Гвади Бигва

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Давай не будем говорить обо мне, видно, все равно пропадать… Я им чужой, они и сейчас мне не доверяют. Но за что они обижают нашего Гочу? Ты, как честный человек, объясни…

— Не понимаю, поистине не понимаю! — воскликнул Гвади с таким видом, как будто он и сам собирался заговорить на эту тему, но Пория его предупредил: — Жалко Гочу! Ты представить себе не можешь, Гвади, до чего я за него душой болею… Слыханное ли дело! Человек почти достроил дом — и вдруг берут за горло: прекрати, говорят, стройку, не дадим тебе больше материалов. Выходит так, что Онисе своего добился, а такому человеку, как Гоча, приходится страдать. Разве это справедливо? У него к тому же и дочь — коммунистка. Девушка, правда… Но…

Тут Гвади покосился в его сторону да при этом прищурился, как бы издалека приглядываясь к Арчилу.

— Девушка? Жемчужина, а не девушка. Никогда в наших краях такой не бывало…

Гвади нарочно сделал паузу, давая понять, что мог бы выразиться еще сильнее, но сдержал свой порыв из уважения к собеседнику. Он отступил на шаг и, явно кривляясь, заговорил:

— Глаза у тебя, чириме, такие, что сами все видят, счастливее глаза, и ума у тебя достаточно, мне за тобою не угнаться, но все же я должен сказать…

— Говори, Гвади, говори… Если делом не можешь помочь, утешь хоть словом…

— От всего сердца, чириме. Я много думал, потому и говорю. Девушку эту, дочь Гочи Саландия, бог словно нарочно для тебя создал. Сколько бы ты ни отнекивался, я все равно женю тебя на ней. Обязательно женю, большего счастья тебе не найти. Ведь отец твой, блаженной памяти, так и завещал мне, умирая: присматривай, говорит, за мальчишкой…

Он укоризненно взглянул на Арчила. Помолчал немного и добавил:

— Удивляюсь, чириме, как ты до сих пор не додумался. Эх, молодо-зелено… Вот она, настоящая причина!

— Тебе, оказывается, ни чуточки меня не жалко, Гвади. Я и так всего лишился, а ты еще хочешь женить меня на дочери какого-то Саландия… Как тебе не стыдно? Неужели не нашлось для меня невесты получше? — ответил с притворной обидой Арчил, совершенно не ожидавший, что Гвади сделает ему такое предложение.

— И на солнце бывают пятна, чириме! Подумаешь, важность — Саландия! Женишься, станет твою фамилию носить, никто не вспомнит, что она была когда-то Саландия. Нет, чириме, брось раздумывать, поскорее обделай это дело, хотя бы в память отца твоего… Гвади вдруг как-то преувеличенно взволновался. Глаза заблистали, кровь прилила к щекам. Он бочком пододвинулся к Арчилу и привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до самого его уха. Зашептал таинственно:

— Умница ты, чириме, потому и говорю. И считать умеешь не хуже покойного своего отца. Так вот, у Гочи нет сына, тебе достанутся оба его дома — и старый и новый… Все его добро попадет в твои руки. Верно говорю?

Отошел и залился смехом, да каким!

— Кто тебя тогда тронет, чириме, кто покусится на твое добро? Ведь обидчик-то вместе с тобой под твоей же крышей жить будет. Понял?

Он смеялся не умолкая, все выше и тоньше и, наконец, захлебнувшись, пустил петуха. Казалось, в мозгу у него юлой юлит какая-то веселая мысль. Придерживая руками трясущийся от смеха живот и согнувшись чуть ли не вдвое, он вертелся перед Арчилом, точно мельничное колесо.

Арчил не понимал, отчего Гвади так разошелся. Однако тот смеялся так вкусно и заразительно, что Арчил стал ему вторить. Это еще больше раззадорило Гвади.

— Не подумай, дорогой, что стану вымаливать у вас шкуру того самого быка, которого зарежут к вашей свадьбе, хотя, по адату и по божескому закону, она с нынешнего дня причитается мне. Отказываюсь от нее и заранее об этом тебе заявляю, чириме! Однако не годится все же мне оставаться с пустыми руками, когда тебе привалило такое богатство и счастье. Впрочем, ты и сам этого не допустишь! Есть у меня просьба… маленькая… Памятью отца твоего заклинаю, исполни…

Арчил был крайне заинтересован. У Гвади руки тряслись от нетерпеливого желания.

— Что же это такое, Гвади, почему ты так загорелся? Не стесняйся, голубчик, выкладывай. Мы с тобой не чужие, — и разве могу я в чем-нибудь отказать, когда ты проявляешь такую заботу обо мне?

Арчил взглянул на него тепло и открыто, как будто заранее соглашался на все.

Гвади отбросил всякую робость. Для пущей убедительности ткнул указательным пальцем в грудь Арчила:

— От большого дела — и прибыль большая, чириме.

