуму ливня. Знакомый ненавистный рокот был уловим вдалеке, на кромке слуха.

— Нам пора, — сказала Эрмерия.

— У меня ещё не все дела здесь доделаны, — Аммерт нахмурился и сжал кулаки.

Он вышел из скального жилища и подставил лицо под дождь. Бывший Олиу ждал. Громовая машина была очень далеко, но она рокотала настолько громко, что приводила в ужас весь карьер. Её рёв проникал в хижины и скальные жилища.

«Пора».

4

Бывший Олиу, не переставая, глядел наверх. Понимая, что если не действовать сейчас, машина уйдёт, он резко раскинул руки. Немного подогнул колени, сам не веря, что у него получится его задумка. Повторив про себя «чёрный, чёрный, чёрный», он отбросил всякую мысль. Представил себе чёрную стену. Отбросить стену! Остался только чёрный цвет. Отбросить цвет! Теперь только чёрное ничто. Отбросить чёрное! Осталось ничто. Отбросить ничто! Осталось...

Оттолкнуться. Энергию сквозь пальцы. От кончиков ног вверх по позвонку до живота, солнечного сплетения, груди, горла, головы, темечка, в стороны, к рукам и кончикам пальцев рук. Оранжевое тепло. А теперь силу. Больше силы сплетениям в обеих ладонях! Ровнее. Да ровнее же! Хранить баланс. Держать! И вот самое главное — импульс. Лёгким толчком, будто подвесив самого себя за невидимые нити, попросить мать-землю отпустить тебя на миг.

Закон, общий для всего живого и неживого, гласил: какая-то часть тела должна принимать на себя давление снизу. Обычно, это ступни. Когда лежишь — спина. Бывает, руки, если стоять на руках. Аммерт ощутил, как его тело нарушает закон. Ни руки, ни спина, ни ступни, не взяли на себя ответственности за опору. Бывший Олиу падал одновременно вниз и вверх. Не думать об этом. Не бояться!

Громовая машина была теперь очень близко. Настолько близко, что Аммерт видел самого Громояда в круглом окошке. Настолько, что едва не касался огромных ножей, перемалывавших воздух над машиной. Громояд испытывал метафизический ужас.

Как это бывает во сне, для Аммерта всё было нормально. Голоса Кайрила и Эрмерии, что, беспокоясь за него, кричали снизу и требовали спуститься, тоже были нормальны. Ужас Громояда не выпадал из причин и следствий. Даже то, что Аммерт без усилий мог направить руки вперёд и, представив себе, как они вытягиваются и обхватывают машину, не казалось ему невозможным. Он так и сделал: обхватил железную коробку Громояда и немного встряхнул. Один раз. Ещё один. После, он дал машине лететь дальше. Громояд и без того задыхался от шока — ему было достаточно.

Страх начался, когда Олиу попытался понять, на какой же высоте он завис. Примерно сто пятнадцать ростов? Олиу не понимал, почему он измеряет высоту ростами. Или сто двадцать пять с чем-то лопат? Но ведь только рабы измеряют лопатами. Тут Олиу пошатнулся. Потерял драгоценный баланс. Тело вновь обрело вес и полетело вниз.

Примерно так это выглядело снизу: Олиу долго стоял под дождём, глядя в небо. Эрмерия и Кайрил боялись к нему подойти.

— Нет, не трогай, — полушёпотом попросил Кайрил.

В момент, когда машина оказалась над головой, Олиу раскинул руки, слегка подогнул колени и оттолкнулся от земли. Ни он, ни Эрмерия не успели остановить Аммерта. Бывшему рабу удалось не просто прыгнуть — он оказался у самой громомашины.

— Что он делает? — беспокойно глядела Эрмерия. — Аммерт! Спускайся оттуда, быстро!

— Аммерт! Это опасно!

Тот едва ли различал голоса с земли. Не прошло и минуты, как Олиу потерял высоту, его руки свесились плетьми, а голова опрокинулась набок. Олиу был почти у земли, когда Кайрилу удалось поставить невидимую подушку. Плавно опустив Олиу на землю, Кайрил попытался привести его в чувство. Вместе с Эрмерией, они отнесли бывшего раба в жилище.

5

Ночь подошла к концу. Бывший раб очнулся на коленях у Эрмерии.

— Пришёл в себя, — она дала Аммерту попить. — Что там, Кайрил?

— Крики, — тот стоял у входа. — С карьера. Похоже на драку. Или хуже.

Кайрил достал из-за пояса нож. Трудно было чувствовать себя в безопасности в таком жилище: даже надсмотрщики не могли позволить себе дверей, да и не опасались рабов. До сегодняшнего утра.

