Гвади Бигва

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Заседали во втором этаже, над комнатой Элико. Парторг Георгий, с большим опозданием возвратившийся из города, сделал пространный доклад о районном совещании парторгов, которое продолжалось целых два дня. После доклада обменялись мнениями и, только когда этот вопрос был исчерпан, перешли к другим делам. Заседание затягивалось.

В комнате Элико явственно слышались голоса споривших наверху товарищей. Найя очень жалела о том, что ей не пришлось полностью услышать доклад Георгия, хотя пропустила она только отдельные фразы.

Занялись вопросом об организации митинга и встречи с санарийцами. День, намеченный для заключения договора о социалистическом соревновании, был не за горами, а оркетцы до сих пор еще не выработали пунктов договора. Гера довольно долго говорил на эту тему.

Найя знала план Геры, она принимала участие в выработке этого плана. Следующий пункт повестки дня интересовал ее гораздо больше: что скажут товарищи о сегодняшнем поведении ее отца?

Дело Гочи действительно вызвало оживленные споры. Колхозники горячились и кричали. Особенно выделялся голос бригадира Зосиме.

Зосиме, привыкший к простору лесов и полей, никак не мог соразмерить свой голос с ограниченным четырьмя стенами пространством. Бригадир сердился не только на Гочу. Он осуждал также Геру, который, по его мнению, слишком мягко обошелся с распоясавшимся Саландия.

— У нас шкура клочьями ползет, мы таскаем бревна и пни, а Гоча день за днем не является, на работу, и хоть бы что! Никто ему не сказал ни слова! — кричал Зосиме. — Чего я могу требовать от членов своей бригады, когда у них перед глазами такой пример? Либо Гоча завтра же начнет работать так, как все мы работаем, либо он должен быть примерно наказан.

Кое-кто поддержал Зосиме. Однако Гера и Георгий не согласились с ними. Гера всю вину за давешнюю ссору возлагал на Зосиме и его бригаду. Оплошность Зосиме, приказавшего запрячь буйволицу, он рассматривал как серьезный проступок, настолько серьезный, что Гера склонен был заподозрить бригадира ни больше ни меньше как в «левом загибе».

Найя не могла понять, зачем понадобилось Гере раздувать этот незначительный случай. Почему он с такою горячностью вступается за отца, если тот действительно виноват? Уж не делает ли это Гера из-за нее, из-за доброго отношения к ней? Нет, не может этого быть. Гера и личные пристрастия — несовместимы.

Найя прилегла на кровать Элико и оперлась локтем, о подушку. Она старалась не пропустить ни одного слова из разгоревшегося наверху спора, даже откинула волосы от ушей, чтобы лучше слышать.

Элико сидела у стола. Перед нею лежала тетрадь, испещренная рисунками. Она машинально вертела в руках карандаш, внимание ее тоже было поглощено тем, что говорилось на заседании.

— Скажи мне, Найя, что же там все-таки произошло? — вполголоса сказала Элико; ей надоело прислушиваться к глухо замиравшим голосам. — Непонятно мне все это…

Найя не отозвалась; она лежала, устремив взгляд в потолок, и слушала, слушала…

— Кто-то запряг буйволицу твоего отца, чтобы перетащить бревно, и ничего больше. Разве это такое серьезное преступление? — переспросила Элико.

Не получив и на этот раз ответа, она начала быстро, точно играя, набрасывать что-то на полях тетради, — там появилась буйволиная голова с круто изогнутыми рогами.

Проверила. Похожа на Никору. Ее охватило радостное оживление. Изобразив на лбу буйволицы вопросительный знак вместо белой отметины, Элико снова обратилась к подруге:

— Как же, Най, а?

— Не мешай, Элико! Сейчас Гера говорит… Дай дослушать! — быстро крикнула Найя и даже отмахнулась свободной рукой.

Элико пришлось покориться… Она дорисовала туловище и ноги — буйволица стояла как живая.

— Слышишь, Элико, Георгию поручили в последний раз поговорить с отцом… Тебе, говорят, он верит. Авось послушается… Постановили, кажется, объявить выговор Зосиме, — спустя некоторое время сказала Найя и снова принялась слушать.

