Хождение за три моря

ДВА ВИЗИРЯ

буханЂ же бут вырЂзанъ ис камени, велми великъ, да хвостъ у него черезъ него, да руку правую поднялъ высоко да простёръ, акы Устьянъ царь Царяградскы, а в лЂвой руцЂ у него копие, а на нёмъ нЂтъ ничево, а гузно у него обязано ширинкою, а виденье обезьянило, а иныя буты нагы, нЂт ничево, кот ачюк, а жонкы бутавы нагы вырезаны и с соромомъ, и з дЂтми, а перет бутом же стоить воль велми великъ, а вырезанъ ис камени ис чёрнаго, а всь позолочен, а целують его в копыто, а сыплют на него цвЂты, и на бута сыплют цвЂты...

А намазъ же их на востокъ по-руськы, обе рукы подымають высоко, да кладутъ на тЂмя, да ложатся ниць на земли, да все ся истягнеть по земли, то их поклоны. А ясти же садятся, ини омывають рукы да ногы, да и ротъ пополаскывають. А бутуханы же их без дверей, а ставлены на востокъ, а буты стоять на востокъ. А кто у них умрёть, и они тЂх жгутъ, да пепел сыплють на воду. А у жены дитя родится, ино бабить мужь, а имя сыну даёть отець, а дочери мати; а добровтра у них нЂтъ, а сорома не знають. Или пришёл, ины ся кланяють по-чернечьскы, обе рукы дотычють до земли, а не говорить ничево...

В Бедери же мЂсяць стоить 3 дни полон. В Бедери же сладкаго овощу нЂтъ. В ГундустанЂ же силнаго вара нЂтъ; силно варъ в ГурмызЂ, да в Катобагряимъ, гдЂ ся жемчюгъ родить, да в ЖидЂ, да в БакЂ, да в МисюрЂ, да в Остани, да в ЛарЂ; а в Хоросаньской земли варио, да не таково; а в Чеготани велми варио; а в ШирязЬ, да въ Езди, в Кашини варно, да вЂтръ бывает, а в Гиляни душьно велми да парищо лихо...»

Все эти сведения нужны Руси, Тайному приказу, в них нет ничего зряшного, ибо они дают представление о стране, которая пока на Руси неведома, ведь общение двух далёких друг от друга многолюдных народов не за горами. А как общаться, не зная языка, обычаев, климата, поведения людей?

Именно по этой причине Хоробрит присматривался к людям, с которыми он шёл в Парват. Чем они живут, в чём видят счастье? У него из головы не выходил встреченный им в Персии пахарь, который всю свою жизнь не покидал своей деревни и был весел, безмятежен, не имея даже рубашки.

А шёл Хоробрит в Парват с людьми из касты бродячих рисовальщиков. Каста была небольшой, около тридцати человек, вместе с женщинами и детьми. Старший в ней был когда-то брахманом, но женился на женщине из шудр, его как нечистого отвергли брахманы и не приняли шудры. Поэтому Хала, так звали его, вынужден был образовать свою касту, позже к нему присоединилось ещё несколько таких же отверженных пар, склонных к рисованию, как и Хала. Глядя на них, трудно было определить, к чему они больше питают пристрастие: к бродяжничеству или художеству.

Путь был долог, потому что рисовальщикам было безразлично, придут ли они в Парвату через неделю или две. Поэтому из Бидара они отправились загодя. Останавливались в каждой деревне, продавали жителям свои картины, рисунки из «Махабхараты» и «Рамаяны», красили в богатых домах стены, изготавливали для предстоящего праздника маски, венчальные веера, фонарики, лепили глиняных кукол. Словом, добывали себе пропитание трудом. Закончив в одной деревне, шли в другую, неся в тючках всю свою утварь: краски, кисти, кувшины, спальные принадлежности. На вечерних привалах, когда наступала прохлада, Хала рассказывал Хоробриту о своей жизни и о своей джати — так называл он касту.

— Джати в Индии очень много — певцы, сказители, танцовщики, музыканты, рисовальщики, кровельщики, кузнецы, горшечники, прачки, каменщики, мелкие торговцы — все, кто не имеет постоянной работы в деревне и не склонен жить в шумном городе, поэтому большая часть джати не оседлы, а бродят от деревни к деревне, от города к городу. Мы привыкли дышать воздухом свободы, проводить время среди полей и лугов, мы отвергаем любое насилие и довольствуемся малым.

— Вы счастливы? — спрашивал Хоробрит.

Приземистый, широкоплечий Хала, имевший огромные губы и уши, напоминающие лопухи, был философом, как и большинство индийцев, поэтому отвечал серьёзно:

— Когда мы имеем работу, то счастливы.

— А если не имеете?

— Не падаем духом, верим: наступят лучшие времена, а вместе с ними и большая радость.

И вы не хотите изменить свою жизнь?

— Нет, — кратко и выразительно отвечал Хала.

— А если власти запретят вам бродяжничество?

— Тогда они должны нас уничтожить. Или к каждому человеку из джати поставить по стражнику. Пойми, мы такими рождены. Нашим родоначальником был бог Вишкарман, он научил моих предков рисовать.

— Почему ваша джати маленькая?

— Ома не всегда была такой. Вишкарман научил нас не только рисовать, но и шить башмаки, работать с кожей. Но позже башмачники и кожевенники выделились из джати и образовали свои. Теперь мы не берём друг у друга даже воды и не допускаем прикосновения.

— Но для чего это нужно?

— Так повелел Вишкарман.

— Хорошо, спрошу иначе: какая польза от запретов?

— Польза есть, — уверенно отвечал Хала. — Например, мы, рисовальщики, никогда не останемся без работы, значит, и без кхичри, потому что нашу работу другим делать запрещено. Тот, кто жаждет рисовать, — а такие ведь есть, верно? — должен разыскать нашу джати и вступить в неё. Конечно, это не распространяется на всю Индию, она слишком велика, а только на нашу округу, где нас все знают. То же и с остальными джати.

— Это я понимаю. Но почему вы не допускаете даже прикосновения?

— Так повелел Вишкарман.

Когда Хала затруднялся ответить на вопрос, он всегда ссылался на богов.

Есть невыразимое очарование в новизне ощущений, когда сладкое онемение от увиденного можно сравнить лишь с райским наслаждением. Нечто подобное испытал Афанасий при виде храмов, когда внезапно из-за туч выглянуло солнце и осветило Парват. Загорелись и заискрились снежно-белые стены, словно глыбы льда, и как бы ожили изображения аватар Вишну, коих, как известно любому индусу, десять. В первом перевоплощении Вишну спасает первочеловека Many, затем превращается в льва, рыбу, черепаху, вепря. При осмотре седьмого перевоплощения — Вишну в облике Рамы — Афанасий почувствовал, как белая птица пролетела мимо, опахнув его холодным ветром, — на него со стены смотрело каменное лицо Ханумана. Тот же венец на голове, те же демонические красные глаза. Они притягивали, и на этот раз взгляд владыки обезьян был грозным.

Поистине, Парват для индусов — что Мекка для мусульман. Окрестности храмов были заполнены паломниками. И они всё прибывали. Нескончаемый поток людей, не прерываясь, тёк ко входу храма, богатые ехали на конях и волах. Все в праздничных белых одеяниях, со свежевыбритыми головами. В воротах стояли монахи. В каменные чаши возле них с тихим шелестом сыпались монеты.

В сумеречном свете храма людской поток обтекал изваяние Вишну и позолоченного быка Нанду. Каждый паломник целовал Нанду в копыто и сыпал на него цветы. И на статую Вишны сыпали цветы. Священнодействие проходило в полном молчании, лишь шарканье множества ног. Под потолочными сводами, где уже сгустилась темнота, носились летучие мыши и ласточки. На голову Афанасия упала капля помёта. Кто-то взял его руку, шепнул:

— Не следует стряхивать, господин, прошу прощения.

Фраза была произнесена на санскрите с той излишней старательностью, которая выдаёт чужеземца. Афанасий оглянулся. За ним шёл человек в одежде латинянина — шёлковый камзол, белая рубашка, короткие бархатные штаны, чулки. За латинянином шествовал слуга, неся башмаки господина. За три с лишком года пребывания Афанасия на чужбине он впервые увидел белого человека. Незнакомец приложил палец к губам, прося о соблюдении молчания, и увлёк Афанасия к выходу.

Углубившись в одну из аллей храмового сада, они остановились возле пруда. Незнакомец изящно раскланялся.

— Помпоний Лето[162], сударь, к вашим услугам.

Афанасий назвал себя. Тщательно выбритое румяное лицо итальянца выразило изумление.

— Неужели, мой друг, вы из холодной Русии?

— Из Твери.

— Ах, это неважно, мой друг. Дело в том, что я прибыл сюда из Москвы. Через Ширван, Армению, Иран. Вы удивлены? И тем не менее это так. Вижу по вашему лицу, что вы горите желанием узнать последние новости. Но сначала скажите, давно ли вы оттуда?

— Скоро четыре года.

Помпоний Лето ахнул, покачал головой.

— Достойно удивления! Как вы вынесли столь долгое пребывание на чужой земле? По какой причине?

Афанасий объяснил, что он купец и ищет новые торговые пути на юг.

— Так вы не учёный? — несколько разочаровался итальянец. — Но всё равно, я очень рад встретить здесь достойного человека. Надеюсь, я смогу удовлетворить ваше желание узнать о своей родине. Но это долгий разговор. Прошу быть моим гостем.