Шаги. Торопливые шаги босых ног по камню. Глухой удар падающего тела. Занавеска отдёрнулась. На Кайрила, жадно и порывисто глотая воздух, глядел раб. Одной рукой, слабеющей, он держал кирку. Другую прижимал к окровавленной груди. Последние несколько секунд своей жизни он видел не то, чего ожидал в обычном для надсмотрщиков доме: двух рабов и одну наложницу, оказавшуюся здесь неведомым образом. Раб не успел ничего сказать. Копьё пронзило его со спины.

Сорвав занавеску, солдат заглянул в жилище. Какое-то время, он тщетно высматривал что-то или кого-то.

— Спокойно, — прошептала Эрмерия, гладя Аммерта по голове. — Это «игнор». Для него мы — мебель.

Она смотрела солдату прямо в глаза. Тот словно чувствовал потустороннее, но не мог понять, что именно должен увидеть. Сделал шаг назад. Шлем. Солдатские шлемы давно не проверялись на прочность. Они хорошо выдерживали удары в лоб и сверху, но только не в висок. Недолгое промедление стоило солдату слишком дорого — шлем не защитил его от пращи.

Кайрил узнал раба, по имени О́лгоф — «девяносто шесть».

— Гэгхи! Что ты тут делаешь? Идём с нами! Там наших убивают!

— Тихо, — Кайрил приставил нож к его горлу. Руки Олгофа обмякли. Рухнул камень, который Олгоф сжимал в руке. — А не наши ли убивают надсмотрщиков и солдат?

— Гэгхи, ты что? За них? — «девяносто шесть» попытался двинуться, но невидимая сила сковала ему руки и ноги. — Ты что?! — он обратил внимание на Эрмерию. — Это кто такая? — он попытался повернуть шею, но и та застыла, будто сдавленная. — Братья! Тут за...

Рот Олгофа сомкнулся. Горло сдавила та же невидимая длань.

— Будешь кричать — задушу, — пригрозила Эрмерия. — Говори, что там?

— Пророчество, — раб отдышался. — Это он? — Олгоф указал на Аммерта. — Летающий раб?

Немного подумав, Эрмерия кивнула. Олгоф упал на колени.

— Спасительница! Умоляю, помоги нам! Наши взяли Дом с трубой. Штурмуют Замок.

— Дом с трубой? — не понял Кайрил.

— Обсерваторию, — догадалась Эрмерия.

— Громояд укрылся в Доме с красной крышей.

— Генеральный штаб.

— Там у них огненные трубы и громовые машины. Если сейчас не возьмём, он улетит! А они наших постреляют!

— Кто поднял восстание?!

— Кайрил, важно другое. Почему подняли восстание?

— Пророчество! — повторил Олгоф. — Что пыль восстанет. Пыль — это мы.

Эрмерия помогла Аммерту сесть.

— Как себя чувствуешь?

— Голова немного болит.

— Пророчество, — снова обратилась она к Олгофу. — Вы называете пророчеством поэму «Пыль»? — она поднялась и подошла к рабу в два шага. — Встань и ответь мне.

— Было пророчество, про вихрь, и что наши возьмут сад.

— Вы взяли?

— Да. Наши на лестнице и в саду. Быстрее, скоро поднимутся громомашины!

— Спокойно.

— Гарем взят? — сухо обратился Кайрил к Олгофу.

— В первую очередь, — раб ухмыльнулся.

По широкой лестнице идти было небезопасно — там бушевали самые яростные бои. Куда осмотрительнее было пойти по крутой, незаметной и гораздо более узкой лестнице.

То, что творилось в гареме, захваченном рабами, не нуждалось в подробных описаниях. Всё же, обращать на это внимание было некогда.

— Буревласка, — зашептали наложницы, глядя на свою подругу в сопровождении троих рабов.

Минуя длинный зал, Эрмерия подошла к зеркалу в полный рост и потянула на себя рычаг, замаскированный под элемент обрамления. Зеркало со скрипом отъехало в сторону. Впереди была лестница, ведущая в тёмный коридор.

— Эй, что там? — рабы отреагировали на шум.

— Не давай им идти за нами, — шепнула Эрмерия Кайрилу, но было поздно.

— Братья, это выход!

— Выход! — тут же раздалось со всех сторон.

Можно было вообразить, какую эйфорию испытали рабы, не только получившие наслаждение с красивыми наложницами на мягких постелях, но и обнаружившие путь на свободу. Кайрил попытался их остановить, но несколько повстанцев уже потеснили Эрмерию, чтобы первыми окунуться во тьму коридора.