На этот раз Элико уже не стала вникать в то, что ей говорила Найя.

— Вот если бы враг какой-нибудь воспользовался буйволицей, тогда другое дело, — проговорила она и, быстро водя карандашом по бумаге, нарисовала на шее буйволицы ярмо, прикрепила постромки. Но вдруг кончик ее карандаша застыл. На лице мелькнула лукавая улыбка, глаза сверкнули; тихонько смеясь, она спросила подругу:

— Найя, может быть, наш Гера оттого так обозлился, что Никора — буйволица? Как посмели впрячь в ярмо буйволицу? Понимаешь? Никора-то ведь представительница нашего пола.

— Не дури, девушка! — отозвалась Найя. — Ш-ш-ш… Представь себе, Георгий тоже всех распекает: как смели-де назвать отца кулаком! Вот это правильно. В самом деле: товарищи перегнули палку.

— И знаешь, что я еще скажу тебе? Только среди буйволов и существует настоящее равенство между полами! И буйвол и буйволица одинаково ходят в ярме, их даже не отличишь в упряжке! Вот что значит природа! А ведь у нас до сих пор многие вкривь и вкось толкуют о том, что женщина, мол, слабое существо. Одним словом, несут всякий вздор! Ну, посмотри на меня: разве я слабое существо? Разве я не вздую этого молодчика?

Найя не расслышала последних слов. Наверху задвигали стульями, дощатый пол заскрипел под тяжелыми шагами колхозников. Найя живо соскочила с кровати.

— Расходятся! Мне обязательно нужно повидать Геру! — воскликнула она, пригладила волосы и раскрыла настежь дверь.

— Ты же у меня ночевать собиралась? — спросила Элико, провожая ее.

Найя зацепилась полою незастегнутого пальто за ручку двери. Пришлось на секунду задержаться.

— Пожалуй, я еще к тетке зайду… Но ты пока не ложись, может быть, вернусь, — сказала она, отцепила Пальто и выбежала из комнаты.

От резкого движения из кармана пальто выпал сложенный пополам листок. Элико тотчас подняла его. Хотела было остановить подругу, но снова подумала, что не следовало бы показывать Гере стихотворение Арчила Пория.

«Как кстати! Догнать? Или не говорить ничего?» — думала она, глядя на письмо.

Элико то краснела, то бледнела от страха и смутной радости.

— Потеряла! И все! — громко на всю комнату произнесла она.

Видимо, радость победила страх.

«Где угодно могла обронить, почему непременно у меня в комнате? Честное слово! А я знать не знаю, ведать не ведаю!»

Элико держала письмо кончиками пальцев, собираясь разорвать его. Крепко стиснула зубы. Но внезапно радость схлынула, она заколебалась.

— Нет, оно еще может понадобиться товарищам… Если стихи действительно такие…

Элико овладела собою. Твердо решила не рвать письма, но запрятать его так, чтобы никто не мог узнать, что оно существует на свете.

«Если очень понадобится, очень, очень… тогда… Тогда я покажу…»

Стало легко на душе, сомнения отлетели. Элико снова сложила листок и спрятала его на груди.

Найя чуть не столкнулась с товарищами, которые гурьбой спускались по лестнице. Девушка едва успела обогнать их. Прижимаясь к стене, на цыпочках обошла дом и скрылась за углом. Тут можно было уже не таиться. Она побежала изо всех сил, пересекла двор, пробралась между кольями забора и вышла на лужайку. По краю луга, у самой опушки, вьется узкая тропа, по которой, она знала, Гера обычно ходит из правления домой… Найя, не раздумывая, направилась к тропинке. Перевела дух только тогда, когда луг остался позади и рядом выросли стволы деревьев.

В небе ярко горели звезды, их мерцающий свет смягчал тьму. Найя беспокоилась, не заметил ли ее кто. Она стала всматриваться в ночной сумрак: нигде ничего, лишь смутно темнеют деревья. Ни звука, ни голоса. Найя успокоилась и все же «на всякий случай» спряталась за ближайшим буком.

Время шло, Гера не появлялся. Издали донеслись голоса перекликавшихся товарищей. Они прощались друг с другом.

