Хождение за три моря

ХАНУМАН — ПОВЕЛИТЕЛЬ ДЖУНГЛЕЙ

имЂ же у них ходить люди фота на бёдрах, а другаа на плещем, а третья на головЂ. А князи и бояря тогда въздевають на собя порткы да сорочицу, да кавтанъ, да фота по плечемъ, да другою ся опояшеть, а третьею фотою главу обертить; а се оло, оло абрь, оло акъ, оло керимъ, оло рагымъ (о, боже, боже великий, боже истинный, боже благий, бог милосердный!).

А в томъ ЧюнерЂ ханъ у меня взял жерепца, а увЂдал, что яз не бесерменинъ, русинъ. И онъ молвит: «И жерепца дам, да тысячю золотых дам, а стань в вЂру нашу в МахмЂт дени. А не станешь в вЂру нашу в Махмет дени, и жерепца возму и тысячю золотых на гла†твоей возму». А срокъ учинил на 4 дЂни, въ говЂйно Успении на Спасовъ день[151]. И господь богъ смиловася на свой честный праздникъ, не отстави от меня милости своея грЂшнаго, и не повёлЂ погыбнути в Чюнеръ с нечестивыми. И канун Спасова дни приЂхал хозяйочи Махмет хоросанець, билъ есми челомъ ему, чтобы ся о мнЂ печаловалъ; и он Ђздилъ к хану в город, да мене отпросил, чтобы мя в вЂру не поставили, да и жерепца моего у него взялъ. Таково господарево чюдо на Спасовъ день!

Ино, братья русьстии християне, кто хочеть пойти в ЫндЂйскую землю, и ты остави вЂру свою на Руси, да въскликну Махмета, да пойди в Густаньскую землю!..

Во ИндЂйской земли княжать все хоросанци, и бояре все хоросанци, а гундустанци все пЂшиходы, а ходят борзо, а все нагы да босы, да щитъ в руцъ, а в другой мечь, а иныя слугы с великими с прямимы лукы да стрелами. А бой их все слоны, да пЂших пускають наперёд, хоросанци на конехъ да в доспЂсехъ и кони, и сами; а к слономъ вяжуть к рылу да к зубом великмъ мечи по кендарю[152] кованы, да оболочат ихъ в доспЂхъ булатный, да на них учинены городъкы, да в горотькЂ по 12 человЂкъ в доспЂсех, да все с пушками да стрелами».

Они поднимались всё выше в горы. Мрачный лес остался внизу. Пыльная дорога вилась между скал, земля была каменистой, здесь росли приземистые деревья, по обочинам журчали ручьи, исчезая в джунглях. Когда из еды у них осталась одна лепёшка, Хоробрит стрелой сбил небольшого козла, выбежавшего на тропу, зажарил его. Но Кабир отказался от жаркого, с отвращением заявив, что индусы ни под каким предлогом не едят мяса.

На следующий день они поднялись на перевал, где буйные чащи розового тамариска источали пряный запах. Далеко внизу на западе, откуда они пришли, на лесистых склонах хребта клубились утренние туманы, а ещё ниже темнели джунгли. Выше них в розовом небе плавали орлы и вздымались вершины гор. На востоке вставало солнце, и в его лучах желтели высокие купола минаретов; синяя предутренняя дымка скрывала спящий город.

— Джуннар! — воскликнул Кабир, показывая на вспыхивающие золотом купола. — Погляди, русич, какая царственная красота сотворена Всевышним! Где ты ещё увидишь подобное! — Он широко обвёл рукой светлеющий горизонт, где в сумрачных ущельях между величественными горами ещё мерцали дрожащие огоньки угасающих звёзд и вспыхивали зарницы, словно пламя преисподней.

Рождённый поэтом всегда им остаётся до самой смерти. Увиденное извлекло из памяти Кабира воспоминание, которым он поделился с Хоробритом.

— Однажды мать рассказала мне сказку, которая, подобно бриллианту, сверкает в ожерелье мудрых творений моего народа. Послушай!

«Эго было давно, и мир тогда был ещё юн, тот мир, который уже стар. И всё было не так, как теперь, и Великий Вестарван был царём над горами. И тучи ложились плащом на его плечи, а голова стояла гордо и одиноко в синем небе. Надменный, он взирал лишь на солнце и звёзды. И тёмной ночью звёзды сияли венцом вокруг его головы. Зависть и злоба закрались в сердца окрестных гор: Харамука и Нангапарбат гневались и негодовали на презрение Вестарвана. Одна дивная Гвашбрари, холодная и сияющая среди льдов, молчала, наслаждаясь своей красотой. Однажды, когда Вестарван окутался тучами и скрылся из глаз, окрестные горы повели злобные речи. И с презрением сказала им красавица Гвашбрари: чего вы спорите и негодуете? Горд великий Вестарван, и главу его венчают звёзды, но ноги его здесь, на земле, как и у нас. В нём только немного больше камня, вот и всё.

— Так что он гордится? Кто сделал его царём среди нас? — улыбнулась красавица Гвашбрари, улыбнулась нехорошей улыбкой. — Кто сделал его царём? Да вы сами! Но для меня он не царь, даже в венце из звёзд. А вот я царица.

И горы вокруг засмеялись, ибо ниже всех была красавица Гвашбрари. А низкое не кажется великим.

— Подождите ж, встанет завтра солнце, и у моих ног ляжет гордый Вестарван.

И вновь загрохотали смехом окрестные горы. И весь летний день красавица Гвашбрари сияла и чарующе улыбалась. Солнце стало заходить, и бледная Гвашбрари вспыхнула, блестя красотою и любовью. И увидел высокий Вестарван это сияние, обернул свой надменный взор туда, в долину, и глядел в немом изумлении на дивную красоту. Ниже опустилось солнце, ещё ярче зарделась красавица Гвашбрари. И тогда по долине, словно гром, пронёсся крик:

— Гвашбрари, поцелуй меня, или я умру.

Поражённые стояли вокруг горы и молчали, а эхо разносило слова Вестарвана из долины в долину. Улыбнулась Гвашбрари, ответила:

— Как быть тому? Ты высок бесконечно, а я так низка, о царь гор! Как мне достичь твоей венчанной главы?

И вновь раздался тот же крик Вестарвана. И красавица с ледяным сердцем Гвашбрари шепнула:

— Если любишь меня, наклонись ко мне, поцелуй!

Ниже и ниже наклонялся Вестарван, пока не лёг к ногам красавицы Гвашбрари. И солнце село. Как всегда холодная и надменная, стояла красавица Гвашбрари — и у ног её лежал развенчанный великий Вестарван, а на небе сиял его звёздный венец».

Поднялось солнце, тёплым светом озарились джунгли. В ближней роще запели птицы, золотые купола стали ближе. Показались белые зубчатые стены на вершине обрывистой горы рядом с Джуннаром. Крепость напоминала Дербентскую, только склоны горы ещё круче.

Когда они шли вдоль ручья, вытекающего из озера, берега которого заросли бамбуком, Хоробрит вдруг увидел след огромной босой ноги на илистой отмели. Остановился, чтобы рассмотреть его. Кабир равнодушно заметил:

— Этот след оставил момон.

— Кто такой момон?

— Похож на человека. Только очень большой, почти великан. И дикий. Живёт в горах, ближе к снегам. В долины спускается редко. Люди его боятся, потому что он очень сильный, может задушить тигра.

Цепочка гигантских следов, пересекая ручей, тянулась по болотистой низине к ближним скалам за озером. Точно такой же след Хоробрит нашёл однажды в лесу под Москвой, когда ехал в Тверь с Дмитрием и Степаном по тайному поручению князя Семёна. Неужели и здесь есть лешие? Хоробрит вспомнил, что когда умер волхв, леший приходил прощаться со стариком.

Тревожное предчувствие охватило Афанасия. Зачем здесь, в далёкой жаркой стране, ему вновь встретился сумрачный, нелюдимый великан?

В Джуннар они явились под вечер. Утёс, который опоясывала белая стена, оказался гранитной скалой, напоминавшей каменный остров среди застывших гребнистых волн. К вершине, где была крепость, вела тропинка, настолько узкая, что по ней мог пройти лишь один человек. Неприступная крепость называлась Даулобад.

Ворота города были ещё открыты, и к ним с окрестных полей спешили крестьяне. В потоке людей путники зашли в город и направились в странноприимный дом. Но на площади им пришлось задержаться. Стража перегородила её, оттеснив людей. На противоположной стороне площади стоял красивый дворец из белого мрамора со стрельчатыми окнами и балконами, увитыми цветущими растениями. Два фонтана освежали воздух на зелёных лужайках, где росли роскошные мальвы и магнолии. Разукрашенная медная дверь вдруг распахнулась, из неё выбежали стройные, легконогие скороходы с большими палками в руках. За ними показалась процессия: вначале разряженные вельможи, потом шестеро рослых слуг вынесли золочёную кровать, на которой возлежал, опираясь на подушки, рослый мужчина в чалме, шёлковом халате, с завитой крашеной бородой, насупленными бровями и закрученными в кольца усами. Он глядел поверх голов, куда-то вдаль.

В толпе пронеслось:

— Хан Асад! Выехал на прогулку!

