Хождение за три моря

ХОДЖА НАСРЕДДИН

Гурмызъ есть на островЂ, а ежедень поимаеть его море по двожды на день[131]. И тут есми взялъ 1 Великъ день[132], а пришёл есми в Гурмызъ за 4 недели до Велика дни. А то есми городы не всЂ писалъ, много городовъ великих. А в Гурмызъ есть варное солнце, человека съжжеть. А в ГурмызЂ былъ есми мЂсяць, а из Гурмыза пошёлъ есми за море ИндЂйское по Велице дни в Фомину недЂлю[133], в таву[134] с коньми.

И шли есмя моремъ до Мошката[135] 10 дни; а от Мошката до ДЂгу 4 дни; а от ДЂга до Кузряту, а от Кузрята до Конбату, а от Канбата к Чивилю... а шли есмя в та†б недЂль моремъ до Чивиля».

Чем дальше удалялся Афанасий на юг, тем слабее становился Зов Леса. Здесь всё чужое. Давно стояла осень, и на родине уже трещали морозы и лежали глубокие снега. Здесь же было сухо и непривычно жарко. Он покинул Мазандаран с его густыми лесами, Эльбурс остался на севере. Дорога вилась по плоскогорью, между выжженных солнцем холмов и скал. Встречались селения, окружённые полями, попадались на пути люди, чаще мирные крестьяне с бронзовыми лицами и щетинистыми усами. Завидев всадника, они не приглядывались, приветствовали: «Селям алейкюм!» — кланялись и спешили дальше.

Неподалёку от города Рея и произошла встреча Афанасия с одним из удивительнейших людей земли, о котором он был наслышан ещё в Москве от купцов и шутки которого широко ходили по Руси.

На пятый день бегства из Чапакура, ближе к вечеру, дорога вывела к ручью. На берегу под тенистой чинарой отдыхал старик. Рядом на лужайке мирно пасся длинноухий серый ослик. Старик был одет в потрёпанные белые шаровары, широкую истлевшую рубаху, но на ногах были великолепные сафьяновые туфли с серебряными пряжками и загнутыми вверх длинными носами. Перед ним на лопухе лежала половинка большой лепёшки, чёрствый сыр, горстка диких абрикосов и кувшинчик с водой. Трапеза скудная, что и говорить, но незнакомец ел с удовольствием и при этом любовался своими красивыми туфлями, вытягивая ногу, поворачивая туфлю то вправо, то влево, восхищённо прищёлкивая языком. Афанасий напоил Орлика и хотел было продолжить путь, но старик окликнул его и пригласил отужинать с ним. Афанасия удивил его голос: в нём было нечто озорное и бойкое, не вяжущееся с почтенным возрастом незнакомца. Русич пустил жеребца пастись, прилёг рядом с владельцем роскошных туфель. Тот поцокал языком при виде Орлика, восторженно промолвил:

— Прекрасный жеребец! Царский! Не боишься, что его у тебя отнимут?

Хоробрит выразительно похлопал по ножнам сабли. Незнакомец оценивающе взглянул на широкие плечи и суровое лицо путника.

— Странно, по выговору ты не перс, по обличью не хоросанец, ведёшь себя не как мусульманин, но на шее у тебя нет христианского крестика. Откуда так хорошо знаешь тюркский язык?

Где потерялся крестик, Хоробрит и сам не знал. Он ответил, что долго жил рядом с тюрками.

Старик загорелый, курносый, выражение лица насмешливое, но не обидное, а весёлое, смеющиеся глаза в лучиках морщин доброжелательны. Чувствовалось, что это человек неунывающий, любящий пошутить. Афанасий спросил, куда он держит путь.

— В славный Багдад, — был ответ.

— Но ты удаляешься от него.

— Разве? — лукаво переспросил старик. — Знаешь ли, хозяин прекрасного жеребца, я никогда не спешу. Приду ли я в Багдад годом раньше или годом позже — какая разница? А куда ты направляешься?

— В Ормуз.

— Ормуз гораздо дальше Багдада. Мне говорили, что этот город поистине прекрасен. Почему бы и мне не побывать в Ормузе? Пойдём вместе. Одна ладонь шума не делает. Погляжу, может, там живут счастливые люди.

— Но ведь ты сказал, что идёшь в Багдад.

— И не только это! — возразил старик. — Я ещё сказал, что туда не спешу!

Афанасий засмеялся. Через самое короткое время они стали добрыми друзьями. Старик заявил, что ему интересно бродить по белу свету, потому что мир разнообразен, а у него всего два глаза.

— Да и не все красавицы живут в Багдаде. Много их и в Ормузе, — объяснил он своё желание побывать там.

Когда они переправлялись через ручей, который оказался довольно глубок, спутник Афанасия крикнул своему ослику:

— Эй, эй, на воду не опирайся! Ставь копыта на дно!

Ослик послушался, и они благополучно выбрались на берег. По дороге Афанасий спросил старика, откуда у него такая прекрасная обувь.

— Подарок купца, — объяснил тот. — Он подарил мне туфли за пророчество.

— Пророчество? Чьё? — удивился Афанасий.

— Моё. Я предсказал купцу, что он через год найдёт самородок золота, если оставит под говорящим деревом свои новые туфли. Что купец и сделал. Дело было так, о любознательный господин. Однажды я сидел на вершине абрикоса и наслаждался спелыми плодами. Вдруг к нему подъехал караван и остановился на отдых. Дерево было громадное, ветвистое и с дуплом, в котором можно спрятаться. Я и спрятался. За едой купцы заспорили, кто из них знает больше пословиц. А их, да будет тебе известно, было два. Вот один говорит:

— К идущей ноге пыль пристаёт.

Второй отвечает:

— Глаза друг друга невзлюбили, между ними нос вырос.

Первый говорит:

— Сорока мнит себя соколом, а каша — пловом.

— После бури за чекменём не бегают, — не сдаётся второй.

— Старый ноготь лишь укромное место чесать хорош! — кричит первый купец.

— К чему слепцу красивая жена?

И тут первый произнёс:

— Когда молла Насреддин упал с осла, сказал: «Я и сам бы слез».

Второй молчит. Мне стало его жалко, и я ответил за него:

— Кривая нога обязательно о камень ударится!

Оба купца вскочили, смотрят вверх, а меня не видят. Один спрашивает:

— Ты кто?

— Говорящее дерево, — отвечаю.

Они поверили. Тот, на ком были эти красивые туфли, осведомился:

— Можешь ли ты, говорящее дерево, предсказывать будущее?

— Могу. Для меня нет ничего проще.

— Скажи, что случится со мной через год?

— Ты найдёшь золотой самородок. Но в том случае, если оставишь здесь свои туфли и отправишься босиком в горы Демовента.

Купец и оставил свои туфли. Теперь они мои! Я бы, господин, не стал им вещать из дупла, если бы они не назвали моё имя. Меня зовут Ходжа Насреддин[136].

В то, что перед ним и на самом деле знаменитый Насреддин, Хоробрит поверил сразу, — слишком необыкновенен был старик и диковинны его рассказы.

Рей оказался мёртвым городом. Как и тот, что встретился Хоробриту на Кавказе. Место, где погиб имам Хусейн, лежало в развалинах. Страшное землетрясение не оставило ни одного целого дома. Здесь даже трава не росла, лишь песок и камень. Глядя на чудовищное запустение, невольно верилось, что Всевышний не оставляет без кары ни одного мерзкого поступка. Здесь негде было заночевать, и Насреддин предложил ехать дальше, в Кашаны.

Погода по-прежнему держалась сухая и тёплая. В лесах было много диких плодов, а каждый кустик мог стать местом ночлега. Ходжа Насреддин оказался не только весельчаком, но и человеком весьма сведущим, а поскольку Афанасий был любознателен, то дорога для обоих превратилась в приятное времяпровождение.

— Вот прекрасный Кашан! — воскликнул старик, когда они с перевала увидели в утренней дымке большой, окружённый полями и садами город с голубыми мечетями. — О, дивный Кашан, наверное, здесь живут счастливые люди!

Со всех дорог в открытые ворота втекали странники, пешком, на ослах, конях, в повозках. Крестьяне везли с полей плоды, гнали на продажу овец, буйволов.

Путники прошли за стадом в город. Пыльная улица полна народу. Привычна для восточных городов людская сутолока. Белели одежды, покачивались разноцветные чалмы, женщины прикрывались чёрными чадрами. Улица вывела на обширную торговую площадь. Здесь было от чего разбежаться глазам. По сторонам теснились бесчисленные лавки, в которых имелось всё, чем обилен восток. По более всего Афанасия поразило множество тканей — бумазеи, бархата, парчи, которая особенно ценилась на Руси и называлась камкой. Путники заметили постоялый двор и направились туда. Как заметил Насреддин, всё равно им покупать не на что, а продавать нечего.

Старик был неистощим на шутки и выдумки. Пока Афанасий ставил жеребца и ослика в конюшню, задавал им корм, Ходжа Насреддин вынул из-за пазухи лепёшку и, усевшись возле пылающего очага, на котором варилась баранья похлёбка, отламывал от лепёшки куски, подносил их к пару, исходящему из котла, а потом уже ел. Людей в харчевне было много. Мрачный одноглазый посетитель рассказывал Ходже, что Кашаны славятся трудом умелых мастеров — ткачей и посудников, что если бы приезжий купец пожелал купить тканей на десять тысяч динаров, то мог бы совершить покупку в один день. Оказывается, отсюда по всей Персии расходится фаянсовая посуда, глазурованная плитка для строительства, изделия из прозрачной бирюзы, фаянсы с росписью по эмали.

— Кроме того, мы сеем пшеницу и разводим хлопок, — говорил одноглазый.

— О, любезный, из твоего рассказа я заключил, что в Кашане, да будет он прославлен по всем землям, несомненно живут счастливые люди! — вскричал Ходжа, восхищенный трудолюбием местных жителей.

— Счастливые? — удивился посетитель, вперив в старика единственный глаз, сверкавший в полутёмной харчевне наподобие изумруда. — Да хуже нашей жизни нет во всей Персии!

Тут хозяин харчевни, толстый, рябой перс потребовал, чтобы Ходжа расплатился за еду. Старик протянул ему одну медную монетку — цену лепёшки. Рябой оттолкнул его руку, показал два пальца.

