Хождение за три моря

КОЛЬ БЛИЗОК ВРАГ, ТО БОЙ ВЕРНЕЙ МОЛИТВЫ

рик Муртаз-мирзы эхом разнёсся по лощине. Хоробрита так и подмывало выйти из-за скалы и сразиться с сотником. Сослан положил широкую ладонь на его плечо.

— Они ищут тебя? Что же ты натворил?

Проведчик не стал ничего скрывать от человека, оказавшего ему гостеприимство. Обычай не позволял Сослану расспрашивать гостя, если тот не желал говорить. Но теперь из-за чужеземца они все оказались в беде.

— Я убил царевича, сына султана Касима, — сказал Хоробрит.

И он рассказал, как было дело, утаив лишь, что он проведчик, а письма лежат у него за пазухой. Но Сослан был далеко не глуп.

— Я сразу понял, что ты воин, — сказал он, — как только увидел тебя. Но ты находился среди купцов и даже перебрался на судно посла. Это означает лишь одно — ты проведчик и письма у тебя. Но дело сделано. Я обязан защищать моего гостя. Спустимся вниз.

Татары уже скрылись в ущелье. Скоро они поднимутся к пещере, и выжлецы обнаружат её. Когда Сослан и Хоробрит оказались за зелёной калиткой, собаки уже неслись к ней. Остановившись снаружи, они остервенело залаяли. Мрачный Сослан и Хоробрит стояли впереди разбойников с луками наизготовку. Скоро преследователи миновали чащу тёрна и обнаружили замаскированную калитку. Кто-то из них осторожно открыл её, оставаясь невидимым, и впустил на тропинку псов. Рычащая свора покатилась по тропинке. Но та была узка, поэтому выжлецам пришлось бежать след в след. Первая стрела Хоробрита пронзила широкую грудь здоровенного волкодава. И тут же пропела стрела Сослана. Свалился и второй выжлец. Остальные собаки, визжа, кинулись назад.

Пробиться через колючую чащу татары не могли. И по тропинке мог пройти только один человек. Собаки лаяли, не решаясь покидать хозяев. Те принялись совещаться. Но вдруг затихли. Хоробрит первым догадался, почему наступила тишина, спросил у Сослана, есть ли у них факелы.

— Есть. Мы с ними ходим по ночам.

— Вели своим людям приготовить их.

Вскоре перед ними лежала смолистая охапка. Враги долго не подавали признаков жизни. Прошло ещё несколько томительных мгновений. Калитка внезапно распахнулась, и в проём вползло нечто, напоминающее таран, сплетённое из сухих ветвей и травы. За тараном прятались преследователи. Неуклюжее сооружение, цепляясь на кусты, стало неотвратимо приближаться.

— Поджигайте и бросайте факелы! — крикнул Хоробрит.

На любую хитрость всегда отыщется другая. Татары не сообразили, что сухие ветки легко поджечь. Сослан и другие разом метнули пылающие факелы. Хворост и трава вспыхнули, мгновенно превратившись в костёр. Рыжие малахаи метнулись прочь. Сослан выстрелил через огонь. Стрела с пылающим оперением догнала последнего из нападавших. Татарин в халате опрокинулся навзничь. Остальные скрылись за калиткой.

За ней разочарованно загалдели. И опять притихли. Хоробрит мучительно пытался понять, какую новую хитрость придумают на сей раз преследователи. Сплести сырой шар? Но это дело долгое. А солнце уже опускалось за ближнюю гору. Вдруг на тропинке показался рослый татарин. Хоробрит сразу узнал Муртаз-мирзу.

— Эй, не стреляйте! Говорить надо!

По обычаю вестников и послов не убивают. Как ни ненавидел Хоробрит этого человека, но он невольно отдал ему должное: сотник был храбр и решителен. Среди любого народа есть лучшие, выделяющиеся и внешностью, и силой, и смелостью, именно они и являются предводителями. Муртаз-мирза относился к их числу в полной мере. Его смуглое лицо с глубокими складками на запавших щеках, сверкающие глаза выражали непреклонность и хитрость хищного зверя.

— Говори! — разрешил Сослан.

Сотник дерзко выставил ногу вперёд, цепко оглядел Хоробрита, главаря разбойников, потом перевёл взгляд на остальных, зловеще ухмыльнулся, сказал:

— Мы не хотим с вами ссоры. Выдайте мне вот этого, — большой мускулистой рукой он указал на проводника, — и я прощу вам смерть моего воина.

— Тот, на кого ты показываешь, мой гость и кунак! — возразил Сослан.

— Он убил сына султана Касима, моего повелителя, да будет его имя всегда наводить страх на врагов. Убийца должен быть наказан. Разве но вашим адатам[112] убийцу не карают?

— Он не убивал моего соплеменника. А за чужеземца мы не наказываем. И он мой кунак.

— Он сделал нам зло! — взревел ордынец. — Отдайте его мне!

Сослан отрицательно покачал крупной лохматой головой, вкрадчиво спросил:

— А ты никому не делал зла? Или ты считаешь, что то зло, которое сотворил ты, убив его родителей, ничего не стоит по сравнению с обидой, которую Хоробрит нанёс татарам?

Ответ был хорош. Но Хоробрит давно убедился, что людей хитрых и вероломных убеждать бесполезно. Лицо Муртаз-мирзы стало ещё более недобрым. Он вдруг выхватил саблю. Хоробрит мгновенно обнажил свою. Два клинка блеснули в наступающих сумерках. Наконец-то Афанасий посчитается со своим кровником. Но сотник не кинулся на него. Он поднёс свой клинок к губам, поцеловал его, всунул в ножны, крикнул:

— Клянусь моей саблей, убившей десятки врагов! Я, сотник непобедимой конницы храбрейшего из храбрейших султана Касима, заявляю: отныне вы все враги султана и мои враги! Мы будем преследовать вас до тех пор, пока всех не уничтожим! А тебя, русич, я предам самой лютой казни, какую только может выдумать человек! Берегись, и пусть берегутся твои друзья! — Он повернулся и тяжело зашагал прочь.

