Гвен Винн

Глава шестьдесят девятая Неожиданный рецидив

Некоторое время после ухода сестры Урсулы английская девушка продолжает сидеть все с тем же скромным набожным выражением, как и в присутствии монашки; в руках у нее открытая книга; она словно читает или перечитывает ее. Случайный свидетель может подумать, что ее очень интересует содержание книги. Но девушка даже не думает о ней! А думает о внимательном ухе или сером стальном глазе – она подозревает, что у замочной скважины то или другое.

Сама она внимательно прислушивается к звукам снаружи – к шарканью ног, к треску четок или шелесту платья.

Ничего этого она не слышит; наконец, убедившись, что подозрения сестры Урсулы улеглись или терпение кончилось, она облегченно вздыхает – первый свободный вздох с начала разговора.

Потом, встав на ноги, проходит в угол кельи, который не виден от двери, и здесь бросает книгу, словно она жжет ей пальцы!

– Моя первая сцена лицемерия, – шепчет она про себя, – первый акт ханжества. Хорошо ли я его сыграла?

Она втаскивает в этот угол стул и садится. Ибо по-прежнему не вполне уверена, что шпионский глаз удалился от замочной скважины или не вернулся к ней.

– Начало положено, – шепчет девушка. – Теперь нужно подумать о втором шаге и как поддерживать обман. Что они сделают? О чем подумают? Какое-то время будут подозрительны, несомненно; как всегда, будут внимательно наблюдать за мной. Но это не может длиться вечно; и не могут они заставить меня всю жизнь провести в этой грязной дыре! Когда я докажу, что мое обращение искренне – докажу покаянием, послушностью и тому подобным, – они мне поверят и в качестве награды переселят в более удобное помещение. Ах! Мне не нужен комфорт. Единственное нужное мне удобство –окно, через которое можно смотреть. Тогда я могла бы надеяться увидеть – поговорить с кем-нибудь, у кого не такое жестокое сердце, как у сестры Урсулы и этого другого создания – этой карги!

– Интересно, где это место? В деревне или в городе между домами? Похоже на второе – в самом сердце большого города, несмотря на смертельную тишину! У этих религиозных тюрем такие толстые стены! И голоса, которые я время от времени слышу, все женские. Ни одного мужчины! Наверно, это обитательницы самого монастыря. Монашки и послушницы! Я тоже послушница. Ха-ха! Я не знала бы этого, если бы сестра Урсула мне не рассказала. Послушница – и скоро буду монахиней. Нет! Я буду свободной женщиной – или мертвой! Смерть лучше такой жизни!

Обманчивая улыбка на ее губах сменяется загнанным видом: отчаяние вновь охватывает ее сердце. Ибо она снова вспоминает то, что читала в книгах – очень отличных от той, которую презрительно отбросила, – о девушках, молодых и прекрасных, как она, знатных леди, тайком увезенных из дома, запертых, как она. Им больше никогда не позволяли взглянуть на солнечный свет, купаться в лучах солнца; всю жизнь они провели в мрачных кельях монастырей.

Ей представляется такая перспектива, и у девушки вырывается тяжелый вздох, почти стон.

– Ха! – восклицает она немного погодя, с изменившимся выражением лица, словно ей пришла в голову какая-то новая мысль. – Голоса! Опять женские! Смех! Как странно он звучит! Так сладко! Я здесь еще такого не слыхала. Это голос девочки. Такой чистый, такой молодой! Да! Это не может быть кто-нибудь из сестер! Они никогда не веселятся, никогда не смеются.

Она продолжает слушать и скоро снова слышит смех, к нему присоединяется второй голос, оба похожи на голоса играющих школьниц. Смех доносится со светом – из другого места он не может приходить, и, понимая это, девушка стоит лицом к стене, подняв глаза. Окно высоко над ее головой.

– Как бы я хотела выглянуть! Если бы на что-нибудь встать!

Она обводит келью взглядом и видит только кровать, хрупкие стулья, небольшой столик с тонкими ножками и умывальник – все слишком низкое. Если встанет даже на самый высокий предмет, все равно глаза будут ниже уровня подоконника.

Она уже готова сдаться, когда находит выход. Долгое заточение не затупило, а скорее обострило ее ум. Она видит способ, с помощью которого можно добраться до окна. Можно перевернуть кровать и приставить ее к стене!

Будь она опрометчивой, немедленно бросилась бы осуществлять свой план. Но она не торопится; напротив, сейчас она внимательна и осторожна, как никогда. Вначале она приставляет к двери стул так, чтобы он спинкой закрыл замочную скважину. Затем сбрасывает на пол матрац, простыни и все остальное и берется за деревянную раму; напрягая все силы, ставит ее на конец и прислоняет, как лестницу, к стене. В таком положении она удовлетворяет ее замыслу; прочные переплетения, на которых держится матрац, послужат ступеньками.