Новый знакомый повёл Афанасия мимо храма. Скоро они оставили шумную ярмарку в долине. На зелёном берегу реки под смоковницей стояла походная палатка итальянца. Возле неё ещё один слуга Помпония, молодой парень, жарил на костре цыплят.

Некоторые из новостей, рассказанных Помпонием, Афанасий уже слышал от Кирилла, о других узнал впервые. Итальянец сообщил о женитьбе царя Ивана на Софье Палеолог, о приезде в Москву итальянских мастеров, которые уже строят Ивану Успенский собор, заложили ещё один храм — Архангельский и заканчивают возведение Грановитой палаты, предназначенной для приёма иностранных послов, которую собираются украсить так, что она по великолепию превзойдёт все приёмные залы европейских дворцов.

— Вообще государь Иван собирается перестраивать весь кремль, обновить стены, построить новые башни. Москва, дорогой Афанасий, скоро будет одной из красивейших столиц мира! — разглагольствовал Помпоний, угощая русича жареными цыплятами. — Откровенно признаюсь, я дня не могу прожить без мясного, мне все эти кхичкери и шешни опротивели! А поскольку индийцы не могут без отвращения смотреть на мясо, то подобное противоречие несколько затрудняет моё общение с местными жителями, хотя я против них ничего не имею, индийцы порядочные и честные люди, а это в наше время, дорогой Афанасий, преимущество немаловажное! Итак, на чём я остановился? Ах, да, государь Иван, надо отдать ему должное, весьма дальновиден и расчётлив. Он присоединяет к Московии одно княжество за другим. Например, почти два года назад прибавлена Новгородская республика. Его брат Юрий совершил поход на Казань и едва её не взял. Он и казанский хан, простите, забыл его имя, у татар такие труднопроизносимые имена, подписали мирный договор, по которому хан вернул Москве всех русских пленников, захваченных казанцами в течение сорока лёг! Вы представляете! Теперь на очереди присоединение Тверского княжества и Рязанского. Судя по тому, как государь Иван умело собирает своё государство, он скоро станет царём самой обширной страны мира. От Чёрного моря до Каменного Пояса, так кажется, если память мне не изменяет, на Руси называют горный хребет, который угры называли Уралом. Ах, да, ещё одна немаловажная новость для вас, как для патриота. Государь приказал открыть в Москве Пушечный двор. Там уже начали лить пушки! Скоро ваше войско пополнится новым оружием — пищалями, коих в Москве уже окрестили самопалами. Должен вам сказать, мой друг, что Иван весьма удачно выбрал себе жену — Софью Палеолог. Она умна редкостно. Благодаря ей сейчас в Москву съезжаются лучшие представители учёного мира Европы и отменные мастера. Посему не удивлюсь, если именно на Руси появится восьмое чудо света, а Москва станет третьим Римом.

Нетрудно было понять, что женитьба Ивана на Софье немало способствовала появлению у латинян интереса к Руси и её дальнейшей судьбе.

Помпоний оказался человеком весьма сведущим, доброжелательным, что чувствовалось по тону его голоса, не в пример португальцу дону Диего Деца. Хоробрит почувствовал приязнь к добродушному итальянцу, который сам себя называл новым для Афанасия словом «гуманист» и говорил, что это слово сейчас в Европе входит в самое широкое употребление.

— Меня не влечёт Индия как земля обетованная, — говорил он, — я изучаю нравы, обычаи народов, хочу понять различия характеров и склонности народов в зависимости от образа жизни, климата. Это, друг мой, весьма перспективное направление науки, которую можно назвать гуманистической. Индийцы, например, мечтательны по натуре, они не агрессивны, далеко не воинственны и вряд ли когда-нибудь предпримут захваты земель своих соседей, если над ними будут столь же незлобивые и мирные правители. Я не беру в пример династию Бахманидов, они мусульмане. У них изначально заложено стремление присоединять к своей вере другие народы, и чаще насильственно, а это уже предполагает воинственность. Отсюда проистекает причина постоянных войн султаната с соседями.

Далее наблюдательный итальянец, сам того не подозревая, подтвердил выводы Хоробрита о том, что устремление Бахманидов на юг является ошибкой, ибо нечего и мечтать распространить свою веру на чрезвычайно стойкий в своих обычаях народ, а военный успех Бахманидов невозможен по причине многолюдства южных государств.

— Но в просчёте великого визиря Махмуда Гавана таится благо для северных соседей, ибо мусульмане не могут повернуть свои армии на них, — заключил Помпоний, явно владеющий искусством стратегических расчётов. — Впрочем, дорогой Афанасий, со стороны Махмуда Гавана подобное тоже было бы недальновидно. Он просто погубил бы своё войско. Судьба Бахманидского султаната сама по себе весьма любопытна.

— Чем же? — спросил Хоробрит.

— Тем, что она доказывает известную истину: если захватчики в результате первоначальных побед получают власть над более многочисленным народом и не хотят слиться с покорёнными, а распространить свою веру не имеют сил, то господство победителей не может длиться долго. Я в этом не просто убеждён. В Бидаре мне пришлось наблюдать многое, что скрыто от глаз хоросанской верхушки. И должен заметить, дорогой Афанасий, судьба государства Бахманидов в некотором смысле схожа с судьбой Золотой Орды. Пройдёт не так уж много времени, и Русь не только освободится от унизительного данничества, но и поглотит саму Золотую Орду.

То, о чём в последнее время упорно размышлял русский проведчик Хоробрит, находило полное подтверждение в наблюдениях итальянского учёного, человека многознающего, умного, а самое главное — беспристрастного.

Они беседовали всю ночь. И всё это время шумел в долине огромный лагерь паломников, где собралось множество людей, пришедших с юга и севера, востока и запада, из сухих степей и влажных джунглей, объединённых одной верой, упорно желающих жить по своим исконным обычаям. И какая сила могла им в этом воспрепятствовать?

Да, Помпоний Лето был прямой противоположностью кичливому португальцу Диего Деца. Поэтому утром итальянец и Хоробрит расстались друзьями. Помпоний хотел ехать дальше на юг, в государство Виджанаягар, а Хоробриту нужно было возвращаться в Бидар. За прощальным завтраком, подняв кубок с виноградным вином, итальянец гуманист возгласил:

— Моя мечта проста: земля должна цвести и благоухать! А для этого её следует очистить от скверны! Насколько бы все народы продвинулись вперёд в образовании, науке, искусстве, если бы с тела земли удалось соскоблить все зловонные наросты, отмыть её и нарядить в белые чистые одежды! Я пью за процветание земли!

Он искренне верил, что это возможно. Но Хоробрит выпил тоже.

«От Первати же приехал есми в Бедерь за 15 дний до бесерменьскаго улу багря[163]... и язъ позабылъ вЂры христьяньскыя всея, и праздниковъ христианьскых, ни Велика дни, ни Рожества Христова не вЂдаю, ни среды, ни пятници не знаю; а промежу есми вЂръ тангрыдань истремень, олъ сакласынъ: «Олло худо, олло акъ, олло ты, олло акъберъ, олло рагымъ, олло керимъ, олло рагымелъло, олло каримелло, танъ танъ-грысень, худо сеньсень (я молю Бога, пусть он сохранит меня: «Господи, боже истинный, ты Бог, Бог великий, Бог милосердный, Бог милостивый, всемилостивейший и всемилосерднейший, ты, Господи Боже!) Бог еди единъ, то царь славы, творець небу и земли.

А иду я на Русь, кетьмышьтыръ имень, уручь тутъ-тымъ (с думой: погибла вера моя, постился я мусульманским постом?) МЂсяць марта прошелъ, и азъ мЂсяць мяса есмь не ялъ, заговЂлъ с бесермены в недЂлю, да говЂл есми ничего скоромнаго, никакия ястъвы бесерменьскыя, а ярлъ есми всё по двожды днёмъ хлЂбъ да воду, вратыйял ятьмадымъ (с женщиной не ложился я). Да молился есми Богу вседержителю, кто сътворилъ небо и землю, а иного есми не призывал никоторово имени, богь олло, богь керимъ, богъ рагымъ, богь худо, богъ акъберъ, бог царь славы, олло варенно, олло рагымелло, сеньсень олло ты! (Господи Боже, Бог милостивый, Бог милосердный, Бог Господь, Бог великий, Бог царь славы, Бог зиждитель, Бог всемилостивейший, — это всё ты, о Господи!)»

Порой тяжкий груз жизненного опыта превращается в неверие, в тоску, отчаяние, и нет рядом близкого человека, могущего утешить, ободрить, мрачные думы заполняют душу, и мир кажется средоточием вражды, злобы, пороков. В особо тягостные минуты человек непременно обращается к Богу. Но подвигло Афанасия написать эти строки не только отчаяние, но и стихи, прочитанные Помпонием за прощальным завтраком.

— Послушай, дорогой Афанасий, что пишет один из величайших поэтов, когда-либо рождённых женщиной! — воскликнул он.

— Это «Божественная комедия»! Надпись автор увидел над входом в ад: «Оставь надежду всяк, сюда входящий» — сказано о грешниках. Позволю себе заметить, что стихи «Божественной комедии» противоречат постулату христианства об отпущении грехов. Кто прав?