По краям носилок бежали опахальщики, обмахивая грузного хана веерами на палках. Следом ехали жёны правителя, тоже на носилках, но их несли верблюды, в сопровождении многочисленных служанок верхом на красивых иноходцах; последними ехали евнухи. Что и говорить, выезд был торжественным. Одежды вельмож и самого хана блестели золотыми и серебряными украшениями. Чадры скрывали лица жён.

Народ безмолвствовал. И вдруг в полной тишине раздалось одинокое ржание Орлика, долго не видевшего коней. Завитая борода хана дрогнула, он гневно повернул голову. Заметил жеребца Хоробрита и оценил его по достоинству, приподнялся на кровати, впившись взглядом в великолепного скакуна, что-то повелительно произнёс.

Один из сопровождавших хана вельмож подъехал к Хоробриту, осмотрел Орлика, одобрительно прищёлкнул языком, спросил, чей жеребец.

— Мой, — отозвался Хоробрит.

Всадник оглядел и его, властно спросил:

— Ты кто? Из каких земель?

— Я ходжа Юсуф Хоросани.

— Ты мусульманин?

— Нет.

— Почему же называешь себя хоросанцем Юсуфом?

— Потому, что я прибыл сюда из Хоросана. На самом деле я русич.

— Русич? — удивился всадник. — Эта страна далеко на севере. Как ты попал сюда? Впрочем, следует известить Асад-хана, великолепного своей мудростью. Охраняйте его! — строго обратился он к стражам, повернул коня, подскакал к хану. Они поговорили, хан махнул рукой. Вельможа вернулся к толпе и велел стражам вести русича за ним.

— Куда? — спросил Хоробрит. — И я не один. Со мной друг.

— Кто твой друг?

Кабир выступил вперёд, назвал себя. Видимо, слава бывшего ткача достигла и Джуннара, потому что всадник спросил:

— Ты тот самый Кабир, который проповедует учение бхакги? Говорят, ты брахман, но женился на девушке из касты ткачей? И сам занимался ткачеством?

Бродячий проповедник подтвердил, что всё так и есть.

— Ты прибыл в наш город смущать умы правоверных и индусов?

— Не смущать, а просветлять, почтенный. Прости, не знаю твоего имени и должности, которую ты заслужил своим усердием, — гордо и слегка насмешливо ответил Кабир.

Лицо вельможи вспыхнуло и побагровело от проявленного к нему открытого неуважения.

— Я куттовал города Хасан-амир! — проревел он. Моя обязанность — следить за порядком в Джуннаре! Поэтому я не могу допустить твоих проповедей! Эй! — крикнул он стражам. — Выведите этого бродягу за ворота! И не впускайте впредь в Джуннар! А если вернётся, бросьте его в тюрьму! Ты же останься, — велел он Хоробриту.

Несколько стражей с копьями в руках окружили Хоробрита. Другие повели к воротам Кабира. Афанасий рванулся было за ним, но кольцо воинов вокруг него сомкнулось теснее.

— Кабир! Пророк явился в Джуннар! — заволновались люди. Многие двинулись вслед за стражами, уводящими проповедника.

— Прощай, Афанасий! — крикнул тот. — Ты был славным товарищем! Желаю тебе благополучно добраться до своей родины! Я верю, вы будете великим народом!

Афанасия отвели в странноприимный дом, объявили, что завтра он предстанет перед самим Асад-ханом, а его жеребец пока будет находиться в конюшне правителя города.

— Завтра пресветлый правитель поговорит с тобой, — зловеще усмехнулся старший стражник. — Моли своего бога, чтобы добрый Асад-хан смилостивился и оставил твою голову в целости! Отдай-ка мне свою саблю, — с этими словами он протянул руку к дамасской клинку Хоробрита.

Тело проведчика привычно сжалось, готовое к схватке. Стражников было четверо, и ничего не стоило раскидать их. Ладонь его коснулась рукояти клинка. Глупцы просто не знают, с кем имеют дело. Но вдруг голос волхва шепнул ему, что в этом случае он никогда не вернётся на родину. Хоробриту показалось, что спрятанный на груди мешочек с землёй шевельнулся. Ледяная волна окатила его. Он молча вынул из ножен саблю и подал стражнику. Глаза того вспыхнули хищным блеском, он немедленно засунул клинок за свой кушак. Возможно, по этой причине даже не стал обыскивать русича. Стражники удалились, предварительно предупредив Хоробрита, чтобы он не пытался бежать из города.

Утром его привели во дворец. Асад-хан находился в приёмном зале. Возле его кресла расположился Хасан-амир и несколько пожилых хоросанцев в чалмах. Правитель Джуннара не отрывал от Хоробрита насупленного недоброго взгляда. Хоробриту вдруг показалось, что Асад-хан безголов. Видение длилось мгновение и пропало.

— Ты проповедовал вместе со смутьяном Кабиром? — вкрадчиво спросил Асад.

— Нет, господин, я лишь сопровождал его.

— Охранял?

— Нам было по пути. Поэтому мы шли вместе.

— Зачем явился в Джуннар?

Хоть этот город входил в империю Бахманидов, Хоробрит не решился сказать о письме, зная, что Асад ищет предлог, чтобы отнять у него Орлика, но не зная, какие у него отношения с Махмудом Гаваном.

— Я купец, господин. А купцам все пути открыты.

— Почему же ты без товара? Но с оружием?

— Дорога небезопасна. Товары я не привёз потому, что не ведаю, что пользуется спросом. Купцов нигде не обижают, господин. По мусульманским законам христиане могут торговать беспрепятственно год.

— Я вижу, ты хорошо знаешь наши законы. Пресветлый султан Мухаммед, да никогда не покинет его мудрость, действительно разрешил христианам торговать в течении года. Сколько времени ты находишься в нашей стране?

— Три месяца, господин.

— Чем докажешь, что не больше?

— Я прибыл на судне знакомого капитана-араба из Камбея. Он может подтвердить мои слова.

— Мы разыщем этого араба. Но ты должен знать, что у нас христианам запрещается ездить на лошадях.

И тут Хоробрит допустил оплошность, сказал, что этот запрет не соблюдается. Глаза хана обрадованно сверкнули.

— Не хочешь ли ты, чужеземец, сказать, что мы нарушаем собственные законы? — Асад гневно приподнялся в кресле. — Сейчас ты увидишь, что это не так. Даю тебе сроку четыре дня. За это время ты или примешь ислам, или лишишься жеребца. Если примешь ислам, дам тебе тысячу золотых и жеребца верну. Если не примешь — и жеребца отберу, и тысячу золотых с твоей головы возьму! Ступай! Через четыре дня явишься. И не вздумай бежать, воротная стража тебя не выпустит!

Асад-хану хотелось заполучить прекрасного жеребца и выглядеть справедливым. Он не сомневался, что русич откажется от его предложения принять ислам, тогда можно со спокойной совестью обобрать его. Хоробрит напомнил правителю, что у него отобрали и саблю.

— Ты её получишь вместе с жеребцом. Или не получишь вовсе.

Выйдя из дворца, Хоробрит прошёл к городским воротам. Их охраняло больше десятка стражей. Увидев чужеземца, охрана насторожилась. Пришлось вернуться на площадь. Как узнать, где стоят ханские лошади?

Он дождался, когда из дворца появились два чёрных индуса в набедренных повязках, и подошёл к ним. Индусы были явно из дворцовой прислуги. Они испуганно отпрянули от светловолосого чужестранца, но, видя, что он хочет заговорить с ними, склонились в почтительном поклоне.

— Не бойтесь! — шепнул он на санскрите. — Я друг пророка Кабира.

Если даже куттовал знал это имя, то об индусах и говорить нечего. Хоробрит не ошибся. Слуги выпрямились, переглянулись. Один из них — пожилой, с длинными серебряными волосами, с лицом, словно выточенным из тёмного дерева, другой помоложе, кудрявый, с живыми бойкими глазами. Седой переспросил:

— Ты друг Кабира-проповедника? Это ты вчера вместе с ним прибыл в Джуннар?

— Да. Но куттовал изгнал пророка, а Лсад-хан отобрал у меня жеребца.

— Мы знаем об этом. Разве ты не мусульманин?

— Нет, я гарип, христианин.

— Лучше быть гарипом, чем мусульманином! — невольно вырвалось у молодого. И тем он сказал многое. — Ты веришь в учение бхакти?

— Да. Иначе я не сопровождал бы Кабира.

В глазах молодого блеснула радость, он хотел что-то произнести, но более осторожный старший предупреждающе положил худую руку на его плечо.

— Что же ты от нас хочешь, господин? — спросил он.

— Чтобы вы помогли мне вернуть лошадь.

Индус с серебряными волосами покачал головой, подумал, спросил:

— Нет ли у тебя, господин, заступника среди хоросанцев? Человека, который бы смог тебя защитить от Асада.

И тут Хоробрит вспомнил, как его друг Мехмед рассказывал ему о своём дяде, которого тоже звали Мехмед-ara. Как он не подумал о нём сразу!

— Есть! За меня может заступиться хозяйочи[153] великого визиря Мехмед-ага!