— Давай две монеты!

— Но лепёшка стоит одну.

— Ты должен заплатить и за пар от похлёбки!

Посетители удивились. Кто платит за запах от варева? Но хозяин упрямо стоял на своём: раз гость вдыхал запах бараньего бульона, значит, должен за него рассчитаться.

— Хорошо, — согласился Насреддин. — Сейчас произведём расчёт. — С этими словами он вынул ещё одну монетку, присоединил её к первой, зажал их в кулаке, протянул хозяину. Тот хотел взять деньги, но Ходжа попросил подставить ухо. Рябой подставил. Старик позвенел монетками возле волосатого уха хозяина.

— Вот, дорогой, мы и квиты.

— Как это? — взревел тот.

Насреддин спокойно объяснил:

— Запах твоей похлёбки стоит не дороже звона моих монет. Или ты считаешь иначе?

Раздался дружный хохот посетителей. Рассмеялся и рябой, оценив шутку. Вместо ссоры, он самолично налил гостю миску бараньей похлёбки, кляня себя за скаредность. Одноглазый весело воскликнул:

— Клянусь моим уцелевшим глазом, твоя острота, старик, достойна самого Ходжи Насреддина!

Тот скромно промолчал, уписывая дармовую похлёбку, лишь прокалённое солнцем лицо его выдавало сдерживаемый смех. Весь вечер посетители рассказывали о шутке старика. Харчевня то и дело сотрясалась от хохота. Вскоре в неё набилось столько гостей, что выручка перса превысила месячную.

Путники переночевали на постоялом дворе. Утром расщедрившийся хозяин опять угостил весёлого старика похлёбкой, дал на прощанье свежую лепёшку и просил заезжать ещё. Платы за ночлег он не взял.

— Жаль с тобой расставаться, старик! — сказал рябой, провожая гостей к воротам. — Вчера я убедился, что и шутки приносят прибыли!

— Умный говорит, — пословицами сыплет, — отозвался старик.

Хозяин спохватился.

— Назови своё имя, драгоценный.

— Ходжа Насреддин, — был ответ.

Рябой остолбенел, потом припустил за ними, прося погостить ещё.

— Даром! — кричал он. — Будете жить даром! Только оставайтесь! Ай-вай, почему я не спросил твоё имя раньше!

Но серый ослик уже весело нёс своего хозяина прочь от постоялого двора. На оживлённой улице Ходже вновь пришлось услышать своё имя.

На перекрёстке собралась шумная компания, там то и дело слышались взрывы смеха. Когда путники проезжали мимо, до них донеслось:

— У Насреддина была строптивая жена. Так случилось, что она утонула. Ходжа пошёл её искать вверх по течению. «Что ты делаешь? — удивились соседи. — Разве она там может быть?» «Конечно, — ответил Ходжа. — Ведь она всё делала наоборот».

— А вот послушайте о воре! Однажды ночью вор забрался в дом Ходжи и стал бродить по нему в поисках поживы. Насреддин проснулся и стал ходить за ним. Вор обернулся, увидел хозяина и спрашивает: «А ты за мной зачем ходишь?» «Мне интересно знать, что здесь можно найти», — отвечает Ходжа.

Вскоре Афанасию пришлось на деле оценить остроумие своего знаменитого спутника.

Однажды дорога вывела их к реке. Ходже не захотелось мочить свои красивые туфли, да и плавать он не умел. Старик сказал Афанасию, чтобы тот переправился один и перевёз бы его обувь и ослика.

— А ты как? — спросил Афанасий.

— Подожди меня на другом берегу — увидишь, — отозвался тот.

Афанасий благополучно переплыл реку, привязав поводья Серого к хвосту жеребца. Выбрался на берег, уселся обсыхать на солнцепёке.

А старик тем временем лёг на противоположном берегу, закрыл глаза и сложил на груди руки. Вскоре подошли к реке несколько странников, по виду это были дервиши — нищенствующие мусульманские монахи, — коих много бродит по дорогам Востока. Дервиши увидели старика, подумали, что он мёртв. Оставлять покойника — великий грех. Они посовещались и решили отнести тело в ближний город, который был неподалёку на той стороне реки. Но они не знали, где переправа. Принялись спорить. Наконец предположили, что брод ниже по течению. Подняли старика и понесли его туда. Ходжа Насреддин вдруг приподнялся и слабым голосом сказал:

— Когда я был жив, то брод находился чуть выше! Вон там!

Дервиши испугались, бросили старика и убежали. Пришлось Афанасию самому переносить Ходжу через реку. Выбрались на берег оба мокрые. Ходжа вздохнул и заметил:

— Когда неудачник купается, к нему и лягушка прилипнет.

Наконец путники добрались до города Йезда, расположенного в оазисе посреди пустыни. Как говорил Ходжа, которому уже приходилось бывать здесь, Йезд славен своими урожаями шёлка-сырца. А большая часть жителей состоит из ткачей.

Проезжая по улицам города, старик озирался вокруг с весёлым любопытством ребёнка и не уставал приговаривать:

— Благословенный Йезд, любимый аллахом город! Здесь люди рождаются под счастливой звездой и никогда не умирают!

Его славословие было услышано горожанами, и кто-то спросил:

— Ты откуда такой беззаботный?

— Из Хорезма, почтеннейший, — ответил Ходжа благожелательно.

— И что, у вас в Хорезме ничего такого нет?

— Есть, почтеннейший! Как нету, всё есть!

— Что же ты хвалишь наш город, если он не лучше вашего?

— Я же гость! — возразил Ходжа. — Попробовал бы я сейчас кричать: уй, какой отвратительный, какой грязный Йезд! А сколько здесь воров! Ты первый, почтенный, побил бы меня камнями!

Вокруг засмеялись. Кто-то тронул Афанасия. Рядом стоял приземистый парень с воровато бегающими глазами.

— Продаёшь жеребца?

Афанасий ответил, что не продаёт. Парень исчез. Насреддин продолжал шутить. Вокруг сгрудились зеваки.

— Почтенные, знаете ли вы, о чём я вам хочу рассказать?

— Не знаем! — кричали зрители.

— Раз не знаете, так что мне вам говорить?

— Знаем, знаем! — спохватились зеваки.

— Ну, раз знаете, незачем вам и говорить!

Вокруг захохотали. Кто-то догадался крикнуть:

— Эй, весёлый человек! Одни из нас знают, а другие — нет! Что ты на это скажешь?

— Скажу так: пусть те, кто знает, расскажут тем, кто не знает!

Вновь грянул дружный смех. В это время Афанасий почувствовал, что держит в руках пустые поводья. Он обернулся. Вздёрнутая морда его Орлика виднелась шагах в десяти. Орлик храпел, упирался, но его вели трое, вцепившись в обрезанные поводья.

Афанасий кинулся за ними, расталкивая людей. Приземистый, который спрашивал о продаже коня, попытался вскочить в седло, но жеребец взбрыкнул, и парень свалился на землю. Жеребец ударил его задним копытом. И тут Хоробрит догнал воров. Один из них, большеносый, с густыми спутанными волосами на голове, что-то прокричал. У третьего вора, широкоплечего, в рваном халате, в руке появился нож.

Парень оскалился, хищно изогнулся. Одним прыжком Хоробрит настиг его. Широкоплечий взмахнул ножом. Проведчик подставил согнутую руку, задерживая движение ножа, свободной рукой перехватил кулак татя с зажатым в нём ножом. Запястье вора хрустнуло. Он вскрикнул и выпустил клинок. Большеносый бросил поводья, метнулся к Хоробриту. Проведчик сбил кулаком и его.

В толпе кто-то звал стражей. Их явилось сразу несколько. К Афанасию протолкался Насреддин. Оценив обстановку, кинулся к своему спутнику, крича:

— Ай, молодец! Ай, спасибо, что задержал гнусных негодяев!

Старший стражник, длинноусый, с хмурым лицом, спросил, что здесь случилось. Большеносый, показывая ему свою изуродованную кисть, плачущим голосом завопил:

— Этот человек украл моего жеребца! Мы хотели его задержать! Он убил моего родича и поломал мне руку!

— Он лжёт, почтенный! — возразил Ходжа Насреддин. — Это они хотели украсть жеребца моего друга!

— Они оба чужеземцы! — завизжал большеносый. — Хватайте их, стражи, ведите к судье!

Растерявшиеся стражники окружили Хоробрита и Ходжу, спрашивая, кто они такие и откуда прибыли. Неизвестно, чем закончилось бы дело, если бы воры не исчезли, воспользовавшись суматохой. Удрал даже тот, кого Орлик ударил копытом.

— Куда же они подевались? — недоумевал длинноусый страж, ворочая выпученными глазами. — Сами пожаловались и скрылись. Как так?

По этому поводу Ходжа заметил:

— Не стоит удивляться. Воры сбежали потому, что знали: у меня есть самый честный и неподкупный свидетель!

— Ты кого имеешь в виду, старик? — грозно зашевелил усами старший.

— Моего осла! — объявил Ходжа. — Он не слушает лжецов и не берёт откупных!

Словно подтверждая слова хозяина, серый осёл вдруг басовито взревел и махнул хвостом.

— Ну вот, слышите! — изрёк старик и обратился к Серому: — Что же ты, почтенный, сразу не сказал и тем ввёл в заблуждение достойных и благородных воинов?

— Иа-иа! — прокричал осёл. — Иа-иа!

Ходжа спокойно объяснил:

— Он говорит, что надеялся на умных и честных людей. А их здесь не оказалось. Поищем умных в другом месте, правда, Серый?

— Иа, иа! — согласился тот.

Старший стражник вдруг закричал:

— Нет, стойте! Твой осёл оскорбил меня, назвав глупым! Или платите штраф, или пойдём к судье!

Окружающие зеваки захихикали. Им явно нравилось развлечение. Такого ещё не бывало в славном городе Йезде: страж будет судиться с ослом.

— Хорошо, пойдём к судье, — охотно согласился Ходжа Насреддин. — Пусть он рассудит, кто прав: ишак или ты!

Раздался громовой хохот. Казалось, на развлечении присутствует весь базар. Стражник сообразил, что смеются над ним, и стал разгонять толпу. В это время подошёл чрезвычайно толстый, смуглый, в шёлковом халате, перс. Вытирая платком обильно выступающий пот, с интересом глядя на осла, спросил, правда ли, что тот умеет разговаривать?