Восхищаясь сочинением великого Данте, Помпоний оставался прежде всего учёным. Его вопрос задел за живое Хоробрита и навёл на смутные мысли. Может быть, по этой причине возникло у него, стойкого человека, состояние безысходности.

Но всё кончается. Даже безысходность.

«ИндЂяне же вола зовутъ отцемъ, а корову матерью. А каломъ их пекут хлЂбы и Ђству варять собЂ, а попеломъ тЂм мажуть ся по лицу и по челу, и по всему тЂлу их знамя. В недЂлю же да в понедЂникъ ядять единожды днёмъ. Въ ИндЂе же какъпа чекътуръ а учюзедерь: сикишь иларсень ики шитель; акечаны иля атырьсень атле жетель берь; булара досторъ; а кулъ каравашъ учюзъ: чар фуна хубъ, бемъ фуна хубЂсия; капкара амьчуюк кичи — хошь. (В Индии же гулящих женщин много и потому они дешёвые; если имеешь с ней тесную связь, дай два жителя; хочешь свои деньги на ветер пустить — дай шесть жителей. Так в сих местах заведено. А рабы и рабыни дёшевы: 4 фуны хороша, 5 фун хороша и черна; чёрная-пречёрная амджик маленькая, хороша).

А Келекогъ (Кожикода) есть пристанище ИндЂйскаго моря всего. А пройти его не дай богъ никакову кестяку[165], а кто его ни увидитъ, тотъ поздорову не пройдеть моремъ. А родится в нём перець, да зеньзебиль, да мошкатъ, да калафуръ, да корица, да гвозникы, да пряное коренье, да адряк, да всякого коренья родится в нёмъ много. Да всё в нём дёшево. Да кулъ да каравашь письяръ хубь сия. (А рабы и рабыни многочисленны, хорошие и чёрные).

А Силян (Цейлон) есть пристанище ИндЂйскаго моря немало, а в нёмъ баба Адамъ на горЂ на высоцЂ[166]. Да около его родится каменье драгое, да червьци, да фатисы, да бабогури, да бинчай, да хрусталь, да сумбада[167]. Да слоны родятся, да продають в локоть, да девякуши продають в вЂсъ[168].

А Шабаитьское пристанище ИндЂйскаго моря велми велико. А хоросанцемъ дають алафу по тенкЂ на день, и великому и малому. А кто в нёмъ женится хоросанець, и князь шабатьской даетъ по тысячи тенекъ на жертву, да на алафу, даЂтъ на всякый мЂсяц по десяти денёк. Да родится в Шаботе шёлкъ, да сандал, да жемчюгъ, да всё дёшево.

А в Пегу же есть пристанище немало. Да всё в нём дербыши (дервиши) живугь индЂйскыя, да родится в нёмъ камение дорогое — маникъ, да яхутъ, да кырпукъ, а продают же каменья дербыши.

А Чиньское же да Мачиньское[169] пристанище велми велико, да дЂлають в нём чини[170], да продають чини, в вЂсъ, а дёшево...

Шаибатъ же от Бедеря 3 мЂсяци пути, а от Дабы ля до Шаибата 2 мЂсяца моремъ итьти. Чинь да Мачимъ от Бедеря 4 мЂсяца моремъ итьти, а там же делаютъ ними[171], да всё дёшево. А до Силяна 2 мЂсяца моремъ итьти...

В Кузряте же родится краска, да люкъ. Да в КамбатЂ родится ахыкъ (сердолик). В Рачуре же родится алмазъ бир кона да новъ кона (старые копи и новые копи). Продают почку[172] по пяти рублёвъ, а доброго по десяти рублёв, новаго же почка алмазу пЂнечьче кени, сия же чар — шеш кени, а сипитъ екъ тенка (чёрного алмаза по четыре — шесть кени, а белого — одно кени).

Алмазъ же родится в горЂ каменой, а продають же тую гору каменую по д†тысячи фунтовъ золотых новаго алмазу, а кона алмазу продають в локоть по 10 тысячь фунтовъ золотых. А земля же тоя Меликханова, а холопъ салтановъ. А от Бедеря 30 кововъ... Да в ШабатЂ же всё дёшево, а родится шёлкъ да сахаръ велми дёшево. Да по лесу у них мамоны да обезьяны, да по дорогамъ людей дерут, ино у нихъ ночи по дорогамъ не смЂють Ђздити, обезьянъ дЂля да мамонъ дЂля».

Приведённые выше сведения (кроме последних — о мамонах и обезьянах) Хоробрит занёс в тетрадь после тщательных расспросов купцов. Самому побыть везде не представлялось возможным, слишком долго и трудно. Теперь русские купцы будут иметь представление, чем богата индийская земля, что эта далеко не блаженная страна «неподалёку от рая, где нет ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека». Нельзя держать людей в мечтательности и в ложных надеждах.

Совсем другую Индию увидел русский проведчик Афанасий Никитин и рассказал о ней исключительно правду, и только правду. Спрятав записи, Хоробрит задумался: будут ли довольны князь Семён и государь Иван его поездкой?

Да, он лишит государя надежд. Но когда ложь была полезней правды? Особенно в делах, которые решают судьбу страны?

Тем более что он выполнил главную задачу, поставленную перед ним, — выяснил, что НЕВЕДОМЫХ ПЛЕМЁН, МОГУЩИХ НЕОЖИДАННОЙ ЛАВИНОЙ ОБРАШИТЬСЯ НА РУСЬ, НА ЮГЕ НЕТ. Но и не только на юге, их нет и на востоке. Теперь Русь все свои силы, включая резервы, может не опасаясь бросить в решающую схватку с Золотой Ордой. Татарскому игу скоро придёт конец.

Выполнил Афанасий Никитин и второстепенную, но не менее важную задачу: открыл для Руси Индию. Отныне всякий, прочитав его записки, поймёт, что из себя представляет эта неведомая, почти сказочная страна. Русский проведчик Хоробрит проложил в неё путь. Теперь по нему могут пойти послы и купцы.

Итак, он совершил небывалое. Остальное от Хоробрита уже не зависело.

Что же касается упоминания о мамонах и обезьянах, то о них и расспрашивать никого не надо было. Всё происходило на глазах Хоробрита. Предупредить об опасности следовало, хотя бы потому, что в ночь после отъезда Помпония на лагерь паломников напали.

Эго было настоящее нашествие обитателей джунглей, потому что нагрянули вместе с обезьянами и другие дикие звери. У Хоробрита сложилось впечатление, что вёл их один предводитель. И конечно, им был царь Хануман. Правда, сам случай Хоробрит не решился описать по причине, упомянутой выше, и отчасти ещё потому, что видел он нападение как бы в полусне.

Нападения хищников на богомольцев происходили весьма часто. И много паломников гибло. Но последнее было нечто из ряда вон выходящее. Словно звери задались целью изгнать людей из Парвата. Услышав неясный шум, Афанасий вскочил, увидел, как в долину, освещаемую красноватыми всполохами, из чёрной чащи леса выскальзывают ряд за рядом обезьяны. Величественный царь Хануман сидит на носилках, которые несут два могучих волосатых великана.

Отовсюду доносились вопли обезьян и крики индусов. Где-то за рекой трубил разъярённый слон. Ему вторил другой. Ревели тигры, выли волки, кричали шакалы. Афанасий вдруг заметил, что к нему подкрадываются неясные тени. Это были необыкновенно рослые обезьяны.

— Хануман, Хануман... — произносила одна из них, нерешительно приближаясь к Хоробриту, всячески показывая, что у них нет намерения напасть на чужеземца, напротив, Хануман любезно приглашает его к себе.

Но в руках Хоробрита была сабля. Она описала в ночи сверкающий полукруг. Голова ближней обезьяны слетела с сутулых шерстистых плеч. Другие, гневно завизжав, бросились прочь. Мимо бесшумными прыжками пронеслась огромная кошка, держа в пасти трепещущее тело индуса. Ночь была наполнена воплями, рёвом, мольбами о помощи, треском ломаемых кустов. Где-то крушил шалаши слон.

И вдруг на долину стал наплывать белый туман, клубы его шевелились, словно живые, сгущались, превращаясь в белесоватую влажную мглу, заглушая все звуки. И вскоре настала такая мёртвая тишина, словно Хоробрит остался во всём мире один. Его потянуло в необоримый сон, глаза стали слипаться, ему хотелось упасть навзничь в мягкую густую траву и забыться. Но вокруг него собирались безмолвные тени, манили за собой. После Афанасий вспомнил, что кружил над головой саблей, очерчивая некий магический круг, а земля в мешочке на груди шевелилась.

Сколько времени провёл он в таком состоянии, трудно сказать. Плыла ночь, наполненная красными всполохами, яркими звёздами, дуновениями ветра, странными движениями серых теней и мельканием тумана. Его звал чей-то голос, и Хоробрит брёл на зов словно заворожённый. Но это был не голос волхва. Хоробрит то ли бредил, то ли видел наяву горящие глаза тигра, хобот слона, обнюхавший его, гримасничащую морду обезьяны. А потом перед ним предстал Хануман на царской кровати, которую держали два момона. И повелитель обезьян вновь спросил, не желает ли он служить в войске Джунглей.

— Нет, — ответил Хоробрит.

— Смотри, чужеземец, от чего ты отказываешься! — воскликнул Хануман и повёл лапой.