Дворцовые слуги обычно гораздо осведомлённее, чем об этом принято думать. Старший индус оживился.

— Если это так, радуйся, господин! Хозяйочи Мехмед-ага сейчас в Джуннаре. Находится в крепости Даулабад, что на горе. По тебя туда не пустят. Мы поможем тебе. У хозяйочи повар — мой хороший знакомый, мы с ним из одной касты вайшьев. Где и когда ты познакомился с пророком?

— В Камбее. Я приплыл туда из Ормуза на таве его брата.

— Значит, ты русич, мы знаем о тебе. Ты и Кабир шли дальней дорогой через Умри. Не удивляйся, господин, у нас свои секреты, которые мы не разглашаем даже друзьям. Но тебе я скажу. Есть ближняя дорога из Камбея в Джуннар, она ведёт через перевал, который даже летом бывает засыпан снегом. Весть о вас дошла сюда раньше, чем вы явились. Мы верим тебе, русич. Сколько дней сроку дал тебе Асад?

— Четыре дня. Если я не приму ислам, он отберёт у меня жеребца и тысячу золотых.

— Будь спокоен. Казначей Мехмед-ага очень влиятельный человек. Через четыре дня, а может, и раньше, он явится в суд. Асад-хан не посмеет его ослушаться. Если он спросит о тебе, что ему сказать?

— Скажите, что я кунак его племянника из Чапакура, которого русич Василий Папин спас от расправы в Астрахани.

— Этого достаточно. Сейчас мы должны уйти. Доверься нам.

Только когда индусы скрылись, Хоробрит вспомнил, что даже не спросил, как их звать. Добрые услуги часто остаются безымянными. И это лучшее доказательство их бескорыстности.

Позже Хоробрит назовёт своё избавление «чудом в Спасов день». Через четыре дня за ним явился сам Хасан-амир и был весьма любезен.

В приёмном зале находился Асад-хан и ещё один человек, в котором Хоробрит сразу признал дядю Мехмед-аги, поскольку они оказались очень похожи. Казначей Махмуда Гавана сидел в кресле правителя, а Асад-хан смущённо и беспокойно расхаживал по возвышению. Хоробрит уже знал, что хан всего лишь наместник Махмуда Гавана в Джуннаре, то есть его приближённый. И Хасан-амир, почтительно стоявший у двери как простой стражник, казался не столь уже грозным, а скорей унылым. Дамасская сабля русича лежала на кафедре, откуда судьи обычно провозглашают приговоры. Круглолицый казначей дружелюбно спросил Хоробрита:

— Так ты и есть русич Афанасий?

— Да, господин.

— Мне рассказывал о тебе племянник. Я с ним встретился в Тебризе, когда ездил послом к шаху Узуну Хасану. Племянник очень просил оказать тебе содействие. Я рад, что могу тебе помочь в малом. Асад-хан оказался столь любезен, что не настаивает на своём предложении. Разумеется, если ты от него откажешься.

— Отказываюсь, господин!

— Я так и думал. Тебе возвращают жеребца со всем, что было при нём, а также твою саблю. Племянник говорил, что ты хороший воин. Не хочешь ли перейти на службу к моему великому визирю, светочу аллаха?

— Я хотел бы встретиться с великим визирем. У меня к нему поручение от моего государя и письмо.

— Вот как? — изумился казначей. — Племянник мне об этом не сказал. Он лишь намекнул, что ты не простой купец. Гм. Скоро я выезжаю в Бидар. Хочешь присоединиться — буду рад. Тебя о моём отъезде известят. В дороге мне всё и расскажешь.

Ставший необыкновенно учтивым Хасан-амир сам повёл Хоробрита к конюшне и лично вывел ему Орлика. Тот радостно заржал, приветствуя друга. Всё, что было приторочено к седлу, оказалось в сохранности — саадак с налучьем, колчан со стрелами, тохтуй, джид.

В завийе Хоробрита встретил хозяин, жирный хитрый коротышка, низко кланяясь, объявил, что гостю отведена самая почётная келья, что он велел постелить в ней ковёр и кормить жеребца гостя отборным зерном. А платы он решил не брать. Понятно, почему он вдруг стал добрым и щедрым. Хоробрит сказал, что ему больше ничего не нужно, лишь спросил, какие товары здесь можно купить для вывоза на север. В конце концов, ему следовало делать вид, что он купец.

«Мене залгали псы бесермена, а сказывали всео много нашего товару, ажно нЂть ничево на нашу землю, токмо перецъ да краска, то дёшево; бесермени возятъ морем, и они пошлин не дают, а нам пошлины велики, и разбойниковъ много, кафары[154] бо разбиваютъ, а вЂрою они погани, молятся каменнымъ болваномъ и Христа не знаютъ.

А ис ЧюнЂря есми вышли на Успениев день к Бедерю, к болшему их граду, а шли мЂсяцъ. А оттолЂ до Кулонкеря 5 дни, оттуда же до Келбергу 5 дний. Да и промеже тЂхъ градовъ много и иныхъ градовъ, на всякъ день шли по три и по четыре грады; сколко кововъ[155], столько и градовъ. От Чювиля до Чюнейря 20 кововъ, а оттолЂ до Бедеря 40 кововъ, до Колунгеря 9 кововъ, паки от Бедеря до Колобергу 9 кововъ».

В поездке казначея сопровождал пеший отряд индийской пехоты, свита из конных хоросанцев в доспехах и два боевых слона. По тому, как уважительно носился к нему Асад-хан, Мехмед-ага был доверенным лицом великого визиря. И в том, что он вполне соответствовал своей должности, Хоробриту скоро пришлось убедиться. Умён был казначей Махмуда Гавана, ох умён, да ещё и любопытен, а поскольку и сам Хоробрит нуждался в человеке сведущем, то беседы, кои они вели в долгом пути, были обоюдно полезны.

Мехмед-агу интересовало буквально всё на Руси: государственное устройство, войско, казна, что производят ремесленники, чем торгуют купцы и в каких количествах; оружие, количество его, что закупают и сколько; города, дороги, протяжённость, что сеют, какие урожаи собирают; имеет ли государь запасы на случай стихийных бедствий или войны; деньги, налоги, пошлины, какие монеты чеканятся на Руси, их ценность сравнительно с золотым бахманидским динаром; сколько дани платит Москва Большой Орде, — словом, казначея интересовало то, что составляет мощь любого государства.

Поскольку империю Бахманидов империю не следовало рассматривать в будущем как опасную для Руси, скорей, наоборот, то Хоробрит был довольно откровенен.

Казначей великого визиря однажды заметил:

— Как ты говоришь, Русь платит Большой Орде десять тысяч рублей. И в то же время год работы должника оценивается у вас в полгривны, то есть в одну двадцатую рубля. Гм. Это означает, что вы татарам ежегодно в качестве дани отдаёте труд двухсот тысяч работников. Это очень много, русич! Государству трудно выдержать столь великое бремя!

— Вот почему Русь хочет освободиться и ищет союзников.

— Да, да. Теперь я понимаю, кто ты. Но не держи опасений, при дворе великого визиря ты найдёшь покровительство.

— Благодарю тебя, Мехмед-ага!

— Кунак моего племянника — мой кунак! — несколько торжественно произнёс Мехмед-ага, подумал: и вдруг прибавил просто: — Я люблю племянника. Аллах не дал мне своих детей. Надеюсь, ты ничего не скрыл от меня, не преуменьшил, не преувеличил?

— Если только память мне не изменяла, Мехмед-ага.

— Верю, что этого не произошло, — улыбнулся казначей. — Я задавал некоторые вопросы недаром. Они как бы проверяли твои предыдущие ответы. На твою откровенность отвечу откровенностью. Меня, например, насторожило, когда ты вначале сказал, что Русь обширна. Тогда, если ты помнишь, я попросил назвать количество городов в твоей стране. Оказалось, что число городов невелико. В империи Бахманидов их гораздо больше. Я подумал, неужели ваша страна столь малолюдна? Позже я убедился в правильности твоих ответов, узнав, сколько у вас войска и какое количество денег вы собираете налогами в казну. Ты точно указал соотношение между денежными сборами, количеством войска, которое можно на эти деньги содержать, и прочими расходами государства. По этой же причине я спросил о ценности вашего рубля. Поверь и мне, я никогда не злоупотреблю твоей откровенностью. Но почему ваш государь не послал к нам своё посольство?

Хоробрит объяснил. Казначей, соглашаясь, кивнул.

— Твоё задание, храбрый русич, необычное. Подобных тебе из других стран я ещё не встречал. Велик тот государь, у которого есть столь умные и храбрые проведчики, заменяющие собой посольство. Человеку, подобно тебе презревшему многочисленные опасности, можно довериться. Я бы хотел создать такой же Тайный приказ и в Бидаре. Об этом следует поговорить с Махмудом Гаваном. Знай, он очень умный человек.

Скоро Хоробриту пришлось показать, на что способен проведчик московского государя как воин.

Когда отряд Мехмед-аги спустился с Джуннарского плоскогорья и дорога опять пошла сумрачными джунглями, их стал преследовать крупный тигр-людоед. Несколько дней он неотступно следовал за караваном, по временам издавая громовой рёв. Видимо, хищник пристрастился к человеческому мясу и надеялся на поживу. И притом был смел.

