Хитрая злая лиса

8.43.11 Либо покерфейс снимите, либо амулет наденьте

Вера не отреагировала никак, дверь приоткрылась чуть-чуть, потом чуть больше, потом вошёл господин министр, картонный, но изображающий доброжелательность. Улыбнулся и сказал:

— Приятного аппетита. Можно присоединиться?

— Спасибо. Нет, нельзя.

Министр перестал улыбаться, потом опять попытался, сказал хитрым шёпотом:

— А если очень хочется?

— Тогда выйдите и зайдите правильно.

Он посмотрел на дверь, потом отвёл глаза, сказал тихо и без шуток:

— Вера, я не очень хорошо себя чувствую и не хочу с вами делиться этими ощущениями.

— Не хотите — не надо, дело хозяйское. Я никого ни к чему не принуждаю. Дверь там.

Министр молчал так долго, что Вере надоело на него смотреть и она опять занялась чаем, он сделал шаг к столу, но на втором шаге споткнулся о её взгляд и остановился. Она сказала:

— Я неясно выразилась?

— Вера, я плохо себя чувствую...

— Мне по барабану. Угадайте, почему.

— Я знаю. Я хочу с вами поговорить, и не хочу, чтобы на ваше решение влияло моё состояние.

— Ваши хотелки — ваша проблема. В вашем распоряжении весь грёбаный мир, но вы почему-то пришли именно в эту комнату. Где-нибудь там, за дверью, найдётся море людей, готовых с вами разговаривать в любом виде, но раз уж вы пришли разговаривать именно со мной, попробуйте вызвать у меня ответное желание с вами говорить. Подсказка — пока что вы очень плохо справляетесь.

Он медленно глубоко вдохнул, подошёл и сел за стол. Вера тщательно облизала ложку, макнула её кончиком в варенье и сунула в рот опять, глядя на свою чашку. Министр сказал:

— Спасатели группы Фила просили передать вам их благодарность за помощь.

Вера опять облизала ложку и стала целиться кончиком точно в центр варенья. Министр продолжил:

— Макс просил передать вам его благодарность за помощь и извинения за то, что лучшими друзьями вам не стать.

«Дзынь.»

«Отобрал бумажку у Максика. А и пофиг, пусть поломает голову.»

Она рисовала на варенье медленные плавные узоры, как-то отстранённо думая, что если бы кто-то так вёл себя с ней, она бы уже психанула и ушла.

«У него вообще самоуважения нет? Или какие-то новые тайны? Интересно, чем же он собрался меня впечатлить после того, что я видела утром? Он не только собирается жениться, он уже женат? Он продаёт меня в рабство? Он готовит государственный переворот? Он уже совершил переворот? Теперь здесь по закону едят Призванных?»

— Вера, вы что-нибудь скажете?

Она пожала плечами:

— Вы хотели поговорить — вы поговорили. Я не хотела. И я не буду.

Он встал, потом сел обратно и сказал:

— Фредди было плохо от амулета не потому, что амулет плохой, а потому, что Фредди не в порядке. Когда его лечили, ещё в детстве, ему испортили не только тело, но и ауру. У него там происходили процессы, которых у нормального здорового человека происходить не должно, поэтому ему было плохо. У всех остальных так не будет, он один такой уникальный.

Она посмотрела на него тупым рыбьим взглядом подростка в наушниках, который на любое заявление отвечает: «И чё?», опустила глаза и продолжила художественно макать ложку в варенье и облизывать.

Министр сидел молча и неподвижно, но Вера видела по его напряжённым рукам, что ему это тяжело даётся, поэтому он точно выдержит меньше, чем она. Он взял из вазы печенье, Вера смогла промолчать, но мысль не сдержала.

«Зубы долечили уже? Хотите ещё раз?»

Министр положил печенье обратно. Вера усмехнулась.

«Кайрис, скажи ему, пусть уходит. У него нет шансов. Фредди может быть и не показатель, но опыту Андерса де’Фарея я верю. И ещё больше верю его искренности и непредвзятости. Он сказал, что амулет фигня, а он умный дядька, и один из немногих здесь, кто желает мне добра и ничего не хочет с меня поиметь. В отличие от вас.»