Еще мгновение, и она наверху и стоит, положив подбородок на подоконник.

Окно старинное, в железной раме, в панелями, закрепленными свинцом. Оно маленькое, но достаточно велико, чтобы пропустить тело человека; мешает только стоящий посредине вертикальный стержень.

Балансируя на раме кровати, девушка выглядывает, не думая ни о стержне, ни о размерах отверстия. Мысли ее, как и взгляды, заняты тем, что она видит снаружи. Вначале крыши и трубы домов, с поднимающимися дымками, флюгерами и арматурой для фонарей; среди них купола и шпили, свидетельствующие, что в городе несколько церквей.

Опустив взгляд ниже, она видит сад, вернее полоску с декоративными растениями: тенистые деревья, дорожки для прогулки, беседки и скамьи; все это окружено массивной серой стеной, высотой почти в дом.

Одним взглядом охватывает она эти неодушевленные предметы, но не задерживается на них. Потому что внимание ее сразу привлекают люди; они стоят небольшими группами или по двое и по трое прогуливаются по парку. Все это женщины и самого разного возраста; большинство в одежде монахинь, в просторных одеяниях тусклых тонов. Однако некоторые одеты, как обычно одеваются ученицы школ-пансионатов; таковы они и есть – пансионерки этого заведения.

Взгляд девушки переходит от группы к группе, но потом задерживается на двух школьницах, взявшихся за руки и гуляющих непосредственно под ее окном. Она обращает на них внимание, потому что одна из девушек ведет себя необычно: каждый раз проходя под окном, она смотрит вверх, как будто знает, что там внутри что-то есть и интересуется этим! Взгляды ее вопросительные, и в то же время смотрит она явно украдкой, словно не хочет, чтобы их заметили. Даже прогуливающаяся с ней подруга их как будто не замечает.

Та, что находится в келье, как только проходит первое удивление, смотрит только на этих двух девушек, забыв об остальных.

«Что бы это значило? – спрашивает она себя. – Так не похожа на остальных! Она явно не француженка! Неужели англичанка? Очень … очень красива!

Последнее по крайней мере несомненно: девушка действительно великолепна и по внешности отличается от остальных. Другие девушки с лицом французского типа, а у нее ирландское.

Две девушки в этот момент находятся прямо под окном, одна из них снова смотрит наверх и за стеклом, очень тусклым из-за пыли и паутины, видит бледное лицо и пару ярких глаз, которые пристально смотрят на нее.

Девушка вздрагивает; но, быстро взяв себя в руки, ведет себя как прежде. Потом, пройдя немного по дорожке, но по-прежнему видная из окна, оборачивается и прижимает палец к губам. Говорит ясно, словно произнесенными вслух словами:

«Тише! Я о вас знаю; знаю, почему вы здесь».

Пленница не упускает этот жест. Но прежде чем может обдумать его значение, начинает бить большой монастырский колокол, и фигуры внизу разбегаются: это первый призыв на вечернюю молитву; за ним вскоре следует перезвон благовещенья.

Через несколько секунд парк пуст. В нем остается только девушка с красивым ирландским лицом. Она выпускает руку подруги, отстает от всех и быстро возвращается к окну, за которым наблюдала. Подходя, она многозначительно показывает что-то белое зажатое в пальцах!

Чтобы понять ее намерения, другие жесты не нужны. Английская девушка уже догадалась, о чем свидетельствует скрип ржавых петель открываемого окна. Как только окно открывается, белый предмет вылетает из руки, как вспышка света, проникает в темную келью и падает на пол.

Ни слова не доносится с ним: та, что действовала так проворно, как только послание доставлено, убегает – так быстро, что успевает присоединиться к цепочке, движущейся к монастырской церкви.

Осторожно закрыв окно, Soeur Marie спускается по ступеням своей импровизированной лестницы и берет брошенный ей белый предмет. Это записка!

Несмотря на жгучее нетерпение, она не разворачивает ее, пока не опускает кровать и не ставит ее на место. Теперь, как никогда, ей нужно быть осторожной, и по очень важной причине.

Наконец, чувствуя себя в безопасности – особенно потому, что все сестры и послушницы на молитве, – она разрывает конверт и читает:

– Джек Уингейт! – восклицает она с просветлевшим лицом. Голос с дорогого Уая! Наконец надежда на свободу!

Охваченная сильными эмоциями, она опускается на кровать; она больше не печальна, лицо у нее довольное и просветленное, как у самой набожной монахини в монастыре.