В первую же ночь он утащил со стоянки индуса-воина, стоявшего на посту. Напарник погибшего с ужасом рассказал, что огромная кошка подкралась совершенно бесшумно. Они увидели тигра, когда тот уже прыгнул. Схватив индуса, зверь перемахнул через ограду и исчез в зарослях с такой быстротой, что воин не успел метнуть вслед копьё. Полусъеденный труп несчастного нашли в кустарнике всего лишь в тридцати шагах от стоянки. Пришлось разжигать большие костры и увеличить ночную охрану.

Па следующую ночь тигр бродил возле стоянки, невидимый за линией костров, кашлял, угрожающе ворчал. На рассвете, когда утомлённая стража утратила бдительность, хищник перескочил через угасающее пламя, ударом могучей лапы сбил с ног задремавшего караульного и, держа его в зубах словно крысу, скрылся в джунглях. Правда, другие воины успели метнуть дротики, пустили стрелы. Раненый тигр взревел, выпустил свою жертву. Но караульный был уже мёртв.

Встревоженный Мехмед-ага решил устроить облаву. Отряд индусов и хоросанцы, растянувшись длинной цепью, принялись прочёсывать лес. Слоны шли на флангах и время от времени трубно кричали, пугая хищника. Случилось так, что один из индусов нечаянно наступил на змею, та, разъярённая, мгновенно обвила ногу и укусила. Нога пострадавшего быстро распухла, посинела, лицо вздулось, глаза вылезли из орбит. Через короткое время воин скончался в страшных мучениях. Четверо его товарищей понесли мертвеца на стоянку.

На них и напал тигр. Он вылетел из-за корневища упавшего дерева и сверху обрушился на людей. Хоробрит услышал вопли индусов, кинулся к ним, проламываясь сквозь кустарник, и увидел страшную картину. Тигр метался по небольшой полянке, на глазах Хоробрита он повалил одного из носильщиков, перекусил ему шею и тотчас прыгнул на другого, пытавшегося убежать. Три трупа валялись в траве. Неподалёку тревожно трубил слон, что-то повелительно кричал Мехмед-ага. Хоробрит метнул дротик. Оружие пронзило загривок зверя. Хищник оставил свою жертву и метнулся к Хоробриту. Громадная полосатая туша летела, растопырив когтистые лапы, глаза зверя горели жёлтым огнём. Хоробрит выстрелил из лука. Стрела пробила шею зверя, но не остановила. Воин мгновенно отпрянул, выхватывая дамасский клинок. Могучая кошка упала на то место, где только что стоял Хоробрит, развернулась и прыгнула опять, но лапы рванули пустой воздух. Воин пронзил тигра саблей, вогнав клинок по рукоять. Когда Мехмед-ага на слоне пробился на поляну, тигр был мёртв. Хоросанец молча оглядел место битвы.

— Ты поистине великий воин! — только и вымолвил он в изумлении. С этими словами он снял с руки золотой браслет и подал его Хоробриту.

Высыпавшие из кустов индийцы с благоговейным ужасом созерцали убитого зверя. И тут Хоробрит вновь почувствовал чей-то пристальный взгляд. Он поглядел вверх. Над поляной нависал гигантский платан. Из полутьмы густой листвы на него глядела большая серая обезьяна с серебряным венцом на голове. Обезьяна, как и в первый раз, благожелательно кивнула ему и скрылась в зелёной кроне так тихо, что не вздрогнул ни один листок.

«Есть у них одно мЂсто, шихбъ Алудинъ пить атыръ бозаръ алядинандъ. На год единъ бозаръ; съЂждается вся страна ИндЂйская торговати, да торгують десять дний; от Бедеря 12 кововъ, приводять коней до 20 тысящь... Есть в томъ Алянде и птица гукукъ, летаетъ ночи, а кличетъ «гу-кукъ». А на которой хоромине сЂдить, то тут человЂкъ умреть; а къто ея хочеть убити, ино у нея изо рта огнь выйдеть. А мамонь ходят ночи да имають куры, а живуть в горЂ или в каменье. А обезьяны то тЂ живуть по лесу. Да у них есть князь обезьяньскый, да ходить ратию своею. Да кто их заимаеть, и они ся жалують князю своему, и онъ носылаетъ на того свою рать, и они, пришедъ на град, и дворы разволяють и людей побьютъ. А рати ихъ, сказываютъ, велми много, и языкы их есть... В Бедери же их столь Гундустану бесерменьскому. А град есть великъ, а людей много велми; а салтан невелик 20 лЂт, а держать бояре, а княжат фарасанци, а воюютъ все хоросанци.

Есть хоросанець меликтучаръ бояринъ, ино у него рати двЂсте тысячь, а у Меликхана 100 тысячь, а у Харатхана 20 тысячь; а много тЂх хановъ по 10 тысячь рати. А с салтаном выходят 300 тысячь рати своей. А земля людна велми, а сельскыя люди голы велми, а бояре силны добрЂ и пышны велми; а все их носять на кровати своеих на сребряных, пред ними водятъ кони въ снастех золотых до 20; а на конехъ за ними 300 человЂкъ, а пЂших 500 человЂкъ, да трубниковъ 10, да нагарниковъ 10 человЂкъ, да свирЂлниковъ 10 человЂкъ.

Султан же выещаеть на потЂху с матерью да с женою, ино с ним человЂковъ на конех 10 тысящь, а пЂших 50 тысящь, а слоновъ водят 200 наряженых в доспЂсЂх золочоных, да пред ним 100 человЂкъ трубниковъ, да плясцевъ 100 человЂкъ, да коней простых 300 въ снастех золотых, да обезьянъ за ним 100, да блядей 100, а все гаурыкы[156].

В султанов же дворъ 7-ры ворота, а в воротЂх сЂдят по 100 сторожевъ да по сто писцевъ кофаровъ; кто поидеть, ини записывають, а кто выйдет, ини записывають; а гариповъ не пускають †град. А дворъ же его чюденъ велми, все на вырезЂ да на золотЂ, и послЂдний камень вырЂзанъ да золотомъ описанъ велми чюдно; да во дворЂ у него суды розныя.

Город же Бедерь стерегутъ в нощи тысяча человЂкъ кутоваловых, а Ђздятъ на конех да в доапЂсех, да у всЂх по свЂтычю... В Бедери же змии ходят по улицам, а длина ея д†сажени... и тут бых до Великого заговейна в Бедери и познася со многыми индЂяны и сказах им вЂру свою, что есми не бесерменинъ, исаядениени есмь, християнинъ, а имя ми Офонасей, а бесерменъское имя хозя Исуфъ Хоросани. И они же не учали ся от меня крыти ни о чёмъ, ни о ЂствЂ, ни о торговле, ни о маназу, ни о иных вещех, ни жонъ своих не учали крыти... Да о вЂрЂ же о их распытах все, и оны сказывают: вЂруем въ Адама, а буты[157], кажуть, то есть Адамъ и род его весь. А вЂр въ ИндЂи всЂх 80 и 4 вЂры, а все вЂрують в Бута; а вера с вЂрою ни пиеть, ни ястъ, ни женится, а иныя же боранину, да куры, да рыбу, да яйца ядять, а воловины не ядять никакаа вЂра».

В Бидаре Афанасий сделал свои первые записи, боясь упустить то главное, ради чего он сюда прибыл. Отчёт следовало составить так, чтобы он был, но возможности, краток, точен, но не вызвал подозрения, если попадёт в чужие руки. Именно поэтому его нужно разбавить бытовыми деталями, но не любыми. Нельзя упоминать о том, что из Джуннара в Бидар Афанасий ехал с казначеем Махмуда Гавана и что, прибыв в столицу некоторое время жил в усадьбе Мехмед-аги, который приготовил ему встречу с великим визирем. Он постоянно помнил, что среди турок и татар есть люди, владеющие русским языком и, окажись записки в их руках, они сразу поймут истинную цель путешествия русича. И не только это. Им станут понятны замыслы государя Руси Ивана. Нельзя писать и о схватке с тигром, ибо это свидетельствовало, что Хоробрит вовсе не купец, и даже не простой воин, а человек, обученный особому воинскому мастерству сражаться в одиночку, то есть проведчик. А уж о встрече Хоробрита с царём обезьян Хануманом упоминать и вовсе не следовало. Об этой странности вообще надо забыть.

Встреча, похожая на сон, произошла в пути, когда отряд Мехмед-аги разбил стан в долине на берегу ручья. Люди поужинали и стали располагаться на покой. Повара, приготовив кхичри из овощей с приправами, вылили из котлов густую, пряно пахнущую еду в громадные корыта, посыпали солью, сахаром, размешали и дали слонам. Те насытились и, подобно серым башням, уснули стоя. За весь долгий путь Хоробрит так и не смог узнать, кто из индусов оказал ему содействие в Джуннаре. Индусы были скрытны.

Афанасий пустил пастись Орлика в табун, который охраняли дежурные воины, улёгся на попону. Ночь была тёплая, звёздная и дышала покоем. Пушистые звёзды пылали в чёрном небе, словно светильники. Хоросанцы называли их небесными кострами. Джунгли начинались за говорливым ручьём. Там, в таинственной темноте, была своя жизнь. «Гук-гук!» — сонно вскрикивала неизвестная птица, зловещим уханьем наводя тревогу. Потом и она умолкла.