Видимо, перс был важной персоной, потому что люди почтительно расступались перед ним, а стражники раболепно поклонились.

— Истинная правда, господин, — охотно подтвердил Ходжа. — Я учил его три года! Ну-ка, подтверди мои слова! — обратился он к Серому.

— Иа-иа! — проревел тот и махнул хвостом.

— Вот видишь, почтенный!

— Но я не разобрал слов разумного животного, — застенчиво прошептал толстяк, косясь на осла.

Насреддин с лукавой назидательностью сказал, что разговору с его Серым тоже надо учиться. Перс спросил, долго ли нужно этому учиться.

— Такой смышлёный господин, как ты, усвоит уроки за самое малое время! — заявил Ходжа.

— Продай мне своего осла.

— Не могу, господин. Я ему стольким обязан! Он любит путешествовать, вдыхать запахи дорог. Мы привыкли друг к другу и умрём от тоски, если разлучимся. Ведь правда? — обратился старик к мышастому.

— Иа, — подтвердил тот.

— Видишь, господин, он согласен. Сказал «иа» и не взмахнул хвостом. Если бы он при этом махнул хвостом вправо, значит, я солгал. А если влево, то обиделся на меня.

— Тогда научи моего ишака разговаривать, — попросил перс.

— Этого мало, господин. Нужно вместе с ним и тебя научить. Но наука эта долгая и требует расходов.

— Я возмещу расходы!

— Сначала заплати вон тому стражнику, который так подобострастно слушает тебя. Он грозился отвести нас к судье.

— Но я и есть судья! — воскликнул перс. — Я Керим-ага!

Керим-ага отослал стражников. И так далеко, что те больше не попадались Ходже и Афанасию на глаза. Судья и Насреддин быстро сошлись в цене, при многочисленных свидетелях хлопнули по рукам и отправились к дому судьи. Керим-ага поклялся платить за учение — своё и ишака — по два ахча в день. Это было недёшево. Подобную щедрость мог проявить лишь тот, кто столь же глуп, сколь и богат. Видимо, судья крепко брал взятки. Причина его щедрости выяснилась по дороге. Керим-ага спросил Насреддина, можно ли будет после обучения показать учёного осла эмиру?

— Ты приятно удивишь его! — заявил Ходжа. — Он щедро осыплет тебя наградами!

— А если я подарю ему учёного осла?

— Он немедленно сделает тебя старшим судьёй! А может быть, назначит визирем! Ведь не должен человек, умеющий беседовать с ослами, прозябать в должности базарного судьи!

Керим-ага раздулся от гордости, заметил, что умный эмир должен выбирать себе и умных визирей.

Дом Керим-аги был велик, добротен и набит всяческими припасами. Тюки шёлка хранились даже в конюшне, где было несколько красавцев скакунов арабской породы, а в отдельном деннике, поедая отборный ячмень, стоял упитанный осёл — любимец хозяина. Керим-ага сказал, что учителю жить придётся в конюшне, спать на свежем душистом сене, а питаться они будут со слугами. Насреддин шепнул Афанасию, что им следует согласиться, ибо нужно набраться сил перед дальней дорогой в Ормуз. Он осмотрел хозяйского осла, зачем-то закрутил ему хвост, отчего животное сердито взревело и застучало копытами об пол.

— Видишь, он уже начал говорить! — обрадовался судья.

Но Ходжа охладил его восторг, заявив, что осёл слишком жирен и избалован, а такие животные к обучению не расположены.

— Но его, надеюсь, можно научить? — забеспокоился Керим-ага. — Я хочу стать визирем!

— Ты станешь им! — уверил его Насреддин, задумчиво оглядывая денник. — Но придётся много потрудиться. И даже выбить лень из твоего любимца. Если ты, господин, в урочный час услышишь его рёв, не пугайся, по ночам ослы особенно понятливы, а я человек добросовестный.

— Делай с ним что хочешь, лишь бы мне предстать перед эмиром.

— Только на его рёв не вздумай являться! — ещё раз счёл нужным предупредить старик. — Иначе наука впрок не пойдёт!

— Не приду, не приду! — замахал руками Керим-ага, ещё больше потея и волнуясь. — Кормите его вволю! Я разрешаю брать самый отборный ячмень и овёс.

Тут же Насреддин, не тратя зря время, преподал судье первый урок:

— Главное, почтенный, понять ослиный язык, как он произносит своё «иа-иа»: высоким или низким голосом, помахивает ли хвостом и в какую сторону; поднимает ли уши, вертит ли головой, стучит ли копытами, косит ли глазом; сколько раз произносит звуки — один, два, три, четыре или даже пять. Сердится ли при этом или ревёт ласково. Если один раз он произнёс «иа», значит, желает выслушать умного человека, если два — то сам желает высказаться. Три произнесённые подряд «иа» означают недовольство обществом, четыре «иа» — наоборот, осёл наслаждается беседой, а если пять подряд «иа» — он жаждет, чтобы его слушали со вниманием. Ах, почтенный, какое это наслаждение — слушать рёв и вникать в его смысл! Осёл может поведать об удивительных вещах! Недавно, например, мой Серый развлекал меня всю дорогу от Багдада до Тебриза, рассказывая о полководце Александре Двурогом. А ведь это путь неблизкий, почтенный! Но для меня он промелькнул, как время от утренней до полуденной молитвы. Прекрасно иметь просвещённого осла!

Керим-ага от удовольствия потирал жирные ладони, его распирали надежды. Ни у кого во всей Персии нет, а вот у него будет!

Когда судья ушёл, Насреддин тотчас выгреб из кормушки хозяйского осла весь отборный ячмень и честно поделил его между мышастым и Орликом.

— Нельзя же беспрерывно есть! — укорил он любимчика Керим-аги. — Тебе следует похудеть, почтенный!

Ночью, когда они отдыхали на душистом сене, Ходжа несколько раз вставал и колотил упитанного осла палкой. Тот обиженно ревел, стучал копытами. Под утро старик всыпал ему соломы. Ишак, проголодавшись, быстро подмёл её и, оставшись голодным, беспокойно забегал по деннику.

Когда в полдень в конюшню робко заглянул его хозяин, осёл встретил его таким неистовым рёвом, что Керим-ага в блаженстве закрыл глаза и в полном восторге воскликнул:

— Он произнёс десять «на»! Нет, одиннадцать!

— Это только начало! — успокоил его учитель Ходжа. — Если бы ты знал, почтеннейший, сколь трудно даётся учёба!

— А что он сейчас сказал?

— Жалуется на тяготы. Говорит, что его бьют палкой и мало дают ячменя.

Керим-ага ласково обратился к своему любимцу:

— Но ведь это для твоей же пользы, дружок! Слушайся своего наставника! А уж потом я вознагражу тебя всем, чем только пожелаешь!

Осел опять взревел и махнул хвостом сначала влево, потом вправо.

— Ну-ну, — грозно прикрикнул на него Ходжа. — Опять ошибаешься!

— Дорогой Ходжа, — умильно обратился к нему судья. — А когда ты соизволишь обучить меня?

— Скоро, — проворчал тот, осматривая обломанную палку, которой он колотил осла. — Как только новую палку вырежу.

Толстый судья забеспокоился.

— Зачем она тебе?

— Чтобы отвлекать от нехороших мыслей.

— Каких мыслей?

— Блудных, — пояснил Насреддин. — Во время ученья нельзя, чтобы в твою голову лезли непристойные картинки. Например, обезьяны с красным голым задом.

Керим-ага недоумённо воззрился на наставника, растерянно ответил, что он никогда не видел обезьян с голым задом.

— Посмотрим, — хладнокровно заметил Насреддин. — Если ты говоришь неправду, вот эта палка тотчас прыгнет ко мне в руки и, прости меня, почтенный, огреет тебя по спине. Ты согласен на такие условия?

— Конечно, учитель! Ха, обезьяна с голым задом! — Жирный Керим-ага хихикнул.

— Ещё и с красным. Запомни: с голым красным задом! Вечером приступим к обучению.

Судья торопливо выскользнул за дверь. Он очень спешил, иначе бы увидел, как Афанасий, изнемогая от хохота, упал на сено.

Когда Керим-ага вновь появился в конюшне, увесистая дубинка была уже вырезана и мирно покоилась возле стены. Судья покосился на неё, невольно почесал спину. Осёл вновь встретил его рёвом.

— Пять раз! — подсчитал судья. — Он хочет, чтобы его выслушали.

— Твой любимчик опять ошибся, — сказал Насреддин. — Он путается в количестве «иа». Он должен был произнести шесть «иа».

— А что значат шесть «иа»?

— Он хотел сказать, чтобы ты отдал мне два ахча, которые ты должен за вчерашний день. И ещё две монеты за сегодняшний.

Керим-ага безропотно вручил наставнику условленную плату. Насреддин спрятал деньги и сурово поинтересовался у судьи, не забыл ли тот уговор.

— Какой уговор?

— Не видеть обезьяну с голым красным задом.

— О да, конечно, — пробормотал тот и вдруг испуганно осёкся. Его глаза едва не вылезли из орбит. Керим-ага съёжился. И в это время дубинка, стоявшая у стены, внезапно прыгнула в руки Ходжи Насреддина.

— Так ты не видишь обезьяну с голым красным задом? — грозно спросил он.

— Н-нет, дорогой настав... Я... Ой!

Палка взлетела над судьёй и с размаху опустилась на его спину.

— Ой, ой!

Палка вновь взлетела и опустилась. Керим-ага потерял всякую солидность, взвыл, упал на колени, закрыл халатом лицо.

— Ой, уй, ух, не бейте меня, драгоценный! Ой, уй!

— Что у тебя сейчас перед глазами?

— О-обезьяна с голым... Ой! Я... Я ничего не могу с собой поделать! Ой!

Палка стучала по его жирной спине. Керим-ага выл, вертелся. Его любимчик тоже ревел, сочувствуя. Ему отозвался мышастый. Афанасий хохотал до слёз, зарывшись в сено. Судья с позором бежал из конюшни.

