Гвади Бигва

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Саломе, Гоча и Тасия приближались к освещенному окну Элико. Саломе шла впереди.

— Кто же мог загоститься у Элико до такого позднего часа, как не Найя! — говорила Саломе. — Прибавь шагу, Тасия!

Женщины заторопились, Гоча отстал.

— Погоди, Саломе! — окликнул он сестру, когда она была уже возле самой двери. — Погоди, мне нужно тебе кое-что сказать.

— Ты разве не с нами? — удивилась Саломе, увидев, что Гоча остановился поодаль. — Живее, голубчик…

Она подождала брата.

— Вы тут и без меня обойдетесь, сестрица. Я вот что хотел сказать… Ты уж, пожалуйста, объясни ей по-своему… ты умеешь. Наставь ее, образумь, она тебя послушается. Скажи: зачем тебе у чужих быть, иди, мол, домой. А о том, что я тут с вами, не поминай…

Тасия точно снова на свет родилась, до того ее обрадовали слова Гочи. Он явно шел на мировую. И голос-то у него какой сладкий стал, словно мед источает…

Тасия решилась высказать свое мнение:

— А я скажу: «Отец не знает, где ты, думает, дома сидишь…» Так оно лучше будет, клянусь тобою! — Она похлопала мужа по рукаву, как бы говоря: «Нашли дочку — и, слава богу, можешь успокоиться».

Гоча отошел в сторону и прислонился к дереву.

Саломе и Тасия поднялись на террасу. Шли они почему-то на цыпочках. Вот и дверь Элико.

Элико до того растерялась, что забыла даже позвать гостей в комнату. Саломе и Тасия вошли без приглашения. Они проскользнули мимо безмолвно стоявшей у порога хозяйки. Нетерпеливо оглядели комнату. Найи нет! Уж не скрывается ли она от них?

— Где же она, Элико? Где Найя, почему ее не видать? — спросила Саломе, чуя что-то недоброе.

Элико успела сообразить, что привело к ней поздних гостей. Она медлила с ответом: что придумать, как бы не подвести подругу!

— Найя? — начала она запинаясь. — Ах, как вы меня испугали! Боже ты мой… Да, она была у меня. Недавно. Должна была пойти на собрание, но раздумала. Это я наверное знаю. Не захотелось почему-то. Устала, говорит, голова разболелась… — Но вдруг запас отговорок иссяк, и девушка выпалила: — А после собрания она хотела поговорить с Герой…

— Тсс… молчи! — неистово зашептала Саломе, прикрывая рот Элико ладонью. Она подбежала к двери и тщательно притворила ее, чтобы голос Элико не донесся до Гочи. Слегка успокоившись, возвратилась к девушке и стала ее тормошить:

— А потом, потом, милая? Ты сказала: поговорить с Герой?

— Да. Помолчали.

— Куда же они оба пошли? Не знаешь?

Элико не знала.

— Если Найя не возвратится ко мне, тетка Саломе, она обязательно к тебе зайдет. Так и сказала, — вспомнила Элико.

Саломе подняла палец и категорически заявила:

— Ни слова Гоче. Не дай бог! Слышишь, Тасия?

— Слышу, слышу, горе мое… Что же мы скажем, родная? Ведь проклятой девчонки тут все-таки не оказалось? — спросила Тасия, в отчаянии опускаясь на пол.

— Встань! Сейчас же встань! — прикрикнула на нее Саломе. — Нашла время отчаиваться. Мы — да не придумаем, что ему сказать? Нет, милая, до этого дело еще не дошло… А голова на плечах на что? Скажем: Найя здесь, у Элико… И делу конец. Была на собрании, засиделась, лень стало в темень домой тащиться. Вот. Мы пришли, а она уже в постели… Сладко так спит, пожалели будить: пускай, думаем, выспится. Утром, как встанет, придет домой, нечего о ней беспокоиться. Так и скажем. Тасия, милая моя, лучше ничего не придумаешь. Врать грешно, только если кому во вред… Ты повеселее гляди, и я тоже, будто бы мы с тобой радуемся, что все так хорошо обошлось. Смотри, чтобы Гоча не догадался! Не бойся… Не пропадет же в конце концов Найя. Если она к тебе придет, дочка, ты ее не отпускай: пусть у тебя и заночует. Если ко мне забежит — ведь пообещала, проклятая девчонка! — я знаю, как с ней разговаривать. Идем, Тасия. Говорю, подтянись, утри слезы. В беде бодрость нужна! Крепись, ни за что тебе не прощу, если Гоча заметит и догадается…

Саломе рассчитала правильно. Гоча с первого же слова поверил, что дочь заночевала у подруги, успокоился и повеселел. Особенно повлияло на него повествование Саломе о том, как сладко спит его дочка. Саломе так расписала эту картину, что Гоча совсем размяк.