Ночь опустилась на землю чёрным покрывалом, наступила тяжёлая давящая тишина, в которой ощущалась скрытая угроза. Хоробрит задремал под неумолчный говор ручья. Ему приснилась Алёна, — будто бы живут они в избушке волхва, и Алёна качает в зыбке светлоглазого румяного сынишку, а он, Афанасий, сидя на чурбачке, строгает сыну деревянный заговорный меч. Им троим покойно и уютно, потрескивают дрова в печи, ветер воет в трубе, за окном морозная ночь, и ледяные звёзды заглядывают в избушку. Вдруг открывается заиндевелая дверь, в клубах синего тумана возникает фигура седобородого старика в длинной белой рубахе, и волхв ласково говорит Афанасию:

— Мочь ждёт нас, сыне, пойдём!

Он послушно встаёт, откладывает незаконченную работу, роняя стружки на пол, оглядывается на Алёну; она задумчиво и нежно кивает ему, как бы зная, куда он сейчас отправится. Афанасий выходит вслед за волхвом на заснеженную поляну, её обступили тёмные ели с распростёртыми лапами, слышится шум незамерзшего ручья, за ним воют волки. Волхв говорит:

— Ничего не бойся, сыне, лес — наше владение.

Вдруг вместо заснеженной поляны оказываются джунгли, лианы свешиваются с ветвей огромных деревьев, тянутся к Хоробриту, подобно змеям, в чаще видна тропа, озарённая красноватым светом, неясные тени мелькают по сторонам. Афанасий оглядывается на избушку, но её и след исчез, а вместо поляны виден стан Мехмед-аги, горят костры, и два слона словно каменные изваяния стоят возле шатра.

— Но ведь это Индия, старик, — с тревогой говорит Афанасий. — Верни меня к жене и младеню.

— У тебя свой путь, сыне! — сурово говорит волхв. — Скоро я оставлю тебя. Пойдём, я покажу, где отыскать живую и мёртвую воду! Она понадобится тебе.

Волхв ведёт его мимо деревьев, кустов и крадущихся теней. За спиной проведчика слышится осторожное дыхание. Он оглядывается. Призраки отступили, лишь раскачиваются лианы. Старик подводит Афанасия к мшистому валуну, на котором изображено встающее солнце, говорит, что надо отвалить валун и тогда из-под него забьют два родника и потекут в разные стороны.

— Что это за знак на валуне, отче? — спрашивает Афанасий.

— Он означает единство солнца и земли. И пока виден на камне, союз земли и солнца сохраняется. Береги валун!

Вдруг волхв исчезает, а стоит перед Афанасием обросший шерстью сумрачный великан. Нет и валуна, вместо него возвышается гора, а в ней видна огромная пещера, освещённая пылающими факелами. Великан ведёт Хоробрита в пещеру.

— Я привёл его, царь Хануман!

И чей-то голос повелительно произносит:

— Подойди сюда, русич. Раньше я видел тебя только сверху, теперь хочу рассмотреть вблизи.

Нет, это не сон, а явь. Слишком отчётливо происходящее. Афанасий видит, что огромная пещера заполнена рядами коленопреклонённых обезьян, а над ними возвышается золотое кресло, на котором сидит большая серая обезьяна с серебряной короной на голове. Стены пещеры украшены красными цветами, на потолке горят звёзды. Корона на голове Ханумана искрится. Великан-момон падает ниц. Хоробрит не испытывает страха, лишь любопытство. Вдруг одна из обезьян вскочила, подбежала к стене, проворно заменила догорающий факел на свежий.

— Ты славный воин! — говорит Хануман, вглядываясь в Хоробрита сверкающими глазами. — Я видел твой бой с тигром и восхищен. Всё это мои воины! — он показывает на обезьян и на момона. — Можешь ли ты сейчас показать бой на мечах, чтобы мои воины поучились у тебя? Они храбры, но неумелы.

Хануман кивнул одной из обезьян, охранявших его кресло. Та выступила вперёд, держа в руке меч. Вид у неё воинственный и нелепый одновременно, но она крепко стояла на задних лапах, гримасничая и скалясь, ожидая повеления своего господина.

— Насмерть? — привычно спросил Хоробрит, вынимая дамасский клинок.

— Ни в коем случае! — воскликнул Хануман. — Скоро предстоит священная война, воинов мне следует поберечь. Этим я отличаюсь от ваших царей. Начинайте!

Услышав приказ, обезьяна прыгнула вперёд и довольно ловко взмахнула мечом. Хоробрит привычно ускользнул от удара. Обезьяна действительно оказалась неумела и орудовала мечом, как мужик цепом. Хоробрит легко уходил от чужого клинка, не пытаясь нападать. Они кружились перед золотым троном, и глаза Ханумана горели от возбуждения. Но скоро его лицо нахмурилось. Хоробрит одним ловким движением выбил меч у обезьяны. Хануман поднял лапу, прекращая поединок. Обезьяна понуро вернулась на своё место.

— Это мой лучший воин! — грустно промолвил царь обезьян.

— Позволь спросить, с кем ты собираешься вести священную войну?

— С людьми! — воскликнул Хануман. — Я хочу освободить от них мои джунгли! Я захватил уже несколько деревень, и жители их в страхе разбежались. Некоторые пытались сопротивляться, но мои воины никого не пощадили. Я верю, наступит время, и мы в полной мере овладеем умением сражаться! Ты ловок и быстр, чужеземец. Из каких лесов ты прибыл?

— Мой лес очень далеко. На холодном севере.

— А есть ли в ваших местах обезьяны?

— Нет, повелитель, но момоны там есть.

Обросший шерстью гигант мирно сидел среди обезьян, он был втрое крупнее самой крупной из них, а его широченные плечи выдавали чудовищную силу.

— Прекрасно! — воскликнул Хануман. — Все момоны мои подданные. Каждый из них стоит слона. Если удастся собрать их сюда, в джунгли, я смогу победить людей! Послушай, чужеземец, не хочешь ли ты стать учителем моего войска? Я щедро вознагражу тебя! Столь щедро, как не награждал никто из земных владык! В джунглях скрыты города и дворцы, в которых когда-то жили раджи, я знаю множество царских сокровищниц, наполненных золотом, серебром, драгоценными камнями, прекрасными изделиями ювелиров, слитками, монетами, царскими коронами, кольцами, браслетами, перстнями! Богаче тебя не будет никого на всём круге земли, и джунгли будут покорны тебе! Я вознесу тебя на вершину могущества, и слава твоя затмит славу всех властителей!

— Нет, царь Хануман.

— Я подарю тебе своих лучших самок! О, как они страстны и неутомимы в любви!

Афанасий отказался и от столь щедрого дара, сказав, что он служит своему государю и не хочет ему изменять.

— Ты прав, — вынужден был согласиться царь обезьян. — Если ты предашь своего государя, то рано или поздно предашь и меня. Поэтому я не в обиде на тебя. Прощай!

Очнулся Хоробрит на своей попоне в стане Мехмед-аги. Казначей стоял перед ним, уже готовый к отъезду, и удивлённо говорил:

— О, аллах! Как же долго ты спишь! Я не велел будить тебя, ибо нехорошо прерывать сон, от которого не хочется просыпаться.

Ездивший в Тебриз к шаху Персии Мехмед-ara отсутствовал в Бидаре больше года. И за это время в Бидаре произошли кое-какие изменения. Казначей поделился опасениями с Хоробритом. Оказывается, Махмуд Гаван был в походе, подавлял восстание в провинции Телинган, которую он года два назад отнял у соседнего государства Ориссы. На время его отлучки юный султан Мухаммед назначит визирем соперника Махмуда Гавана Малика Хасана.

— Малик Хасан — брахман, перешедший в ислам. Он злой и очень хитрый человек, не гнушается ничем ради того, чтобы занять место великого визиря, — сказал казначей с озабоченным видом. — Я уже послал гонца к Махмуду Гавану. Надеюсь, визирь скоро вернётся. Мне неприятно, Афанасий, об этом говорить, но будет лучше, если ты на это время переселишься в завийю. Если Малик Хасан узнает, что ты мой гость, я не дам за твою жизнь и медной монеты. Увы.

Сопровождал Хоробрита в странноприимный дом пожилой индус с курчавыми волосами. Хоробрит видел его в пути среди слуг. Отойдя на достаточное расстояние в безлюдном переулке, индус оглянулся и прошептал:

— Меня звать Чанакья, господин. Я был вайшья, то есть купцом, но разорился и поступил поваром к Мехмеду-аге.

— Почему же ты раньше не открылся мне?

— Слуги знают много, господин, но вынуждены молчать. Только что за нами шёл соглядатай Малика Хасана. Сейчас он прячется вон за тем углом. Я знаю, ты добр и справедлив. Мой хозяин тоже добрый человек, может, единственный среди хоросанцев. Нам нельзя злоупотреблять его добротой. Среди его слуг есть доносчики Малика Хасана. Если тебе нужна будет помощь, покажи любому индусу в городе два сомкнутых пальца — указательный и средний — но так, чтобы ник-то больше не заметил. Если он спросит, кто ты, шепни, что друг Кабира. А вот и завийя! — индус показал на ворота, над которыми возвышался каменный свод с полумесяцем на верху.