Муртаз-мирза скрылся за поворотом. Вскоре там послышалась его команда и татары удалились. Сослан тотчас послал дозорного на склон горы. Тот знаками показал, что чужой отряд встал на стоянку там, где выход из ущелья. Оказавшись в западне, разбойники приуныли. Один из них, молодой, лишившийся в стычке левого глаза по имени Асмус, проворчал, что из-за какого-то чужака им теперь придётся погибнуть всем. По липам других было видно, что они поддерживают его. Если сотник Муртаз своими последними словами хотел перессорить разбойников, то его хитрость удалась. Сослан напомнил своим сообщникам, что у Хоробрита тамга племени Львов, он под их защитой.

— Но мы все погибнем из-за русича! — взвыл одноглазый. — Надо выдать его татарам!

Остальные зароптали, что Асмус прав, незачем подвергать себя смертельной опасности из-за чужака.

— Вы хотите нарушить священные адаты? — вскипел Сослан.

Спор из-за горячности горцев мог выйти за границы благоразумия, поэтому Хоробрит сказал, что он уйдёт от них сам, только дождётся ночи.

— Пусть будет по-твоему, — согласился Сослан. — Но скажи, как ты прорвёшься?

Хоробрит объяснил свой план. Сослан удивлённо поцокал языком, промолвил:

— Татары не зря столь долго гоняются за тобой. Ты уже совершил поистине небывалое. И я верю, что сумеешь вырваться и из этой западни. — Он повернулся к своим сообщникам: — Берите с чужеземца пример! Если бы мы были сообразительны, как он, давно бы стали богачами! Эй, Асмус, приготовь-ка большой барабан, возьми с собой двух человек, заберись вон на ту гору. И ждите темноты. Когда я зажгу факел и помашу им, бейте в барабан и кричите! Как можно громче. Пускайте стрелы.

Ночь выдалась звёздная, тихая. Хорошо освещённый стан преследователей постепенно затихал. Сослан сам вывел из-под навеса отдохнувшего Орлика, оседлал его и подвёл к Хоробриту.

— Да благословят твой путь боги, отважный русич!

Хоробрит вскочил в седло, пристегнул колчан с джеридами, положил дамасский клинок на колени. Сослан вывел Орлика из зелёной калитки, поставил на дорогу, слабо освещённую кострами татарского становища.

— Пора, — произнёс Хоробрит.

Сослан зажёг факел и взмахнул им. Тотчас на склоне соседней горы, невидимый в ночной темноте, зарокотал барабан. Оттуда донеслись крики. Внизу залаяли собаки. Зауськали татары. Выжлецы кинулись к горе. Слышно было, как под их лапами осыпаются мелкие камешки. Барабан продолжал стучать, крики стали громче. На стане послышалась команда Муртаз-мирзы:

— Эй, Ахмад! Возьми с собой два десятка, узнай, что там за шум!

У Орлика дрожь волной пробежала по шелковистой коже. Хоробрит придержал его и осторожно спустился к повороту. Открылся ярко освещённый стан. Там толпились воины, всматриваясь в чернеющую гору. Ещё одна толпа бежала в том направлении. Несколько часовых виднелись на дороге шагах в пятидесяти ниже. Их внимание тоже было отвлечено. Хоробрит перекрестился тяжёлой рукой и пустил жеребца во весь мах. Копыта дробно простучали по камням. В одно мгновение Орлик покрыл расстояние, отделявшее ездока от часовых. Те оторопело обернулись, схватились за луки. Но было поздно. Могучий жеребец налетел бурей, сшиб одного караульного грудью. Второго настигла сабля Хоробрита. Безголовое туловище покатилось вниз. Голова осталась лежать на дороге с вытаращенными от удивления глазами.

Татары, оставшиеся в становище, кинулись к лукам. Хоробрит настиг их. Два раза успел подняться и опуститься дамасский клинок, два трупа остались на земле. Орлик вырвался в степь и, храпя в избытке сил, понёс седока туда, где горела предрассветная заря. Степь была гладкой, как будто её нарочно выровняли перед состязаниями. Лишь сухие травы шуршали под копытами жеребца. Ночной тёплый ветер бил в лицо. Какая-то птица испуганно вскрикнула и метнулась прочь серой тенью. За спиной Хоробрита слышались яростные вопли. Несколько стрел пропели в воздухе. Татары знали высочайшие достоинства царского скакуна и проклинали его. Орлик уносил проведчика подобно вихрю. Хоробрит недаром расспрашивал Сослана о дороге на Дербент. Если держаться подальше от чернеющего справа хребта, то степь на всём протяжении до города безопасна для лошади, скачущей во весь опор. Только б нога лошади не попала в звериную нору.

Но этого не случилось. Высшие силы хранили седока и жеребца. И погоня отстала. Взошло солнце, осветило узкую полоску степи между горным хребтом и морем. Оно было опалового цвета, тут и там на нём мелькали белые барашки, а к берегу безостановочно катились крутые волны, с шумом и брызгами ударяясь в прибрежные скалы. В степи царствовали тишина и ветер. Стайки безмолвных пичуг носились над травами. Орлик уносил Хоробрита к Дербенту по древней дороге, утоптанной до звонкости, хранящей под пылью веков следы воинов Александра Македонского, Помпея Великого, Августа Божественного, Аттилы Потрясателя, Чингисхана, Тимура и ещё сотен полководцев помельче, оставшихся в безвестности. Каков итог их походов, кипения страстей, дикого тщеславия, жажды величия, непомерной гордыни?

Проклятия и забвение.

Теперь по этой дороге мчался разведчик московского государя. За ним с волчьим упорством неслась погоня. Хоробрит почернел лицом, спал урывками на сухой колкой траве, подвязав на морду Орлика торбочку с ячменём, заботливо прилаженную к седлу рукой Сослана, сохранившего верность древним адатам. Как только на горизонте появлялись татары, Орлик тревожно храпел, стучал копытами. Он охранял своего друга лучше сторожевой собаки. Хоробрит просыпался, вскакивал в седло, и вновь неутомимый скакун уносил хозяина всё дальше на юг.