Вздохнул полной грудью и разом выпалил: — Как только все сладится… если есть на свете справедливость… ты должен отдать мне Никору. Мне и моим детям.

Сказал и рукою зажал Арчилу рот — тот не успел даже выразить свое изумление.

— Па, па, па! Никаких! Даже в шутку, чириме, чтоб я не слышал «нет»! Не губи моих птенчиков!

— Погоди, Гвади, — остановил его Арчил. Он взял руку Гвади и опустил ее. Арчил растерялся — так неожиданно прозвучала просьба Гвади. — Так-то так… — начал он, не находя нужных слов.

— Да или нет? Да или нет? — по-детски неотступно приставал Гвади.

Арчил все еще не знал, что сказать. Дело было не в буйволице. Отчего бы не подарить Гвади чужую буйволицу? Но он не мог понять, каким образом эта мысль зародилась в голове Гвади.

— Кляусь богом, Гвади! Я был бы меньше удивлен, если бы ты попросил уступить эту хваленую Найю. Тебя не поймешь: не то ты превеликий плут, который всякого вокруг пальца обведет, не то превеликий мудрец, какого и на свете не бывало. А раз так, ты лучше научи меня сам, какой дать тебе ответ: буйволица ведь не моя, у нее же есть хозяин!

— Когда станет твоей, чириме, когда твоей станет! — коротко и твердо ответил Гвади.

— Ну, тогда не то что буйволицы, — жизни для тебя не пожалею, милейший мой Гвади! Хорошо. Я согласен.

Арчил барственно приосанился, заложил руки за спину и свысока покосился на Гвади. И вдруг спросил, усмехнувшись, с таким видом, будто задает Гвади трудно разрешимую загадку:

— Все это отлично, Гвади, но что ты скажешь, если Гоча до того времени продаст свою буйволицу?

— Он ее ни за что не продаст. Скорее земля перевернется. Нет, этого не будет, чириме…

— А если все же продаст? Что нам делать?

— Не будет этого, не может этого быть. Гоча всё продаст, только не буйволицу…

— Гоча другое думает, милый мой. Он заходил ко мне вчера вечером, опять жаловался на свою беду. Если здесь ничего не уладится, придется мне, говорит, поискать материалы где-нибудь на стороне, чего бы это ни стоило. Продам, говорит, буйволицу, ничего другого не придумаешь… Не оставаться же дому без крыши?

Гвади съежился, поник. Не нашелся даже что сказать.

— «Я, говорит, при всем народе заявил, что добьюсь своего, теперь нельзя отступать. Не хватало еще, чтоб Онисе надо мною смеялся…» Вот что он мне сказал. И правильно. Нет другого выхода у человека…

— Никогда не поверю, чириме, что ты не можешь его выручить… если постараешься…

Вид у Гвади был совсем убитый, глаза увлажнились. Какие дурные новости принес ему Арчил!

Неужели так и не достанется ему эта буйволица, с выменем, тугим от избытка молока? Он уже почитал ее почти совсем своею…

— Постараюсь, Гвади, но одним моим старанием ничего не добьешься. Не стану от тебя скрывать. Я помогал, пока можно было… Теперь все пошло по-другому. Время не то… Эх, да что много разговаривать, лучше уж напрямки. Мысль пришла мне в голову, когда я к тебе шел… И представь себе: вижу теперь, что эта мысль и для тебя весьма подходящая. Того и гляди, буйволица в самом деле не минует твоего двора. Я решил: скажу Гвади, подойдет ему — хорошо, не подойдет — к черту Гочу с его домом! Правда, Гоча не такой человек, которым можно пренебрегать. Ведь и твоя семья немалым ему обязана. Нехорошо, когда добро за человеком пропадает, не так ли? Во всем Оркети не найти соседа лучше Гочи: и в беде не выдаст и радостью поделится. Вот это поистине человек. И такому, когда он в нужде, надо помогать, не жалея сил, иначе — какой же ты сосед?! В праздник всякий соседом назовется.

— Чем я могу помочь, друг? Я ведь сам разорен дотла, а не то, знаешь, последнего бы не пожалел!.. Давеча я так и сказал Гоче: хоть бы доску когда-нибудь тебе подал, и то легче было бы на совести. Оттого, говорю, и болит у меня сердце. Так-то, чириме.

