Гвади Бигва

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Участок леса, на котором сейчас шли работы, был расположен на склоне одного из лесистых оркетских холмов, — он напоминал полуостров, обращенный лицом к южному небу. К опушке примыкал луг, полого сбегавший к чайным плантациям, которые начинались среди деревни и стройными рядами кустов наступали оттуда на холмы. Лес был одним из лучших уголков Оркети, его украшением. Село, разрастаясь, тянулось к опушке. Вслед за садами сюда устремились и люди. Проселочные дороги и тропки сходились узлом на лугу и затем разбегались на все четыре стороны света. Чудесный вид открывается отсюда! Даль была очерчена резко и строго. Линия горизонта вилась по снежным хребтам, уходившим в темную синь. Лишь на западе эта линия падала и сливалась с кромкою неба. Там порою струился колеблемый ветром воздух, и казалось, в струях его каким-то чудом отражается сверкающая рябь невидимого отсюда моря.

Лес был вековой. В глубине его — непроходимая чаща. По опушкам — редкая поросль, все больше ясень и бук, Кое-где попадались и дубы.

Председатель колхоза заранее распределил, что и где рубить. Взял на учет дубы и ясени, годные для строительства, отметил каждое дерево, чтобы лесорубы обращались с ними бережнее. Работали, как водится, бригадами.

Одни рубили деревья, другие очищали поваленные стволы от ветвей и сучьев и распиливали их на бревна, третьи перетаскивали бревна на луг. Если дерево попадалось большое, в него впрягали волов, а поменьше катили сами, вручную.

Пни и глубоко ушедшие в землю корни колхозники взрывали, — этой частью работ руководил сам Гера.

К полудню повалили и выкорчевали все, что было намечено на нынешний день. Оставалось только очистить часть стволов, распилить их на бревна и сложить на лугу.

Тут же пылало несколько костров, огонь пожирал сучья, кору, щепки. По лесу и по расчищенной делянке стлался густой дым.

Гвади решил пробраться к месту работ лесом. Он засел в кустах и стал наблюдать за тем, что происходит на лесосеке. Хотелось хорошенько во всем разобраться, прежде чем приняться за дело. Встречи с Герой лучше избежать. Гвади стеснялся его, даже побаивался, и опоздал-то он весьма основательно. Где-то в глубине души теплилась надежда, что ему удастся высмотреть из лесной засады кого-либо из родичей или приятелей и, замешавшись в их бригаду, как ни в чем не бывало приняться за работу. Они-то не выдадут, он их упросит…

Но лес был окутан дымом, и Гвади не различал работавших на делянке людей. Он переходил с места на место, от кустика к кустику, но тщетно: ветер, на его беду, гнал густые облака дыма в сторону леса.

Некоторое время спустя Гвади решил подобраться ближе, а там, под прикрытием дыма, и вовсе выйти на расчищенный участок. Но едва он шагнул вперед, раздался треск и мимо него что-то пронеслось, всколыхнув плотный от дыма воздух. Толчок воздушной струи был так силен, что Гвади чуть не взвился ввысь.

Он хотел было скрыться в чаще, но вдруг кто-то налетел на него, оттолкнул в сторону и сердито крикнул:

— Дорогу, товарищ, дорогу! Ослеп ты, что ли? Чего под ногами путаешься!

Гвади, разумеется, не отозвался. Он тотчас узнал того, кто столкнулся с ним. Лучше не попадаться ему на глаза. Однако в эту минуту ветер разогнал дымовую пелену и разметал ее в клочья. Сразу стало светло.

Перед Гвади вполоборота к нему стоял бригадир Зосиме. По его испачканному землею, прокопченному дымом лицу катился пот. Лоб Зосиме был туго перевязан красным платком, в руке он держал огромную дубину. Зосиме сердито глянул на Гвади воспаленными глазами и уже не отводил их. Вся его коренастая приземистая фигура выражала крайнее изумление. Зосиме передернул широкими, плотными, точно пни, плечами, чихнул вдруг воинственно и, разом понизив голос, как бы про себя протянул:

— И откуда занесло сюда этого пролазу?

— Если бы ты меня пришиб, Зосиме, что сказал бы тогда моим детям, а? — благодушно спросил Гвади бригадира, скорчив при этом необычайно довольную мину.

— Мы бы позаботились о них лучше, чем ты… Как полагаешь? — ответил Зосиме и сердито накинулся на него: — Ты что тут делаешь?

— То же, что и все, чириме… Убил бы ты меня своим бревном, если бы я не увернулся так ловко…

При слове «бревно» Зосиме оглянулся и, убедившись, что бревно и без его помощи продолжает катиться под откос, крикнул Гвади, указывая дубинкой:

— Ступай, гони его к лугу, — и пошел обратно к лесосеке.

Гвади только этого и ждал. Он погнался за бревном, даже не вспомнив о селезенке. Но бревно неожиданно налетело на какое-то препятствие и остановилось посреди расчищенной делянки. Невдалеке от него пара быков волокла огромный ствол. Волам помогали колхозники. Когда Гвади пробегал мимо них, они приветствовали его дружным криком:

— Ну и дела! Какой дуб-то Гвади катит! Молодец!

Гвади решил щегольнуть. Очертя голову кинулся он к бревну и, навалившись всем телом, силился сдвинуть его с места. Однако вместо того, чтобы налечь на середину бревна, он уперся в один из концов. Конец подался, бревно покатилось наискось. Гвади не удержался, руки соскользнули, его отбросило в сторону. Перекувырнувшись несколько раз, Гвади грохнулся на землю и застонал.

