Гвади Бигва

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Гвади возвращался от Мариам. Он медленно, словно в тумане, шел по проулку. Волнение все еще не улеглось. Он снял с головы башлык, расстегнул архалук и подставил голову и грудь прохладному осеннему ветерку.

Это было как сон. Гвади не помнил, как вышел из комнаты Мариам, как сбежал по лестнице, миновал двор и ворота. Он ежеминутно останавливался, оглядываясь на дом Мариам: неужели он в самом деле был у нее? Неужели именно от нее возвращается он сейчас домой?

В нем боролись два чувства, две противоречивые мысли: он чувствовал себя то бесконечно счастливым, то непоправимо несчастным.

С чем ушел он от Мариам? Что она сказала ему — «да» или «нет»? Не понять, ничего не понять!

По мере приближения к дому он все больше освобождался от навеянной близостью Мариам страсти, и с каждым шагом все сомнительнее казались ему надежды на любовь, все слабее становилась уверенность в счастье.

Он повторял про себя слова Мариам. Взвешивал, поворачивал их и так и этак — быть может, неверно истолковал их? — Он вспоминал малейшее ее движение, выражение ее лица и глаз, и то, как звучал ее голос, и то, как она сердилась, и то, как ласкала, и всячески старался угадать, насколько все это было искренним… Может быть, там, в ее доме, он неправильно воспринял ее слова и все ее поведение? Однако сколько Гвади ни раздумывал, он не мог найти ни одной черточки, подтверждавшей его сомнения. И все же не был до конца уверен в том, что она подарила свое «да». Его большая любовь, тайно взращенная в сердце, видимо, осталась неразделенной.

Так, раздираемый сомнениями, приближался Гвади к своему дому. Вот и плетень и ворота. Неожиданно, в ту самую минуту, когда он поравнялся с ними, кто-то тихо и вкрадчиво позвал:

— Гвади!

Голос доносился со стороны джаргвали.

Ночь была тиха, воздух чист и прозрачен, голос прозвучал так отчетливо, что Гвади не мог ослышаться. Сердце забилось. Гвади остановился, прислушался. Сначала голос показался ему знакомым. Подойдя g перелазу, он наклонил голову, окинул взглядом двор — весь от края и до края. Густая тень джаргвали лежала на траве. Во дворе никого не было.

Немного погодя его снова окликнул тот же голос. Еще тише, еще явственнее прозвучало:

— Гвади!

Сомнений быть не могло: кто-то скрывался под навесом. Кто бы это мог быть?

Гвади затрепетал в тревоге. Вдруг проснутся и перепугаются дети? Не выдержав напряжения, крикнул:

— Эй! Кто там?

Крепко сжимая рукоятку кинжала, он перелез через плетень и стал приближаться к джаргвали. Остановился чуть поодаль от навеса. Вряд ли разумно идти напрямик к дому.

Никого… Холодок пробежал по телу.

Какая-то тень отделилась от стены. Скользнула из-под навеса во двор, залитый лунным светом.

— Я не узнал тебя, Гвади. Думал, санариец какой-то. Я был уверен, что ты дома. Ты один? — спросил Арчил Пория.

Гвади не успел даже выразить вслух свое изумление. Арчил поспешно подошел к насмерть перепуганному Гвади и, взяв за руку, отвел к хурме, подальше от Джаргвали.

Вздохнул глубоко, оглянулся, окинул Гвади с ног до головы и спросил:

— Ты чего вырядился, а? Откуда это все? Тебя, может, и чохой наградили?

Он отступил, продолжая внимательно разглядывать Гвади. Скривился, под усами мелькнула улыбка.

— Даже рука на рукоятке кинжала… Все как надо. Удивительно, когда успел выучиться? — сказал Арчил и фыркнул. Затем с притворной грустью продолжал: — Тебе не стыдно? Подкупили? Да?

Гвади глядел на Арчила не отрываясь — казалось, не узнает его в темноте. Он тщетно ломал голову, пытаясь угадать, что привело к нему окаянного так поздно ночью. Хотел найти разгадку, прежде чем Арчил заговорит, но разгадки не было.