— Стоять всем! — бывший Гэгхи создал вокруг себя невидимую стену и, как только Аммерт и Эрмерия вошли, заблокировал вход. — Этот путь не для вас.

Коридор сужался. Эхом отскакивали от стен весёлые голоса рабов. Но стоило пройти несколько шагов, как веселье сменилось ужасом.

— Всем назад! — кричал идущий впереди. — Ловушка!

Первых осыпали стрелами. Вторые готовы были сами растоптать друг друга.

— Кайрил! — Эрмерия схватила за руку Аммерта и вывела его на свет — обратно в гарем.

Кайрил посторонился и дёрнул рычаг, как только Эрмерия с Аммертом покинули коридор. Зеркало вернулось в исходное положение. Двое рабов, что пробежали по головам своих собратьев — остались внутри. Их крики слышались ещё недолго. За ними последовали крики солдат, колотивших в каменную стену. К несчастью для них, тайный ход открывался только снаружи.

— Открой!!! — завопил Аммерт и попытался прорваться к рычагу, но Эрмерия его остановила.

— Им не поможешь.

— Там четверо наших!

— Там теперь только солдаты. Смирись, Аммерт. Они тебе больше не «свои».

Аммерта пришлось выводить силой. Обогнув здание, трое укрылись за фонтаном, во дворике, куда не доносились крики толпы. Остановились отдышаться.

— Почему ты не использовала «игнор»?!

— Камень отдыхает!

— А ты?! Почему ты дёрнул рычаг?!

— Они бы не успели. Солдаты могли прорваться. Ладно! — набрав полную грудь воздуха, Кайрил не спеша выдохнул. Помассировал висок. — Есть потайной путь за водопадом.

— Как доберёмся? До водопада далеко, — спросила Эрмерия.

— Попробуйте через сад. Если не ошибаюсь, он захвачен.

— А ты?!

— Без меня. Я постараюсь выявить зачинщика. Всё, что здесь случилось, должны узнать в Шиелан-роуме. Меня не ждите. Попрошу Артэума открыть мне отдельный Тоннель.

— Кайрил!

— Эрмерия, слушай меня. Через два часа я дам о себе знать. Держи кулон при себе.

Эрмерия кивнула и сжала в кулаке драгоценный камень, висевший на её шее.

— Я буду давать о себе знать каждые два часа.

— Поняла, — она поцеловала Кайрила.

— Не вздумайте возвращаться! — он обнял Эрмерию и похлопал Аммерта по плечу. — Ну, удачи! Бегите.

6

Тайная тропа за водопадом вела не только на лестницу, но и вглубь горы. О втором лазе было известно немногим. Солдаты и городская стража специально закрывали глаза и на первый лаз, и на второй. Их тешила мысль, что они, как снисходительные боги, позволяли рабам иногда совершать маленькие нарушения режима, пользуясь первым лазом. Второй же выявлял самых непокорных. Такие шли за водопад не ради нескольких минут в саду, а ради свободы навсегда. Знающий о втором лазе раб, уверенный, что его ждёт новая жизнь, выгадывал время и пробирался вторым ходом. Изгибаясь и скрючиваясь, местами ползком, он карабкался на свободу. Вот только на том конце ждала не свобода, а двое солдат, удобно засевших на выступе скалы. Несколько часов незадачливый раб, сдирая колени, полз к заветной цели. И стоило ему выбраться, как сверху в голову прилетала стрела.

Так было до сегодняшнего утра. Теперь же вечная компания скелетов, что лежали у выхода из расщелины с пробитыми черепами, пополнилась двумя свежими трупами — дежурившими на выступе солдатами. Рядом лежало тело ещё одного раба, не успевшее остыть. Из спины торчало восемь стрел.

«Их было несколько, — догадался Аммерт. — И они прикрылись телом товарища».

— Вперёд! — Эрмерия отряхнулась и накинула капюшон. — Да не трусь же ты!

Свобода не была зелёными лугами. Она оказалась куда жёстче. Дикие острые камни. Ущелья. Не так страшны были стрелы солдат, как эти ущелья. Стрела убивает быстро, а вот природная ловушка изводит неудачливого раба, слишком рано поверившего в свободу, медленно, мучая голодом и жаждой. Да и то, что было за скалами, радовало не больше. Громадная пустыня. Иногда солдаты нарочно пропускали рабов, уверенные, что пустыня сделает работу за них. И, чаще всего, не ошибались. Полдень приносил в эти места невыносимую жару.

Аммерт и Эрмерия нашли большой валун и укрылись в его тени. Нужно было хоть немного передохнуть. Жар от камней пробивал даже сандалии.

