Грезы о Вавилоне. Частно–сыскной роман 1942 года

69. Мясное рагу

То был черный седан «плимут» 1937 года, и внутри сидели четыре черных парня. Очень-очень черных, и все — в темных костюмах; Машина выглядела куском угля с фарами и определенно следила за мной. Кто эти парни? Как они влезли в картину? Мои несколько мгновений радиоблаженства разбились вдребезги. Почему жизнь не может быть такой простой, какой может быть?

На следующем перекрестке горел красный свет. Я притормозил и стал ждать, когда он сменится.

Черный «плимут» с черными людьми подъехал и пристроился сбоку, а переднее окно рядом со мной открутилось вниз. Один из черных людей высунулся и сказал голосом низким и глубоким — такому впору звучать в «Шоу Эмоса и Энди»:[19]

— Мы хотим тело. Съезжай к обочине и отдай его нам, или мы бритвами пошинкуем тебя на мясное рагу.

— Вы очень ошибаетесь, — ответил я через свое частично открытое окно. — Я не знаю, о чем вы говорите. Я страховой агент компании «Хартфорд» из Нью-Йорка.

— Не остри, Рагу, — сказал черный. Зажегся зеленый, и погоня продолжалась. Это была первая автомобильная погоня, в которой я очутился.

В кино-то я их видел много, но никогда раньше не участвовал. Эта сильно отличалась от тех, которые я видел в кино. Перво-наперво, я не очень хороший водитель, а у них за рулем сидел настоящий ас. Кроме того, в кино погони длятся много миль. Эта не длилась. Через несколько кварталов я свернул на Ломбард и сразу врезался в запаркованный универсал. Так резко завершилась эта погоня. Интересная. Жаль только, такая короткая.

К счастью, себе я ничего не повредил.

Меня встряхнуло немного, но в целом порядок.

Машина, полная черных парней, подъехала сзади, они выскочили. Верные своему слову, они все держали в руках по бритве, но у меня в кармане револьвер, поэтому шансы не так неравны, как выглядят.

Я медленно вышел из машины. Хорошо все делать медленно, если у тебя в кармане 38–й калибр, готовый к действию. Все время на свете — мое.

— Где тело, Рагу? — спросил тот, который говорил и раньше. Очень крутой на вид омбре, как и три его смуглых мучачос.

Я вытащил из кармана револьвер и прицелился в их общем направлении. Весы склонились в другую сторону. Все мгновенно замерли.

— И мне не нравится называться мясным рагу, — сказал я, наслаждаясь ситуацией. — Бросайте свои бритвы.

Раздался лязг четырех бритв о мостовую. В игре я в самом деле опережал. То есть пока на свое парадное крыльцо из дома не выскочила старуха и не осведомилась, зачем это мы испортили ее машину. Свой вопрос она сформулировала во всю глотку:

— Мой универсал! Мой универсал! Я только вчера за него все выплатила. Отослала последний чек.

Десяток ее соседей или около того тоже вывалили на свои парадные крыльца и начали быстро становиться на сторону старухи, у которой универсала больше не было.

Моя точка зрения никого не интересовала. Я не мог даже слова вставить.

Я прикинул, что передышки от них добиться можно лишь одним способом — выстрелить из револьвера в воздух. Это разгонит их по домам, а мне даст минуту-другую, чтобы овладеть ситуацией и что-то сделать, поскольку мне точно нужно было что-то делать, причем быстро.

Я прицелился в воздух и нажал на курок.

щелк

ЧТО?

щелк щелк щелк, — щелкал я.

ЭТО НЕ ТОТ, БЛЯДЬ, РЕВОЛЬВЕР!

Это был мой револьвер — пустой. Четыре черных человека нагнулись к мостовой за своими бритвами. Тетка по-прежнему орала:

— Мой универсал! Мой универсал!

Соседи деловито вторили. Вся эта ситуация вдруг превратилась в Бедлам в неудачный день.

Черные люди переобритвились и теперь двигались на меня. Я сунул руку в другой карман и вытащил револьвер Колченога — тот, что с патронами.

— Стоп! — сказал я черным парням.

Выглядели они мерзее ада — за исключением одного, который улыбался. Того, кто назвал меня «мясным рагу». Улыбка у него была огромная — от уха до уха, словно ожерелье из жемчуга. У меня по спине побежали мурашки. Им надо познакомиться с шеей. Они замечательно подружатся. У них так много общего.

Я уже слышал, как их представляют друг другу;

— Улыба, познакомься с Шеей.

— Приятновстречь.

А если бы я был рядом, меня бы представили Мясным Рагу:

— Рагу, это Шея.

— Здорово, Шея.

— Мой друг Улыба.

— Друг Шеи — мой друг.

И тут в реальность меня выдернул реальный голос Улыбы, который произносил:

— Рагу, твоя удача только что закончилась.

— Я тебя предупреждаю, — сказал я.

— Хи-хи, — ответил Улыба.

Он все еще улыбался, когда я подстрелил его в ногу. От этого хозяйка разбитого универсала и все ее соседи с воплями разбежались по домам.

Улыбка не покинула лица Улыбы, но изменилась с улыбки от уха до уха на мягкую такую улыбочку — как у старика, получившего рождественский подарок от ребенка. Бритва мягко выпала из его руки. На ноге у него появилась маленькая кровавая заплатка, которая расплывалась все больше и больше. Пуля прошла сквозь его ногу навылет дюймах в шести выше колена. Я только что его продырявил.

Три оставшихся черных человека тоже уронили бритвы.

— Черт, Рагу, ты подстрелил меня из незаряженного револьвера, — сказал Улыба. — А это не стоит никакой полусотни баксов. Нам сказали, что ты отдашь тело, если мы тебе засветим бритвы. Черт, пуля только что прошла через мою ногу.

У меня не было времени его утешать. Нужно сматываться оттуда, пока не приехала полиция и не положила всему этому конец. Что ж, моя машина больше не работала, поэтому оставалась одна работающая машина — их.

— Хватит, — сказал я. — Все вдохнули поглубже и не шевелимся. Я скажу, когда можно выдохнуть.

Все они вдохнули поглубже и затаили дыхание. Я подошел к разбитой машине Колченога и вытащил из зажигания ключи.

— Не выдыхайте, — предупредил я, помахав револьвером. Потом обошел машину сзади.

Я видел, что у четверки черных джентльменов с дыханием возникли сложности. Я открыл багажник.

— Ладно, — сказал я. Все выдохнули.

— Черт, — сказал Улыба. — Черт.

— Вытаскивайте отсюда тело, — сказал я. И снова махнул им револьвером, а они сделали шаг вперед и изъяли тело из багажника. — Кладите его на заднее сиденье своей машины, — сказал я. — И бегом. Не весь день же с вами возиться.

Улыба все так же улыбался. Улыбка его несколько стерлась, но ее можно было по-прежнему считать улыбкой. Лучшее определение для такой — философская.

— Черт, — сказал он. — Сначала он стреляет в меня из пустого револьвера, затем велит не дышать, пока у меня в голове не мутится, а теперь еще и угоняет мою машину.

Отъезжая прочь, я еще видел, как он улыбается.