Сердце Найи тревожно билось: кругом лес, она одна-одинешенька. Страха она не испытывала, но все же было как-то не по себе.

Найя невольно стала вслушиваться в тишину, которая точно хлынула откуда-то и разом окутала землю.

Что-то странное было в этой тишине. Слух девушки с каждой секундой становился все напряженнее — и вот тишина оказалась уже не мертвой, не безгласной: она была полна таинственных шорохов и шепотов. И самое удивительное то, что эти шорохи и голоса вовсе не нарушали тишины; казалось, от них тишина становится еще глубже. Что это было? То ли звуки рождались мерцавшими звездами, то ли земля дышала, то ли ветер пробегал, шевеля ветви, кусты и траву, — что, кроме них, могло породить эти звуки?

А Геры все нет и нет.

Найе показалось, что шорохи за спиной как будто становятся явственнее. Еще немного, и она всем телом почувствовала, что кто-то или что-то надвигается на нее сзади.

Теперь Найя испугалась по-настоящему. Она кинулась вперед, повернулась лицом к лесу — может, и в самом деле там кто-то есть. Никого!

Однако Найя уже не верила ни лесу, ни себе. У страха свои глаза, и девушка не сомневалась в том, что в лесу кто-то шевелится. Бежать к лужайке? Нет, страшно! Кажется, стоит только повернуться спиною к лесу, и это невидимое чудище бросится на нее.

Она прижалась к дереву, обняла его руками. Стало чуть спокойнее. Но мгновение спустя что-то хрустнуло неподалеку, и во мраке смутно наметились очертания какого-то гигантского существа.

Слава богу, не рядом с нею, а поодаль…

Сначала Найе показалось, что страшилище приближается… Она лишилась бы рассудка от страха, если бы через мгновение не убедилась в том, что оно уходит в противоположном направлении, вдоль опушки.

Найя даже в темноте разглядела, что на спине у чудовища горб. Горб был настолько велик, что цеплялся то и дело за ветви. Одного только никак не удавалось установить трепещущей девушке: о четырех ногах это лесное чудовище или о двух?

Две ноги были ясно видны, но позади как будто шагали еще две. Притом задние ноги непонятным образом то отставали на значительное расстояние от передних, то их нагоняли. Похоже было на гусеницу, тело которой то вытягивается, то снова сокращается…

Найя зажмурилась: если ей все это чудится, то привидение должно развеяться. Она открыла глаза, и в самом деле страшилища не стало. Оно исчезло без следа.

Найя облегченно вздохнула. Как будто и страх прошел.

«Теперь самое время повернуться и бежать», — подумала она.

Не тут-то было! Внезапно в лесу поднялась какая-то возня, что-то задвигалось с шумом и хрустом. Среди деревьев появилось еще одно чудовище, пострашнее первого, — какой-то черный зверь, контуры которого расплывались во мраке, и видны были только желтые сверкающие глаза и торчащий, точно палка, хвост. Зверь фыркал и шумно дышал, хвост с треском стукался о деревья.

И вдруг зверь зарычал человеческим голосом:

— Хурджин! Отдай, говорю, мой хурджин!

Неужели это человек? Нет, разумеется, нет! Но если слух ее не обманывает, страшилище, как ни невероятно, вопит голосом Гвади Бигвы. Найя не могла ошибиться — этот голос принадлежит Гвади и никому больше!

Нелепая мысль! Неужели она сошла с ума?

Еще немного — и хвостатое страшилище окажется у того самого дерева, за которым притаилась Найя.

Бежать… Нет другого исхода!

Найя повернулась спиной к лесу и побежала. Она неслась, пригнувшись к самой земле, ветром стлалась по лужайке. Крепко сжатыми кулаками, точно щитом, прикрыла грудь. Бежала, зажмурив глаза, едва переводя дыхание. Вероятно, от страха выросли у нее крылья, и она почти не касалась ногами земли. Но главный источник силы был в сознании, что она ускользнула от гибели, что за нею уже никто не гонится.