— Четверо собратьев, четверо ребят, — повторял Аммерт, иногда всхлипывая.

— Не четверо. Гораздо больше.

— И всё из-за какого-то пророчества?

— Не пророчество. Поэма, — Эрмерия спокойно глянула на Аммерта. Правда, теперь это снова был раб, по имени «сто семь», похоже, не помнивший ничего из прошлой ночи. — Она называется «Пыль». Около ста лет назад её написал придворный поэт, предупреждая государя, что может подняться восстание.

Отброшен волею судьбы — одной из мириад таких же судеб,

Он пал без воли, без борьбы. Нет ничего коварнее, чем люди.

Но пыль подножная восстанет вихрем, поднимая угнетённых.

Взовьётся пыль и поглотит сады, накроет саваном всех сонных.

— Эта строфа стала гимном рабов. Только она вырвана из контекста. Поэма иносказательна. В ней нет ничего о летающем рабе. В поэме сказано не только про поднявшуюся пыль, но и про то, что пересохнут реки, погибнут сады и пыльный вихрь принесёт лишь горе.

— О чём вы? — Олиу взялся за голову. — Что за летающий... — по его спине пробежали мурашки. — Это я? Тот странный сон, где я летал, и громомашина... вы тоже его видели? То есть, это был не сон, а явь?

— Вчера к тебе вернулась память из прошлой жизни. Память возвращается не сразу. Обрывками и волнами. Первую волну ты пережил вчера. И наделал глупостей.

Рокот громомашины заставил Эрмерию вздрогнуть. Олиу почувствовал ток, бегущий по спине. Прошлая ночь. Что-то было. Странное слово пришло на ум.

«Аммерт. Что это? Неужели?! Имя. Да, это имя».

Постепенно, рокот затихал. С ним затихали воспоминания. Олиу попытался уловить их, как сон после пробуждения, но не сумел.

— Госпожа Буревласка, — «сто семь» робко выглянул из-за камня. — Это была громомашина?

— Во-первых, я не Буревласка, — она вышла и, приложив ладонь от солнца, осмотрела небо. — Я — Эрмерия. Моё имя означает «искательница». Во-вторых, эта громомашина называется вертолёт. Пошли. Или можем вечно тут сидеть.

— А как далеко нужно уйти?

— Достаточно.

— Интересно, как там Гэгхи?

— Его зовут не Гэгхи, — она тяжело дышала, преодолевая шаткие булыжники. — Это — Кайрил. Он твой брат из прошлой жизни. Вчера ночью ты вспомнил его.

— Как я мог забыть?

— Воспоминания приходят постепенно. Что он сейчас делает, я не знаю. Но полчаса назад он дал о себе знать, — она погладила пальцами кулон.

— Пол… чего? Может, вернёмся за ним?

— Нет, Олиу. Сначала я отведу тебя в безопасное место.

Эрмерия спустилась в ущелье. Какое-то время её не было видно в тени, отчего бывший раб забеспокоился, но ждать пришлось недолго. На дне ущелья тоненькой струйкой бежал источник. Вода, как и стоило думать, была ледяная. По очереди набирая воду в ладони, оба грели её, прежде чем выпить. Ладони Эрмерии побледнели, пришлось согревать их дыханием. Олиу, всю жизнь державший металлическую кирку в любую погоду, холода не замечал.

Дальше пройти можно было только по узкой тропе над крутым склоном. Продвигались медленно, но лучше было промедлить, рискуя попасться на глаза солдатам, чем сорваться вниз и уж точно погибнуть.

Олиу долго не решался спросить о цели похода. Но нагревшиеся камни, обжигающие ступни даже через обувь, вывели его из себя.

— Да куда мы вообще идём?!

— В «слабую зону», — Эрмерия слишком выдохлась, чтобы что-то объяснять. Вода из источника прибавила сил, но ненадолго.

Начался участок, сорваться на котором означало бы долго катиться по склону, обдирая кожу об острые камни. Эрмерия неудачно ступила на шаткий булыжник. Пошатнулась. Кое-как ей удалось удержаться, но выступ проделал длинную царапину на внутренней стороне ноги. Дальше Олиу нёс Эрмерию на руках. Рану он перевязал своей рубашкой. Царапина оказалась настолько длинной, что вся рубашка ушла на лоскуты.

За полдня удалось преодолеть от силы три километра. Вечерело. Без еды и воды было всё тяжелее. Отдыхая в тени, Эрмерия вспоминала источник холодной живительной влаги.

— Забавно.

— Что?

— Если я здесь умру, нас с тобой могут принять за любовников.