На третий день утром он догнал большой торговый караван, и владелец его, толстый краснолицый перс, услышав фарсидскую речь усталого, запылённого Хоробрита, благосклонно разрешил ему присоединиться к каравану.

А в полдень на юге показался скалистый хребет, перегородивший степь от гор до моря. Купец уведомил Хоробрита:

— Дербент.

Но проведчик не видел города, хотя приподнимался в седле и оглядывал степь. Купец, видимо не любивший зря тратить слова, сказал:

— Город за стеной.

Значит, то, что показалось Хоробриту скалистым хребтом, — стена? Удивление проведчика не было напрасным, ибо караван приближался к одной из самых мощных крепостей в мире, построенной почти тысячу лет назад. Крутой холм нависал над городом, на вершине холма возвышался дворец, узкие окна его напоминали бойницы. Купец промолвил, показав на крепость:

— Называется Нарын-Кала. Там правитель Булатбег.

Караван приблизился к металлическим воротам, задержался возле них лишь на время, чтобы уплатить пошлину, и вошёл в пыльный город, укрывшийся за двумя стенами — северной и южной, которые западным концом упирались в холм, где стоял дворец, а восточным — в море. Караван направился к рынку. Хоробрит остался у ворот и попросил, чтобы его провели к начальнику охраны. Когда он предстал перед дородным хоросанцем в огромной чалме и с длинной саблей, заткнутой за кушак, сказал ему:

— Достопочтенный господин, за нами гонятся преследователи. Они хотели ограбить мой караван, но не догнали его. Хочу предупредить об огромной опасности, которая ждёт Дербент, если татары проникнут в город.

— Много ли их? — встревожился начальник охраны.

— Около сотни.

— Иди и будь спокоен. Я задержу разбойников.

От северных ворот прямая дорога вела к южным воротам, которые виднелись на расстоянии полёта стрелы. Город оказался тесно застроен турлучными и саманными жилищами. Но ближе к крепости Нарын-Кала дома были каменные, с садами и бассейнами.

Опытный глаз проведчика подмечал всё. По улицам проезжали всадники в богатых одеждах, брели ослики, нагруженные хворостом, кувшинами, в сопровождении бедно одетых погонщиков. Шли женщины, закутанные до глаз в тёмные платки. По пути встречались лавки и мастерские — посудные, ковроткацкие, обувные, оружейные. Здешние люди смуглы, черноволосы. Взгляды, бросаемые на Хоробрита, не были враждебными, а скорей безразличными. Слышалась татарская и фарсидская речь. Возле каменного караван-сарая, во дворе которого уже разгружались верблюды купца-перса, был рынок, обильный яблоками, грушами, персиками, гранатами. Хоробрит увидел и привычные овощи — капусту, огурцы. Во дворе для приезжих жарили на костре туши баранов, источающие жир. Вертела вращали потные здоровенные повара. Душистый кизячный дым плыл над лавками торговцев. Здесь кипела чужая, но понятная жизнь, ибо в ней угадывались хлопоты и заботы о хлебе насущном, означающие, что мир и покой царят в душах людей. В наполненном людьми крытом рынке слышался гул большой толпы, там оживлённо спорили, не хватаясь за ножи, торговались, не проклиная друг друга, обсуждали новости, не сплетничая на соседей. Лица встреченных Хоробритом людей спокойны, а глаза бестревожны — свидетельство долгой благополучной жизни.

Узкая дорога поднималась на холм к крепости. Хоробрит свернул на неё. Возле чёрных ворот Нарын-Калы стояли внушительные стражи. Загородили ему дорогу, спросили, куда едет. Хоробрит ответил, что он русич, отставший от судна посла ширваншаха Хасан-бека. Лица воинов остались равнодушны. Он вынул две серебряные денги, протянул старшему усачу. Стражник оживился, сгрёб монеты, попробовал на зуб, махнул рукой, чтобы пропустили. Хоробрит въехал в ворота.

Площадка возле дворца правителя была вымощена плитами. По глиняной трубе в круглый бассейн текла вода. Пришлось дать монетку стражнику, охранявшему вход во дворец. Тот привычно спрятал её за щёку, вызвал слугу, который провёл Хоробрита в приёмный зал. Здесь возле украшенной резьбой двери переминался великан-телохранитель. На возвышении в кресле сидел правитель в широком шёлковом одеянии, в мягких козловых сапожках. У стены стояло несколько просителей, по виду купцы, в чалмах и халатах. Булатбег им что-то сказал, махнул рукой, и они вышли, подобострастно пятясь задом и кланяясь.

— Кто ты? — обратился Булатбег к Хоробриту.

Волосы его были подвиты, глаза и брови подкрашены, руки белы, а губы румяны. Выслушав Хоробрита, правитель Дербента с томной женственностью вздохнул, изящно поправил завиток кудрей, задумчиво облизал красные губы, тонким голоском заметил:

— Ах, заботы, заботы, заботы... Как они губительны для души и тела! Я видел твоих земляков, русич. О них печалился славный ширваншах Фаррух-Ясар, да будут бессчётны его годы. Он освободил их из кайтакского плена. Они просили его помочь им добраться до Московии, но, увы, казна повелителя не бездонна. Славный Фаррух-Ясар готовится воевать с османами и не мог оказать содействие купцам ещё и в этом.

— Где же они сейчас, господин?

— Обращаясь ко мне, милейший, впредь добавляй: «благороднейший и мужественнейший Булатбег»! — назидательно заметил женственный правитель и опять увлажнил свои губы; видно, они очень заботили его.

— Где же они сейчас, благороднейший и мужественнейший Булатбег, да пребудешь ты вечно в добром здравии!