Но на следующий день он опять явился. Желание заслужить уважение эмира, а возможно, даже шаха Персии, превозмогло страх. Керим-ага за день осунулся, побледнел, стал робок, его выпученные глаза блудливо бегали, пот стекал с него ручьями. Его осёл тоже похудел и ревел по двадцать раз подряд. Но судья на этот раз не стал спрашивать, о чём хочет рассказать ишак, поспешно отдал Насреддину плату, беспокойно покосился на мирно покоящуюся у стены дубинку и вдруг в ужасе закрыл глаза. Дубинка тотчас прыгнула в руки Ходжи.

— Так ты опять видишь обезьяну с голым красным задом? О, аллах, когда это прекратится?

Керим-ага, не дожидаясь, когда палка примется колотить его, бежал, закрыв лицо полой халата.

На третий день произошло то же самое. И на четвёртый день Керим-ага бежал.

На пятый день он прислал слугу, и тот объявил, что хозяин расторгает договор. Насреддин потребовал плату за неделю вперёд.

— Я не виноват, что твоего хозяина посещают нежелательные видения. Когда мы заключали договор, было много свидетелей, я пожалуюсь эмиру.

Слуга ушёл. Вскоре он вернулся и вручил Ходже четырнадцать монет.

— Жаль, не успел Керим-ага научиться ослиному языку, — заметил довольный Насреддин, ссыпая монеты в кошель.

Отдохнувшие друзья вновь отправились в путь. Деньги весело побрякивали в кожаном кошеле учителя ослов. По дороге случилось ещё одно происшествие.

Они проезжали по улице к южным воротам, когда увидели, что возле бассейна толпится народ. Люди что-то кричали, перегибались через стенку, протягивали руку. Заинтересованные друзья приблизились и обнаружили, что в бассейне тонет человек. Он то выныривал на поверхность, отплёвываясь и фыркая, то вновь скрывался. Толпившиеся люди кричали ему:

— Дай руку! Дай руку!

Но тонувший почему-то не хотел воспользоваться помощью, обречённо глотая воду и явно обессилев.

— Дай же руку! — кричали ему.

Любопытный Насреддин спросил, кто же это так странно тонет.

— Ростовщик Халил, — ответили ему.

— Ну, тогда вы неправильно его спасаете! — С этими словами Насреддин слез с мышастого, подбежал к бассейну, протянул ростовщику палку, крикнул: — На, на!

Утопающий тотчас вцепился в палку. С помощью людей Ходжа выволок ростовщика из воды. Халил полежал на земле, похожий на толстую раздувшуюся жабу, начал подниматься. Ему пытались помочь, но он отталкивал людей, браня их:

— Дармоеды, бездельники, вы все хотели моей гибели.

Кто-то из присутствующих удивлённо спросил у Ходжи:

— Скажи, добрый человек, почему он принял твою помощь, а нашу отверг?

Насреддин объяснил:

— Такова натура ростовщика, он привык брать, но не отдавать. Поэтому следовало кричать: «На»! — а вы говорили: «Дай»!

Он уселся на Серого. К нему подошёл мокрый ростовщик, сказал, шаря в разбухшем кошеле:

— Назови своё имя, чтобы я упомянул его в благодарственной молитве.

— Моё имя, почтеннейший, тебе ничего не прибавит, а лишь отнимет. Поэтому оно тебе не нужно.

— Подари старику денег на халат, Халил-ростовщик! — закричали люди. — Награди спасителя!

Ростовщик нерешительно вынул из кармана несколько медных монет, возразил:

— В богоугодном деле плата не главное. Новый халат стоит восемь ахча, а у меня только три. Я бы отдал ему все три, но одно ахча я должен соседу. Поэтому я подарю тебе два ахча. — Он протянул было Ходже пухлую руку, но вдруг убрал её. — О, аллах, я вспомнил, что и второму соседу должен одно ахча. Так что, дорогой, прими мой щедрый дар! — Он протянул Насреддину ладонь, на которой оставалась одна монетка, при этом его рука описывала странный круг, то приближаясь к Насреддину, то удаляясь, причём удалялась быстрее, чем приближалась.

— Пусть твоё ахча останется в бассейне, как память о твоём спасении! — Ходжа нагнулся и ловко ударил по руке ростовщика. Монетка взлетела и, булькнув, исчезла в воде.

— О, аллах! — завопил Халил, бросаясь к воде. — Если бы я эту монету пустил в рост, она принесла бы мне пять ахча!

Через короткое время ростовщик вновь тонул в бассейне, и люди, смеясь, протягивали ему руки, крича:

— Дай! Дай!

И никто не произнёс: «На»!

— В путь, Афанасий! Нам здесь больше нечего делать! — Насреддин тронул своего мышастого.

Они ехали на юг, от города к городу, мимо полей, садов, лесов и рощ, пересекая солончаковые пустыни, поднимаясь на перевалы и спускаясь в цветущие долины. Тёплый ветер то дул им навстречу, то подталкивал в спины. Небо поднималось всё выше, напитываясь голубизной, а по ночам над головами путников горели яркие звёзды.

Однажды друзья встретили одинокого пахаря, который сидел в тени могучего платана, в одних холщовых штанах, загорелый до черноты, улыбаясь, ел чёрствую лепёшку, запивая её родниковой водой. Они присели возле него, пустили жеребца и ослика пастись, разговорились. Пахарь был худ, жилист, его ноги были черны, как черна земля, которую он обрабатывал, с лица не сходила приветливая улыбка, в ней ощущалась полнота жизни. Афанасий с удивлением его разглядывал, ибо это был второй беззаботный человек, встреченный им на пути. Первым был Ходжа Насреддин.

Звали пахаря Сирджан, что, как объяснил он, означает «счастливый».

— Ты ел что-либо вкуснее этой лепёшки? — спросил его Афанасий.

Тот ответил искренно и радостно, что нет, никогда.

— И ты считаешь себя счастливым? — поразился Афанасий.

— О да, я счастлив.

Ходжа Насреддин заметил:

— Я слыхал, что если счастливый человек подарит кому-либо рубашку, тот, кому он подарил, тоже станет счастливым.

— Рубашку? — переспросил Сирджан и засмеялся.

— Чему ты смеёшься? — спросил Насреддин.

— У меня нет рубашки! И никогда не было!

Сирджан рассказал путникам, что родился и вырос в деревне и никогда не покидал её, как и остальные жители, всю жизнь пахал, сеял, убирал урожай, молился аллаху, платил десятину эмиру, ещё десятину — мечети, ни к чему большему не стремился, ничего лучшего не желал. Здесь похоронены его предки, здесь выросли его дети, когда-нибудь умрёт и он, его похоронят под могучим платаном, и над ним будет вечно шуметь листва. Потом Сирджан поднялся, сказав, что ему нужно работать, попрощался, вернулся к своим волам, так и не расспросив путников, что нового в том беспокойном мире, где он ни разу не был.

Провожая пахаря глазами, Ходжа Насреддин задумчиво заметил:

— Лучше быть на родине бедняком, чем в Каире царём. — Вздохнул и добавил: — Свой край для себя и есть Багдад. Знаешь, Афанасий, я всю жизнь думал иначе. Каждый для себя прав.

Уже стемнело, когда друзья выехали к реке, за которой была деревня Сирджана, в деревне светились редкие уютные огоньки. На той стороне реки купались женщины и дети после жаркого дня; слышался беззаботный смех, плеск воды. Так, наверное, здесь было всегда в тёплые тихие вечера, проходили века за веками, но неизменно женщины приводили детей к реке купаться. Им не было дела, что где-то враждуют князья, что кого-то снедает тщеславие, гордыня, алчность, — всё это было ничто перед вечностью. Насреддин вдруг запел:

В голосе неунывающего Насреддина впервые послышалась грусть.

Неподалёку от города Лара, лежащего на окраине большой солончаковой пустыни, друзья встретили торговый караван, и владелец каравана, чернобородый купец, сказал, что направляется из Ормуза в Шираз, везёт финики, которыми в Ширазе кормят лошадей. Оказывается, он знал ормузского купца Хаджи Лутфулло и даже ходил с ним караваном в Шемаху. Афанасий представился русским купцом, сообщив, что он ищет новые торговые пути для Руси. Купец был осведомлён о Москве и, в свою очередь, известил чужеземца, что «товаров на Русь» в Ормузе много.

— А в Индии? — спросил Афанасий.

Купец, подумав, ответил, что из Индии обычно везут драгоценные камни — жемчуг, яхонты, топазы и другие, что в Индии их без числа.

— Но сейчас в Индию ехать опасно, — предупредил купец. — Великий визирь бахманидов Махмуд Гаван воюет с княжеством Гоа, раджа которого друг раджи Виджаянагара. Так что война будет долгой.

Новость заставила Хоробрита поторопиться. Но в городе Ларе им пришлось задержаться на отдых, потому что отсюда до Ормуза больше двухсот вёрст безводной пустыней. Они остановились в завийе, где их должны были три дня кормить бесплатно. Насреддин отправился помолиться в мечеть. И там другому верующему понравились его искусно сделанные туфли. Он подошёл к молящемуся Ходже и шепнул на ухо: «Господин, молитва не достигает слуха аллаха, если ты молишься в обуви. Сними её». Насреддин прервал своё занятие и столь же тихо сказал в ответ: «Если молитва и не будет услышана, то у меня, по крайней мере, останутся туфли».

Вечером он пошёл в другую мечеть, чтобы послушать проповедь муллы. Явился мулла, увидел, что слушатель всего один, и спросил, должен ли он говорить? Ходжа ответил: «О, наставник, я простой человек и ничего в этом не понимаю. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что все лошади разбежались, а осталась одна, я всё равно дам ей поесть». Мулла принял близко к сердцу его слова, начал свою проповедь. Он говорил больше двух часов. Закончив, решил узнать, насколько хороша была его речь, спросил: «Ну как, добрый человек, тебе понравилась моя проповедь?» Ходжа вздохнул и ответил: «Я уже сказал, что я простой человек и не очень понимаю всё это. Но когда я прихожу в конюшню и вижу, что осталась одна лошадь, я не дам ей всего корма, который предназначен для других лошадей».