— Дай бог тебе столько радости, сестра, сколько ты мне сегодня подарила! — торжественно вымолвил Гоча. Тихо беседуя, отправились они по домам. Гоча и Тасия проводили Саломе. Когда супруги остались одни, Тасию опять охватило волнение: вдруг Гоча примется заново расспрашивать о дочери? Куда деваться! Ей ни за что не соврать как следует. Тасия на всякий случай обогнала мужа, из последних сил торопясь домой.

Гоча хотел догнать жену и поговорить с нею. Однако нежность, разбуженная в его душе болтовней Саломе, понемногу остыла, в голове снова зароились подозрения. Нашел чему радоваться! Как-никак, возвращается домой несолоно хлебавши… Гоча стал взвешивать, правильно ли он поступил, оставив Найю у Элико. Перебрал в памяти все обстоятельства и пришел к убеждению, что в них нет ничего утешительного, так же как в рассказе сестры, а сомнительного — немало. И наиболее сомнительной, как это ни странно, была столь ярко нарисованная Саломе картина спящей Найи, та самая картина, которая так его растрогала!

Да, если вдуматься как следует, непонятная получается история! Две подруги в комнате — одна спит, другая не спит. Если Найя спит, почему не спит Элико, что она делает? Вот какая странность… А вернее, что все это вранье. Вернее всего, и Найя не спала, а только притворялась спящей, чтобы мать не позвала ее домой. Это больше похоже на правду.

Если дочери так уж хотелось спать, зачем ей было идти к чужим людям? Лень возвращаться домой? Зайти к тетке, до ее дома рукой подать. Почему же Найе вздумалось заночевать в правлении, можно сказать — в общественном месте, куда десятки и сотни людей входят и выходят, никому не сказавшись? На языке у всех «товарищ» да «товарищ», а что на уме? Хотя бы в семье по крайней мере жила проклятая эта подружка! Нет никого у нее, ни одного близкого человека, кто бы за ней присмотрел и на правильный путь наставил. Нет, вы поглядите-ка: ни одной собаки поблизости не слышно, а окно светится, отовсюду с дороги видно… К чему это? Вдруг кому-нибудь захочется спросить, в чем тут дело, поинтересуется, забредет на огонек — что тогда? Бигва, например, тот ни одной ночи не пропустит, чтобы не прогуляться по своим владениям да не окинуть их хозяйским глазом!

Мысли Гочи приняли опасное направление. Он остановился как вкопанный.

Вдали заскрипели ворота. Это Тасия вошла во двор. Гоча сделал шаг вперед.

«Постой!» — хотел он крикнуть жене. Догнать бы ее и с нею хоть поделиться тревожными мыслями. Но в эту самую минуту зыбкие подозрения превратились в полную уверенность и слова застряли в горле.

«Свет в окне — для Геры. Условный знак: жду, приходи. А сон — лукавая выдумка…»

Гоча мгновенно забыл о том, что он хотел догнать жену. Круто повернул и зашагал в ту сторону, откуда они только что пришли.

Гоча отлично знал, что Тасию легко провести. Это лишь усилило его подозрения. Но Саломе не проведешь! Она слишком умна. Почему же она не догадалась? — удивился Гоча. Впрочем, в глубине души он склонен был обвинить Саломе в том, что и она приняла участие в хитрой проделке дочери, однако в этом подозрении он еще не решился признаться даже самому себе.

«Саломе притворилась, будто верит, чтобы окончательно убедить Тасию», — подумал Гоча.

Вскоре он снова очутился перед правлением. Еще издали было видно, что окно в комнате Элико освещено по-прежнему. Значит, Гоча прав. Сердце злорадно екнуло. Он вошел в темноту двора. Постоял под окном. Внимательно огляделся по сторонам и укрылся среди тесно растущих деревьев, где было так темно, хоть глаз выколи. Он напряженно вглядывался в ночной мрак, точно часовой в ожидании неприятеля. Гоча уже не сомневался в том, что ему удалось распутать клубок и что Гера Бигва рано или поздно попадется в западню.

Ждать пришлось недолго. Чьи-то крадущиеся шаги раздались у ограды. Что-то тяжелое упало во двор, — враг перепрыгнул через ограду.