— Ах, я не знаю, не знаю, не знаю... Ах, как я устал! Одни, кажется, остались в Шемахе, другие отправились в Баку. — Булатбег отвернулся и позвонил в колоколец. В зал вбежали слуги. — Ах, отнесите меня в спальню, право, я устал! Приём окончен! Ко мне больше никого не впускайте!

Сдерживая смех, Хоробрит поклонился и покинул приёмный зал.

«А яз пошёлЂ... из Дербента к БакЂ, гдЂ огнь торить неугасимый[113], а из Баки пошёлъ есми к Чебокару[114], да тутЂ есми жил в ЧебокарЂ с мЂсяцъ, да в СapЂ жил мЂсяцъ, а оттуды к Димованту, а из Димованту ко Рею[115]. А ту убили Шаусеия Алеевых детей и внучатъ Махметевых[116] и онъ их проклялъ, ино 70 городовъся розвалило. А из ДрЂя к Кашенкъ[117], а из Кашени к Наину... А изъ Сырчана къ Тарому, а фуники кормят животину батманъ[118] по 4 алтыны. А изъ Торома к Дару, а изъ Лара к Бендерю. И тутъ есть пристанище Гурмызьское, и тут есть море ИндЂйское, парьсЂйскым языкомъ и Гондустаньскаа дория; и оттуды ити моремъ до Гурмыза 4 мили...» «Силно варъ в БакЂ, да в ШемахЂи паръ лихъ».

Когда Хоробрит вновь оказался на дороге, ведущей от северных ворот к южным, он вдруг услышал голос волхва, велевший ему оглянуться. Что он и сделал. И увидел, как в распахнутые северные ворота въезжает отряд татар. Выжлецы бежали рядом с лошадьми на поводках. Впереди ехали Муртаз-мирза и Митька. Видимо, начальник охраны польстился на мзду или Муртаз-мирза сумел развеять подозрения хоросанца. Погоня почти настигла Хоробрита. Татары в первую очередь поспешат к южным воротам, чтобы узнать, не проезжал ли здесь русич.

Вдоль улицы росли громадные густолиственные платаны. Они заслоняли Хоробрита от преследователей. Хоробрит ударил жеребца, оскорблённый Орлик прыгнул вперёд. Афанасия выручило то, что в южные ворота въезжала груженная камнем арба, запряжённая парой медлительных волов. Между створкой ворот и арбой оставался небольшой промежуток. Жеребец влетел в него. И опять только ветер свистел в разметавшейся гриве да грохотали копыта скакуна. Версты через две дорога раздвоилась. Одна вела в горы, другая вдоль моря. По дороге от гор спускался ослик, по бокам которого свисали перемётные сумы. За ним торопились бедно одетые мужчина и женщина. Хоробрит спросил, куда ему ехать, чтобы попасть в Шемаху. Там он надеялся встретить Василия Папина. Оказалось, по той, что вела в горы.

Ехал Хоробрит до Шемахи сутки. Ночь не спал. Лишь под утро дал Орлику немного попастись. Почему-то у него не выходил из головы рассказ Сослана о потайной долине, где когда-то жили маги. Что с ними случилось? И что скрывалось за серебряной дверью? Жаль, Сослан не успел завершить своё повествование.

Эти странные мысли пришли к нему, как бы защищая от бесконечной тревоги, казалось навечно поселившейся в душе.

Дорога поднималась в горы, стиснутая с обеих сторон скалами. Взошло солнце быстро нагрело каменные бока утёсов, они задышали зноем так, что потрескивали валуны. Непривычный к душному вару Хоробрит обливался потом, изнывал от жажды, не успев запастись водой в Дербенте. Наконец подъём закончился. Всадник поднялся на перевал. Далеко внизу зеленела долина с многочисленными садами и полями. По ней текла река, сверкая на солнце, подобно дамасской сабле, на травянистых берегах паслись стада. В конце долины виднелся город, окружённый стенами, там блестели купола мечетей и высоких стройных минаретов. Хоробрит оглянулся назад и увидел, что на перевал поднимается конный отряд. Отсюда всадники казались не больше муравьёв.

Возле крепостных ворот Шемахи несколько стражников, сидя на траве, беспечно играли в кости. Один из них, бритоголовый, с выпуклыми чёрными глазами, сварливо спросил у Хоробрита, кто он такой и зачем прибыл в славный город Шемаху, протянул узкую жёлтую ладонь, потребовал приношения на постройку мечети. Видимо, стражники везде одинаковы. Хоробрит кинул ему несколько монет, спросил, где найти московского посла. Бритоголовый махнул рукой.

— Езжай по улице прямо, она выведет на площадь возле дворца нашего повелителя Фаррух-Ясара, да увидит он своих внуков счастливыми. Напротив дворца гостиница для чужеземных послов. Если боишься заблудиться, дай ещё монету, один из моих людей проводит тебя.

Афанасий дал ему денгу, от сопровождающего отказался, спросил лишь, есть ли в городе ещё ворота и на какую дорогу они ведут?

— За площадью сверни в переулок, он выведет к Бакинской дороге, — был ответ.

По краям улицы в арыках текла сточная жижа, издававшая зловонный запах. Возле бассейна, наполненного речной водой, толпились женщины, набирая в кувшины воду. Увидев чужеземца, прикрыли лица чадрой, молча проводили его глазами.

Гостиница для знатных чужеземцев — каменное здание, украшенное по фасаду замысловатой вязью резьбы, — была окружена садом. Во дворе — сложенный из камня водоём, полный прохладной воды. Она лилась в него из глиняной трубы, избыток отводился в сад по канавке. В глубине двора — каменная красная церковь. Хоробрита встретил слуга, принял у него Орлика. Хоробрит велел накормить жеребца, предупредив, что скоро снова отправится в путь.

Василий Папин беседовал в богато обставленной комнате с важным господином, одетым, на фряжский манер, в короткий камзол с широким кружевным воротником, панталоны до колен, чулки и нарядные башмаки с серебряными пряжками. Щёголь-иностранец был длинноволос, усат и развязен. Беседа велась на татарском языке; фряжец рассказывал русскому послу о городе Тебризе, в котором он недавно побывал.