Утром друзья спустились в харчевню завийи, чтобы подкрепиться перед дорогой. Здесь круглоголовый лысый человек, видимо мнящий себя остроумным, рассказывал:

— Однажды Ходжу Насреддина пригласили на званый обед. А он явился, ха-ха, в поношенном платье. Поэтому никто не обратил на него внимания. На столах было множество кушаний, глаза Ходжи разгорелись. Он потихоньку направился домой, вернулся в шубе, присел возле стола, особенно обильного яствами, и стал тайком прятать пищу в карманы. «Что ты делаешь?» — удивились гости, заметившие, что он ворует еду. Насреддин не растерялся и ответил: «Почтенные, я вспомнил, что давно не кормил свою шубу. И вот угощаю её. Кушай, шуба, кушай!»

Слава великого шутника, видать, была повсеместной. Среди людей, окруживших лысого, послышался гогот. Особенно выделялся громовой смех волосатого великана, которого остальные уважительно называли пехлеван Таусен, то есть борец Таусен. По здоровенным, обросшим чёрной шерстью ручищам было видно, что он неимоверно силён. И тут впервые Ходжа Насреддин позволил себе возмутиться:

— Не так всё было, почтенные!

Гуляки замолчали, удивлённо уставились на путников за соседним столом. Лысый угрожающе спросил:

— Ты обвиняешь меня во лжи, старик?

— Я не обвиняю тебя, я думаю, что тебе кто-то неверно пересказал этот случай. Аллах, дорогой, всё видит!

— Даже то, что я сейчас хвачу тебя кулаком по голове? — небрежно поинтересовался лысый, подходя к столу друзей.

Имея такого друга, как богатырь-пехлеван, можно быть уверенным и дерзким. Гуляка занёс над стариком кулак. Хоробрит одним движением отбросил задиру. Насреддин вскочил, крикнул:

— Нехорошо, почтенные, затевать драку только потому, что я старик. Побойтесь аллаха!

— Оставь их, Орхан! — лениво прогремел великан. — Они пришлые, пусть идут свой дорогой.

— Но они унизили меня!

— Прости их. Аллах велит всех прощать. Ты правоверный? — обратился пехлеван к Хоробриту.

— Нет, — помедлив, ответил Афанасий. — Я гость в вашем городе. Но я думаю, что Бог един для всех.

Ходжа Насреддин одобрительно кивнул. Гуляки в изумлении переглянулись. Ходжа, воспользовавшись замешательством, мирно сказал:

— Почтенные, если вы хотите послушать истории обо мне... то есть, я хочу сказать, о бродяге Насреддине, то я готов их поведать! Клянусь, это будут самые правдивые истории, когда-либо услышанные из чужих уст.

— Рассказывай, старик! Мы слушаем! — раздались голоса.

Афанасию казалось, что люди готовы слушать забавные истории про весёлого мудреца бесконечно.

Великан спросил:

— Как было с шубой, старик, на самом деле?

— С ней было так, — неторопливо начал Ходжа. — Насреддина пригласили на званый обед. Он надел поношенное платье, и никто не обратил на него внимания. Тогда он побежал домой, облачился в роскошные одежды и вернулся. Насреддина почтительно встретили, усадили за почётный стол. Хозяин принялся его угощать: «Пожалуйста, Ходжа, отведайте!» Насреддин стал подтягивать шубу к блюду и приговаривать: «Прошу, шубейка!» — «Что ты делаешь, Ходжа?» — удивились гости. «Раз почёт шубе, то пусть она и кушает!» Вот как было, почтенные!

Лысый ехидно заметил:

— Ты рассказываешь так, будто сам был на том пиру.

На него зашумели и попросили Насреддина рассказать ещё. И вот что поведал старик о случаях, которые произошли с ним.

— У друга Ходжи было две жены. И он при встречах очень красочно описывал, какой у двух цветков разный аромат. Раззадоренный Ходжа взял и себе вторую жену. В брачную ночь он захотел разделить с ней ложе. Она прогнала его: «Не мешай мне спать, иди к первой жене!» Он и отправился к первой. «Тебе здесь нет места! — сказала та. — Если ты взял вторую жену, то и ступай к ней!» Ходже ничего не осталось, как пойти в ближнюю мечеть, чтобы хоть там найти покой. Когда он попытался заснуть, то услышал за свой спиной покашливание. С удивлением обернулся. И что же? Оказывается, это был не кто иной, как его добрый друг. «Вах, почему ты здесь?» — спросил он друга. «Мои жёны не подпускают меня к себе. Это длится уже много недель». — «Но зачем ты рассказывал, как прекрасно жить с двумя жёнами?» Пристыженный приятель сознался: «Я чувствовал себя таким одиноким в мечети и захотел, чтобы рядом был ты».

— А вот ещё быль про шерстяную бороду, — возгласил Насреддин. — Однажды Ходжа торговал тканями. Пришла к нему женщина, чтобы купить материю для накидки своему мужу. Ходжа предложил ей хорошую ткань. Женщина спросила: «Ты можешь поклясться, что эта материя из чистой шерсти?» «Конечно, — ответил Ходжа, — клянусь всеми пророками, что вот это, — тут он погладил свою длинную бороду, — не из чего другого, а только из чистой шерсти!»

Хохот стоял неописуемый. Как всегда, привлечённые смехом, в харчевню набились посетители. Насреддин рассказывал всё новые и новые истории о собственных приключениях.

Когда друзья покидали Лар, их провожал едва ли не весь город. Хурджины Насреддина раздулись от подарков. Его ослик покряхтывал, бросая на хозяина укоризненные взгляды, словно хотел сказать: «Видишь, чем оборачивается веселье! Смеялся ты, а страдаю я!» Великан Таусен тоже провожал их и сказал, что он из Ормуза, а сюда приехал, чтобы схватиться с местным пехлеваном.

— Я скоро вернусь в Ормуз! — заявил он, выпячивая широченную грудь. — Только схватку выиграю. Будьте моими гостями. В Ормузе у любого спросите, где дом пехлевана Таусена.

За городом на развилке дорог Ходжа остановил ослика, отдал один хурджин Афанасию и показал на запад, где за солончаками виднелось море. По нему ходили крутые белопенные волны.

— Я всегда боялся моря, — признался вдруг он. — А ты хочешь в Индию плыть на судне.

— Но другого пути нет.

— Послушай, зачем тебе эта далёкая страна? Чем плоха Персия? Поедем лучше в Багдад!

— Но мне туда не нужно.

— Жаль. Прощай, друг!

— Как — прощай? Ты покидаешь меня?

— Приходится. Мне нужно в Багдад. Я привык путешествовать по суше. Мне хорошо в степи, но плохо в море.

Афанасий взмолился:

— Проводи меня до Ормуза. А оттуда, так и быть, отправляйся в Багдад! Ну что тебе стоит, Ходжа!

— Нет, — твёрдо произнёс старик. — Решений своих менять не стоит. Тебе нужно в Индию, а мне... Прощай, не знаю, встретимся ли мы ещё. Мы славно провели время. Но всему приходит конец. Даже счастью. Прощай! — С этими словами старик повернул ослика и погнал его по дороге на Шираз.

Хоробрит даже не подозревал, что может плакать, подобного с ним никогда не случалось. А тут слёзы выступили на глазах, так ему стало грустно и жаль расставаться с весёлым и лукавым стариком. У него мелькнула мысль бросить всё, догнать мудрого хитреца и странствовать вместе по пыльным дорогам, ни о чём не заботясь, встречая в степи восходы и провожая закаты, ведя неспешные беседы, смеясь над остротами, беспечно коротая время, зная, что тебе ничего не нужно от жизни, кроме куска хлеба и охапки травы для ночлега. Он колебался, следя за одинокой фигуркой на семенящем ослике. Ходжа Насреддин вдруг обернулся, взмахнул прощально рукой, вместе с ветром до Хоробрита донеслось:

— Проща-ай! Жизнь — это дорога-а!

— И-a, и-а! — прокричал ослик.

Орлик ответил им грустным ржанием. Нет, мгновенное острое желание не преодолело того, что вросло в душу, что можно было вырвать лишь вместе с жизнью. Когда Ходжа Насреддин скрылся в сиреневом мареве, Хоробрит повернул Орлика на дорогу в Ормуз. Он опять остался один.

Именно из Ормуза купцы привозили на Русь «гурмыжские зёрна», то есть жемчуг и другие драгоценные камни. Гавань Ормуза всегда полна кораблей. «Всего света люди в нём бывают, и всякий товар в нём есть, что на свете родится, то в Гурмызе есть всё. Живут здесь сарацины, Мухаммеду молятся. Жара тут сильная, и потому здешний народ устроил свои дома со сквозняками, чтобы ветер дул; и всё потому, что жара сильная, невтерпёж», — писал Марко Поло в своей «Книге», и эти сведения Хоробрит знал.

В первую очередь он осмотрел крепость Ормуза, расположенную на острове, в гавани которого стояла наготове военная флотилия правителя города Малика Хасана. Штурмовать крепость можно только с моря, но слишком обрывисты берега острова, слишком высоки стены. Видимо, по этой причине арабы и персы называли Ормуз «обителью безопасности».

В порту Хоробрит разыскал странноприимный дом, где жили купцы, прибывающие из Малой Азии, Египта, Индии, Ирака, Большой Орды и многих других мест. Здесь ему показали владельца тавы, который собирался отплыть в Индию. Маленький темнолицый капитан-индус с огромными щетинистыми усами и воинственно засунутым за кушак кинжалом, сидя в харчевне, ел кхичри — рисовые лепёшки с приправами в масле. Индус подтвердил, что он отправится в Камбей — порт на Индийском побережье, до которого плыть нужно шесть недель, но ждёт, пока соберётся караван судов, потому что одному в пути небезопасно из-за пиратов.

— На всё воля аллаха! — с достоинством произнёс маленький капитан, храбро шевеля закрученными вверх усами. — Отплывём дней через пять. Я не боюсь разбойников, но один с ними не справлюсь. Плата за проезд золотой динар. А если у тебя лошадь, то два динара.

Узнав, где стоит его тава, Хоробрит покинул завийю и отправился на розыски купца Хаджи Лутфулла. Он быстро нашёл его дом, окружённый глиняным дувалом, над которым свешивали ветви деревья. Открывшая ему калитку пожилая служанка сказала, что Лугфулло в отъезде и будет не раньше чем через месяц. Оказывается, он отправился в Мекку, повёз туда краску индиго и лек[137].