Джунгли расступились, и разверзлась земля. Глазам Хоробрита предстали мраморные дворцы, увитые лианами, подземелья, полные сокровищ, по которым ползали лишь змеи. Но Хоробрит остался равнодушен. Видение пропало, джунгли вновь сомкнулись. Не стало Ханумана и момонов. Хоробрит увидел, что стоит на лесной поляне и держит в руке саблю. Вокруг шумел утренний лес, листья и травы были мокры от росы и тумана. Пересекая поляну, в траве вилась узкая тропинка.

Он вышел в долину лишь к полудню. В солнечном свете сверкала река, а за ней ледяной глыбой блестел храм Парвата. Долина была пуста. Лагерь паломников исчез.

По дороге к храму ехала повозка, влекомая волами. В ней находились два бритых монаха в белых одеяниях. Афанасий спросил, куда делись люди.

— Три дня назад на лагерь напали звери. Люди разбежались. Отправились по домам. Теперь их не будет до следующей «ночи Шивы».

— Как — три дня? Разве это было не сегодняшней ночью?

— Нет, господин, прошло три дня.

Монахи уехали. Хоробрит вброд перешёл реку. Шалаши были развалены, на чёрной вытоптанной земле виднелись следы слонов, тигров, момонов. Хоробрит выбрался на дорогу, ведущую в Бидар.

Он шёл от селения к селению, от города к городу, загорелый, голубоглазый, светловолосый, и женщины в завийях охотно платили ему за «ночь любви».

В дне пути от Бидара, там, где дорога идёт по узкому ущелью, Хоробрит встретил двух всадников. Они выехали из-за поворота, и шум водопада, низвергавшегося со склона горы в ущелье, заглушил звук копыт. Ещё издали по лохматым бараньим шапкам и вольной посадке Хоробрит узнал татар. А когда один из них поднял голову и под шапкой блеснули волчьи глаза, у русича тревожно стукнуло сердце. Это был Муртаз-мирза. Второй был широкоплечий воин с костлявым бритым лицом. Вот где его настигла погоня! Муртаз-мирза тоже узнал Хоробрита, дико взвизгнул, срывая с плеча лук.

— Русич! — крикнул он своему спутнику. — Аллах милостив к упорным!

Но и одного слова было достаточно, чтобы бритый сообразил, какое им выпало везение. Встретить одинокого врага в ущелье, где ему негде скрыться, да ещё пешего! Спутник Муртаз-мирзы в полном восторге поднял свою лошадь на дыбы, выхватил саблю и пустился во весь мах к Хоробриту, не слушая, что ему кричит сотник. Он жаждал первым добраться до русича и снести ему голову, за которую обещана неслыханная награда: куча денег и звание тысячника.

— Стой, подлый Шакал! — выл сотник. — Остановись, это моя добыча!

Какое там — остановись. Крик лишь подстегнул Шакала. Где начинается соперничество, там кончается покорность. Это у воинов в крови. Став тысячником, Шакал заставит сотника заплетать ему на ночь косицу. Уступить добычу, ради которой вот уж сколько времени он скитается по чужим землям? Ха, дождёшься! За его спиной свистнула стрела. Это стрелял Муртаз-мирза, надеясь издали поразить русича. Но тот стоял к нападавшим правым плечом, прикрывшись лезвием дамасского клинка. Шакал увидел, как русич сделал неуловимо быстрое движение, как бы сдвигая клинок вправо, и стрела пролетела мимо. Шакала порадовало, что сотник промазал. Он расскажет об этом остальным. В это время русич стремительно повернулся и выставил вперёд левое плечо. И вторая стрела Муртаза просвистела мимо. Лошади Шакала оставалось всего несколько прыжков. Вай, как хорошо! И тут обнаружилась досадная оплошность: впереди один за другим лежали два крупных валуна. Их следовало обогнуть. Но Шакал нарочно скакал на них, чтобы закрыть русича своим телом от стрел Муртаза. Он ударил лошадь плёткой. Та прыгнула через первый валун.

И случилось неожиданное. Русич оглушительно свистнул. Дикий разбойничий свист испугал коня, заставил остановиться. Последовал второй свист. Лошадь, храпя, прянула в сторону. Шакал едва удержался в седле. Новый оглушительный свист вынудил лошадь подняться на дыбы. Прилетела третья стрела, ударила в спину Шакала, прикрытую кольчугой. Татарин выругался и потряс саблей. В горячке он не заметил, каким образом русич оказался рядом с его конём. Сабля Хоробрита распорола брюхо лошади. Та опрокинулась навзничь, хороня под собой седока. Раздалось предсмертное ржание.

Муртаз-мирза забросил за плечо лук, выхватил аркан и пустил жеребца к Хоробриту. Змеевидная петля взметнулась и пала на плечи русича. Сотник мгновенно рванул аркан. Но клинок Хоробрита оказался проворней. В руках Муртаза остался лишь обрывок кожаной верёвки. Он взревел. В несколько прыжков его лошадь приблизилась к русичу, и клинок сотника с размаху опустился на врага. Такой удар обычно разваливает человека надвое. Но замах оказался напрасен. Хоробрита на прежнем месте не оказалось. Выругавшись, Муртаз-мирза с похвальной быстротой метнул в русича джерид. Проведчик едва увернулся. От второго джерида ему не спастись.

И тогда Хоробрит использовал приём, который применял в особо опасных случаях. Он метнулся влево. Муртаз-мирза рванул лошадь в ту же сторону. Но Хоробрит задержал прыжок, и его бросок вправо был великолепен. Ещё прыжок. И проведчик оказался за спиной сотника. Лошадь осела на задние ноги под тяжестью двух седоков. Муртаз-мирза почувствовал, как чужие руки обхватили его словно тисками. Подпруга не выдержала двойной нагрузки и лопнула. Воины рухнули вниз. Нога сотника запуталась в стремени. Жеребец протащил татарина и русича по каменистой дороге, остановился. Седло сползло, и сотник сумел освободить ногу.

Они боролись не на жизнь, а насмерть. Татарин был силён и ловок. Его жёсткие пальцы тянулись к горлу русича, смуглое лицо налилось кровью, волчьи глаза горели злобой. Но Хоробрит сумел опрокинуть его на спину и придавить к земле. Муртаз не мог признать себя побеждённым, выл, изгибался, норовя сбросить противника. Хоробрит, улучив момент, оглушил его ударом булыжника. Сотник потерял сознание. Этого времени хватило, чтобы связать его, Хоробрит с трудом поднялся с земли. В десятке шагов всё ещё билась лошадь Шакала в предсмертных судорогах, а под ней лежал мёртвый Шакал.

Первым делом Хоробрит поймал жеребца, привязал к камню, разыскал в походной сумке Муртаза запасную подпругу, укрепил седло. Подобрал лук, джериды. Обыскал Шакала, нашёл кожаный мешочек с деньгами. Потом то же самое проделал и с сотником. Тот лежал неподвижно, но ресницы закрытых глаз едва заметно вздрагивали. Хоробрит забрал деньги и у Муртаза. Подойдя к водопаду, умылся. Когда вернулся, от него не ускользнуло движение врага, пытавшегося перетереть путы на руках о камень.

— Зря стараешься. — Хоробрит устало присел рядом. — Кончилась твоя погоня. Да и Русь больше не доведётся тебе грабить.

Сотник молчал, следя прищуренными глазами за врагом.

— Как ты узнал, что я в Парвате? — спросил Хоробрит.

— Аллах подсказал верный путь.

— Тогда поблагодари его и за то, что сейчас связанный лежишь.

— Это не его вина. Меня убьёшь?

— Подумаю. Где твои люди?

Муртаз-мирза промолчал. Хоробрит вынул свой клинок, проверил жало. Сотник опустил голову, выдавил:

— Пятеро ждут тебя в Ормузе. Столько же в Камбее и Чауле. Трое в Джуннаре. Есть мои люди в Баку и Шемахе. Тебе всё равно не уйти. Рано или поздно, мстители убьют тебя. Султан Касим, да дарует ему аллах бессмертие, разослал твои приметы во все города. Лучше бы тебе сдаться.

— Чтобы мне отрубили голову?

Сотник помолчал, неуверенно сказал:

— Я бы мог уговорить султана, да будет он всегда любим своими жёнами, чтобы он оставил тебя в живых, взял бы на службу, ты ведь умелый и храбрый воин. Такие люди Касиму нужны. Ты мог бы стать даже тысячником. Если примешь ислам.

— Не старайся, Муртаз-мирза. Я помню, как ты клялся моим родителям, что никуда не сбежишь.

— Не будь дураком! — вскричал сотник. — Тебе на Русь не пробиться! Зачем не веришь? Отпусти меня!

— И опять начнёшь охотиться за мной?

— Не начну, клянусь аллахом!

Хоробрита удивила горячая клятва сотника. В сущности, он не держал зла на этого человека. Даже смерть родителей но вине Муртаза не вызывала за давностью лет прежнего гнева. Видимо, Хоробрит старел. Он тоже убил на своём веку немало, пожалуй, гораздо больше, чем его враг. Но у каждого воина рано или поздно наступает время, когда хочется лишь тишины и покоя.

Сотник быстро сказал:

— Если уж аллах не позволил прикончить тебя в этом ущелье, значит, он запрещает убивать тебя. Я это только сейчас понял.

— Но твоего жеребца я заберу.

— Согласен! — В голосе бывшего врага прозвучала радость.