При виде вошедшего Афанасия незнакомец вежливо откланялся и вышел. Василий плотно затворил за ним дверь, крикнул слугу Ваську, чтобы никого не впускал, торопливо объяснил, что вышедший из комнаты иностранец — английский посол Антоний Дженкинсом, человек нужный. По Хоробрит прервал его:

— Я убил сына Касима. Татары гонятся за мной. Скоро будут здесь. Их ведёт русич. Он выдал меня Касиму, его звать Митькой.

Папин ещё больше побледнел, ахнул, кинулся к дорожному сундучку, стоявшему на столе, ключом открыл его, вынул кожаный мешочек, протянул Афанасию. Тот взял. Мешочек был увесист. Василий пробежал к двери, позвал Ваську, велел немедленно набить походную сумку съестным, сказал:

— Тебе здесь нельзя оставаться! К Фаррух-Ясару прибыли послы из Астрахани, требуют твоей головы. Они приплыли на корабле. Фарух Ясар пообещал задержать тебя, если ты окажешься в Шемахе. Он не хочет ссоры с Касимом. — От волнения Василий говорил на татарском языке, забыв, что перед ним земляк. — В Баку уходи! Там в гавани стоит купеческий корабль. Хозяин его мой кунак-хоросанец, звать Мехмедом. На днях он отплывает в Чапакур Мазандаранский. Попросись к нему! Успеешь — твоё счастье!

Прибежал отрок, неся походную сумку; увидев Хоробрита, радостно сказал:

— А я знаю тебя, дядь Афанас! Видел в кремле...

Но Василий вытолкал его, скорыми шагами повёл Хоробрита из комнаты в галерею, опоясывающую внутренний двор. Пока шли, поведал, что ограбленные купцы-русичи били челом ширваншаху в его летней ставке-коитуле, чтобы он помог им добраться домой. Но тот ничего не дал. И они разошлись «куда глаза глядят», кто пошёл на Русь, а кто остался там должен[119], возвращаться не захотели и отправились в Баку работать. У Кузмича оказался в Шемахе знакомый купец, он взял его и ещё нескольких русичей к себе, ездить по окрестным городам с товарами.

Спустились во двор, где слуга уже водил Орлика, поджидая Хоробрита. Расставание было коротким. Вот-вот должны были появиться татары.

И вновь дорога. Крутые подъёмы сменяются спусками. Всюду безжизненные серые камни, знойные ущелья, белёсое от жары небо и огненный зрак солнца. Орлик проскочил мелкую речушку, с маху влетел на очередную кручу. Одинокий коршун описывал над всадником быстрые круги. Встретилось дерево на скале, на его ветках сидели чёрные громадные, похожие на старух птицы с длинными облезлыми шеями. Они тяжело взлетели, закружили над Хоробритом, всматриваясь в него злыми сумрачными глазами.

Ночь застала Афанасия в одной из долин, где говорливой ручей, неспешно струился между камней. Пришлось с версту проехать вниз по течению. Выбрались на берег около тамарисковой рощицы, где росла свежая трава. Пустив Орлика пастись, напился воды. В сумке оказалось варёное мясо, тонкие хлебцы, яблоки, груши, глиняная корчажка с виноградным вином, несколько головок чеснока. Хоробрит поел.

Ночь опустилась на горы, густо высыпали звёзды, они здесь были пушистые, яркие, казалось, протяни руку — и дотронешься. Спать опять не пришлось. Где-то на перевале, откуда он спустился, мелькал свет далёких факелов. Хоробрит сидел на берегу, вслушиваясь в ночь. Орлик беспокоился, прядал ушами. По склону соседней горы кто-то грузно ходил, осыпая камни в долину. В ущелье выли шакалы. Вдруг Орлик тревожно всхрапнул. Сверху послышался звериный рык, тяжёлые шаги. Какое-то существо приближалось к ручью с той стороны. В свете звёзд Хоробрит увидел, как из-за скалы на берег вышел странный зверь, похожий на огромную обезьяну. Ноги у него были массивные, но короткие, туловище длинное, обросшее шерстью. Зверь как будто бы крался, то и дело приседая и опираясь на мохнатые руки. Вдруг он поднялся во весь рост, заметив Хоробрита и Орлика, взревел и стал бить себя кулачищем в широкую грудь. Глаза его светились, как у волка. Но вдруг перед чудовищем возникла фигурка человека в длинной рубахе. Он распростёр перед зверем руки. Громоподобный рык смолк. Чудовище склонилось к старику (Хоробриту показалось, что это был седой старик), и они оба исчезли в темноте. Жутью повеяло в долине. Даже ночные птицы умолкли.

Уже Волосыны и Кола в зорю вошли, а Лось[120] повернулся главой к востоку, когда Хоробрит услышал шум спускающегося с перевала отряда. В свете факелов впереди мелькали собаки. Вдруг они жалобно завыли, ощетинили загривки и бросились под защиту всадников. На той стороне ручья опять раздался громоподобный рык. Но что было дальше, Хоробрит уже не видел, Орлик унёс его за поворот.

Они опять мчались до восхода солнца. Утром Афанасий увидел большой город, раскинувшийся на холмах вдоль берега моря. Сначала Хоробрит подумал, что город охвачен пожарами, — во многих местах пылали громадные костры, языки пламени взвивались на высоту дома. Подъехав ближе, он увидел, что пламя вырывается прямо из земли. Встретив на поле одинокого жнеца, он спросил, что это горит. Тот равнодушно ответил:

— Нефть, господин. Её в нашей земле много. Добываем прямо из колодцев, как воду. Ею лечат от кожных болезней, и она хорошо горит в светильниках.

Он объяснил, как проехать в порт. А когда узнал, что всадник русич, выпрямился, вытер с лица пот концом платка, повязанного на голове, сказал, что несколько русичей сейчас работают на нефтяных колодцах за городом.