Министр молча встал и вышел из комнаты. Вера усмехнулась и опять взяла чашку.

Закончив с вареньем и выпив ещё одну чашку чая под хорошую книгу, Вера пришла в благодушное настроение, ещё немного помедитировала на свою головоломку, без особого фанатизма, и пошла купаться. В ванной стояли все баночки, которые она покупала во всех магазинах косметики за всё время, одну из них она решила испытать — там были прозрачные шёлковые мешочки с засушенными цветами, фруктами и травами, их полагалось опустить в ванну с тёплой водой на пятнадцать-двадцать минут, потом вытащить, долить горячей воды и наслаждаться цветом, ароматом и пользой для тела и души. Так было написано на банке, на вид примерно трёхлитровой, Вере предложили её как замену соли для ванн.

«Ну что ж, попробуем.»

Она поставила набираться ванну, разделась, вымылась под душем, надела халат, достала из банки пакет и опустила в воду, он сразу стал распространять цветочный аромат и волны розовых, фиолетовых и жёлтых цветов. Вера пошла на кровать, засекла двадцать минут на телефоне и опять открыла книгу. И в дверь тихо постучал кто-то картонный.

— Идите к чёрту.

Стук повторился ещё раз, она подняла глаза от экрана и посмотрела на дверь:

— Я не хочу видеть никого в этих грёбаных амулетах, что непонятно? И вообще, вы там в конец охренели? Вы часы видели? Это неприлично, заимейте себе уже совести хоть каплю. Или почитайте учебник по этикету, я не знаю, спросите у кого-нибудь умного — ломиться в спальню к женщине посреди ночи нормально? Может, его вы послушаете, если мои слова для вас пустой звук.

За дверью долго была тишина, потом раздались шаги к центру комнаты, скрип дивана и тишина. А потом кто-то картонный снял амулет.

«Хочешь эффектно ворваться? Спроси меня, как. Подпись: Звезда.»

Её так накрыло от этого, что какое-то время она ничего не видела и не слышала, как будто частично потеряла сознание, лишившись всех чувств, кроме того самого.

«Как будто просыпаешься в темноте, а потом кто-то раздвигает шторы в ослепительный полдень. Бесчеловечная сволочь.»

Сволочь стояла в дверном проёме, опираясь плечом о косяк и изображая на лице скучающе-ироничное равнодушие, заранее готовое к посылательству на любое количество букв.

«Не работает, господин министр. Вы либо покерфейс снимите, либо амулет наденьте, а то как-то не клеится.»

Немного придя в себя и отдышавшись, она поняла, что всё ещё лежит на кровати с телефоном, и у неё уже локти болят от этой застывшей позы, выключила экран и осторожно села, заодно отворачиваясь от входа. Министру это движение не понравилось, судя по волне досады, ударившей Веру в спину, но она не обернулась. Тишина стояла такая напряжённая, что было отчётливо слышно, как в ванной капнула вода, один раз, Вера вздрогнула от этого звука. Потом вздрогнула сильнее, когда запиликал таймер в телефоне, она выключила его и коротко посмотрела на министра, сразу же отводя глаза.

«Я требовала снять амулет — он снял. Что дальше?»

Она поняла, что не помнит, из-за чего на него злится. Гормоны злости всё ещё кипели в крови, но в памяти ничего не было, и ей пришлось приложить усилие, чтобы восстановить цепь событий. Она стала прокручивать все происшествия дня в обратном порядке.

«Так... Министр пришёл пить со мной чай, я отказалась из-за того, что он был в амулете, он отказался его снять и ушёл. До этого приходил Булат, вкусно накормил меня и попросил предупреждать, если я не захочу ужинать с Эйнис. А почему? Потому что я отказалась, и не предупредила, а она костюм чистила ради этого ужина. Ладно, учтём. Дальше? Андерс приходил, побыл великолепным и ушёл. Сказал, что амулеты фигня, естественно. А перед Андерсом я отмывалась, потому что валялась на скале ради Макса. Министр у Максика бумажку мою отобрал, то есть, он знает. И знает, что я пожарным своё умение видеть драконов спалила, а он просил не палить. Ну, дело тёмное — Макс сказал, что вода прибывает, я эту воду не видела, но взрывы слышала отчётливо, а если он решился взрывать, хотя знал, что там живые люди завалены, то он всерьёз боялся, что они задохнутся раньше, чем он руками до них докопается. Могли пожарные соврать, ради проверки меня? Теоретически, могли — они люди подневольные, им приказали, они выполняют. Но „часы истины“ промолчали. И министр тоже там был.»