Надеясь встретить кого-либо из знакомых купцов, Хоробрит пошёл на рынок. Возле моря жара смягчалась, а между домами солнечный зной был невыносим. Спасало то, что здешние жилища устроены с проходами, в которых дули сквозняки, а над тротуарами имеются навесы, дающие тень. Самое жаркое время местные жители обычно проводили, сидя в водоёмах. Улицы словно вымерли.

Но крытый рынок был оживлён, встретил Афанасия привычным многоголосым шумом. На восточных базарах существовало незыблемое правило: купцы, прибывшие с севера, занимали северную сторону рынка. Сюда только что прибыл караван. Верблюды толпились между колоннами, погонщики и охрана разгружали тюки, сносили их в складское помещение.

Хоробрит спросил у приезжего купца, откуда караван. Оказалось, из Шемахи.

— Не приехал ли с тобой кто-нибудь из русских купцов? — с надеждой осведомился Афанасий.

— Как же. Приехал один. Только не купец, а пехлеван. Очень сильный пехлеван! — В голосе шемаханца прозвучало уважение.

— Где он? Как звать?

— Куда-то ушёл. А звать Кирилл. Может, к ордынцам отправился. Поищи, он где-то здесь.

Хоробрит кинулся на поиски Кирилла. Только теперь он осознал, как соскучился по землякам, родной речи. Народу на рынке было много. Вокруг мельтешило множество смуглых, усатых лиц. Головы мужчин были накрыты белыми платками, чалмами. Кирилла нигде не было видно. Хоробрит пробрался в ордынский ряд. Желание встретить своего притупило его бдительность. В денниках хрустели ячменём лошади, привезённые на продажу. Возле них было особенно много покупателей, осматривали, приценивались, торговались с купцами. Афанасий спросил одного из них, не видели ли здесь высокого русича. Ордынец настороженно всмотрелся в проведчика блестящими маслянистыми глазами, ответил, что да, видел.

— Пойдём, покажу, — сказал он. — Ты русич? Значит, мы земляки и должны помогать друг другу! — Голос ордынца был вкрадчив.

По виду он напоминал воина, его шёлковый халат оттопыривала сабля. Ещё двое татар как бы невзначай приблизились к ним. Под одеждой у них угадывались кольчуги.

Хоробрит понял: засада. Погоня его догнала. Из-за крайнего денника вдруг появилось лицо Муртаз-мирзы и поспешно скрылось. Ярость вновь охватила проведчика. Если ордынцы сообщат Малику Хасану, что они преследуют русича, который убил сына султана, малик выдаст его татарам.

— Ну что ж, пойдём, — согласился Хоробрит.

Мнимый купец повёл его за крайний денник. Двое шли за ними по пятам. За углом чернела открытая дверь склада. Видимо, Муртаз-мирза прятался там. Из Ормуза они вывезут его в тюке. Скорее всего, мёртвого. Хоробрит метнулся к колонне, нырнул в поток людей. Ордынец оказался сообразительным, закричав: «Держите вора!» — он кинулся за убегавшим.

Люди недоумённо останавливались, теснились за спиной Хоробрита. Татарам пришлось расталкивать горожан. Это немедленно вызвало гнев горячих арабов. Позади проведчика возникла свалка. К дерущимся уже спешила стража. Затеяли драку татары. Их вполне могли повести к судье. Хоробрит выскочил на улицу, скрылся за углом перехода, ведущего в порт. Но бежать из Ормуза, не найдя Кирилла, он не собирался. С моря подувал ветерок, нёс освежающую прохладу. Впереди на площади слышались крики, словно кого-то подбадривали:

— Вали его, Таусен-пехлеван.

— Хватай его за ногу! Вот достойные соперники!

Под белым портиком возле дворца малика густела толпа. Она — лучшее укрытие. Несколько мужчин в белых чалмах торопились туда же. Афанасий оглянулся, — его пока никто не преследовал. Дворец малика Ормуза сверкал на солнце подобно хрустальной глыбе. В голубой галерее толпились разнаряженные люди, смотрели вниз, на площадку, застеленную толстым ковром. На ковре боролись пехлеваны.

Словно невидимая рука привела Хоробрита в это место. Он пробрался в толпе к площадке. Один из пехлеванов поднял своего противника в воздух, с рёвом кинул на ковёр, навалился на него всей своей лоснящейся от пота тушей, прижал к земле. Подержав в таком положении поверженного, вскочил, пробежался по кругу, славя аллаха, воздев заросшие шерстью руки к небу. Хоробрит узнал пехлевана Таусена. Его пристыженный соперник скрылся в толпе. Возле ковра стояла серебряная чаша, куда восторженные зрители то и дело бросали монеты. Чаша была почти полна. На площадку взошёл глашатай, зычно объявил, что могучий из могучих пехлеван Таусен, прославленный во многих землях, только что одержал очередную победу и желает знать, не найдётся ли смельчак, который рискнул бы помериться с ним силой. Толпа притихла. Глашатай уже хотел сойти с помоста, как вдруг раздался так знакомый Хоробриту низкий голос:

— Найдётся! Как не найтись!

Из толпы выбрался громадный Кирилл. Таусен окинул нового борца острым взглядом. Тот неспешно начал раздеваться. Хоробрит хотел было подойти к нему, но сообразил, что в толпе вполне могли появиться ордынцы. Кирилл был более сажени ростом, весил не меньше десяти пудов. Большая бритая голова надёжно покоилась на короткой мощной шее. Выпуклая загорелая грудь походила на медную и была столь широка, что на ней вполне могла улечься пантера. Чресла богатыря были увиты выпуклыми мышцами, бревноподобные руки оттопыривались, тяжело свисая вдоль массивного туловища. Достойный соперник великану Таусену. Осторожность удержала Хоробрита окликнуть Кирилла. Прикрытый чужими спинами, он зорко оглядел толпу. И точно. Из-под татарского малахая за Кириллом следил чей-то вороватый взгляд. Проведчик узнал Митьку.

— Мы не ослышались, чужеземец, ты и на самом деле желаешь схватиться с Таусеном Непобедимым? — осведомился глашатай.

— Желаю, — прогудел Кирилл.

— А есть ли у тебя сто монет, чтобы бросить в чашу? Она — награда победителя.

— Найдутся! — Кирилл снял с широкого пояса мешочек, отсыпал на широкую ладонь горсть серебряных монет, прикинул, хватит ли, передал их глашатаю. Тот пересчитал, кинул их в чашу, спросил, как имя нового пехлевана.

— Хозя Керим Хоросани, — невозмутимо ответил русич.

Хоробрит восхитился находчивостью друга и решил, что ему тоже следует выбрать себе подходящее случаю мусульманское имя. Почему бы не назваться Юсуфом Хоросани?

Пехлеван Таусен был в холщовых шароварах, перехваченных у щиколоток ремешками. Кирилл сиял с себя одежду, остался в портках. Когда он и Кирилл ехали зимой к волхву, Хоробрит в шутку спросил у богатыря, что бы тот делал, если бы шатун напал на него.

«Што бы я делал? — удивился силач. — Удавил ба!»

Сейчас, глядя на могучего земляка, Хоробрит не усомнился, что Кирилл задавил бы медведя. Два гиганта — один белокожий, другой смуглый — шагнули друг к другу. Глашатай встал между ними, объявил правила борьбы:

— Победитель тот, кто прижмёт своего противника спиной к ковру. Борца не калечить, членовредительств не наносить. Кто по злобе нанесёт увечье противнику, того приговаривают к отрубанию руки. Знайте, за вашей схваткой будет наблюдать сам правитель Ормуза, достославный малик Хасан, да будет он любим аллахом!

Знатный араб, сидящий в галерее дворца, приподнялся, что-то сказал толпившимся подобострастно за его спиной приближённым. Тотчас один из них прокричал вниз:

— Радуйтесь, пехлеваны! Солнцеподобный правитель славного Ормуза малик Хасан признал вант достоинства и лично подарит победителю вот этот золотой перстень с гранатами!

Правитель поднял руку, и солнце засияло на его золотом перстне.

— Сходитесь и начинайте! — объявил глашатай.

Хоробрит вдруг заметил, что вороватый взгляд Митьки уставился на него и словно обжёг злобой. Пришлось выбраться из толпы. Митька последовал за ним. Позади их послышались возбуждённые крики. Видимо, на ковре началась схватка. Огненный шар солнца по-прежнему жарко пылал в белёсом небе, но со стороны моря медленно, клубясь, надвигалась чёрная туча. Хоробрит направился к порту. Он был взбешён, шёл быстро, надеясь успеть досмотреть схватку.

С широкой улицы он свернул в узкий проход между домами. Здесь не было навеса, и солнечный зной облил его с такой яростью, что перед глазами замелькали огненные круги. Показалась портовая мечеть. За ней потянулись склады. Когда идёт разгрузка кораблей, здесь всегда многолюдно. Но сейчас склады закрыты. В засовах дверей чернели огромные амбарные замки. За складами был скалистый береговой уступ. Там много валунов, за которыми легко укрыться. Берег обрывался в море крутым склоном. Хоробрит исчез за углом.

Митька, оглядевшись, вынул из-за кушака своё любимое оружие — чекан и тоже юркнул за склад. Здесь никого не оказалось. Тать прыгнул к ближнему валуну. Пусто. Пригнувшись, он зорко обежал взглядом берег. Проведчик прячется где-то рядом. Держа чекан наготове, Митька осторожно шагнул за соседний валун. И тут ему показалось, что на него обрушилась скала, придавив к каменистой земле. Чекан выпал из руки. Митька не мог поднять лица, чужие руки не давали повернуть головы. В спину упирались чьи-то колени.

— За сколько серебреников продал, иуда? — раздался над его ухом знакомый голос.

— Отпусти! — прохрипел Митька.

— Говори! — его спина под чужими коленями затрещала, хрустнула.

— Сто рублёв.

— Больше ничего?

— Ну, татарскую невесту посулили, ёж ли бусурманство приму. Отпусти, у меня два клада в Москве зарыто. Всё отдам.

— Велики ли клады?

— Два ста рублёв.

— Сколько же ты из-за них людей изничтожил?

— Ну, двенадцать. Тебе что до них? Ты мало убивал?

— Сравнил хрен с редькой. Я врагов Руси, а ты своих! Нет тебе прощения, тать!

Хоробрит рванул голову Митьки вверх, ломая шейные позвонки. Хруст собственной плоти показался татю оглушительным. Потом всё померкло.

