Гвен Винн

Глава семьдесят первая Начало путешествия по континенту

Льюин Мердок мертв и похоронен – уже несколько дней. Не в семейном склепе Виннов, хотя имеет право там находиться. Однако вдова, распоряжавшаяся похоронами, решила по-другому. Ей не хочется открывать это жилище мертвых, она боится хранящейся в нем тайны.

Прошло очень поверхностное расследование причины смерти. Казалось, в особой придирчивости нет необходимости. Несколько постоянных посетителей «Уэльской арфы» показали, что в тот день, когда он утонул, Льюин Мердок до позднего вечера пил в гостинице и вышел из нее совершенно пьяный. Хозяин добавил, что сам довел его до лодки и передал лодочнику Ричарду Демпси; сам Коракл дополнил эту историю сведениями, отчасти верными, но в основном вымышленными: как опьяневший джентльмен, спокойно лежавший на дне, неожиданно вскочил на ноги, перевернул лодку, и они оба оказались в воде.

Подтверждением служила лодка, найденная килем кверху ниже по течению, и сам лодочник, пришедший в Ллангоррен насквозь промокшим. Несколько слуг Корта, поднятых тогда с постели под вымышленными предлогами, подтвердили это. Показания Демпси еще больше подтверждаются его нынешним состоянием: он болен и лежит с высокой температурой и бредом в результате простуды, подхваченной во время холодного купания.

Заключение жюри сформулировано в пяти словах: «Утонул в результате несчастного случая». Никаких подозрений не возникло; вдова в траурных одеяниях глубоко скорбит.

Но скорбь ее велика только под взглядами посторонних и в присутствии слуг Ллангоррена. Одна в своей комнате она не проявляет никаких признаков горя; и, если это возможно, еще меньше, когда с ней ее сообщник Грегори Роже; а он теперь почти постоянно с ней. Если при жизни Льюина Мердока он половину времени проводил в Ллангоррен Корте, то теперь находится здесь всегда – больше не как гость, а как хозяин. А хозяйка, как видно из их диалога спустя какое-то время после смерти ее мужа, не просто его прихожанка.

Они в библиотеке, где стоит прочный сундук, в котором хранятся документы: завещания, арендные списки и тому подобное: все то, что необходимо при управлении большим поместьем.

Роже сидит за столом, на котором разложены документы и материалы для письма. Перед ним лист бумаги, на котором он только что написал черновик объявления. Это объявление должно быть напечатано в нескольких газетах.

– Думаю, так подойдет, – говорит он вдове, которая сидит в кресле у огня, пьет шартрез и курит сигарету. – Хотите прочесть?

– Нет. Не хочу заботиться о подробностях. Достаточно, если прочтете самое главное.

Он читает выдержку:

–Tres-bien[162]! Когда продажа? Нужно поскорее.

– Вы правы, cherie! Нужно и будет. Так скоро, что боюсь, мы выручим только три четверти стоимости. Но тут ничего не поделаешь: нам грозит нечто худшее, как Дамоклов меч.

– Вы имеете в виду язык le bracconier?

У нее есть основания бояться этого.

– Нет, ни в малейшей степени. Он в руках жнеца, который совсем близко поднес серп.

– Значит, он умирает?

В словах женщины никакого сочувствия, скорее обратное.

– Да, – отвечает собеседник так же безжалостно. – Я только что был у его постели.

– От простуды, которую подхватил в ту ночь?

– Да; отчасти причина в этом. Но больше от лекарства, которое получил от простуды, – добавляет он с дьявольской улыбкой.

– Что это значит, Грегори?

– Только то, что мьсе Дик бредил, и я решил, что это опасно. Слишком много он говорил.

– Вы что-то сделали, чтобы заставить его молчать?

– Сделал,

– Что?

– Дал ему снотворное.

– Но он проснется, и тогда…

– Тогда я дам ему новую дозу успокоительного.

– Что за успокоительное?

– Инъекция.

– Инъекция! Никогда о таком не слышала. Даже названия не знаю.

– Замечательное средство – от болтливого языка!

– Вы возбуждаете мое любопытство. Расскажите,как оно действует.

– О, это очень просто, исключительно просто. В кровь вводится капля жидкости – не обычным путем, через рот, а прямо в вену. Процесс сам по себе очень легкий, как знает теперь любой практикующий врач. Дело в жидкости, которую вводят. Я знакомился с этим искусством в Италии, земле Лукреции и Тофаны[163], где эта ветвь знаний по-прежнему процветает. В других местах она мало известна. И хорошо, иначе стало бы гораздо больше вдовцов и особенно вдов.

– Яд! – невольно восклицает она, добавляя робким шепотом: – Это правда, Грегори?

– Яд? – протестующим тоном повторяет он. – Слишком простое слово, и слишком вульгарна связанная с этим мысль для такой тонкой операции, которую я осуществил. Возможно, в случае с мсье Кораклом результат будет аналогичен, но симптомы совсем другие. Если я не ошибся в своих расчетах количества, через три дня мсье Коракл уснет вечным сном; и ни один медицинский эксперт во всей Англии не найдет в ним ни следа яда. Так что больше не расспрашивайте, cherie. Удовлетворитесь тем, что инъекция всегда к вашим услугам. И благодарны, что она не будет применена к вам, – добавляет он с сардонической улыбкой.