— Далеко отсюда? — спросил Хоробрит.

— К полудню доберёшься, — ответил жнец. — Езжай, господин, вдоль берега на север, там они.

Узнав, что расстояние слишком велико, Хоробрит отказался от мысли навестить земляков.

Улицы Баку, несмотря на ранний час, были оживлённы. Кто брёл за город на поле, кто на рынок, зеленщики спешили доставить свежую зелень, купцы открывали свои лавки и выставляли в окошках товар. Единственный страж, охранявший ворота, крепко спал стоя, опираясь на копьё, свесив плешивую голову. Возле его ног лежала шапка с монетами — плата за въезд. Проезжающие бросали в шапку медную монетку. И никто не пытался красть их. Бывалые купцы на Руси рассказывали, что в южных городах люди честны. Те, кто привык к московской жизни, где, чуть зазевался, стащат шапку или кошелёк, в подобную честность мало верили. Но оказывается, тезики не врали. Хоробрит бросил стражу серебряную монету.

Улица полого спускалась к морю. Справа на горе высилась крепость. Ниже простирался великолепный сад, наполненный певчими птицами. Там среди листвы проглядывали роскошные каменные дома с башенками, галереями, водоёмами и цветниками. На площади высился белоснежный мавзолей ширваншахов и внушительное здание судилища — диван-хана. Море лениво плескалось о крепостную стену, окружающую дворец повелителя Ширвана.

Спускаясь к порту, Хоробрит встретил вереницу повозок, запряжённых крупными ломовыми лошадями. В повозках находились бочки, в которых колыхалась чёрная маслянистая жидкость. Обогнав обоз, Хоробрит въехал на длинный пирс. Вдоль него стояли корабли с обнажёнными мачтами, похожие на дремлющих птиц. На молу лежали горы соли.

Оживление царило и здесь. На некоторые корабли по сходням темнолицые, обнажённые по пояс грузчики носили мешки, тюки, катили бочки. Здоровенный перс-надсмотрщик кнутом подгонял тех, кто казался ему нерадивым. Хоробрит спросил, где корабль купца-хоросанца Мехмеда.

— Вот, — надсмотрщик ткнул кнутовищем в сторону одного из судов, с которого уже убирали сходни. — Поторопись, он уплывает.

Хоробриту пришлось издали крикнуть, чтобы подождали и позвали хозяина. Из каюты на корме показался приземистый бородатый человек в халате, спросил, что Хоробриту нужно.

— Меня послал к тебе Василий Папин. Он просит, чтобы ты взял меня на свой корабль.

— Но я не плыву в Русию. Я отправляюсь в Мазандаран.

— Мне туда и нужно.

Купец повёл круглыми плечами, почесал пухлую грудь, видневшуюся под халатом, возвёл глаза к небу.

— Просьба кунака для меня священна. Что было бы, если бы мы, поклявшись в дружбе, забыли о ней? — Купец, видимо, любил порассуждать. — Эй, опустите сходни! Въезжай, русич, прямо на коне. Найдём место и ему. Плыть долго, усладим свои души беседой! Аллах к тебе благосклонен. Ещё немного, и ты бы опоздал!

На палубе к коновязи были привязаны мохнатые ордынские лошади. Мехмед объяснил, что везёт их на продажу. Кроме того, в трюме везли соль, которая ценится в Мазандаране.

Хоробрит возле борта беседовал с купцом, когда рядом с ним в палубу воткнулась стрела. Ещё одна вонзилась в мачту. Кто-то из матросов крикнул тревожно:

— Хабардор! Берегись!

Тяжело груженный корабль успел развернуться, и паруса наполнились ветром. Он удалялся от берега. Конные татары мчались по молу, на ходу стреляя в него. Несколько стрел пробили нижний парус. Побледневший Мехмед взволнованно крикнул:

— Эй, что случилось? Почему вы в нас стреляете?

— Поверни корабль к берегу! — ревели с пирса. — Именем повелителя Ширвана Фаррух-Ясара! Поверни корабль!

— Зачем?

— Ты укрыл убийцу! Русича-а! Вернись!

Впереди толпы всадников гарцевали двое. Это были Муртаз-мирза и тать Митька. Но судно быстро удалялось. Купец растерялся, не зная, что предпринять.

— Не делай этого, Мехмед! — спокойно сказал Хоробрит.

— Но они приказывают от имени Фаррух-Ясара!

— Обманывают.

— Они гонятся за тобой? Ты что-нибудь натворил?

— Это воины астраханского султана Касима. Он ограбил русских купцов, и за это я убил сына Касима.

Услышав необыкновенную новость, купец воздел руки к небу, воскликнул:

— О, аллах, неисповедимы твои пути! Ты сел на мой корабль, спасаясь от мести? Ты воин?

— Именно так. Я воин.

Берег быстро удалялся, скрываясь в утренней туманной дымке. Опять пришлось рассказывать, что произошло. Купец внимательно выслушал, понял, что ничего уже нельзя изменить, быстро успокоился и философски заключил:

— Велик мир, чего только в нём не случается. Отныне мне нельзя появляться в Астрахани. Бисйор хуб — очень хорошо! Чему быть — того не миновать. Недаром на мачту моего судна вчера вечером села белая чайка. Это был знак судьбы. Но они найдут тебя и в Чапокуре. В здешнем порту многие знают, кто я такой и откуда прибыл. — Купец помолчал, раздумывая, вдруг повеселел. — Для тебя спасение, русич, есть! Мой корабль в гавани Баку был единственным из Мазандарана. А скоро начнётся сезон бурь. Почему я и торопился отплыть. Гм. Всё, что ни делается по воле аллаха, — к лучшему!

— Татары могут нанять судно?

Мехмед отрицательно покачал головой в роскошной зелёной чалме.