Хоробрит подтащил безвольно обмякшее тело к береговому откосу, под которым тяжело колыхалась зелёная вода, заложил в одежду татя несколько крупных камней, столкнул труп в море. Тело булькнуло, исчезая в глубине. Тотчас возле берега мелькнул плавник акулы. За первой хищницей появилась вторая. Хоробрит подобрал выпавший у татя чекан, бросил в воду.

Он появился возле помоста в тот момент, когда багровый от усилия Кирилл дожимал пехлевана Таусена к ковру. Толпа вокруг ревела. На галерее дворца малик Хасан, вскочив с кресла, что-то кричал и топал ногами. Глашатай, он же судья, упав на колени, следил, когда непобедимый Таусен коснётся лопатками ковра. И вот это случилось. Судья некоторое время подождал, надеясь, что любимый пехлеван вывернется, но напрасно.

— Вай, Таусен! — выл кто-то в толпе.

Глашатай дал знак, что схватка окончена. Кирилл отпустил поверженного противника, поднялся, добродушно подал руку побеждённому, чтобы помочь подняться. Но Таусен гневно сверкнул глазами и оттолкнул его руку. Судья вручил Кириллу чашу с монетами и перстень с гранатами. Русич взял чашу, отсыпал из неё половину серебра в свой кошель, остальное, в том числе и перстень, дружелюбно протянул бывшему противнику. Тот нерешительно уставился на чашу.

— Бери, друг! Поделимся по-братски! — прогудел Кирилл. — Ты могучий борец! Если бы твоя рука не соскользнула, лежать бы мне на ковре! Не возьму я всю награду. Ты старался не меньше моего.

В толпе ахнули. Подобного в Ормузе ещё не случалось: победитель делится с побеждённым! И награда немалая. Даже половина её — целое состояние. Можно купить на неё таву.

Таусен взял чашу и перстень, прижал к груди, благодарно сказал:

— Отныне ты мой побратим, Керим Хоросани!

В это время пехлеванов окликнули с галереи дворца. Оказалось, что правитель Ормуза желает лицезреть обоих борцов. Глашатай повёл их во дворец. Прячась за спины людей, Хоробрит наблюдал, нет ли в толпе других соглядатаев татар. Люди стали расходиться, шумно обсуждая схватку, восхищаясь благородством чужеземного пехлевана. Несколько человек принялись скатывать ковёр.

Туча, пришедшая с моря, закрыла солнце. Стало прохладнее. Из дворца вышли Кирилл и Таусен, о чём-то оживлённо беседуя, и стража приветствовала их дружным взмахом копий. Когда пехлеваны спустились на площадь, Хоробрит вновь остался за колоннами портика, но никого подозрительного не обнаружил. Возможно, татары ждали вестей от Митьки, которого уже сожрали акулы.

Пехлеваны остановились на краю площади, и Таусен стал уговаривать русича пожить у него.

— У меня лошадь на постоялом дворе, — отнекивался тот.

Ему, видно, не хотелось идти в дом друга, и о причине Хоробрит догадывался.

— Я приду к тебе завтра, — пообещал Кирилл.

— Зачем завтра! Идём сейчас! Моя жена приготовила отличный плов! Вах, пальчики оближешь!

— У меня дело есть, Таусен. Очень важное!

— Скажи, какое, и я подниму на ноги весь Ормуз!

— Не обижайся, Таусен, но я приду завтра.

Наконец пехлеваны расстались. Таусен удалился, взяв с русича клятву погостить у него. Кирилл повернул к порту. За ним никто не последовал. Только убедившись в этом, Хоробрит догнал земляка, окликнул.

Если бы широкая ладонь Хоробрита не зажала рот силача, тот от неожиданности испустил бы радостный вопль такой силы, что сотряс бы весь Ормуз.

— О тож чюдно! — бормотал ошарашенный Кирилл. — Я ж его везде ищу, а он сам на меня набрёл!

— Где ты остановился?

— А на постоялом дворе. Туточки через две улки. Меня к тебе послал князь Семён...

— После расскажешь. Ты привёл за собой татар.

— Каких татар? — изумился Кирилл, но сразу сообразил. — Уж не хасторанских ли? Касима-султана?

— Да. Как ты добрался сюда?

— По Волге и Хвалынь-морю. Приплыл прямо в Чапакур. Васька Папин сказывал, мол, из Баку ты уплыл с купцом Мехмедом из Чапакура. Я и разыскал его. Мехмед вернулся из Тебриза, а тебя нет. Ну и наделал ты грохоту в Чапакуре! Там до сё тебя вспоминают! Татары, стало быть, меня выследили? Мехмед сказал, что ты первым делом отправишься в Индию, а другого пути, кроме Ормуза, у тебя нет. Вот я и оказался здесь. Ты как?

Коротко рассказав, что случилось на базаре, а позже на берегу моря, Хоробрит предупредил Кирилла, что на постоялом дворе его ждёт засада.

— Да и на моём тоже, — прибавил он.

Кирилл рассердился.

— Пожди меня тут, я скоро.

— Куда ты?

— Пойду передавлю ворогов!

— Негоже сие. Стражники схватят!

— Не схватят, — усмехнулся Кирилл. — Меня малик Хасан в своё войско берёт. Сразу сотником, во!

— Пойдём-ка лучше на берег моря, там и поговорим. Там нас никто не услышит.

Уже в темноте они прошли в порт, свернули за склады к валунам и здесь присели на тёплые камни.

Кирилл первым делом поведал, что у Алёны родился сын, назвали его Афанасием. Так что Хоробрит теперь не один на белом свете. Все передают проведчику низкие поклоны. Алёна просила сообщить, что сынок очень похож на отца, даже лицо такое же суровое, видно, воином будет добрым. Ждёт она мужа не дождётся.

— А главное, — сказал Кирилл, — государь о тебе помнит и просит порадеть за землю Русскую. Князь Семён наказывал, чтоб я доставил тебе гостинец. — Кирилл вынул из-за пазухи мешочек и подал его Хоробриту. — Чай, соскучился по родине!

В мешочке была земля. Чёрная, жирная, запашистая. Хоробрит жадно вдохнул её, размял на ладони, потёр, опять вдохнул, в ней сохранился пряный осенний аромат; показалось Хоробриту, что зашумел над его головой могучий дуб, прошелестела берёзка, — это был запах родины, росных трав, синих туманов. До смертной тоски захотелось увидеть луга за рекой Осётр в красном зареве заката, полежать в луговых травах, побродить по знакомым тропинкам. И вдруг Хоробрит явственно услышал, как голос волхва произнёс:

— Берегись!

Но безлюдно было вокруг и тихо. Хоробрит бережно ссыпал землю обратно в мешочек, спрятал на груди.

— Передай князю Семёну, Кирилл: что нужно сделать, то сделаю. Тебя мне в помощь прислали?

— Нет, друже. Князь строго наказывал, мол, встреть, дай ему денег, всё выспроси — и незамедлительно возвращайся. Сведения твои, Хоробрит, очень нужны! Государь их ждёт! Рассказывай, что видел, что слышал, какие страны проехал, велики ли у тамошних шахов войска, кто с кем воюет, с кем нужно незамедлительно дружбу завести аль союз заключить, какая от того выгода, главное — сколько крепостей, мощны ли.

А знал Хоробрит много. Останавливаясь в странноприимных домах, путешествуя с Ходжой Насреддином, встречаясь с купцами, с жителями городов, слушая рассказы, запоминая увиденное, задавая между делом мимолётные, как бы случайные, вопросы, Хоробрит выяснил то, ради чего сюда прибыл.

Рассказывал он Кириллу долго. Выводы из наблюдений проведчика в основном сводились к тому, что Ирак, Сирия, Персия да и Аравия и Малая Азия пока слабы, не поднялись после разрушительных походов Тимура-хромца. И поэтому союза с ними сейчас искать не нужно, союз будет лишь обременять Русь. Ни одного чужедального племени, могущего в скором времени появиться в южнорусских степях, опасаться не следует. Тылы Руси в обозримом будущем обеспечены. Ширван слаб. Персия не сможет собрать рать числом выше ста тысяч воинов. Турки-османы воюют с Узуном Хасаном и, вероятнее всего, победят, но замыслы их направлены на Балканский полуостров — Греция, Болгария, Кипр и далее. Возможно, они захватят Крым, скинут Менгли-Гирея, но за крымским перешейком лежит дикое поле, прикрывающее и Русь, и Литву. Слишком долго нужно готовиться к переходу через него. Зачем? Овладев Грецией и Албанией, османы нависнут над Италией, встанут на рубежах западных стран — богатейших, многолюдных. Поэтому турки спешно строят флот. Уже сейчас он насчитывает до трёхсот судов с артиллерией.

Кирилл слушал внимательно, некоторые места и цифры просил повторить, чтобы лучше запомнить. А после заметил:

— Рассказываешь ты чисто как бусурманин...

Он не успел договорить. Из-за угла ближнего склада вылетели два аркана и пали на плечи Хоробрита и Кирилла. Выкатилась из-за моря поздняя багровая луна, осветив желтоватым светом берег. Засеребрилась лунная дорожка.

Проведчиков спасло то, что они были воинами, готовыми встретить опасность в любой момент. Петли арканов мгновенно затянулись, но Хоробрит и Кирилл перехватили ремни и рванули к себе, выдернув из-за угла сразу двоих. Сила бешеных рывков была такова, что напавшие упали на каменистую площадку и плашмя заскользили к валуну. За углом взвыли.