«В Бедери же бых 4 мЂсяца и свЂщахся с индЂяны поити к Первоти[158], то их Ерусалимъ, а по бесерьменьскый-Мягъкат, дЂ их бугхана. Там же поидох съ индЂяны да будутьханы мЂсяць, и торгу у бутханы 5 дни. А бутхана же велми велика есть, с пол-ТвЂри, камена, да рЂзаны по ней дЂяния бутовыя. Около ея всея 12 рЂзано вЂнцевъ, какъ бутъ чюдеса творил, какъ ся имъ являлъ многыми образы: первое человЂческым образом являлся; другое человЂкъ, а носъ слоновъ; третье человЂкъ, а виденье обезьянино; в четвёртые, человЂк, а образомъ люгаго звЂря, являлся имъ всё съ хвостом, а вырезанъ на камени, а хвостъ черезъ него сажень...

К бухану же съеждается вся страна ИндЂйскаа на чюдо бутово. Да у бутханы бреются старыя жонкы и дЂвки, а бреют на собЂ всЂ волосы, и бороды и головы, да поидуть к бутхану. Да со всякыя головы емлють по д†шек шени пошлини на бута, а с коней по 4 футы[159]. А сЂжщается к бухану всЂхъ людей бысть азаръ лекъ вахтъ башетъ сат азаре лекъ (20 тысяч лакхов, а бывает время и сто тысяч лакхов)...

А свиней у них велми много. А ядят же днёмъ двожды, а ночи не ядять. А Ђства же их плоха. А вина не пиють, ни сыты. А с бесермены не пиютъ, не едять. А ядят брынець да кичири с маслом, да травы розныя, ядят всё рукою правою, а левою не приимется ни за что, а ножа не держать, а лъжицы не знают. А на дорозЂ кто же собЂ варит кашу, а у всякого по горньцу. А от бесермян скрыются, чтобы не посмотрилъ ни в горнець, ни въ яству. А посмотрил бесерменинъ на Ђству, и он не ясть. А ядять, иные покрываются платомъ, чтобы никто не виделъ его».

Впечатлений было много. Особенно поразила Хоробрита в дороге разобщённость воинов-индусов и мусульман-хоросанцев. Как же они воюют, если каждый индус сам себе варит пищу, да ещё укрывается платком, чтобы никто не видел его? Будут ли они защищать хоросанцев? Не написать об этом было нельзя. Как нельзя было не побывать в Мекке индусов — Парвате, куда, как говорили Афанасию, съезжается вся Индия. Конечно, всего населения множество государств он подсчитать не мог. Да и кто способен на подобное? Хоробрит поступил иначе. Он заплатил нескольким жрецам храма каждому дал по золотому, и они назвали сумму денежного сбора в праздник. По этим суммам Хоробрит прикинул, что ежегодно сюда прибывает разное число людей. Самое малое — два миллиона, но бывает и десять миллионов. Отсюда нетрудно было подсчитать количество боеспособных воинов в данных государствах — около полутора миллионов. Но если по полученным сведениям у султана Мухаммеда была трёхсоттысячная рать, у Махмуда Гавана двухсоттысячная и ещё сто тысяч имел Малик Хасан, то вся империя Бахманидов могла выставить не более семисот тысяч воинов. Следовательно, восемисот тысяч войска имели другие государства, с которыми династия Бахманидь были во враждебных отношениях. Отсюда ясно, что противостояние Бахманидов с Виджанаягаром и соседними государствами было примерно равным. Вот почему война между ними длится уже двадцать лет и каждый из них был то бит, то побеждал. И нет оснований считать, что положение может измениться. Да к тому же разобщённость и соперничество мусульман и индусов в самой империи Бахманидов не свидетельствовали в пользу того, что все их силы могут быть собраны в единый кулак. Если к этому присовокупить предыдущие выводы, то можно определённо сказать, что многолюдная Индия слаба, разобщена и никому, кроме внутренних врагов, угрожать не может. Но и помочь тоже. «Сказание об Индийском царстве» и на самом деле оказалось ложью. Можно было возвращаться домой. Осталось дождаться Махмуда Гавана, чтобы вручить письмо государя Ивана.

Бидар был прекрасно укреплён. Город и крепость внутри него обнесены стенами в десять саженей высотой и такой ширины, что поверх могли пройти шесть воинов в ряд. Как раз перед приездом Хоробрита все тридцать семь башен крепости приспособили для использования пушек — расширили амбразуры, усилили перекрытия, и сейчас каждая башня щетинилась медными и бронзовыми стволами орудий. Причём пушки были отлиты местными мастерами, но оказались настолько тяжелы и громоздки, что могли служить лишь для обороны.

В первый же день пребывания в Бидаре Хоробрит натолкнулся на огромную змею, ползущую по улице столь же свободно, как если бы она охотилась в джунглях. Люди уступали ей дорогу. Извивающееся чудовище толщиной в бедро человека скрылось в норе под домом. В Бидаре священным животным — змеям и коровам — позволялось бродить везде, где им заблагорассудится.

Перебравшись в завийю, Хоробрит продолжал работать над записями. Когда ему нужно было разбавить отчёт бытовыми особенностями жизни индусов, он бродил по городу, посещая рынок и ремесленные лавки. На рынке он видел, как приезжие индусы в укромных местах на костерках варили себе пищу, стараясь спиной заслонить горнец от нескромных взоров. Покупатели сами брали то, что им нужно из еды, отсчитывали деньги и клали их на прилавок. Продавец совершал над монетами обряд очищения: что-то шептал над ними, дул на деньги, а затем преспокойно укладывал в кису. Для мусульман и гарипов были устроены отдельные прилавки, где они могли торговать мясом. Мусульман-торговцев Хоробрит видел много, но гарипов не было. Гарипом он оказался один. Хотя и был одет, как хоросанец, но выделялся среди смуглых, а то и вовсе чёрных жителей светлыми волосами и белой кожей, поэтому порой толпы любопытных сопровождали его. Сначала Хоробрита это раздражало, ибо он привык к совершенно обратному — быть незаметным, но шила в мешке не утаишь. Слух о появлении в Бидаре белокожего человека разнёсся по городу.

За Хоробритом следили. С того времени, как он поселился в завийе. Это не было безотчётным вниманием любопытствующих, а упорное сопровождение, дабы узнать, с кем он встречается, то есть следил соглядатай. В Бидаре Хоробрит мог быть опасен только одному человеку — Малику Хасану, ибо новый визирь наверняка уже знал, что чужеземец прибыл в свите казначея Махмуда Гавана.

Однажды, когда, полный смутных мыслей, Хоробрит шёл по улице, его обогнал незнакомый индус и осторожно показал два сомкнутых пальца — знак внимания, шепнул:

— Иди на улицу оружейников, господин. Там, в лавке Вараручи, тебя ждут.

С оружейником Вараручи Афанасий успел познакомиться, ибо в первую очередь проведчик обязан знать две вещи в чужой стране: умение воинов и качество оружия. В лавке Вараручи не было хороших сабель. А его луки стреляли не далее двухсот шагов. Это очень мало. В первый день их знакомства Вараручи, оправдываясь, сказал:

— Что поделаешь, господин, наши мастера неумелы.

А когда оружейник узнал, кто такой чужеземец, он уже обстоятельно пояснил, степенно поглаживая бороду:

— На самом деле наши мастера умелы, господин. Они могли бы ковать сабли не хуже дамасских, изготавливать луки, стреляющие на пятьсот шагов. Но почти всё наше оружие приобретают хоросанцы. А мы не хотим поставлять им хорошее боевое снаряжение. Ты видел пушки на башнях?

— Да, видел.

— И надеюсь, обратил внимание, насколько они неуклюжи и громоздки? Их отлили такими не потому, что плохи литейщики, а потому, что хоросанцы — завоеватели!

Афанасия не удивило услышанное, а лишь подтвердило то, что он уже знал. Во всей империи завоевателям-хоросанцам оказывали тайное сопротивление. Это не могло кончиться добром[160].

Чтобы попасть на улицу оружейников, надо было пройти через рынок. Хоробрит, направляясь туда, как бы случайно обернулся и тут же заметил юркого человечка, который поспешно скрылся за углом. Пробираясь в толпе, Афанасий встречал знакомых индусов, которые ему приветливо улыбались. Но не останавливались и не пытались заговорить. В толпе полно соглядатаев куттовала города, приближённого Малика Хасана. И если собирается несколько человек, то соглядатай тут как тут. Подобно выжлецам, они везде вынюхивают заговоры. Потому даже ночью по городу ездили сотни стражников с факелами. Подобного количества сторожей Хоробрит не видел ни в одном городе, которые ему довелось проезжать.

Когда Афанасий вышел в конный ряд, мимо прошёл страж, стуча колотушкой в тулумбас и громко взывая:

— Жители славного Бидара, бойтесь похитителей, берегите свои деньги. Куттовал извещает, что в наш город проник багдадский вор!