Она опять осторожно посмотрела на него, он смотрел в сторону, но не так, как раньше смотрел, слушая подсказки от Кайрис, читающей мысли, а просто смотрел, как будто думал, так же, как она. Она опять отвела глаза, пытаясь поймать мысль.

«А до этого? Фредди приходил меня побесить, рассказывал сказки про то, как министр бьёт сестёр по лицу моими ногами. Эксперименты ставил... Плохо ему было. Но он терпел, потому что у него есть тайны. У всех есть тайны, поэтому меня никто не любит — я вызываю неконтролируемое желание их рассказать. Только у Андерса нет тайн, и у Булатика. Буду с ними ужинать.»

Она опять потеряла мысль, в голове был лёгкий шум, во всём теле качалась лёгкость, как будто она вина выпила, ощущение было приятное, но поддаваться и расслабляться не хотелось — она должна была докопаться до сути и вспомнить что-то важное.

«Когда ты нужен людям, разумей — то лучше для тебя, чем для людей.»

Эта цитата была написана на обороте её тетрадки, из которой она планировала однажды сделать книгу по трёхмерному моделированию в той программе, в которой работала уже больше трёх лет. Она знала её всю, до самых глубоких глубин, которые, кроме разработчиков программы, никто и не использует, и сама Вера использовала редко, но знать и понимать всё до самого дна было приятно, потому что полезно — глубокое понимание функционала, помноженное на ежедневную практику, превращалось в виртуозное владение программой как инструментом, и позволяло работать не только очень быстро, но и чисто технически красиво. Она гордилась и хвасталась этим умением, в любой момент работы выбирая яркие цвета элементов и красивые ракурсы визуализации модели, и клавиатурные сокращения набивала пальцами вдохновенно и страстно, как пианист, даже если на неё никто не смотрел — она представляла, что на неё смотрят, и выступала для невидимых духов, если рядом не находилось людей. А когда находились, работа становилась настолько в кайф, что она готова была впахивать без еды и сна, просто за восхищение.

«Коля это просёк, и всегда находил минутку постоять у меня за спиной и повздыхать о том, что меня нельзя клонировать и собрать отдел из десятка Вер. Я таяла. А потом он просил помочь юным падаванам, а то они вообще бестолковые, а я такая офигенная, и объяснять умею лучше всех. И я радостно скакала помогать, и тетрадку вела ради них — мне она не нужна, я и так это всё помню. Коля эту тетрадку и сам иногда брал, а потом однажды вернул с этой фразой, красиво написал, старался. Ювелир. Вручил и сказал: „Не будь жадной, не будь гордой, талант даётся не всем, тебе сильно повезло, а кому повезло не так сильно, те очень стараются. Если тебе не сложно — помоги, и не считай это подвигом, это просто такая жизнь, люди разные“. Мудрый старый Коля... На десять с копейками лет старше меня. Где я буду через десять лет? Буду ли мудрой, буду ли старой? Буду ли нужна людям?»

Шторм в голове немного улёгся, она осмотрелась, увидела министра, попыталась понять, почему он застыл в дверях. Вспомнила, что у них какие-то проблемы, и она как раз собиралась вспомнить, какие, когда отвлеклась на Алишера Навои.

«Почему я вообще о нём вспомнила? Я же не брала тетрадку с собой, она на работе лежит, на столе, где всегда, там все её берут...»

Она точно помнила, что прочитала эти слова, совсем недавно, сегодня.

«Откуда в мире, в котором нет русского языка, надпись на русском языке?»

Память тут же одёрнула её — не на русском, каракулями какими-то, и транслитом, и чёрт знает чем ещё.

«Шифровка. Это та бумажка, которую передал мне второй Призванный. Это кто-то с работы? Коля попал в этот мир? Ха, это будет номер. Цыньянцы хотели воина — получили меня, потом захотели ещё одного воина — получили ещё одного ювелира, обалденно.