Две огромные собаки, рыча, метнулись на русичей, чтобы в прыжке опрокинуть, сдавить врагу горло мощными челюстями. Одна бросилась на Хоробрита, другая — на Кирилла. Но те уже успели вскочить на ноги. Хоробрит гибко склонился, и когда тело выжлеца взлетело над ним, поймал пса за задние ноги, крутанул над головой и кинул в море. Кирилл схватил выжлеца, и одним махом размозжил ему голову о камень. В море завыла собака, пытаясь взобраться по крутому откосу. Из-за валунов к русичам метнулось несколько человеческих фигур. Враги не захватили с собой луков, опасаясь вызвать подозрение стражей «обители безопасности». Поэтому шестеро татар кинулись на проведчиков с саблями. Но их уже ждали. Двое нападавших, задавленных собственными арканами, валялись в пыли. Хоробритом и Кириллом владела ярость. Та самая, что превращает воина в героя. Двое против шестерых — о, это славный бой! Жаль, он закончился слишком быстро. К несчастью для нападавших, не ожидавших встретить столь свирепое сопротивление. Два дамасских клинка с быстротой молнии отбили удары врагов, у троих татар сабли были вырваны из рук и отброшены прочь. Двое тотчас зарублены. И опять дамасские клинки взлетели, тускло отсвечивая в лунном разгорающемся свете. Один ордынец оказался разрублен на две половинки, словно его разделили на двух близнецов, у третьего слетела голова, покатилась по площадке и упала в море. Князь Ряполовский мог бы гордиться своими питомцами, видя столь молниеносный бой. Да боя, собственно, и не было. Нападавшие не оказывали сопротивления. Это было всё равно как если бы десяток детей пытались атаковать полного сил и отваги воина. А тут их двое. Все шестеро оказались искромсаны в мгновение ока. В море всё ещё выла собака. И вдруг замолчала. В лунном свете на поверхности воды промелькнул плавник акулы. Где-то за складами послышался тревожный вопрос, произнесённый по-фарсидски:

— Вай, что там происходит?

Уже ничего не происходило. Восемь трупов валялись на каменистой площадке. Кирилл и Хоробрит обыскали ордынцев, забрали деньги, перстни, кольца. Муртаз-мирзы среди убитых не оказалось. С досады Хоробрит плюнул. Кирилл поднял один из трупов над головой, бросил в море. Далеко внизу послышался плеск. Скоро все восемь оказались под обрывом. Сегодня у акул пиршество.

— Сколько ордынцев ещё осталось? — деловито спросил Кирилл. — Прикончим их всех разом?

— Гналась за мной сотня, — ответил Хоробрит. — Сколько осталось — не считал. Где ты их сейчас искать будешь? Вот что, Кирилл, сведения, что я тебе передал, очень важны. Тебе ни в коем случае не следует рисковать. Ступай сейчас к Таусену и переночуй у него. Утром вдвоём отправитесь на твой постоялый двор и заберёте лошадь. Муртаз-мирза за тобой не погонится, ему нужен я. Повторю, друже, сведения очень нужны государю. Он ждёт их!

— Я знаю, — проворчал богатырь, почёсывая затылок. — Ты-то как?

— Обо мне не беспокойся. Оба письма доставлю кому нужно. Как только узнаю, что в Индии, — сразу же вернусь. Прощай!

Им всё-таки пришлось ещё свидеться. И очень скоро. Воры в Ормузе, да будет всем известно, отсутствуют, а значит, нет надобности и в воротах. Лишь стражи порядка время от времени обходят улицы города с пылающими факелами, покрикивая:

— Всё спокойно в обители безопасности! Всё спокойно!

Двери странноприимного дома, где остановился Хоробрит, тоже были открыты. По случаю ночной прохлады многие спали во дворе. Из тёмных углов доносился храп, сонное бормотание. Здесь же горел очаг, на нём кипело мясное варево для припозднившихся гостей. Возле костра расположились несколько странников в ожидании позднего ужина. У коновязи хрустели сеном лошади. Хоробрит не стал таиться. Зачем? Люди Муртаз-мирзы уже знают, где он поселился. Поэтому он открыто прошёл к конюшне проверить перед сном Орлика. В тёплой душной темноте Орлик вдруг встретил его тревожным ржанием.

Верный конь предупреждал об опасности. Значит, его здесь ждали и эта ночь будет беспокойной. Хоробрит чувствовал усталость, не было привычного азарта. Возвращаясь в завийю, он постоянно думал о сыне, — как хорошо было бы подержать сейчас мягкое тёплое тельце, родную кровиночку, вдохнуть его запах, ничего бы больше не надо, только покой. Это его и расслабило. Страшный удар обрушился ему на голову. Падая возле денника, он видел Алёну и сына, слышал ржание Орлика.

Когда он пришёл в себя, то обнаружил, что лежит связанный в углу конюшни. В маленькое оконце светила угасающая луна. Голову разламывало от боли, по лицу текло что-то липкое.

— Очнулся, пёс? — спросил знакомый ненавистный голос.

Над ним склонились несколько человек, у одного из них по-волчьи мерцали глаза. Вот как им довелось встретиться! Муртаз-мирза присел на корточки возле своего врага, удовлетворённо поцыкал, схватил Хоробрита за волосы, поднял его окровавленную голову.

— Долго же мы за тобой гнались! Жаль, я тебя не прикончил сразу вместе с твоими родителями. Задал ты нам хлопот. Ты проведчик царя Ивана?

— Наклонись поближе, Муртаз-мирза, чтобы не услышали остальные, — прохрипел Хоробрит.

Сотник наклонился, Хоробрит плюнул ему в лицо и рассмеялся. Тотчас три ножа блеснули в тусклом лунном свете.

— Не здесь! — яростно прошипел сотник, утираясь рукавом. — Заткните пока ему вонючую пасть. Я хочу, чтобы он помучился! Я буду резать его по кусочкам и радоваться, видя, как он воет от боли и страха! Я хочу насладиться его страданиями, хочу услышать его мольбы! Эй, Ахмад, волоки сюда хурджин! Мы вынесем его в мешке!

— Лучше отрезать ему голову сейчас, — предложил кто-то из ордынцев. — Голову легче вынести. Во дворе слишком много народу.

— Нет! Я вывезу его из Ормуза живым, чтобы устроить ему казнь, о которой вы долго будете вспоминать с наслаждением! Он убил моих лучших воинов!

Ордынцы слишком увлеклись и забыли, что дверь конюшни осталась распахнута. В ней бесшумно возникли две громадные фигуры. Богатыри-пехлеваны подкрались к татарам столь бесшумно и ловко, словно пролетели по воздуху. Муртаз-мирза сидел по-прежнему на корточках. Его сообщники стояли. Это и спасло сотника. Пехлеваны обрушились на тех, кто стоял, смяли их. Сотник прыжком метнулся в темноту и скрылся.

— Держите Муртаз-мирзу! — прохрипел Хоробрит, пытаясь освободиться.

Кирилл бросил задушенного им воина, кинулся к двери, где мелькнула фигура ордынца. Но сотник был ловок. Во дворе раздался топот копыт. Там что-то закричали. Слышно было, как по двору пронёсся всадник. Раздосадованный Кирилл вернулся. Таусен ножом разрезал кожаные ремни на Хоробрите.

В конюшню вбежал хозяин постоялого двора, с ним слуги.

— Что случилось? — испуганно спрашивали они.

Пехлеван Таусен рывком приподнял уцелевшего ордынца. Двое лежали на полу конюшни. Узнав Таусена, хозяин обрадованно прокричал:

— О, аллах, великий человек навестил меня! А кто этот человек, которого ты, Таусен, так небрежно держишь за шиворот?

— Они хотели убить твоего гостя! — свирепо проревел пехлеван. — А ты ничего не видишь и не слышишь!

Письма к Махмуду Гавану и шаху Узуну Хасану были целы, ордынцы не успели обыскать Хоробрита. Мешочек с деньгами оказался у одного из убитых. Узнав, что разбойники хотели ограбить постояльца, перепуганный хозяин послал слугу за стражами порядка. Те явились и забрали с собой оставшегося в живых ордынца.

Утром на постоялый двор явился сам кутовал — начальник охраны города. Видя, что знаменитый пехлеван Таусен является другом русичей, кутовал был особенно любезен и сказал, что аллах покарал разбойников руками могучих пехлеванов. Он тотчас отправил стражников на розыски Муртаз-мирзы и его воинов. Но оказалось, что те уже покинули город.

В обители безопасности Ормузе подобных происшествий давно не было, и город был взбудоражен слухами о попытке грабежа и убийстве двух ордынцев. Человеческая натура такова, что людей больше всего привлекает смешное и страшное, ибо то и другое, по сути говоря, нелепости, но делающие жизнь увлекательной. Как в местах, где рассказывали о похождениях Ходжи Насреддина, набивались слушатели, так и сейчас постоялый двор был заполнен любопытствующими. Тем более что здесь неотлучно находились два пехлевана. Кирилл рассказал Хоробриту, что очень беспокоился, оставив друга одного, его словно кто подталкивал вернуться в портовую завийю. Зайдя к Таусену, он сообщил ему о своих опасениях, и они вдвоём кинулись сюда. Хорошо, успели.

В полдень следующего дня Афанасия разыскал маленький капитан тавы и объявил, что завтра вечером его судно отплывает. Караван будет состоять из двадцати кораблей. Поведёт флотилию знаменитый лоцман Ахмад ибн Маджид, изложивший в стихах лоцию южных морей[138].

— Вместе с тобой плывёт некий португалец, который морем прибыл в Константинополь, а оттуда перебрался в Ормуз, — сказал владелец тавы. — Ваши каюты рядом.

Хоробрит знал об устройстве здешних судов из «Книги» Марка Поло. «У них одна палуба, на ней более шестидесяти покоев, и в каждом одному купцу жить хорошо. Они с одним рулём и четырьмя мачтами; зачастую прибавляют ещё две мачты... Сколочены они вот как: стены двойные, одна доска на другой; внутри и снаружи законопачены; сколочены железными гвоздями».

К вечеру тава была загружена товарами. На палубу завели десятка три лошадей, предназначенных на продажу в Индии.

Провожали Хоробрита многие. Таусен поклялся, что не бросит Кирилла и проводит его хоть до Шемахи. Вскоре матросы на таве засуетились, отдали швартовы, подняли паруса, и судно вышло из гавани. За уходящим судном из-за валунов скалистого берега следили волчьи глаза сотника Муртаз-мирзы, который утром расспросил капитана, и тот сказал, что тава идёт в Камбей.

И сейчас Муртаз-мирза молил аллаха, чтобы индийское судно не застигла буря, не захватили пираты, чтобы плавание его было благополучно.

Ветер надувал паруса. Тава всё дальше удалялась на юго-восток, поскрипывая мачтами.

К Хоробриту подошёл маленький капитан в сопровождении рослого стройного незнакомца. Португалец с пристальным взглядом голубых глаз и с тем выражением решимости на худом твёрдом лице, которое легко выдаёт воина. В облике чужестранца, в его мягких вкрадчивых движениях ощущалось что-то недоброе, хищное.