Предостережение было нелишнее. Воровство в многолюдной столице процветало, случались и грабежи. Наказание для уличённого в воровстве жестокое — пойманному по первому разу отрубали руку, по второму разу — вторую. Знакомые индусы рассказывали, что озлобленные воры, лишившись обеих рук, умудрялись воровать культями или зубами. Оставалось только удивляться, как это им удаётся. Кражи кошельков в последнее время участились, поэтому и прошёл слух о появлении знаменитого багдадского вора, известного всему востоку своей ловкостью и смелостью. Уж не тот ли это приземистый плутоватый парень, который в Йезде едва не увёл у него Орлика?

В конном ряду было особенно многолюдно. Лошадей на продажу пригнали из Чагатая. Тамошние кони ценились за выносливость. Хоробрит приметил необыкновенно могучего жеребца, похожего на Орлика, такого же широкогрудого, мускулистого, с красивой гривой и золотистой шерстью. Жеребец был редкостно хорош. Хоробрит долго им любовался, забыв, зачем он сюда явился. Вспомнив о деле, поспешил к Вараручи. Выбравшись из толпы, он случайно коснулся рукой своей одежды и обнаружил, что халат его в том месте, где висел мешочек с деньгами, умело разрезан и деньги исчезли. Он кинулся было обратно в толпу. Но в людском водовороте обнаружить похитителя невозможно. Особенно если его не знаешь. Кругом мелькали разномастные лица. Досадуя на собственную оплошность, Хоробрит поспешил к оружейной лавке.

По там его встретил работник Вараручи и, показав два сомкнутых пальца, шепнул, что хозяин ждёт его в другом месте. Велев Хоробриту идти вперёд по узкому переулку, работник проверил, нет ли за русичем слежки. Потом догнал его. Уже темнело, накрапывал дождь. Воздух был прохладен и влажен. Индус долго вёл Афанасия узкими переулками между глинобитными хижинами бедняков, где под навесами, тускло освещёнными масляными плошками, на циновках ужинали семьи. Наконец он привёл Хоробрита в крохотный дворик. Здесь находилось несколько человек. Работник остался на улице сторожить. Голос Вараручи произнёс:

— Мира и радости тебе, русич, присядь вот сюда, на циновку. Мы ждём тебя.

Невидимая в темноте рука усадила Хоробрита. Пришлось скрестить по-татарски ноги. Та же рука вложила в его ладонь чашечку с кисловатым напитком, по вкусу напоминающим сок киви. Из дома выскользнула женщина и молча поставила перед Афанасием блюдо с кичхери. По обычаю, разговор с гостем начинают после того, как он насытится. Когда Афанасий отодвинул опустошённое блюдо, кто-то подал ему кувшин с водой, полил на руки.

— Послушай новость, важную для тебя, — произнёс Вараручи. — Сегодня мы получили известие, что в Камбее высадился отряд татар, которые разыскивают русича-проведчика. Они направились в Джуннар по длинной дороге. Это было больше трёх недель назад. Отряд конный и идёт быстро.

Значит, Муртаз-мирза опять настиг его. Скоро преследователи будут в Бидаре.

— За что они преследуют тебя?

— Я убил сына султана Астрахани.

Присутствующие ахнули, зацокали языками, показывая, что дела у русича плохи. Татары теперь не отстанут, будут гнаться за убийцей, пока не настигнут. Вараручи негромко заговорил с кем-то. Но не на санскрите[161], которым Хоробрит сносно владел, а на одном из пракритов, коих в Индии великое множество.

— Где сейчас Кабир? — спросил Хоробрит.

— Твой друг в Гулбарге. Но тебе туда нельзя. Это тараф, что означает владение, Малика Хасана. Вчера мы узнали, ты ему ненавистен, потому что приехал с казначеем Махмуда Гавана, его личным врагом. Малику Хасану стало известно, что ты хочешь встретиться с великим визирем. Ты кому-нибудь об этом говорил?

Имеющий уши — услышит. Да, он говорил многим. Откуда ему было знать, что у великого визиря есть смертельные враги.

— Теперь ты враг Малика Хасана, — произнёс в темноте чей-то голос. — Он не оставит тебя в покое, за тобой постоянно ходит соглядатай.

Вараручи, помолчав, сказал:

— У нас есть верные люди во всех дворцах Бидара. Один из них предупредил, что вчера Малик Хасан велел тебя убить. Ты друг Кабира, и мы хотим тебе помочь.

— Что вы мне посоветуете?

— На время покинуть город.

— Куда мне идти?

— В Парват. Скоро туда отправится множество паломников. Там храм бога Шивы, а ему поклоняется большинство индийцев. Парват по ту сторону границы султаната. Люди, с которыми ты пойдёшь, будут тебя оберегать. Ты сможешь вернуться, когда Мухаммед-шах отправится воевать с Виджаянагаром. Вместе с ним уйдут все визири, в том числе и Малик Хасан. Это лучшее, что мы можем тебе предложить.

Подтверждался вывод Хоробрита, что Индия будет долго ещё вести внутренние войны. Но он на всякий случай спросил, не ложная ли эта весть.

— Преданный человек передал из дворца Мухаммед-шаха, — отозвался Вараручи. — Это так же верно, как если бы услышать новость от самого султана.

— Спасибо вам. Я отправлюсь в Парват.

— Не стоит благодарности. Мы всегда помогаем друг другу. Иначе простым людям трудно выжить. Мой работник привёл тебя сюда, чтобы ты остался здесь. В Парват паломники пойдут дня через два.

— Но я этого сделать не могу. В конюшне завийи остался мой жеребец. Мне нельзя его лишиться!

— Ты хочешь смерти?

— Мне нельзя разлучаться с Орликом. Без него я тоже пропаду.

Только вернувшись в завийю, Хоробрит вспомнил, что у него украли деньги. Вот незадача. Остаться без средств к существованию в чужой стране — смерти подобно. Правда, казначей велел хозяину завийи кормить русича и его жеребца бесплатно. Но для хождения в Парват нужны деньги. Отправиться к Мехмед-аге? Больше взять не у кого. Был ещё заработок, которого Хоробрит несколько стеснялся и о котором предпочёл бы не вспоминать. Вчера служанка принесла ему ужин и начала к нему ластиться. То ли свой муж надоел, то ли не хватало его. Баба на удивление крупная, налитая, бёдра что у раскормленной кобылицы, губы что розы, и глаза горят. С ней и хозяин завийи при нужде баловался, и слуги, что помоложе. Всё одно — мало.

— Приласкай меня, гарип! — попросила она умильно. — Я тебе шеш кени дам!

Кени — монета мелкая, шеш кени — три монеты. Как раз на день прокормиться ему и Орлику. Конечно, Хоробрит не был монахом, тем более — сама просит. Значит, её и грех. Пришлось приласкать. Три раза. Она так и вцепилась в него, глаза закрыла, блаженно застонала, а горяча — спасу нет. Хоробрит даже вспотел, пока ласкал. Убралась она довольная. И принесла не шеш кени, а десять кени. Хоробрит поинтересовался, что, мол, они у неё, лишние? Звали служанку Зензюль.

— Лишние, лишние! — уверила она, смеясь. — У нас такой обычай, за хорошую любовь женщина должна платить! Я завтра опять приду!

Следовало поторопиться. Афанасий и сам уже желал встречи с любвеобильной Зензюль. Он зашёл проведать Орлика. И тут в конюшню как бы по делу заглянули две молодые женщины; увидев гарипа, захихикали, завиляли бёдрами. Одна зашла в денник, принялась гладить жеребца, томно изгибаясь, зазывно хихикая. Вторая осталась у входа сторожить. Приблизившись к Афанасию, первая служанка как бы случайно коснулась горячей ладонью порток чужеземца пониже пояса, ойкнула.

— Гарип сильный мужчина, большой! Хочешь меня?

Хоробрит только зло сплюнул, сказал:

— Жеребца бы тебе, Камала, а не мужика!

— Жеребца Камала нет! — отказалась она. — Слишком велик. Гарип как раз. Зачем сердишься?

— У вас своих мужей нету, что ли?

— Есть. Но мелкие. Любят слабо.

— По десять кени с каждой, — потребовал Афанасий.

— Ой, у нас только десять на двоих.

— Вот когда принесёте, тогда и полюблю.

Камала разочарованно выскользнула из денника, сообщила подруге:

— Олафу просит. Жалованье. По десять кени.

Женщины скрылись. Афанасий отправился к усадьбе Мехмед-аги. Ещё издали увидел, что усадьба ярко освещена, во дворе слышны крики, мечутся факелы.

— Что там случилось? — спросил Афанасий у пробегавшего мимо индуса.

Тот прокричал:

— Отравили казначея! Прибыл куттовал, всех арестовал.

Индус убежал. Поколебавшись, Хоробрит решил вернуться домой, надеясь утром узнать подробности. Ах, как плохо. Он не сомневался, чьих это рук дело. Малик Хасан спешил до приезда великого визиря. В усадьбе слышались грубые голоса стражей, сгонявших жён Мехмед-аги во двор. Поистине, несчастье не приходит одно. Вернувшись в свою каморку, он с досады записал:

«В Бедери же торгъ на кони и на шолкъ, да на овощь; а на Рускую землю товару никакова нЂтъ; да в нём же купите люди черныя, всЂ бо там черны, а все злодЂи, и тати, и лживъцы, а жонки такоже все бляди, да вЂдь, да тать и государей своих зельем морять».