— Сейчас — вряд ли. Капитаны не станут рисковать, если даже им заплатят цену корабля вместе с товарами. Кто пожертвует собственной головой ради чужой прихоти? А путь берегом моря в Мазандаран через горы займёт несколько месяцев. Гм. У тебя есть время, русич, подумать над своей участью! Отправимся в каюту и насладимся пловом и беседой!

Мехмед оказался не только приятным собеседником, но и умным человеком. К тому же благородным. В первый день, узнав о приключениях Хоробрита, он изумлённо прищёлкнул языком.

— И всё это время ты один противостоишь сотне отчаянных воинов? Поистине тебя ведёт судьба! Чем я могу тебе помочь? Будь откровенен, русич, коль аллах благосклонен к тебе! И не думай, что если у вас другой бог, не следует доверять иноверцу. Бог един, имя ему Всевышний! Итак, я слушаю тебя со вниманием.

Видимо, судьба определила Мехмеду быть философом, но рождён он был купцом и стал купцом. Поэтому философствовал в свободное время, и следует признать, отдавался этому со всей страстью высокого ума и пылкой души. Подобные люди встречаются во все времена и у всех народов.

Узнав, что у Хоробрита письма к шаху Персии Узуну Хасану и великому визирю Бахманидского государства Махмуду Гавану, Мехмед воскликнул:

— Поистине чайка села на мою мачту недаром! Знай, русич, я могу тебе помочь в самом главном твоём деле — сведу тебя с великим визирем Махмудом Гаваном. У него казначеем, по-тамошнему хозяйочи, служит мой родной дядя, имя ему, как и мне, Мехмед, что означает «любимый Богом».

— А Махмуд? — поинтересовался Хоробрит, которому было неясно, зачем купцу понадобилось уточнение.

— Махмуд — «любящий Бога». Вот в чём разница между двумя нашими именами. Это тебе на будущее, чтобы ты не перепутал. Великий визирь находится в столице Бахманидского государства Бидаре. Посол ширваншаха не солгал вам: султан Бахманидов ещё юн и вместо него правит Махмуд Гаван. Он и на самом деле очень умный человек. Хотя, клянусь аллахом, прожив на свете много лет, я не знаю, что такое ум. Не удивляйся, русич, а подумай вот над чем. Если ум есть способность предвидеть, — а какое иное качество является самым ценным у человека, как не это, — тогда следует признать, что мы все сплошь глупы! И на самом деле. Разве правители, затевая войны, ведают, чем они, эти войны, обернутся для самих же правителей — победой или поражением? Но если даже победой, ведают ли они, что вечных победителей не бывает? Возьми империю, созданную величайшим полководцем Александром Двурогим, — сколько она просуществовала? А империи римлян, гуннов, монголов, Тимура? Все они развалились. Какой смысл был в походах этих великих властителей? Сколько погибло людей, Разорено стран, сожжено городов! Никто из потрясателей вселенной не задумывался, что все их подвиги не просто бесплодны, но и вредны, ибо отнимают энергию у народов, которую можно было бы использовать на созидательные цели!.. Гм. Но я, кажется, отвлёкся. Так о чём мы разговаривали? Ах, да, о помощи тебе...

— Прости, что перебью. Ты хочешь сказать, что Махмуд Гаван любит воевать?

— Да, очень любит. И я не сомневаюсь, что это скоро приведёт его к гибели!

Хоробрит задумался. Его жизненный опыт подсказывал, что купец прав. Если действительно дело обстоит так, как говорит Мехмед, то великий визирь Бахманидов обречён. Стоит ли ехать на юг? Поразмышляв, он решил, что всё равно придётся. Дело не только в письме. Надо увидеть Индию, оценить мощь тамошних государств, предстоит и многое другое.

— Как отыскать шаха Узуна Хасана? — спросил он.

— Повелителя Персии ты сейчас не найдёшь. Он далеко — в Тебризе и очень занят сбором войск. Возможно, он уйдёт оттуда, но куда — это тайна, известная только ему. Я бы посоветовал тебе сначала ехать в Индию, а уж потом, когда всё прояснится, отправиться к Узуну Хасану. Над Мазандараном он не господин. Мы платим ему откупные. В чём понадобится тебе моя помощь?

— Надо, чтобы меня везде принимали за купца.

Мехмед даже не спросил, для чего это нужно Хоробриту, сказал:

— Бисйор хуб! Очень хорошо. Я выделю тебе часть своего товара, и ты будешь торговать, как настоящий купец. Сначала в Чапакуре. Я везде буду говорить, что ты хоросанец. А там будет видно.

Плавание оказалось довольно утомительным и затяжным. Перед бурями на море часто случается кратковременное затишье, когда ветер дует лишь утром, а к полудню наступает полный штиль. Никто не мог предугадать, когда он закончится — сегодня, завтра или через неделю. Море блестело под солнцем, словно венецианское стекло, вокруг не за что зацепиться глазу — одна вода до края небесного шатра. И в белёсом небе ни тучки. Приходилось проводить время в беседах.

Однажды Мехмед рассказал Хоробриту, как Василий Папин выручил его из большой беды, спас от неминуемой смерти. Это случилось в Астрахани несколько лёг назад.