Снова воцарилась тишина. Гоча вглядывался в темноту, но ничего не видел. Немного погодя раздался короткий свист, свист повторился, чья-то тень проскользнула совсем близко от Гочи и устремилась к освещенному окну.

Конечно, это мог быть только Гера Бигва.

Тень еще не успела подкрасться к дому, как звякнуло окно и высунулась голова Элико.

— Кто там? — спросила она едва слышно.

— Неужели не ждала? Открой дверь, Элико!

Как назвать чувство, сковавшее вдруг Гочу? То не было удивление. Казалось, его хватил паралич, настолько он был поражен, услышав этот голос.

— Потерпи, сударь, сейчас выйду! — торопливо и как-то неласково ответила Элико и исчезла в глубине комнаты.

Тень подалась к лестнице и стала подыматься по ступенькам. Секунду спустя она попала в полосу света, струившегося из окна. Зрение подтвердило Гоче удивительный факт, о котором секундой раньше доложил ему слух. Конечно, это был Арчил Пория, самый настоящий, от головы до пят, Арчил Пория!

Элико вышла на террасу и остановила Арчила, который продолжал подыматься по лестнице.

— Ну что ж, молодой человек!.. Значит, сразу — и я и Найя? Так, что ли? — грозно спросила Элико.

— Какая Найя? — Арчил поднялся еще на одну ступеньку. Голова его приходилась теперь вровень с грудью стоявшей ступенькой выше Элико.

— Стой! — крикнула Элико, тыча ему в лицо какую-то коробку. — Ты кому принес, этот залог верности? Мне или Найе? Говори!

Элико взмахнула коробкой, намереваясь хлопнуть Арчила по лицу. Тот наклонил голову, коробка пронеслась мимо и упала на лестницу.

— Погоди, сейчас объясню, Элико! Все это вздор! — промолвил Арчил, хватая ее за руку.

Элико вырвала руку и, размахнувшись, отвесила ему пощечину — да такую, что звон ее отозвался в ушах Гочи. Гоча даже прикрыл ухо ладонью, чтобы унять этот звон, словно Элико наградила пощечиной его, а не Арчила.

— Довольно с тебя Гочи, морочь ему голову, негодный ты человек! А нас не смей трогать… Погоди… Дождешься еще и не этого! Всласть нарадуешься! — крикнула она вдогонку Арчилу и скрылась в комнате.

Гоча стоял, по-прежнему прикрывая рукой ухо.

Дома Гочу ожидала еще одна неожиданность: у ворот он столкнулся с Саломе.

— Где ты пропадаешь? — укоризненно обратилась она к брату. — Прикажешь еще тебя разыскивать? Только что привела домой дочь и сдала ее с рук на руки матери… Можешь больше не волноваться! Оказывается, она проснулась, когда мы ушли от Элико, узнала, что ее ждут, испугалась и прибежала ко мне. Я решила не оставлять ее у себя, отвела домой. Иди, иди, взгляни на нее. Только уж, пожалуйста, не ссорься! Ни в чем она перед тобой не провинилась. Да, еще вот что я хотела сказать… Ты бы помирился с коллективом, Гоча… Возьмись за работу, а то ведь не пощадят, врагом объявят. Каких ты дел натворил сгоряча! Что было — то было, но пора и за ум взяться. Сказал со зла — забудь, не долби одно и то же. Всем нам повредишь, только этого и добьешься. Ты все насчет своего дома разоряешься, а ведь они правы, сам посуди: у многих наших колхозников нет даже порядочного джаргвали, а тебе загорелось иметь непременно два дома! Дочка-то ведь у тебя одна. Куда спешить? Никто тебе ни в чем не отказывает, придет время, получишь, что полагается. Чего тебе еще надо?

Гоча слушал, склонив голову. Он весь обратился в слух, ни одна черточка не дрогнула в лице, только глаза странно скосились, он не отрываясь следил за выражением лица сестры.

Его состояние показалось Саломе странным: никогда Гоча не был так молчалив и безучастен.

— Ты как будто сам не свой! Скажи хоть слово… Что с тобою?

Гоча молчал.

— Куда ты ходил? Неужели и этого не скажешь? — продолжала Саломе.

Каменное молчание.

— Ступай домой, устал, верно, отдохнуть пора. Найя и без тебя свое счастье найдет, вот что, братец ты мой! Не убивайся попусту. Вспомни, отец меня тоже не хотел выдавать замуж за моего суженого… Однако… Так-то, Гоча, не стоит горячиться, в жизни всякое бывает.

Гоча потоптался на месте, извлек из-под бурки руку и опустил ее на плечо своей красноречивой сестре. Рука его дрожала, — Саломе отметила это с тревогой.