Особенно подозрительным показался ему наряд Арчила. Зачем он надел вместо обычной своей высокой папахи фуражку с большой пятиконечной звездой над козырьком? Фуражка придавала ему вид ответственного работника. Гвади, прищурившись, нацелился взглядом на звезду.

— Ты моей фуражкой занимаешься гораздо больше, чем я твоей чохой и архалуком, милый Гвади, — сказал Арчил, подметив его взгляд. — Меня никуда не выбирали, но, как видишь, я и без посторонней помощи стал большим человеком. Может, полагаешь, что ты один перекрасился? Извини, пожалуйста! Ну-ка, взгляни на меня хорошенько…

Пория разом преобразился, напыжился, подобрался, выкатил глаза, — он, видимо, хотел изобразить какую-то важную особу, перед которой окружающим полагается испытывать страх и трепет. Указывая пальцем на звезду, он внушительно произнес:

— Видишь? Берегись… а не то…

Гвади молчал. Недоумение его возрастало с каждой минутой.

— Что же ты молчишь? Не стесняйся! Скажи мне правду: откуда пришел так поздно?

Пория наклонился к Гвади.

— Ясно. Был у вдовы. Ага, я же говорил, что от меня ничего не укроется. Так и видно по роже — нализались до изнеможения. Едва дышишь! Тебе повезло. Ты сейчас в такой чести, что скоро не только к вдовушкам — к замужним полезешь. Знаю я вас! Видно, все, что построили Пория, пожрут и потопчут Бигвы. Нате, жрите, топчите!..

Имя Бигвы привело Арчила в остервенение. Он бранился громко и злобно и под конец стал угрожать:

— Но вы у меня поплачете! Узнаете еще, каков Арчил Пория! Как сказал, так и сделаю. Теперь у меня развязаны руки, — он заскрипел зубами.

Гвади не выдержал.

— Все это так, чириме, но почему ты соизволил побеспокоить себя так поздно? Что-нибудь случилось? Или по делу пришел? — грубовато спросил он незваного гостя, не проявляя ни малейшего интереса к его угрозам.

Арчил обиделся:

— Не стыдно тебе так разговаривать! Меня уволили, вот и дерзишь, потому что нечем уже от меня попользоваться. Так, что ли? — сказал он укоризненно.

— Быть этого не может! В самом деле уволили? Ничего не слыхал, чириме! — искренне удивился Гвади.

Пория не поверил.

— Поразительно! Ты один во всем Оркети не слыхал, что на мое место назначен Бесо…

— Хм! — неопределенно хмыкнул Гвади.

— И о том не слыхал, что меня разыскивают, чтобы арестовать? — закончил Арчил перечень своих несчастий.

Гвади подскочил.

— Нет, нет, не говори! — закричал он и замахал на Арчила руками. — Не знаю! Не слышал! С нами крестная сила!

Он заткнул уши пальцами.

Гвади не помнил себя от ужаса. Да что же это такое? Он, человек, облеченный общественным доверием, разговаривает с преступником, которому грозит арест! Пория по-своему истолковал волнение Гвади: испуг он принял за сочувствие.

— Слава богу, я вовремя узнал и успел скрыться. Не то дела мои были бы совсем плохи, — добавил Арчил, видимо желая успокоить Гвади.

Но Гвади стоял, заткнув уши.

— Ничего не поделаешь, милый мой… — продолжал Пория. — Вздохнуть не дают, наседают со всех сторон… Только и остается что бежать. Все бросаю. — Он вздохнул и умолк. Но охватившая его затем злоба прорвалась наружу, и он снова угрожающе крикнул: — Они меня попомнят! Ох, как вспомнят! Расплачусь я с ними! И скоро…

Гвади оставался глух и нем. Однако Пория все еще не сомневался в том, что Гвади исходит сочувствием к нему. Арчил продолжал:

— Если бы ты знал, Гвади, в чем только эти собачьи дети меня обвиняют! Роются, ищут. Чего им нужно? Ведь они меня обобрали, а не я их!

Он глубоко всей грудью вздохнул и застыл на мгновение. Затем злые глаза его точно молнией обожгли Гвади.

— Когда ты в последний раз видел Гочу Саландия? — спросил он внезапно.

Гвади не отзывался.