Хоробрит перерезал путы на руках и ногах сотника. Тот легко поднялся, исподлобья посматривая на русича.

— Прощай, Муртаз-мирза! Помолись своему аллаху, чтобы мы с гобой больше не встретились.

— Помолюсь! — покорно отозвался тот, всё ещё не веря в своё спасение.

Хоробрит вернул ему мешочек с деньгами, оставил саблю и лук. Но без стрел. Подойдя к неподвижному Шакалу, снял с него шапку, вынул из походной сумки платок, которым прикрывают лицо, если застигла песчаная буря. Вскочил на жеребца и пустил его вскачь.

Он опасался, что воротной страже Бидара приказано его задержать. Но в шапке, да ещё прикрытый платком, он стал неузнаваем. Охрана беспрепятственно позволила ему въехать в город. В завийе Хоробрита наверняка ждала засада. Поэтому он отправился к Вараручи.

Тог был в лавке. И не один. Несколько мужчин, по виду арабы, внимательно осматривали оружие. Хоробрит незаметно для них приподнял край платка, и оружейник узнал русича. Быстро выпроводив арабов, он закрыл лавку, сказал Хоробриту.

— Тебя по городу ищут люди Малик Хасана. Куттовал объявил, что ты убил двух его лучших стражей.

— Вернулся ли Махмуд Гаван?

— Да, вернулся. Он подавил восстание, и султан пока к нему благосклонен. Но это временно. Малик Хасан постепенно забирает власть в свои руки.

— Как мне встретиться с великим визирем?

— Сегодня вечером ко мне придут нужные люди, они всё сделают. Махмуд Гаван уже знает о тебе. Ему рассказывали, что ты друг убитого казначея. С Орликом всё в порядке. Приходится покупать ему отборный ячмень. Пока в моём дворе его никто не видел, Шива нас бережёт. Тебе передаёт наилучшие пожелания пророк Кабир. Он отправился в Виджиянагар.

Во время беседы в дверь постучали покупатели. Пришлось её прервать. Оказывается, вернулись арабы, решившие всё-таки приобрести сабли Вараручи. Когда они удалились, хозяин закрыл лавку.

Утром в дом Вараручи прибежал индус и сказал, что Махмуд Гаван готов принять русича.

Но сначала Хоробриту довелось наблюдать выезд самого султана.

«На баграмЂ на бесерьменской выехал султанъ на теферичь, ино с ним 20 възырей великых да триста слоновъ наряженых в булатных доспЂсех, да с гороткы, да в городкы окованы, да в городках по 6 человЂкъ в доспЂсех, да с пушками, да с пищалями, а на великомъ слонъ 12 человЂкъ. На всяком слонЂ по два проборца великых, да к зубомъ повязаны великыя мечи по кентарю, да к рыломъ привязаны великыя желЂзныя гыры. Да человЂкъ сЂдить в доспЂсЂ промежу ушей, да крюкъ у него в руках желЂзной великы, да тЂмъ его править. Да коней простыхъ тысяча въ снастехъ золотых, да верблюдовъ сто с нагарами, да трубниковъ 300, да плясцевъ 300, да ковре 300. Да на султанЂ ковтанъ весь саженъ яхонты, да три сабли на нёмъ золотомъ окаваны, да седло золото. Да перед нимъ скачет кофаръ пЂшь да играеть теремьцемъ[173], да за нимъ пЂшихъ много. Да за ним благой[174] слонъ идётъ, а весь в камкЂ наряжанъ, да обиваеть люди, да чепь у него велика желЂзна во ртЂ, да обиваеть кони и люди, чтобы кто на султана не наступили блиско.

А братъ султановъ, тот сидит на кровати на золотой, да над нимъ теремъ оксамитенъ, да маковица золота со яхонты, да несуть его 20 человЂкъ.

А махтумъ[175] сидит на кровати на золотой, да над нимъ теремъ шидянъ с маковицею золотою, да везутъ его на 4-хъ конехъ въ снастехъ золотыхъ. Да около людей его множество, да перед нимъ пЂвци, да плясцевъ много, да всЂ с голыми мечи, да с саблями, да с щиты, да сулицами, да с копии, да с лукы с прямыми с великими. Да кони всЂ в доспЂсехъ, да сагадакы на них. Да иныа нагы всЂ, одно платище на гузнЂ, зоромъ завЂшенъ».

Когда торжественная процессия проезжала мимо Хоробрита, сопровождавший его индус показал на третьи носилки, медленно плывущие вслед за слоном султана и кроватью его брата, сказал:

— Вон махдум, господин! Великий визирь, к которому мы идём!

Но пробиться к визирю через несколько цепей охраны было невозможно. Пришлось следовать за ним. Дворцы султана и Махмуда Гавана стояли рядом, как бы соперничая в роскоши и отделке. Нетрудно было понять, что подобное долго продолжаться не могло: султан быстро взрослел, рано или поздно он не захочет делить власть. Возле украшенных резьбой ворот дворца Махмуда Гавана смирно сидели десятка два желающих попасть к нему на приём. Несколько человек в богатых одеждах, остальные простолюдины. Видимо, великий визирь был доступен всем. Вскоре ворота распахнулись, появился важный распорядитель приёмов в сопровождении писца-брахмана, который записал имена просителей. Распорядитель, узнав, что приёма ждёт русич, сказал, чтобы тот зашёл первым.

Наконец-то Хоробрит увидел человека, встречи с которым он так упорно добивался, пройдя через неслыханные трудности и препятствия.

Махмуд Гаван сидел в кресле, выделяясь среди окружавших его придворных могучей высокой фигурой.

Если в одном человеке проявилось хотя бы несколько лучших качеств человеческой породы, этого человека смело можно назвать совершенным.

Встреча стоила трудностей. Перед проведчиком был не просто великий визирь, но ещё воин, математик, поэт, философ.

Внешность Махмуда Гавана поражала своей гармоничностью. Геркулесовское телосложение не подавляло взор чрезмерной мощью, скорее, высокий рост подчёркивал стройность и гибкость мускулистого тела. Крупная голова на сильной шее соразмерна широким плечам, чёрные кудри красивыми прядями обрамляли властное, с правильными чертами лицо, выражавшее отвагу и благородство — редкое и счастливое совпадение качеств. В карих глазах, спокойных и проницательных, светился высокий доброжелательный ум. Такой ум в сочетании с первыми двумя свойствами делает человека поистине величайшим героем. Или мудрецом. И Махмуд Гаван подтвердил это своими деяниями.

Он слегка удивился, когда Хоробрит произнёс надлежащее приветствие на безупречном фарсидском языке, потом на санскрите и вручил ему письмо Ивана, которое ещё в Москве было переведено на фарсидский и арабский языки.

Внимательно прочитав письмо, Махмуд Гаван отложил его, изучающе осмотрел чужеземца, одеждой не отличающегося от мусульман, звучным голосом спросил:

— Ты воин?

— Человек, столь долго пребывающий на чужбине, должен быть воином, великий визирь.

Махмуд Гаван благосклонно кивнул:

— Ты прав. Я уже слышал о тебе. Жаль, не пришлось застать моего казначея в живых. Как ты думаешь, русич, кто его мог убить?

— Не стану скрывать, великий визирь, правду, которую ты знаешь. Его отравили люди Малик Хасана.

— Ты не задумывался, что обвинение может быть клеветой?

— Готов ответить за свои слова перед кем угодно! За день до того, как отправиться в Парват, я убил соглядатая Малик Хасана. Той ночью было совершено нападение на меня. Но в моей комнате поселили приезжего купца, и люди Малик Хасана по неведению отрубили головы ему и его телохранителю. Мне пришлось покинуть завийю и искать безопасное место. Соглядатай последовал за мной. Я поймал его, и он поведал о том, что я уже знал: отравили твоего казначея не жёны Мехмеда-аги, а люди куттовала, подчинённого Малик Хасану. Мои слова могут подтвердить многие.

— Гм. Я вижу, ты достаточно осведомлён о наших делах и способен из них извлекать правильные выводы. Говорят, что со стороны виднее, я согласен с этим утверждением. Скажи, к каким же выводам ты пришёл?

— Они не для посторонних ушей, великий визирь.

— Хорошо. Поговорим об этом в другой раз. Твой государь Иван тебе верит?

— Да, великий визирь.

— Прекрасно. Письма царю Руси я писать не стану. И не потому, что мы не нуждаемся в союзе с далёкой Русией, но потому, что письмо может быть перехвачено и использовано против меня. Когда встретимся в следующий раз, я передам всё, что нужно, на словах. Я полагаю, что большую часть того, что я намереваюсь ответить, ты уже знаешь. Так или не так?

— Так, великий визирь.

— Похвально. У мудрого государя, несомненно, и умные приближённые. Встретимся через три дня. Прощай.

Ну что ж, первая встреча и должна быть такой, то есть оставить много недоговорённого. Иначе беседа продлилась бы слишком долго. А Махмуд Гаван приехал лишь несколько дней назад. Но сегодня же Малик Хасан узнает, что русич был у великого визиря, которого юный султан наградил званием махдума. Это означало, что Хоробрита убить пока не посмеют.