Она вздрагивает и отшатывается – не от отвращения при этом мерзком признании, а от страха. Хоть она не новичок в преступлениях, он кажется самим их воплощением! Она давно знает, что он способен на все, и теперь, кажется думает, что он обладает и способностью знаменитого василиска – одним своим взглядом убить ее!

– Ба! – восклицает он, видя ее страх, но делая вид, что истолковывает его по-другому. – К чему столько эмоций из-за такого ничтожества? У него не остается вдовы, чтобы его оплакивать – безутешно, как вы. Ха-ха! К тому же для нашей безопасности – общей безопасности – его смерть так же необходима, как та, предыдущая. После того, как мы убили птицу, угрожавшую уничтожить наш урожай, было бы глупостью оставлять стоять пугало. Хотел бы я, чтобы между нами и полной безопасностью стоял только он.

– Неужели есть еще что-то? – спрашивает она; страх ее принимает новое направление; она видит тень на его лице.

– Конечно, есть.

– Что?

– Это маленькое дельце с монастырем.

– Mon Dieu! Мне казалось, что все организовано безопасно.

– Вероятно, на словах. Но в мире нет ничего безопасного, кроме денег, да и то только в твердой валюте и в наличных. И даже в лучшем случае нам придется отрезать большой кусок, чтобы удовлетворить алчность тех, кто нам помогал, – господ иезуитов. Если бы я какой-нибудь волшебной палочкой сумел превратить почву Херефордшира в корабль, я обманул бы и их; как уже сделал один раз, заставив их поверить, что я один из самых пылких их последователей. И тогда, chere amie, мы сразу переместились бы из Ллангоррен Корта во дворец на озере Комо[164], где небо ласковое, где на ветру шепчется мирт и где есть все те безделушки, с помощью которых поддельный принц мсье Балвера[165] обманул дочь хозяина магазина. Ха-ха-ха!

– Но почему нельзя это сделать?

– Ах! Есть слово невозможно , если хотите. Что! Превратить большое поместье в несколько тысяч акров земли мгновенно в наличные, как будто продаешь стадо овец! Это невозможно нигде, тем более в этой медлительной Англии, где люди дважды – двадцать раз! – пересчитывают деньги, прежде чем расстаться с ними. Даже заложить поместье нельзя за несколько недель – может, даже месяцев, – не потеряв при этом большую часть его стоимости. Но мы должны ждать bona fide[166] продажи, и это с нависшей над нами тучей! Проклятие! С самого начала были допущены грубые ошибки по вине мсье, votre mari[167]. Если бы он согласился с тем, что я предлагал с самого начала, и поступил бы с мадмуазель так, как следовало, он, может быть, и сам еще был бы … этот глупец и мягкосердечный пьяница! Ну, теперь нет смысла бранить его. Он заплатил за свою ошибку. И не нужно слишком бояться предчувствий, какими бы темными они ни были. В конце концов все может кончиться хорошо, и мы удалимся в полночь спокойно и удобно. Как будет волноваться моя паства на переправе Рага, когда, проснувшись однажды утром и протерев глаза. обнаружит, что пастырь ее покинул! Комичная сцена! Я бы хотел ее увидеть! Ха-ха-ха!

Она присоединяется к его смеху, потому что шутка неотразима. И пока они еще смеются, прикосновение к двери сообщает им и том, что слуга просит разрешения войти.

Заходит дворецкий с серебряным подносом, на котором лежит желтый конверт – только что доставленная телеграмма.

На конверте адрес «Преподобному Грегори Роже, переправа Рага, Херефордшир»; в конверте телеграмма, отправленная из Фолкстоуна. В ней говорится следующее:

Очень удачно для фальшивого священника и его chere amie, что дворецкий вышел до того, как они прочли телеграмму. Как ни загадочно содержание ее, мужчина и женщина сразу его поняли. Телеграмма подействовала на них очень сильно. Он молчит, словно оглушенный, лицо у него побледнело; она испускает крик – наполовину ужаса, наполовину гнева.

Но это последний громкий звук, который она произносит в Ллангоррене. И священник больше не говорит громко и властно. Оставшиеся часы ночи оба проводят не как владельцы дома, а как воры, его обкрадывающие.

До рассвета этих двоих можно увидеть неслышно переходящими из комнаты в комнату. Сопровождает их только Кларисса; она держит свечу. Они опустошают ящики и секретеры, отбирают вещи легкие, но ценные и упаковывают в чемоданы и дорожные сумки; на рассвете все это отвозится на ближайший железнодорожный вокзал в одной из карет Корта; в карете сидят священник и мадам Мердок;; ее femme de chambre на облучке рядом с кучером, которому сообщается, что они отправляются в путешествие по континенту.

Так оно и было; но из этого путешествия они не вернулись. Напротив, им пришлось путешествовать гораздо дальше, чем они намеревались, и в таком направлении, которое им и не снилось: через несколько лет их карьера оборвалась ссылкой на каторгу в Кайенну за преступления, совершенные на юге Франции. Так сообщается в марсельском «Семафоре».