— Я ему покажу! — заревел Пория. — Я выстроил ему дом, я — и никто больше! Ну и поплатится же он!

Лицо его исказилось, он добавил приглушенным, полным презрения голосом:

— За двадцать досок продался! За двадцать досок, которые швырнули ему, как подачку, новые приятели!

Арчил отвернул полы пальто, засунул руки в карманы брюк и короткими шажками забегал под хурмой. Но вскоре, поравнявшись с Гвади, снова наклонился к нему — его наконец обеспокоило, что Гвади не отзывается ни единым словом.

Лицо Гвади было неподвижно и замкнуто. Словно две льдинки, поблескивали его узенькие, прищуренные глаза. Неприятный холодок пробежал по спине Арчила. Он отошел в сторону.

— Что молчишь? — упавшим голосом спросил он, выждав немного.

Арчил еще не вполне уяснил себе, что сулит ему настороженный и угрюмый взгляд Гвади.

— Онемел ты, что ли? Почему не говоришь? Никора-то навсегда уплыла из твоих рук… Или забыл, как мечтал о ней, как за душу тянул, пока я не пообещал ее? Что же ты теперь будешь делать?

Гвади встрепенулся.

— Избави меня боже! Я давеча пошутил, чириме, когда мы с тобою в доски на пальцах играли. Не стоит об этом и вспоминать, — заявил вдруг Гвади с несвойственной ему твердостью. При этом он покачал головою и поджал губы, точно Арчил позволил себе по его адресу какую-то неприличную выходку.

Пория ушам своим не верил. Гвади ли перед ним? Долго стоял он, застыв в недоумении. Потом послышались какие-то звуки, напоминавшие смех. Да, это было поражение. И поражение окончательное.

— Хорошо! Пусть будет так, — мягко сказал Пория. — Я не разговаривать пришел к тебе среди ночи, Гвади. К черту Никору и доски! К слову пришлось, потому и помянул. Прошу прощения. Сам знаешь, трудно человеку быть одному, тянет его поделиться с кем-нибудь горем и радостью… Куда мне пойти, кроме тебя? Ты не оттолкнешь меня в трудную минуту. Как бы его ни выдвигали, думаю, он все ж вырос в доме моего отца; кто мне посочувствует, если не Гвади!

Он замолчал, конечно не без умысла. Он давал Гвади время и возможность проявить свои чувства. Но Гвади был все так же замкнут и недвижим.

— Ты знаешь: Андрей, аробщик, приходится мне молочным братом. Но ему я пары гусей не доверю — одного непременно потеряет. Полоумный какой-то, бессловесная тварь… Да, впрочем, и об этом не стоит… Гвади, дорогой мой. У меня просьба к тебе. Я сказал уже, что ухожу. Это чистая правда. Я в самом деле уйду. Не не в лес, как грозился недавно… Помнишь, конечно?

Арчил замолчал и, прищурившись, пытливо посмотрел на Гвади.

— Неужели не помнишь? Это было в тот раз, когда мы с тобой играли на пальцах. Вспомни, милый…

Гвади — ни слова.

Арчил продолжал:

— Я сказал, что, если придется бежать, я прежде всего так-то и так-то разделаюсь с лесопилкой… — А-а! — угрожающе протянул Гвади, отшатнувшись. Вид у него был страшный. Он стоял перед Арчилом, высоко подняв брови, с налитыми ненавистью круглыми глазами.

— Да нет же, Гвади, я шутил, как и ты насчет буйволицы. Досадно было, хотелось душу отвести. Не в самом же деле… — кинул с какой-то нарочитой легкостью Арчил и улыбнулся невиннейшей, можно сказать, ангельской улыбкой.

Гвади как будто успокоился.