Выйдя из дворца, он смело направился в завийю. Человеку всегда хочется вернуться туда, где с ним произошло нечто знаменательное, пережить вторично ощущение избегнутой опасности. Это возбуждает и не позволяет терять боевого мастерства. Именно это заставило Хоробрита побывать в том переулке, где он обнаружил за своей спиной соглядатая. Или тот был слишком недоверчив и не поверил тем, кого послали убить русича, или слишком догадлив. Как бы там ни было, пронырливый соглядатай представлял опасность, ибо ждал появления ночных стражей, чтобы позвать на помощь. А если бы Хоробрита схватили в отсутствие Махмуда Гавана, то проведчика немедленно бы казнили. К счастью, ночной охраны поблизости не оказалось. Хоробрит оглушил соглядатая, когда тот пришёл в себя, быстренько допросил, а после сломал ему хребет.

Во дворе завийи его встретила Зензюль, ещё более раздобревшая, обрадованно кинулась ему на шею.

— О, любимый, я так переживала за тебя! — И быстро шепнула: — Уходи скорей, тебя здесь ждут стражи...

Но на галерее уже показался хозяин завийи, а с ним вышли четверо рослых воинов. Перс быстро скрылся в своих покоях, а стражи спустились во двор и окружили Хоробрита. Один из них, узколицый, горбоносый, устрашающе шевеля вислыми усами, спросил:

— Ты ходжа Юсуф Хоросани?

— Да, я ходжа Юсуф.

— Ты обвиняешься в убийстве приезжего купца и его телохранителя.

— Но с того случая прошло уже два месяца. Вы что, не могли найти настоящих убийц?

— Вот мы и нашли, — проворчал вислоусый.

— Но убивал купца не я.

— Сейчас мы тебя проводим к куттовалу, он и разберётся.

Хоробрит мысленно усмехнулся. Люди куттовала убили, а куттовал ищет убийц. Конечно, он их не найдёт. Но зато какой удобный предлог свалить вину на чужеземца. Осталось только сделать вид, что он обозлён до крайности и не прочь схватиться со стражами. Хоробрит кинул ладонь на рукоять клинка. Вислоусый был далеко не трус и тоже вынул саблю. Некоторое время они мерили друг друга свирепыми взглядами. Остальные после недолгих колебаний воинственно выпятили груди и обнажили клинки. Конечно, они не знали, с кем хотят схватиться. Хозяин завийи высунулся было из своих покоев, но, обнаружив, что дело принимает дурной оборот, вновь скрылся. Схватку предотвратила Зензюль. Встав между мужчинами, она взмахнула метлой и смело заявила:

— Эй, вы, храбрецы, не хотите ли сразиться с женщиной? Я готова! Метла против сабли!

— Отойди, Зензюль! — проворчал вислоусый. — Ступай к себе. Я скоро приду, и тогда мы с тобой сразимся, ха-ха, в постели! Уверен, тогда ты покажешь спину!

— Ха-ха! — громыхнули остальные стражи.

Зензюль немедленно заявила:

— Меньше, чем за сорок тенке, я не согласна.

— Сорок тенке? — взвыл вислоусый. — За что, женщина?

— За тот синяк, который ты поставишь мне своим горбатым носом!

— Го-го-го! — залились воины.

Вислоусый уступил.

— Ладно. Если хорошо поработаешь, получишь сорок тенке. Сейчас я отведу чужеземца к куттовалу и быстренько вернусь.

Но повели они Хоробрита не к куттовалу, а во дворец Малик Хасана.

«Бесерменинъ же Мелик, тотъ мя много понуди в вЂру бесерменьскую стати. Аз же ему рекох: «Господине, ты намазь кыларесенъ, мен да намазъ киларьменъ; ты бешь намазъ киларьсизъ, мен да 3 каларемень: менгарипъ, а сень иньчай». Онъ же ми рече: «Истину ты не бесерменинъ кажешися, а христьаньства не знаешь». Аз же въ многыя помышления впадохъ и рекох себЂ: «Горе мнЂ, окаянному, яко от пути истиннаго заблудихся и пути не знаю уже самъ пойду. Господи боже вседержителю, творецъ небу и земли! Не отврати лица от рабища твоего, яко скорбь близъ есмь. Господи! Призри на мя и помилуй мя, яко твоё есмъ создание; не отврати мя, Господи, от пути истиннаго и настави мя, Господи, на путь твой правый, яко никоея же добродЂтели в нужи той сотворих тебЂ, господи мой, яко дни своя преплых все во злЂ, Господи мой, олло перводигерь, олло ты, каримъ олло, рагымъ олло, каримъ олло рагымелло; ахалимъдулимо (Господи мой, покровитель ты, Боже, Господи милостивый, Господь милосердный, милостивый и милосердный. Хвала Богу!)... Уже приидоша 4 Великыя дни в бесерменьской земли, а христианства не оставихъ. ДалЂ Богъ вЂдаять, что будетъ. Господи боже мой, на тя уповаЂ, спаси мя, Господи боже мой!»

Записал он это, вернувшись от Малика Хасана, когда в нём с новой силой пробудилась тоска по родине. Сейчас на Руси весна. Он явственно увидел синее бездонное небо, слепящее глаза солнце, пригорки, покрывшиеся юной травой, услышал шум ручьёв, курлыканье возвращающихся журавлей, ощутил запах разогретой смолы. Боже, боже, когда он увидит родину.

Малик Хасан оказался небольшого роста, в огромной чалме и золотых туфлях. Усы лихо закручены, и вид у него был весьма воинственный, как и у многих обделённых ростом людей. Задиристостью обычно возмещают собственную невзрачность. Он встретил вошедшего Хоробрита безжизненным взглядом по-совиному выпуклых немигающих глаз.

Человек, из правоверного брахмана ставший правоверным мусульманином, в душе имеет мало святого. Хоробрит уже знал о нём много. Но эта встреча ему нужна. Ради того, чтобы возвыситься, бывший брахман готов на всё — ложь, клевету, лесть, убийство, заведомый обман, шантаж, заговор, — при этом обладал упорством и был смел. Такие люди ни перед чем не останавливаются, а потому опасны.

Два человека вступили в схватку за власть в Бахманидском султанате — поистине благородный Махмуд Гаван и поистине подлый Малик Хасан. Если победит Малик Хасан, в чём уже можно было не сомневаться, то страну ждёт печальное будущее и великие потрясения.

— Мира и благополучия тебе, господин! — Хоробрит поклонился.

Малик Хасан не ответил. Телохранители возле его кресла беспокойно переминались, косясь на чужеземца. Видно, наслышаны о нём.

Убранство приёмного зала визиря не уступало в роскоши дворцу султана. Огромные пушистые ковры на полу. В окнах разноцветные венецианские стёкла создавали неповторимое освещение. Вечереющее солнце светило в окна, и в зале плавало разноцветное искрящееся сияние, в золотистой дымке возник как бы сказочно дивный сад, где словно по волшебству вырастали хрустальные цветы, свисали налитые плоды, покачивались травы, меж радужных колонн возникали замки, струились водопады, темнели гроты. Какой мастер сумел так подобрать и слепить кусочки стекла? И словно в продолжение ощущения, в резные распахнутые двери вливались ароматы плодоносящих деревьев.

Чтобы казаться выше, Малик Хасан сидел в кресле на трёх подушках. Он вдруг повернул голову и глянул на Хоробрита искоса. Так смотрят птицы и змеи. В его белой чалме сверкал большой бриллиант. Приняв прежнюю позу, визирь наклонился к Хоробриту, широко раскрыл круглые глаза и как бы опахнул ими русича, словно стремясь вобрать в себя его душу, проникнуть в неё, исследовать потаённое. Через мгновение взор его померк, глаза полузакрылись, смуглое лицо приняло равнодушное выражение. Молчание длилось долго. Уже и волшебный сад в зале начал тускнеть.

— Скажи-ка, русич, — внезапно раздался каркающий голос визиря, — знал ли ты раньше фарсидский язык?

— Нет, господин.

— Сколько времени ты находишься на юге?

— Четыре года.

— И за это время успел выучить фарсидский, санскрит, арабский, тюркский языки?

— Тюркский я раньше знал, купцу часто приходится бывать в чужих землях.

— Ты не купец! Мне про тебя многое известно. Ты воин. Зачем лжёшь?

— Я не лгу, господин, у нас воинскому делу обучают сызмальства. Хороший купец должен уметь защищаться. Всяк норовит его ограбить.

— Знаешь ли ты наши законы?

— Знаю, господин.

— Читал ли ты Коран?

— Не только читал, но выучил наизусть многие суры.

— Вот даже как. Гм. За четыре года тебе следовало принять ислам.

— Но я хочу вернуться на родину, — возразил Хоробрит. — И я верую в единого бога.

— Хочешь сказать, что исповедуешь бхакти?

— Да, господин. Кабир благородный человек, и я верю ему!

Маленький визирь нахмурился, сжал тонкие губы. Две глубокие складки на его запавших щеках отвердели, придав лицу выражение жестокости. Он сказал:

— Допустим, Кабир благородный человек. Но разве это означает, что он не может ошибаться?

— Разумеется, нет. Но сначала нужно доказать, что он ошибается.

Малик Хасан не нашёл что возразить. И опять глянул на чужеземца искоса.

— Прими нашу веру. Истинно видно, что ты и не мусульманин, но и не христианин. Даже своих обычаев не соблюдаешь.

Хоробрит горячо возразил:

— Господин, ты молитву совершаешь, и я молитву совершаю. Ты пять раз намаз делаешь, я — три раза. Я чужестранец, а ты здешний. Велика ли заслуга в принуждении?