Луг остался позади, Найя приближалась к колхозному двору. Девушка это почувствовала и только теперь приоткрыла глаза — как раз вовремя: еще миг, и она налетела бы на высокий частокол! Ах, как радостно было увидеть этот частокол! Колья стояли в ряд, точно солдаты, готовые ударить на врага и отбить Найю. Наконец-то она в безопасности!

Оказалось, что Найя сослепу проскочила мимо ворот. Пришлось возвращаться. Вот и ворота. Кто-то стоит и протягивает к ней руки, точно схватить хочет.

Найя вздрогнула и остановилась.

— Найя, откуда ты?

— Гера!

Или опять чудится, как почудился в лесу голос Гвади?

Найя хотела кинуться в сторону, но Гера одним прыжком очутился возле нее и схватил за руку.

— Ты откуда так поздно?

Найя попыталась вырваться. Тогда Гера подхватил ее на руки, точно ребенка, и прижал к себе.

— Найя, что с тобою, девочка? Тебя напугал кто-нибудь?

Он наклонился к ней совсем близко и заглянул в глаза. Сердце Найи громко стучало.

Безумными глазами глядела она на Геру. Все еще не верилось, что это он.

Гере стало жаль девушку, он нежно сказал:

— Нет, ты посмотри на меня хорошенько, Найя! Вот так… Еще, милая…

— Гера… — отозвалась наконец Найя радостно. Обвила его шею рукою, по-детски прижалась к груди.

Она быстро успокоилась. Сразу забылись лесные ужасы, и досада на Геру, и то, что она весь день ждала подходящей минуты, чтобы побранить его.

Гера опустил ее на землю и прежде всего спросил, кто ее напугал до того, что даже его, Геру, она не узнала.

Найя рассказала о лесных приключениях.

— Меня охватил такой страх, что среди этой чертовщины привиделся в конце концов даже наш несчастный Гвади! Одно из этих страшилищ кричало совсем его голосом: «Хурджин, говорю, отдай мой хурджин!» Какой вздор, боже мой! Ты только вообрази, Гера, до чего я перетрусила… С какой стати в лесу, ночью, и вдруг Гвади с каким-то хурджином! Правда, чудно?

— Почему ты знаешь: может быть, это и в самом деле был Гвади? — сказал Гера скорее шутя, чем серьезно.

— Как это возможно!..

— Смотри не проговорись: задразнят тебя, трусишку. Хороша комсомолка, нечего сказать! — шутил Гера.

— А ты где пропадал? Заседание давно кончилось!

— Проводил домой Георгия. Об отце твоем толковали. И насчет Гвади пришлось основательно посовещаться… Потом прошелся по плантациям…

Когда Гера упомянул о плантациях, Найя тотчас пришла в боевое настроение.

— Кстати, сударь, что ты мне сегодня устроил? Кругом народ, а ты заставил меня, точно девчонку, плестись за отцом! Срам! Зачем ты это сделал? Объясни, пожалуйста…

Гера, вспомнив все, что произошло на лесосеке, весело рассмеялся. Найя вспылила и рассказала ему о своем домашнем столкновении с отцом.

— Отец, конечно, решил, что раз я покорилась, то и впредь без его указки шагу ступить не посмею. «Выходи, говорит, замуж за Арчила Пория, и чтоб я тебя больше не видел с товарищами!» Ты только представь себе: хотел меня под замок посадить! Вот до чего дошло дело!

— Неужели?

Гера был до крайности изумлен. Он нахмурился, но затем и это происшествие показалось ему смешным и невероятным.

— А ты что сказала? — отозвался он таким веселым тоном, точно затеял игру в вопросы и ответы. На этот раз Найя рассердилась по-настоящему.

— Ты же понятия не имеешь, чем занимается Пория, — заговорила она настойчиво, и как бы предостерегая Геру. — Ты до сих пор не разобрался в том, какой это негодяй!.. Он не только отцу моему голову заморочил, тебя он тоже водит за нос, а ты даже не замечаешь… Я сейчас докажу, что все это правда, погоди…

Найя сунула руку в карман пальто, но письма, которое Арчил прислал Элико, не оказалось ни в том, ни в другом кармане. Гера заинтересовался:

— Ты что ищешь?

Найя не ответила. Наклонилась, пошарила руками в траве. Какая неприятность!