— Вот и все, Гвади! Я просто не понимаю, что означает твое: «А-а». Допустим, я сказал тогда правду. Тебе-то что за дело? Завод ведь мой: что хочу, то и делаю с ним. И никого это, милейший, не касается. Не спрашивал же я у тебя, когда собирался его строить. Впрочем, не стоит об этом и разговаривать, это не имеет сейчас никакого значения: кто станет меня слушать? Спасибо и на том, что ты в конце концов рот раскрыл. Мне это стоило большого труда, но по крайней мере я заставил тебя признаться в том, что ты тоже считаешь себя коммунистом, собачья ты морда! Видно, всем Бигвам на роду написано быть коммунистами. Замечательная история! Однако давай поговорим о другом… Я только что сказал, что раздумал уходить в лес. Время нынче неподходящее, сам знаешь, деревня стала ненадежной. Даже Гоча — и тот оказался подлым предателем. Я решил уйти подальше, в какой-нибудь город, где меня никто не знает… Вот почему надел фуражку. В городах тысячи людей ходят в таком уборе — на лбу ни у кого не написано, кто он и откуда… Мне необходимо успеть до рассвета на станцию. К тебе я зашел по пути. И прошу тебя только об одном. Я не мог в такой короткий срок распродать товар, который ты давеча доставил от Максима. Кое-что осталось. Правда, немного, но как раз самые дорогие вещи. Когда пойдешь в город, Гвади, будь другом, захвати эти вещи и сдай Максиму. Зачем им зря пропадать? С Максимом ссориться не следует. В особенности сейчас, когда не сегодня-завтра мне может понадобиться его помощь. Тебе тоже небезвыгодно иметь с ним дело. Вещи принесет Андрей… Ты только, прошу, не откладывай. Я бы не стал тебя беспокоить, но, собственно говоря, ты даже обязан уладить это дело. Главное — не впутывать посторонних людей.

Гвади отступил на шаг.

— Нет, чириме! Меня это не касается. Ничего не знаю и знать не хочу, — сказал он с непоколебимой твердостью и отвернулся к джаргвали.

Стало тихо, очень тихо.

— Подумай, Гвади, подумай хорошенько. Все это не совсем так, как ты себе представляешь. Смотри не промахнись! Если твои проделки обнаружатся, тебя постигнет та же участь, что и меня. Ты ведь знаешь большевиков! Они не пощадят, хотя сейчас ты как будто и стал своим человеком. Брось крутить, советую тебе! — В голосе Арчила звучала неприкрытая угроза.

— Нет, нет и нет! — крикнул Гвади. — Я сказал тебе, что знать ничего не хочу.

Гвади пошел к дому.

— Все, что понравится, возьми… Или знаешь: там есть женская блуза. Подари ее Мариам… Уверяю тебя, она скажет спасибо.

— Нет! — холодно прозвучало из-под навеса. — Гвади! — крикнул Арчил, голос его щелкнул, как пуля. — Вернись, говорю! Гвади остановился.

— Тише! — сказал он. — Смотри, как бы Бардгуния не узнал, что ты здесь. А меня, старика, ты лучше оставь В покое. Уходи, уходи прочь со двора! Скоро начнет светать.

Он говорил твердо и беспощадно. Почти вызывающе. Сказал — и повернулся спиною к Арчилу. Подошел к двери, взялся за ручку.

Лунные блики освещали дом неверным светом. Арчил трясся от злобы и едва различал стоявшего спиною к нему Гвади, силуэт которого выделялся темным пятном на стене.

Арчилу показалось, что дверь растворилась и Гвади скрылся в доме. Однако темное пятно по-прежнему смутно вырисовывалось на фоне стены. Пория заподозрил, что Гвади спрятался под навесом, чтобы незаметно проследить за ним.

И снова воцарилась глухая, угрюмая тишина.

Арчилу чудилось, будто источник этой тишины где-то тут, рядом. Ее источает черный силуэт Гвади, она ползет из-под навеса, стелется по двору, — эта угрюмая, глухая тишина полна невысказанных упреков и тайного осуждения. По крыше джаргвали по стенам, по траве — всюду скользят и перебегают смутные образы, порожденные игрою лунного света и едва приметным колыханием ветвей, свет и тень сменяют друг друга, точно полосы снега и черной благоуханной земли в раннюю весеннюю пору. Эти тени глядят и щурятся, как Гвади, они следят за Арчилом глазами Гвади, прислушиваются к самым затаенным его думам, к его тоске и страху.

Арчил зачем-то вынул из кармана револьвер и, затаив дыхание, стал удаляться от дома.

Он крался, как вор, стараясь ступать неслышно.