— Уж не болен ли ты? Идем, брат, домой…

Она взяла его за край бурки, чтобы увести во двор, но Гоча потянул ее в другую сторону.

— Погоди, сестра, я лучше тебя провожу. Ты только не молчи, говори что-нибудь, рассказывай… Правду, неправду — все равно… А мне нечего сказать. Одно разве: ты права, я виноват… Идем, — проговорил он хрипло тихим, взволнованным голосом, обнял ее и повел по дороге к дому.

Арчил Пория шел на завод мимо усадьбы Гочи. Было раннее утро. Солнце еще не взошло. Гоча сидел на невысоком пеньке под навесом, пристроенным к старому, раздавшемуся вширь дому, и точил большой топор. Он крепко зажал между колен точильный брусок, вделанный в деревянную раму. Перед ним стоял кувшин с во дою.

Арчилу нужно было повидаться с Гочей, но хотелось, чтобы это вышло ненароком. Обычно по утрам Гоча бывал в саду или возился около строящегося дома, поэтому Арчил, даже не поинтересовавшись тем, что происходит под навесом, прошел мимо усадьбы, немного погодя повернул обратно и, замедлив шаги у ворот, кинул взгляд на старый дом и пристройку, Случилось так, что Гоча в это самое время протянул руку к кувшину и поднял голову. Гоча увидел Арчила, Арчил увидел Гочу и остановился.

После всех происшествий минувшей ночи Гоче не только разговаривать — видеть Арчила Пория не хотелось.

Отставив кувшин, он опустил голову и прилежно занялся своим делом, словно здесь и Арчилова духа не было. Однако украдкой все же следил за ним из-под нависших бровей: вдруг Арчилу вздумается войти во двор? Гоча и сам еще твердо не знал, что он предпримет, столько презрения скопилось в его груди.

Арчилу показалось, что Гоча видит его, но умышленно отводит глаза. Однако он подумал: «С какой стати Гоче не узнавать меня? Очевидно, просто не заметил».

Арчил улыбнулся и легонько свистнул. Свист был совсем такой, каким он вызывал прошлой ночью Элико.

«Вот проходимец! Смеет еще… посвистывать!» — со злостью подумал Гоча. Охваченный желанием изничтожить даже самую память о том, что кто-то здесь свистнул, он вдруг закричал во весь голос:

— Эй, жена! Подай воды! Слышишь?

Он встал и, не оборачиваясь, с топором в руке, прошел к дому.

«Оглох он, что ли?» — подумал в недоумении Арчил и громко окликнул:

— Гоча!

Гоча не мог не слышать. И все же он остался нем и скрылся в доме, покачивая могучими плечами.

Сомнений не было: Гоча недоволен чем-то и не хотел с ним встречаться.

Арчил обиделся.

«Из-за досок, конечно! Сердится, что я их еще не добыл», — попытался он оправдать поведение Гочи. Это соображение смягчило обиду, но породило большую тревогу.

Упрямец, самодур этот Гоча, не говоря худого слова! С него станется разом наплевать на все, чем он обязан Арчилу. Ведь это же не шутки, если Гоча вдруг ускользает из его рук, как раз в ту минуту, когда дело почти доведено до конца! Не только Найя, все пойдет прахом: и новый дом, и усадьба, и сад, и все блага, которых Арчил ожидал от Гочи в будущем.

Нельзя терять ни минуты.

Арчилу не раз удавалось выходить невредимым из самых сложных переделок, он и на этот раз рассчитывал на свою ловкость и не сомневался в том, что справится с неожиданно нагрянувшей бедой.

Он медленно шел к лесопилке, обдумывая, каким бы способом добыть доски для Гочи и восстановить добрые отношения.

Арчил был уже в нескольких шагах от завода, когда в его голове мелькнула блестящая мысль. Он радостно воскликнул:

— Вот это дело! Все можно уладить, пока Гвади существует на свете! Этак, пожалуй, мы с Гочей два дома построим!

Он поспешно направился домой. Надо было прихватить с собою какую-нибудь мелочь, чтобы задобрить Гвади.

Не успел Арчил Пория скрыться за поворотом, как на дороге возле усадьбы Гочи показался парторг Георгий. Он был в короткой шинели, голова повязана на гурийский манер башлыком. На плече топор с длинным топорищем.

Георгий шагал уверенно: казалось, он идет штурмовать неприятельскую крепость, с твердым решением не отступать ни при каких обстоятельствах.

Пристально, чуть прищурив глаза, глядел он на дом Гочи, точно целился в него…