Послышались смешки. Кто-то из крестьян громко захохотал. Волов остановили. На шум отозвались работавшие в другом конце лесосеки и тоже поспешили к месту происшествия. Вокруг поверженного Гвади собралось довольно много народу. И все смеялись и шутили, зараженные общим весельем.

Гвади с усилием повернул голову. Услышав смех и шутки, он приподнялся, опираясь на локоть, и лег на бок.

— Смейтесь, братья! — сказал он стоявшим вокруг колхозникам, и в голосе его послышались слезы. — Смейтесь! Бог наградил вас здоровьем и радостью — отчего вам не повеселиться? А я что? День и ночь сосут меня щенята, пятеро их, селезенка сушит мне кровь… Не могу больше… Сами видите, правду ли говорю… Смейтесь же, чириме!..

Смех внезапно оборвался. Нахмурились потные, испачканные землей лица.

Среди притихшей толпы появились Гера и Зосиме.

— Странный ты, право, человек! Разве просил я тебя убиваться над этим бревном! — с упреком сказал Зосиме, но в голосе его прозвучало сочувствие. Однако убедившись в том, что Гвади цел и невредим, обрадованный Зосиме заговорил обычным своим громоподобным голосом: — Эка, до чего ты слаб! Вставай, богатырь!

Гера стоял чуть-чуть поодаль. Когда Гвади, тараща узенькие свои глазки, опасливо покосился на него, взгляды их встретились и выражение тревоги на лице Геры невольно сменилось улыбкой.

— Испугался, Гвади, а? Ничего, цел остался, — сказал он.

Гера подошел к нему и протянул руку с засученным по локоть рукавом.

— Вставай! Я и не знал, что ты здесь, лежебока! Сказали, будто к доктору пошел…

— Не ночевать же мне у него, чириме… Я опоздал, да не очень! — скороговоркой выпалил Гвади, ухватившись что было мочи за сильную руку Геры.

Гера поднял его, как былинку.

— Встань! Разогнись! — крикнул он и шутливо похлопал Гвади по плечу: держись, мол, бодрее.

Гвади все же не мог разогнуться сразу. Придерживая одной рукой селезенку, другой подпер поясницу и, жалобно скривившись, обратился к Гере в обычном своем дурашливом тоне:

— Кто-то сказал, будто Гера строит мне новый дом. Вот, чириме, я и вообразил себя богатырем и давай тащить этакое бревно…

Как ветер разгоняет утренний туман, так шутка Гвади развеяла напряженное молчание колхозников. Люди вздохнули свободно, не сомневаясь больше в том, что Гвади отделался пустяками.

Посыпались остроты, раздался смех, но звонкий, петушиный голос колхозника Онисе перекрыл всех.

— Он даже в гробу будет языком молоть, как мельница. Здорово сказано, здорово! Дай бог тебе сил, Гвади! — крикнул Онисе и звонко расхохотался, точно разбросал по лугу пригоршню цветных камешков. Был он узловатый и крепкий, как корень виноградной лозы; он стоял один, в стороне от всех, закинув на плечо топор, и попыхивал трубкой. Седые волосы торчмя торчали на голове, прокопченная табачным дымом борода напоминала бурую от засухи траву; в чаще этих волос лишь с трудом можно было разглядеть длинный птичий нос и серые глаза. Ни дать ни взять — сойка.

Гвади так и подмывало ответить Онисе, но бригадир Зосиме опередил его:

— Давай, Онисе, займемся дубом, острословие уступим Гвади.

— Эй, ребята, навались! Разом! — обратился он ко всем, кто стоял поблизости, и сунул дубину под бревно. Все поспешили к нему на помощь. Не отставал и Онисе.

Вскоре на месте происшествия остались только Гера да Гвади. Гера еще раз с головы до ног оглядел Гвади. — Передохни немного, успокойся, и все пройдет, — сказал он негромко, а затем повысил голос так, чтобы слова его донеслись и до тех, кто успел отойти: — А насчет нового дома ты напрасно полагаешь, что коллектив строит его для тебя. Ты этого не заслужил, товарищ. Скажи спасибо Бардгунии и его братьям. Это — их дом, для них и строить будем…

Гвади на этот раз уже не мог смолчать; он ведь и так пропустил случай поговорить с Онисе и Зосиме, — и во всеуслышание ответил:

— Не заслужил, говоришь? Ошибаешься, чириме… Я большего стою. Дом — что? Кто, как не я, пятерых молодцов государству дал? Это, по-твоему, ничего? Пять богатырей — пять ударников! Посчитай-ка мое добро, если так любишь свое считать! Нет, одним домом тебе от меня не откупиться, чириме!

Онисе отделился от крестьян, кативших бревно, обернулся к Гвади и снова сочно расхохотался:

— Так, так, сосед. Силенкой тебя бог обидел, зато язык у тебя, дяденька! Пятерых щенков растишь, тебе за это дом подавай, а я пятерых тигров вырастил, и мне даже соломенного шалаша никто не поставил. А так…

— То было в старые времена, Онисе. Нынче совсем другое дело. К тому же ведь твои тигрята уже большие, тебе не нужна помощь со стороны! Они сами поднесут тебе не дом — целый дворец! Вырастить — вот что главное! — не уступал своих позиций Гвади.

Бригада Онисе ответила на речь Гвади криками «ваша!».[2] Онисе просчитался — никто уже не стал его слушать.

Отказавшись от неравного состязания с Гвади, он снова замешался в ряды бойцов, перешедших в дружное наступление против непокорного бревна.