И тут в комнатку Хоробрита заглянул хозяин завийи. Сначала в дверь просунулся огромный живот перса, а уж потом пухлое бородатое лицо с настороженными глазками. Хоробрит едва успел спрятать тетрадь. Перс уже знал о смерти казначея и бесцеремонно потребовал у русича оплатить расходы на проживание и корм его и лошади.

— Но Мехмед-ага велел содержать нас бесплатно, — напомнил Хоробрит.

— Казначей мёртв! — живо возразил хозяин. — Кто теперь вернёт мне потраченные на вас деньги?

— Казначей заплатил тебе за месяц вперёд. Или ты забыл?

— Этого не было!

— Но Мехмед-ага сам предупредил меня об этом.

— Он солгал!

В это время во дворе раздались взволнованные голоса, шумно что-то обсуждающие. Кажется, новость была настолько поразительной, что вызвала переполох. В каморку Хоробрита в поисках хозяина заглянула Зензюль и, расширив в ужасе глаза, сообщила, что Мехмед-ага жив.

— Лекарь великого визиря влил ему противоядие! — кричала она. — Мехмед-ага вдруг поднялся с носилок и спросил, почему в его усадьбе так много народу, уж не умер ли кто. А его старшей жене уже отрубили голову!

Новость повергла перса в величайшее изумление, он бросился было к двери, мелко семеня ногами, но Хоробрит окликнул его:

— Эй, постой! Ты, кажется, говорил, что казначей солгал?

— Ничего я не говорил, почтенный.

— Сейчас я отправлюсь к Мехмед-аге и расскажу о твоём мздоимстве.

Хозяин посерел лицом, взвыл, от досады стукнул себя кулаком по плешивой голове, кляня за торопливость.

— Сколько, почтенный, стоит твоё молчание?

— Пятьдесят футунов, — деловито отозвался Хоробрит.

Хозяин опять взвыл. Но делать было нечего. Он мог столь же легко лишиться головы, как и старшая жена Мехмед-аги, заподозренная в том, что отравила мужа.

— Хорошо, я согласен. Принесу завтра утром.

— Немедленно, — сказал Хоробрит.

Плюясь и проклиная всё на свете, перс отправился в свои покои и вскоре вернулся с деньгами. Что у него происходило в душе, когда он отдавал запрошенную сумму, было видно по жёлтым, выпученным от бешенства глазам.

И тут во дворе вторично послышались изумлённые крики. Спустя короткое время в каморку влетела ещё более запыхавшаяся и растерянная Зензюль, крича:

— Мехмед-агу опять отравили! О, небо! Вторая жена! Он попросил пить, а она подала ему питьё, в котором был яд! Она клялась, что ничего не знала, что в питьё кто-то успел подмешать яд! Но её никто не послушал и тотчас отрубили голову. Куттовал приказал отрубить заодно ещё двум слугам и двум жёнам.

Он заявил, что если настоящий убийца скрывается среди десяти невиновных, то отрубить головы следует всем одиннадцати, тогда убийца понесёт заслуженную кару!

Странное понимание справедливости было у начальника охраны порядка города. Хозяин завийи ещё больше посерел, лицо налилось кровью, казалось, его вот-вот хватит удар. Он вытолкал болтливую Зензюль за дверь, протянул к Хоробриту пухлую ладонь:

— Верни деньги!

— А ты не торопишься? — насмешливо спросил Афанасий. — Может, Зензюль ошиблась?

Перс, несмотря на свою дородность, пушинкой вылетел во двор. Вскоре вернулся.

— Плати мне за молчание сто футунов! — взревел он.

Хоробрит вытянул вперёд правую руку, состроил известную на Руси фигуру из трёх пальцев и молча показал хозяину. Тот понял её правильно, вдруг успокоился, зловеще сказал:

— Хорошо же, чужеземец, ты ограбил меня. По деньги не пойдут тебе на пользу. Береги свою голову, над ней витает смерть!

С этими словами он ушёл. Думал Хоробрит недолго. Он не сомневался, что ему попытаются отомстить. Теперь уже неважно, подошлёт ли убийц Малик Хасан, или это сделает хозяин завийи. Скрыться? Но к Вараручи сейчас не пойдёшь, ночью его жилище найти невозможно, да и стража куттовала ездит по улицам. Каморка Хоробрита находилась на втором этаже, дверь вела на галерею. Он выскользнул из неё и спустился во двор. Здесь толпились верблюды и люди. Только что прибыл караван. Хоробрит прошёл к каморке Зензюль. Женщина обрадовалась, увидев его, а узнав, что он хочет провести с ней ночь, и вовсе расцвела. Из галереи вдруг донёсся зов хозяина завийи:

— Зензюль! Зензюль, размести прибывших но спальням!

— Сейчас, хозяин, бегу! — отозвалась она и шепнула Хоробриту: — Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

Он придержал её, сказал:

— Посели купца в моей комнате, Зензюль. Мы с тобой будем наслаждаться до утра, вернёшься — я не выпущу тебя из своих объятий!

Женщина торопливо показала, что всё поняла, исчезла во дворе.

Вернулась она после полуночи. Оказалось, купец, расположившись в комнате Хоробрита, потребовал себе роскошный ужин и самую красивую служанку. Самой красивой оказалась Зензюль.

— Купец такой жирный, толстый, как слизняк, бр-р! — сообщила она. — Мне пришлось обмываться в водоёме. Купец дал мне тридцать кени. Я отдам тебе всё!

Поистине, любовь за ценой не стоит.

В момент особенно бурной ласки, когда Зензюль приглушённо стонала и извивалась под ним, подобно скользкой рыбе, Афанасий услышал на галерее крадущиеся шаги. Там скрипели половицы под чьим-то грузным телом. Афанасий зажал рот женщине. Она притихла. В комнатах завийи двери не запираются на ночь. Хозяин экономил на замках и нанимал сторожа. Тот сейчас спокойно спал у ворот. Хоробрит напряг слух. Вот тихо скрипнула дверь. Так тихо, что звук могло уловить только опытное ухо проведчика. Вдруг он ощутил явственный запах смерти, наполнивший воздух каморки Зензюль жутью. Чужая смерть всегда отзовётся безотчётной тревогой в бодрствующей душе. Зензюль вскрикнула.

— Тише! — шепнул ей Хоробрит. — Купец в комнате один?

— Да. Ты думаешь, его убили? О, аллах!

— Молчи! Всевышний успокоит его душу.

Шаги возвращались. Вот скрипнула лесенка, ведущая из галереи во двор, две тёмные тени промелькнули мимо оконца, направляясь к воротам. Афанасий соскользнул с ложа.

— Не оставляй меня одну! — взмолилась женщина. — Я пойду с гобой!

Во дворе было пусто. В дальнем углу возле коновязи стояли верблюды, пережёвывая жвачку. Хоробрит бесшумно поднялся на галерею. За ним тенью — Зензюль. Дверь в помещение купца распахнута. Вокруг — сонная тишина. Но в этой убаюкивающей благости явственно витала смерть. На пороге комнаты свернулся клубочком человек. Он казался спящим. Но там, где должна быть голова, расплылось тёмное пятно. Голова валялась в двух шагах от туловища. В слабом свете был виден страшный оскал мёртвого лица. Пахло свежей кровью. Хоробрит перешагнул через труп. Купец лежал на кровати. И у него оказалась отрезана голова. На полу чернела большая лужа. За спиной Хоробрита испуганно вскрикнула Зензюль.

Хоробрит быстро увлёк женщину обратно. В случае чего служанка расскажет, что здесь произошло на самом деле, что Хоробрит не виноват в убийстве купца и его телохранителя. Он быстро собрал свои пожитки, попрощался с Зензюль, велел ей не выходить из своей каморки до утра. Уже рассветало, когда он вывел Орлика из конюшни.

Стражей порядка на улицах не было, лишь у ворот дворца султана бодрствовала охрана. Хоробрит благополучно добрался до жилища Вараручи. В крохотном дворике жена оружейника готовила на костре еду. Вараручи молча выслушал рассказ Хоробрита о том, что произошло ночью в завийе. Как отравили казначея и отрубили головы его жёнам, он уже знал.

— Меня хотели убить люди Малика Хасана. А помогал им хозяин завийи, — закончил Хоробрит. — Малик Хасан спешит убрать людей Махмуда Гавана.

— Ты прав. Куттовал — человек нового визиря. Он отрубил головы жёнам Мехмед-аги, чтобы представить дело так, будто они отравили своего мужа. В этом Малик легко убедит султана, а с мёртвых не спросишь. Ну что ж, тебе ещё раз повезло, русич. Всевышний всегда на стороне хороших людей. — Вараручи оглядел Орлика, одобрительно прищёлкнул. — Жеребца тебе придётся оставить здесь. Не волнуйся, о нём позаботятся. Те люди, которые тебя будут сопровождать до Парвата, идут пешком.