— Что забавного?! — Олиу посмотрел на неё так, будто его спутница только что призналась в каннибализме. — Заломи себе руку.

— Зачем?

— Заломи! Тогда тебе простятся твои слова. О конце жизни говорить нельзя, иначе навлечёшь беду. Заломи руку! Сейчас же!

— Я не собираюсь этого делать. Олиу, моя вера — не твоя, а твоя — не моя. В моей вере заламывание рук не работает.

— И что у тебя за вера?

— Эттом. Мы верим в перерождение и не боимся смерти.

— Опять! Опять!

— Хорошо, конца жизни. Да, всякое может быть, и хотелось бы пожить подольше. Но я не боюсь. После смерти мы рождаемся вновь, в другом тари. Самое ценное для нас — память, — она посмотрела на бывшего раба, стараясь увидеть Аммерта в его глазах. — Может, это бред от горячки, но... я бы хотела поцеловать тебя. На всякий случай.

Олиу склонился над ней. Поцелуй получился немного неловким, суховатым, оттого что у обоих на жаре потрескались губы.

— Может, ещё раз? — предложил Олиу.

Второй поцелуй был уже дольше. Раз в десять. И во столько же раз более страстным. Рука Олиу, повинуясь сокрытому запретному чувству, скользнула по щеке прекрасной спутницы вниз, по шее, до груди. Эрмерия взяла его ладонь, другую положила себе на грудь. На миг она перестала дышать, но затем дыхание участилось. Только теперь это была не страсть.

— Кулон, — Эрмерия оттолкнула от себя Олиу, потрогала свою шею, снова грудь. Встала, осмотрела камни. — Я потеряла кулон, — она произнесла это так, будто потерять кулон было хуже смерти.

— Да что с ним, с этим кулоном? Зачем он тебе?

— Без него мы не выберемся! Олиу, прошу тебя, вернись и найди его.

— Нет уж, никуда я не пойду.

— Олиу! Аммерт! — она шлёпнула его по щеке. — Ты сейчас же идёшь и ищешь кулон.

— Ты с ума сошла! Вот это точно горячка.

— Поверь мне. Если имя Аммерт для тебя хоть что-то значит. Если хочешь быть свободным, ты найдёшь кулон. Пусть бы на это ушла вся ночь, — силы покидали Эрмерию. Она опустила голову на камень и зарыдала. — Всё пропало. Олиу, пропало!

— Хорошо. Я найду.

До самой ночи он бродил по узкий тропе между валунами. Разворачивался, ползал, шарил, ничего не находя. Снял обувь, чтобы чувствовать пальцами ног. Заглядывал в ущелья, тщетно пытаясь там что-то увидеть. Дважды и трижды проходил одни и те же места. Только ближе к полуночи, в неясном свете луны, среди камней блеснула цепочка. Он лёг на живот, дотянулся рукой. Потянул, насколько мог осторожно. Порвись тонкая цепочка, и камень было бы не достать. Почувствовав кулон у себя в ладони, Олиу сжал его так сильно, что ещё чуть-чуть, и камушек врос бы в кожу. Олиу шёл обратно, когда над горами вновь загрохотало. На этот раз, он не просто услышал, а увидел то, что Эрмерия называла вертолётом.

Эрмерия лежала неподвижно. Аммерт испугался, что опоздал. Он приложил руку к её запястью.

«Жива».

Она пошевелилась, подняла веки.

— Нашёл? — её голос был неузнаваем от хрипа.

— И не только его.

То, что увидела Эрмерия, ей совсем не понравилось. На булыжнике возле её ног лежали коробки с медикаментами, несколько пачек бинтов, две бутылки воды и большой пакет с едой: сухари, печенье, шоколад.

— Где ты это взял?

— В Генеральном штабе. Его захватили наши. То есть, повстанцы. Есть и ещё одна хорошая новость. Кайрил добрался до Шиелан-роума и ждёт нас. Правда, не знаю, где это.

— Как ты попал в Генеральный штаб?! Кулон не открывает «кроличьи норы».

— Что такое «кроличья нора»?

— В твоей прошлой жизни такого ещё не было... ты открывал Тоннель транзитом?! Нельзя открывать Тоннели транзитом!

— Не важно. Теперь у нас есть еда и лекарства!

— Идиот! На что они, когда я могла открыть Тоннель в Мир Высокой Энергии? А теперь придётся ждать, пока атрибут «остынет». Это несколько часов, — лицо Эрмерии, всё же, просияло улыбкой. На вопросительный взгляд Аммерта, она ответила: — Кайрил вернулся в Шиелан-роум. Это и вправду хорошая новость.

На этом Аммерт закончил свой рассказ.

Загрузка...