Он многое мог бы сказать бывшему брахману, хитростью расчищавшему путь к власти, но счёл за лучшее промолчать.

— Беседовал ли ты с Махмудом Гаваном, и о чём был у вас разговор? — спросил визирь, не употребив при имени махдума его обычных титулов.

— Он интересовался моей страной, господин.

— Что за письмо ты ему передал? — быстро спросил Малик Хасан, впившись взглядом в русича.

Беседовал Хоробрит с Махмудом Гаваном не столь уж давно. И слышали беседу лишь приближённые великого визиря. Это и хотел знать Хоробрит. Он был уверен, что Махмуд Гаван не стал бы посылать своих соглядатаев в стан врага. Следовательно, он проиграет. Малик Хасан больше не интересовал Хоробрита. Но Хоробрит весьма интересовал Малика Хасана, маленького воинственного визиря с лихо закрученными вверх усами. Они торчали, как пучки сосновых иголок. И только поэтому, не дождавшись ответа от русича, Малик Хасан не обиделся, а хладнокровно сказал:

— Слушай меня внимательно, славный воин. А что это так, я прекрасно осведомлён. Знаю не только о схватке с тигром, но даже о бое в ущелье. Ты удивлён? Но я не открою тебе своих секретов. Пока. Я даже не настаиваю, чтобы ты выдал мне свои секреты. Видишь, насколько я благороден, хотя по твоим глазам я догадываюсь, что у тебя другое мнение. Скоро ты его изменишь. Итак, буду с тобой откровенен. Махмуд Гаван мне враг. И я жажду его гибели. Оцени, насколько я доверился тебе! Мне нужна победа. Скажу больше. Скоро Бахманидский султанат начнёт войну с могучим Виджаянагаром. И султан отправит против махараджи Вирупакши войско во главе с Махмудом Гаваном. Если ты возлагаешь на него какие-то надежды, знай, они несбыточны. Махмуд Гаван проиграет эту войну. И последствия для него будут ужасны. Останься на несколько месяцев в Бидаре, и ты убедишься в моей правоте. У меня к тебе есть предложение: переходи ко мне на службу! Скоро у меня будет своё войско. Я сделаю тебя главным наставником молодых воинов. Обучи их всему, что знаешь сам. Я хочу, чтобы они стали моей гвардией! Я назначу тебе неслыханное жалованье, дам дворец, лучших красавиц Индии, у тебя будет всё, что только ни пожелаешь! Не торопись отвечать. Подумай над моим предложением.

— Разреши, господин, воспользоваться твоим советом и подумать.

— Разрешаю. В знак моего расположения к тебе я велю куттовалу забыть об убийстве приезжего купца.

— Но его убил не я.

Ответ маленького визиря лишний раз подтвердил правоту Хоробрита в том, что Малик Хасан победит Махмуда Гавана.

— И об этом я знаю, дорогой русич, как знаю и то, что на суде ты никогда не докажешь свою правоту. Сейчас я пошлю гонца в завийю предупредить хозяина, чтобы он принял тебя наилучшим образом. Ты хочешь этого?

— О, да! Благодарю, господин!

— Ступай. Я жду. Мы — ты и я — многого сумеем добиться, если объединим наши усилия. Я — мудрец, ты — богатырь! Моя голова будет направлять твои могучие руки! Тогда мы станем непобедимы. — Помолчав, Малик Хасан добавил, усмехнувшись: — В этом случае Бахманидский султанат сможет помочь далёкой стране Русии. Ты понял? Но только моё государство я назову по-другому! Ступай!

Хоробрит долго раздумывал над предложением маленького визиря. Оно было заманчиво, что и говорить. Но только в том случае, если Малик Хасан не ошибался. Хоробрит был уверен в обратном. Малик Хасан знал много, гораздо больше Махмуда Гавана, но Хоробрит знал ещё больше. Прежде чем отправиться в завийю, он навестил своих друзей Чанакью и Вараручи. И те подтвердили, сославшись на осведомлённых людей, что Махмуд Гаван никогда не победит махараджу Вирукпашу.

— Об этом догадывается и сам великий визирь, — объяснил Вараручи. — Но ему некуда деваться. Благородство не позволит ему сослаться даже на нездоровье. После поражения дни великого визиря будут сочтены. Но ошибается и Малик Хасан, считая, что после крушения великого Махмуда Гавана наступит его торжество. Наоборот, после этого его судьбой станут сплошные горести, ибо все индусы помнят, что он брахман, предавший Индию![176]

Ночь после возвращения из Парвата Хоробрит провёл в объятиях Зензюль. Хозяин завийи стал необычайно любезен с Хоробритом, даже не стал напоминать о пятидесяти потерянных футунах, лишь изредка горестно вздыхал. Он отвёл русичу лучшую комнату, кормил бесплатно его и Орлика, выжидая, не изменится ли расположение к чужеземцу сильных мира сего.

Муртаза-мирзу Хоробрит в Бидаре не встречал, возможно, тот старался не попадаться ему на глаза. Но ощущение опасности у Хоробрита не проходило. Случай, происшедший с жеребцом сотника, подтвердил догадку Афанасия, что Муртаз-мирза всё-таки следит за ним. Через несколько дней после возвращения в Бидар он продал на конном рынке жеребца знакомому вайшье за шестьдесят футунов. Цена устраивала обе стороны, хотя сильная лошадь стоила самое малое сто футунов. Через седмицу вайшья явился к Афанасию и заявил, что жеребца украли, увели ночью прямо из конюшни, да ещё дверь выломали. По словам вайшьи, лошадь увёл человек, которого она привыкла слушаться. Чужих к себе жеребец бы не подпустил. Это был намёк на то, что увести коня мог только русич. Пришлось отправиться к судье, которого знала Зензюль и называла единственным неподкупным и честным во всём Бидаре.

Старичок-судья внимательно выслушал вайшью и попросил назвать приметы купленной лошади. Когда тот назвал, судья велел привести стражника, охранявшего ворота Бидара в день кражи. Тот вспомнил, что рано утром на этом жеребце из города выехал человек в лохматой бараньей шапке.

— Лошадь та самая — рыжеватая в подпалинах, с красной гривой. Всадник же по обличью татарин.

Поняв, что это был не кто иной, как Муртаз-мирза, Хоробрит рассказал о встрече в ущелье, объяснив, что это его враг, который гонится за ним от Астрахани, что, победив противника, он сохранил ему жизнь и деньги, но взял жеребца.

— Чего только не случается в жизни, — выслушав, заметил судья. — Кто может подтвердить твои слова?

— Визирь султана Малик Хасан.

Судья задумался, покачивая головой, то наматывая на кулак белую бороду, то засовывая её в ноздри. Толстяк вайшья, видя это, громко засмеялся. Судья покосился на него, расправил бороду, спросил, были ли при продаже лошади свидетели.

— Да, были. Все они тут.

Судья спросил у свидетелей, как обстояло дело. Те рассказали, что русич и вайшья хлопнули в знак заключения сделки по рукам, купец отсчитал русичу цену жеребца, передал ему деньги, а тот отдал купцу поводья, и вайшья повёл жеребца домой.

— Лошадь пошла за ним спокойно? — спросил судья.

— Да. Не рвалась, не металась. За воротами купец сел в седло и поехал домой верхом.

— Так, так, значит, сделка была честной, — заключил судья и спросил у вайшьи, весёлый ли он человек.

Удивлённый толстяк ответил, что смеётся, когда находится в хорошем расположении духа.

— Значит, и сейчас ты рассмеялся по этой причине? — спросил судья.

Вайшья смутился, пробормотал, что не совсем так, просто он увидел смешное.

— Тебе показалось смешным то, что я засовываю бороду себе в ноздри?

Вайшья опять рассмеялся. Улыбнулись и присутствующие. Судья вдруг сказал:

— Я впервые вижу истца, которому весело в суде после того, как у него совершили столь крупную кражу. Значит, вайшья беспечный человек. Лошадь увели из конюшни по твоей собственной вине. Её следовало лучше охранять. Твой иск отклоняется, почтенный!

— Сделка была нечестной! — спохватившись, завопил толстяк. — Он продал мне чужую лошадь!

— Ты это, почтенный, можешь доказать?

— Русич сам сказал, что отобрал лошадь у какого-то татарского сотника! Разве это не грабёж?

— Это считалось бы грабежом, если бы сотник пришёл в суд и заявил, что у него отобрали жеребца. Но он этого не сделал, следовательно, сам не считает, что его ограбили, — назидательно заметил судья. — Ваша сделка, заключённая при свидетелях, честная, а потому повторяю: твой иск отклоняется.

Старый судья и на самом деле оказался человеком справедливым.

Слух о скором походе на Виджанаягар подтвердил Хоробриту сам Махмуд Гаван при новой встрече, которая на этот раз проходила с глазу на глаз.