— Выпало, верно, когда ты взял меня на руки, — сказала она, продолжая поиски. Но произведение Арчила Пория как в воду кануло.

Найя попросила у Геры спички.

— Скажи, что ищешь, тогда дам…

Найя, волнуясь, наскоро рассказала о низком поступке Арчила по отношению к Элико: о стихах, о подарке.

— Как смеет этот кулацкий выродок лезть к комсомолкам! — запальчиво добавила она.

— Нельзя же, Найя, запретить ему ухаживать за девушками!

— Зачем обманывает?

— Почему ты так думаешь: может быть, он обманывает не Элико, а тебя?

— Все равно! Неужели ты не понимаешь, что стихи эти имеют совсем другой, скрытый смысл… Он издевается над нами. Это же гадость… Неужели я их действительно потеряла? Что я скажу Элико!

— Брось, Найя, какое значение имеют эти стихи! Давай лучше поговорим об отце. Все это не так просто…

— Но вы с Георгием вступились за него?

— Во всяком случае не потому, что он твой отец… И кто тебе сказал, что мы за него вступились?

— Вы же считаете, что во всем виноват Зосиме…

— Это другое дело, Найя. Знаешь, что сказал Георгий, когда я ему в подробностях передал сегодняшнюю историю? Он сказал, что около Гочи хозяйничает чья-то вражеская рука. Это для нас позор и стыд. Такие люди, как Гоча, нуждаются в особом подходе. С ними нужно полегче, говорит Георгий. Неужели нам ссориться с Гочей из-за досок? Ведь ему мало нужно, чтобы достроить дом. Его очень легко завоевать, надо только уступить кой в чем… Должен сказать, что я того же мнения. Зосиме я нарочно обидел, чтобы пронять Гочу. Георгий взялся помирить нас с твоим отцом. Выйдет — хорошо, не выйдет — значит, Гоча в самом деле не наш человек. Поговори и ты с ним, девушка.

— В последнее время он стал такой… сладу с ним нет. А ведь прежде можно было договориться. И думается мне, тут Арчил мутит — вот что главное! Ты это запомни; увидишь, чья правда…

— Конечно, Пория — человек чужой, мы все знаем это, Найя. И до известной степени я виноват в том, что он засиделся на заводе, некем было заменить, — сказал Гера.

Они шли рядом.

— Да, да, ты права, Найя, ты не зря относишься к нему так подозрительно… Есть еще кое-какие признаки того, что Пория — не просто чуждый нам человек, — угрюмо добавил он.

Немного спустя Гера повернул к усадьбе Гочи. Найя замедлила шаги.

— Я домой не пойду, Гера, — сказала она, почему-то вдруг рассердившись.

Гера с недоумением взглянул на нее.

— Как не пойдешь?

Найя вместо ответа легонько передернула плечами: «Да так, не знаю! Какой ты недогадливый!» Вид у нее при этом был точно у обреченной.

Гера пошел в ногу с девушкой и притянул ее к себе. Так хотелось сказать ей о самом большом, важном, и слова были уже на языке, но произнести их вслух он не мог: от близости Найи у него перехватило дыхание.

Он пересилил себя, наклонился к девушке и тихонько, дрожащим от неуверенности голосом спросил:

— Знаешь, Найя, что я тебе скажу?

Найя навострила уши.

— Что, Гера?

Гера снова умолк. Потом с усилием выговорил:

— Давай пойдем ко мне… Совсем… Понимаешь?

И крепко обнял ее. Помолчали. Прошли еще немного.

— Нет, Гера, нельзя, — твердо сказала Найя.

— Почему?

— Ты же знаешь…

— А все же?

— Кроме всего прочего, что скажет твоя мать?

— Мать только о тебе и мечтает… Ты представить себе не можешь, Найя! Все твердит: кончай поскорее, пока я жива, выстрой дом и приведи эту девушку…

Найя рассмеялась.

— Хорошая у тебя мать, Гера! Они прошли почти всю лужайку.

— Теперь я пойду к тетке, Гера… Но если отец не уступит и снова заведет речь об Арчиле, тогда…

Они заглянули друг другу глубоко в глаза и замолчали.