— Если действительно болит сердце, помоги. Выручишь — не продаст буйволицу, не выручишь — продаст. Я уже говорил тебе, что, если не продаст, она в конце концов достанется тебе…

Гвади насторожился. Уж не смеется ли над ним Пория? Но Арчил разговаривал вполне серьезно, вид у него был деловой. Нет, не смеется. — Слушай хорошенько: когда мне передали распоряжение правления, сколько кому отпустить материалов, я раньше всего, разумеется, подумал о тебе и даже сказал моему Андрею: это доля Гвади Бигвы, ты ее раньше других погрузи на арбу… Скажем, тебе отпущено для стройки сорок досок. Но я прикажу погрузить шестьдесят, то есть на двадцать досок больше… Главное затруднение, Гвади, вывезти доски с заводского двора. Контроль проверяет наряд, отмечает, кому материал. Сказать, что мы везем доски Гоче, — нельзя: его нет в списке правления. А вот материал для Гвади, — пожалуйста, путь свободен… Таким образом, когда Андрей привезет тебе отпущенные заводом шестьдесят досок, ты, не говоря ни слова, распишешься в получении, но помни, что двадцать штук лишку принадлежат Гоче, твоих же только сорок. Вот и все. Если нам удастся это проделать хоть дважды, Гоча будет удовлетворен полностью, — ему больше не надо. Таким образом, вы оба — и ты и он — выстроите себе дома. Понял?

Гвадй молча и сосредоточенно моргал — совсем так, как в начале свидания, когда Арчил пытался всучить ему подарок.

— Нет, чириме, не понял! — ответил он наконец с таким глупым, наивным видом, что ясно было всякому: от человека с таким лицом иного ответа и ждать не приходится.

Пория нахмурился. Что тут непонятного? Как могло случиться, что именно Гвади не понял смысла его предложения, тот самый Гвади, который не раз с первого намека проникал в сложнейшие комбинации Арчила?

— Чего же ты не понимаешь, Гвади? — заговорил Арчил, его оживление как рукой сняло. — Из каждых трех досок две остаются тебе, третью ты отдаешь Гоче. Сообрази! Что же тут непонятного?

Гвади притворился, будто занят сложными вычислениями. Он растопырил пальцы правой руки, потом загнул два пальца, а три поднес к глазам и стал внимательно разглядывать, как будто впервые их увидел. Арчил принял деятельное участие в его выкладках.

— Правильно, правильно, Гвади… Вот три пальца. Согни один, вот этак, — Арчил помог ему согнуть один из трех пальцев, — будем считать, что ты его скинул со счета… Сколько у тебя пальцев осталось?

— Два, чириме. Ясное дело!

— Вот и все. Как видишь, раздумывать не над чем… Твой Чиримия — и тот бы сосчитал…

Гвади неожиданно выпрямил согнутый с помощью Арчила палец, поиграл всеми тремя растопыренными пальцами и озабоченно взглянул при этом на Арчила, как бы давая ему понять, что именно этот третий его и беспокоит.

— Убери!.. Говорю — он не твой…

— А как же я распишусь, чириме?

— Не все ли тебе равно? Твоего не убудет и не прибудет. Подумаешь, тоже комиссар! Ценит на вес золота свою подпись…

— Оттого и сомневаюсь, чириме, что человек я неученый. Как бы не обманул, думаю…

Арчил вышел из терпения:

— Ты что себе позволяешь? «Сомневаюсь!», «Как бы не обманул!» — передразнил он Гвади. — За кого ты меня принимаешь? Что это в самом деле? А блуза, которая больших денег стоит, а десять рублей — тоже обман? Ты, видно, перестал понимать, с кем имеешь дело? Плюешь на все мои заботы, бранишься, споришь, — какая тебе от этого польза? Позор! — крикнул вдруг Арчил, делая вид, что он вне себя от ярости: он вздернул пальцем ус, пожал внушительно плечами, повертел кобуру револьвера, коротенькими шажками прошелся несколько раз перед Гвади и сказал: — Убей меня бог, ты напрасно себе это позволяешь…

Гвади, поверивший, что Пория действительно впал в ярость, поспешил снова пригнуть третий палец.

— Разве я отказываюсь, чириме? — сказал он, отступая.

— Как не отказываешься? Ты не хочешь расписаться, а кто отпустит материал без расписки? Ты, Гвади, не младенец… Или, может, меня считаешь младенцем? То одно ему подари, то другое. Только что выманил буйволицу. Я, по глупости своей, согласился. Ну с какой стати отдам я тебе буйволицу, когда ты пальцем шевельнуть для меня не хочешь? Не нанялся же я все за тебя делать? Как ты смеешь?!

Когда Арчил во второй раз упомянул о буйволице, Гвади уже более твердо произнес:

— Я сказал, что не отказываюсь…

Но Арчил добивался большего:

— Хм… Далась тебе эта подпись! Чего ты чудишь? Ведь не под пустой бумажкой я прошу тебя расписаться? И не такое уж великое дело уступить эти доски Гоче, чтобы ему не пришлось продать буйволицу… Тем более, что буйволица эта… — Он нарочно перескочил на другое, будто желая скрыть от Гвади свои соображения насчет буйволицы. — Твой собственный дом, повторяю, нисколько от этого не пострадает. Чего тебе еще нужно?

Гвади поднес руку к лицу Арчила, повертел тремя пальцами, затем пригнул один из них к ладони и категорически заявил:

— Вот, чириме… Собственными глазами можешь убедиться в том, что я сказал. Ты только не забудь про обещанное…