— Я хочу, русич, чтобы ты понял неизбежность происходящего, — сказал Махмуд Гаван. — Моя воля ничего изменить не может, равно как и воля султана. Я вижу, в твоих глазах мелькнуло сомнение. Причина его понятна: ты убеждён, что властители начинают войны по собственной прихоти, ими двигают страсти, включая и тщеславие. Но это верно лишь отчасти. Представь себе, дорогой Афанасий, что все когда-либо существовавшие и нынешние правители обладали и обладают сходными пороками. А что это так, не приходится сомневаться. Но это же значит, что войны будут длиться до тех пор, пока у большинства властителей присутствуют воинственность и жажда славы. Прошлые стремления переходят в нынешние привычки. Создаётся порочный круг, из которого ни одному властителю не выбраться. Неважно, защищается он или нападает, важно, что он постоянно воюет. Если он не нападает сам, то должен защищаться. Но поскольку последнее гораздо хуже, то чаще предпочитают нападать. Как при таких условиях сохранить мир? Если бы даже юный султан Мухаммед хотел исключительно мира, то есть не нападал бы ни на кого из соседей, то вынужден был бы обороняться. Я хочу сказать, что причина войн гнездится в душах людей, а не во внешних обстоятельствах. Те лишь подталкивают. Или отсрочивают. Но не устраняют. Если наш мир таков, то изменить его может единственное — опасность взаимного уничтожения. Но я даже не пытаюсь предугадать, когда это произойдёт. Ясно, что только после чудовищного истребления народов, а до этого мы будем такими, какие есть.

Бахманидский султанат действительно могуществен, и войско его, дорогой Афанасий, достаточно многочисленно. В этом смысле ваш царь Иван не обманулся в своих ожиданиях. Но, увы, помочь ему мы ничем не можем. Если бы мы не воевали на юге, то воевали бы на западе или востоке. Но не на севере. Надеюсь, ты понимаешь, почему?

— Да, великий визирь.

— Для этого тебе пришлось пожить в Индии, — заметил Махмуд Гаван. — А теперь поведай мне о Руси и об окрестных землях и народах.

Когда Хоробрит закончил рассказ, Махмуд Гаван заметил:

— Поистине, вы исполнены упорства и скоро освободитесь от власти татар и приметесь расширяться на юг, восток и запад. У Руси, как мне думается, удивительная судьба. Вам придётся выдержать много войн, ибо на ваши земли будут зариться соседи. Я даже допускаю, дорогой Афанасий, что осознание угрозы взаимного уничтожения начнёт распространяться именно от вас! Итак, ты знаешь, что передать своему государю?

— Знаю, великий визирь.

Махмуд Гаван с задумчивым любопытством глянул на русича, помедлил, сказал:

— Назови мне одну из ваших пословиц.

Хоробрит, не промедлив, выдал:

— На миру и смерть красна.

— Ещё!

— Встречают по одёжке, провожают по уму.

— Отлично! Теперь можно уверенно сказать: здравый разум вашего народа не замутили посторонние влияния. Это о многом говорит! Прощай, русич! Возможно, мы больше не увидимся. На днях наше войско уходит на юг. А после... — Махмуд Гаван только рукой махнул. Он знал, но не хотел говорить. Хоробрит тоже знал и тоже не хотел говорить. На том они и расстались.

Величие не опускается до низменных хитростей. Махмуд Гаван так и не поинтересовался, о чём беседовал Хоробрит с его врагом Маликом Хасаном.

Зато маленький визирь при встрече тотчас велел передать ему разговор русича с Махмудом Гаваном.

— Это очень трудно, визирь. Мы обсуждали, можно ли избежать войн.

— И к чему пришли?

— Махмуд Гаван утверждал, что войны неизбежны.

— Гм. Что ещё?

— Великий визирь объяснил мне, почему ваша страна не может помочь Руси.

— Он так и сказал — не может помочь? — деланно изумился Малик Хасан. — Хорошо. Об этом позже. Дальше что было?

— Махмуд Гаван попросил назвать несколько русских пословиц. Потом сказал, что через несколько дней отбывает на юг. И мы попрощались. Вот и всё.

Насколько прямодушно благородство, настолько изощрённо коварство. Маленький визирь немедленно объявил, что Махмуд Гаван лжец, что помощь Руси будет святой обязанностью Малика Хасана, как только он станет султаном Бахманидского государства.

— Для этого я захвачу морские порты Гоа, соберу в Камбее тысячу судов, посажу на них войско. Самое большее через два месяца я появлюсь в Ормузе. Не пройдёт и полугода, русич, как я разгромлю Астраханскую Орду! Всё уже обдумано, взвешено и рассчитано. Государю Ивану останется только благодарить меня за бескорыстное содействие. Ты удивлён, русич, моей осведомлённостью? Не стану скрывать, письмо твоего государя сейчас у меня! Но зачем Махмуд — это жалкое ничтожество — интересовался вашими пословицами?

— Я не знаю, визирь.

— Гм. Ну, хорошо. Теперь я желаю развлечься. Не хочешь ли сразиться с кем-либо из моих телохранителей? Или, может быть, ха-ха, сразу с двумя?

В приёмном зале было четыре телохранителя Малика Хасана, двое возле кресла, двое — у дверей. Рослые, крепкие и, видать, умелые воины. Каждый из них выше Хоробрита на пядь. Превосходили они и шириной плеч.

— Вот с этими. — Хоробрит показал на тех, что стояли у входа в сад и в зал.

— Ты хочешь биться с двумя? — уточнил Малик Хасан.

— Да, визирь. Как ты желаешь — насмерть?

— Как ты сказал? — не поверил визирь.

— Я говорю: убить их или оставить в живых?

— Ты уверен, что сможешь их убить? О, аллах! Твоя самонадеянность мне нравится. Вот этот, — визирь показал на ближнего богатыря, — по имени Максуд, при штурме Белгаона первым ворвался в крепость и сразил пятерых врагов. Мой повелитель Мухаммед, да будет славно это имя, наградил его сотней золотых. Тот, что стоит у двери, один управлял огромным тараном и сумел проломить ворота! Это случилось на моих глазах. Ты не отказываешься от своих слов?

— Убить их или оставить в живых? — безразлично повторил вопрос Хоробрит.

Малик Хасан впился совиными глазами в коренастого русича. На его жестоком лице промелькнула хищная усмешка.

— Насмерть! — сказал он и добавил своим воинам: — Убейте его! Сто золотых — награда!

Не успел он отдать приказ, как Хоробрит прыжком выскочил на середину зала. В руке его оказался клинок, он выдернул его в прыжке-полёте. Оба телохранителя проворно кинулись на него. На их лицах не отразилось удивления. Это были умелые рубаки. Две сабли свистнули одновременно. Но разрубили лишь воздух. Там, где только что был русич, оказалась пустота. Отскочив, Хоробрит сжался, упал клубком — и оказался за спинами своих противников. Воины с похвальной быстротой повернулись лицом к нему, вновь бросились в атаку. Хоробрит метнулся за колонну. Две сабли, не удержав замаха, врубились одновременно в золотые пластины облицовки столбов, оставив на них глубокие отметины.

И тут же свистнул дамасский клинок. Кольчужный воротник ближнего телохранителя не прикрывал толстой шеи, и это погубило воина. Голова его скатилась с широких плеч, с глухим стуком упала на пол, орошая ковры чёрной кровью. Следом рухнуло туловище. Второй воин, издав вопль ярости, отскочил от колонны, его сабля описала сверкающий круг. Телохранитель, поняв, насколько ловок враг, старался не подпустить его к себе.

Малик Хасан вскочил с кресла, сжав руками серебряный пояс. Он тяжело дышал. Его богатырь отступил перед чужеземцем! Такого ещё не бывало! Тем временем воин, издавая хриплые крики, продолжал крутить саблей. Хоробрит вновь изобразил колесо, прокатился под сверкающим кругом, проделав это столь молниеносно, что противник не успел ничего предпринять. Хоробрит обхватил обе ноги великана, дёрнул, и тяжёлая туша грузно упала. Вздрогнули и закачались на бронзовых цепях светильники. Хоробрит поставил ногу на широкую спину поверженного богатыря, приставил к его обнажённой шее остриё клинка. Силач беспомощно замер. Хоробрит глянул на бледного Малика, взглядом требуя знака — убить или оставить в живых.

— Убей! — прохрипел побеждённый. — Убей! Мне уже не жить после такого позора!

— Прикончи его! — хладнокровно обронил визирь, опускаясь в кресло.

Хоробрит вдавил жало клинка в толстую шею богатыря, хрустнули шейные позвонки. Тело силача вздрогнуло, выгнулось, замерло. Малик Хасан позвонил в серебряный колокольчик. Вбежали слуги-индусы.

— Убрать! — велел визирь.

Глаза двух оставшихся телохранителей были налиты злобой, они, по-бычьи угнув головы, упорно следили за Хоробритом, сжимая в громадных руках сабли, ожидая повеления броситься на чужака. Но визирь молчал. Хоробрит тщательно вытер клинок о халат одного из убитых, вложил в ножны.

— Много ли на Руси подобных тебе? — спросил Малик Хасак.

— Я не из лучших, визирь, — отозвался Хоробрит.

— Ты согласен стать наставником моих воинов?

— Согласен, визирь.

— Превосходно! Ты отправишься в поход со мной.

Это случится скоро. Султан Мухаммед... — Визирь запнулся, но не произнёс обычного славословия. — Султан Мухаммед со своим войском пойдёт вслед за Махмудом Гаваной. Вместе с ним отправляюсь и я. Останешься ли на это время в завийе или поселишься во дворце?

— Останусь в завийе, визирь.

Малик Хасан усмехнулся.

— Неужели тебя прельщает любовь служанки Зензюль? Ну, будь по-твоему. Глядя на тебя, я уже чувствую себя победителем!