И волосы у него светлые, и сладости он любит, и крепкий алкоголь хлещет легко, и мясо ест с удовольствием, и рисует хорошо и быстро. И в друзьях у меня он есть, мой танк он видел, мы его даже обсуждали, я ему историю про тросики рассказывала, он ржал до слёз, говорил, что я должна была обратиться к нему, он бы из бормашины старой вытащил.

Коля, Коля, начальник участка моделирования, пипец как расстроенный тем, что начальница 3D-отдела уволилась и укатила в Питер, коза такая. Моё увольнение взвалило на него всю мою работу, и он должен был думать обо мне весь рабочий день, каждый раз, когда он разбирал мои документы, он думал обо мне, он чисто статистически самый думающий обо мне, очень эмоционально. Боженьки, Коля, прости...»

Она сидела неподвижно, настолько глубоко уйдя в себя, что телом как будто окаменела, она ничего не чувствовала, даже не дышала. Потом поняла это и вдохнула медленно и глубоко, пытаясь вернуться к изначальному плану и вспомнить, что не так с министром.

«Шифровку я переписывала перед тем, как встретиться с Фредди. Смотрела фотографии с бала, там великолепный господин министр мне вешал на уши лапшу о том, какой он наивный и доверчивый, и как мои слова на тему изящества его операции заставили его представлять наши зубные щётки в одном стаканчике.»

Иронично было то, что в данный момент их щётки таки стояли в одном стакане, аккурат через стену, две, одинаковой формы, но разного цвета — серая и красная.

«С чего он решил, что мне нравится красный цвет? Ах, да — это ему он нравится, и поэтому он меня в него одевает, я же существую в этом мире исключительно для того, чтобы услаждать его взор, а моё мнение по любому поводу идёт лесом, меня не спрашивают.»

Память вернулась, на пол рухнули цыньянские портреты, лавиной, в её памяти их было гораздо больше, чем в реальности. Расфуфыренные цыньянские девственницы ухмылялись с портретов, показывали языки, кривляли рожицы и строили глазки, смеялись наигранными детскими голосами, как бы говоря: «мы подходящие, а ты — нет».

«„Уж раз у человека лживый рот, не верь ему, когда он и не лжет“. Это тоже Алишер Навои сказал, великий поэт, он знал жизнь. Я, жалко, не знаю. Всё верю и верю, каждый раз как в первый, зря меня так назвали, дурацкое имя, наивное. Надо менять. Надо в Ридию. Артур сказал, там нормально менять имя, если ты меняешь жизнь.»

Она готова была вставать и идти, прямо в Ридию, пешком через горы, но в дверях стоял господин министр внешней политики этой страны, способный найти её хоть в горах, хоть в Ридии, хоть на дне морском, она не сомневалась. Он заметил, что она на него смотрит, и тоже поднял на неё глаза, иронично двинул бровями и спросил почти шёпотом:

— Хотите меня избить, убить, а потом найти в следующей жизни и убить ещё раз?

Вера поморщилась и ответила вполне уверенно, настолько сильно, что сама от себя не ожидала такой мощи и решительности:

— Если в следующей жизни вы меня узнаете, а я вас — нет, прогоните меня с порога, сразу. Я не хочу ещё раз вот это вот всё.

Он закрыл глаза с такой болью, что Вера ощутила её физически, даже задумалась, пытаясь понять, ей это чудится с непривычки или ему действительно больно. Он медленно глубоко вдохнул и сказал ещё тише, с ноткой мольбы, которая её всерьёз испугала:

— Вера, пожалуйста... Давай сегодня без вот этого вот всего? Хотя бы сегодня. Подари мне ночь перемирия, как на войне, знаешь? Чтобы... Ну, ты знаешь.

Она знала, для чего на войне перемирия.

Он молчал, она развернулась к нему, осмотрела его внимательнее, приходя к выводу, что это всё-таки физическая боль, где-то в груди.

«Ему к врачу надо, а не ко мне. Или он пришёл для того, чтобы договориться и уйти? Ладно, дадим ему шанс, пусть.»