— Тогда султан Касим был союзником османского султана, а это значит, врагом Узуна Хасана, а заодно и ширваншаха Фаррух-Ясара. Как видишь, Хоробрит, ни в чём нет постоянства, сегодняшние друзья чаще вчерашние враги, и наоборот. Именно в это время я и появился в Астрахани. Базарный дарага, то есть староста, заподозрил во мне проведчика Узуна Хасана, приказал схватить и отвёл к правителю Астрахани. Им был зять Касима, некий Ямгурчей, человек весьма алчный. Он немедленно конфисковал мои товары и назначил мне смертную казнь. Моя душа уже расставалась с телом, и я молил аллаха лишь о том, чтобы он дал мне возможность попрощаться с детьми, коих у меня пятнадцать душ. — Заметив изумление на лице русича, Мехмед пояснил: — У меня четыре жены. Как видишь, я люблю не только философию. Впрочем, для достаточно богатого одно другому не мешает, а многожёнство для мусульманина — святое право. Меня вывели во двор, а в это время туда въезжал Василий Папин со своим посольством. Я вырвался из рук стражников, бросился к нему и попросил о помощи. Твой земляк пожалел меня, отправился прямо к султану и объяснил ему, что некоего купца из Чапакура собираются предать смертной казни без всякой вины со стороны чапакурца, а единственно из-за алчности Ямгурчея. Властители, дорогой Хоробрит, от простых смертных отличаются не большей справедливостью, а большей заботой о своей репутации. Ведь если до соседних государей дойдёт слух, что в Астрахани казнят только лишь потому, что тамошние правители алчны, кто захочет иметь дело с султаном Касимом? А именно в это время Касим собирался спихнуть своего дядю Ахмада с седалища трона Большой Орды и хотел склонить на свою сторону московского государя. Таким вот причудливым образом переплетаются судьбы простых смертных и властителей. Меня привели к султану, и для него не составило труда выяснить, что я ни в чём не виноват, ибо не являюсь даже подданным Узуна Хасана. Порок был наказан, а добродетель восторжествовала. Но на короткое время, ибо, повторяю, ни в чём нет постоянства. Я поклялся Василию Папину, что выполню любое его желание. И, как видишь, выполнил — спас тебя.

Хоробрита не удивил рассказ хоросанца, ибо русичи везде и всегда при случае стремились помочь несправедливо обиженным. Это повелось ещё с того далёкого времени, когда Иван Калита выкупал из татарского плена русских людей. Многолетнее золотоордынское иго развило в русских душах сочувствие к чужой беде. Хоробрита удивило другое — неожиданное умозаключение Мехмеда:

— Когда меня освободили, я вот о чём подумал, дорогой Афанасий. Я подумал: как странно, что я молил о помощи аллаха, а помог мне христианин. Поэтому я и решил, что хоть люди и разные, но Бог один! С того времени, когда я говорю: бисмаллахи рахмани рагим — во имя Бога милостивого и милосердного, — я вкладываю в эти священные слова более широкий смысл!

Много дней они плыли на юг, и всё это время над морем сгущалась предгрозовая тишина. Корабельщики с тревогой поглядывали на север, откуда должны были появиться чёрные тучи — предвестники бури. Но их не было. Лишь лёгкий ветер порой морщил водную равнину.

Корабль Мехмеда своими внешними обводами напоминал рыбу, был сужен к носу и корме, а посередине имел как бы брюхо; все его части были скреплены деревянными гвоздями, а дно тщательно просмолено. На судне имелись, кроме руля, ещё и длинные вёсла-лопатины, которыми управляли кораблём в непогоду. Для поворотов пользовались парусами, коих было три — один большой на мачте, два поменьше — боковые, натянутые не на рее, а по снастям. Чтобы повернуть корабль в нужную сторону, один из боковых парусов убирали и снастями поворачивали рею. Днём плыли, держась берега, а ночью по звёздам. Если их не было, бросали якорь.

Многознающий Мехмед за время пути много поведал Хоробриту о землях, именуемых Индией.

Все сведения, полученные Хоробритом от разных людей, почерпнутые в книгах, подтверждались, кроме «Сказания об Индийском царстве». Сам Мехмед некоторое время жил в Бидаре, служил вместе со своим дядей у Махмуда Гавана и даже удостаивался бесед с великим визирем. Он рассказывал Хоробриту о тамошних крупных государствах — Бахманидов, Гуджарате, Виджаянагаре, Ориссе, — о княжествах раджей, о несметных сокровищах, таящихся в подземельях раджей, о бесконечных войнах, которые они ведут между собой; о Декане и горах, простирающихся вокруг плоскогорья; о джунглях, полных хищных зверей и обезьян; о нравах тамошнего народа и богатстве земель, драгоценных камнях, добываемых в её недрах и в море.

Собственно, была ещё одна неточность, сообщённая послом ширваншаха Хасан-беком. Он упомянул о том, что индийцы поклоняются святому Буте. Оказалось, что это не так.

— Индийцев, поклоняющихся Будде и его учению, совсем немного, — объяснил Мехмед. — Раньше было гораздо больше, но дело в том, что постепенно раджи отказались от учения Будды и вернулись к своей прежней религии — индуистской, которая появилась V них гораздо раньше Будды, можно сказать, за тысячи лет до его рождения[121]. По этому учению, истинное бытие заключается в мировой душе, бесконечной и неизменной. — Браме. Душа человека является частицей души Брамы и стремится возвратиться к своему первоначалу путём совершенствования. Индийцы верят, что со смертью человека его душа переходит в тела других существ, что страдания и горести настоящей жизни есть следствие несовершенства его предыдущей жизни и что только благодаря заслугам нынешним он возродится более счастливым в будущем. А если человек не самосовершенствуется, он никогда не освободится от переселения из одной телесной оболочки в другую. Итак, по учению индийцев, Брама есть первоначало, но он включает в себе три других начала — творческое, постоянства и разрушения — Браму, Вишну и Шиву. Эту троицу индийцы называют «Тримурти». Всё в этом мире должно совершаться по законам Тримурти. Но если порядок нарушается, то для исправления зла божество сходит на землю под именем Кришны. Таково, дорогой Афанасий, учение, по которому живут индийцы от рождения до смерти.

На следующий день Хоробрит спросил Мехмеда, что такое варны, на которые разделяется индийский народ.

— Варна означает «цвет», — объяснил купец. — Разделение на варны у них и на самом деле есть. И основных вари четыре: жрецы, именуемые «брахманы»; воины, по-ихнему кшатрии; вайшьи, куда входят купцы, земледельцы, ремесленники; и шудры, которые образовались из покорённых народов, их иначе называют «млечча» — «нечистые», а первые три касты именуются арийцами, что означает «багородный».

— Но у других народов ничего подобного нет! — воскликнул удивлённый Хоробрит.

— Почему же? — в свою очередь удивился Мехмед. — Ты знаешь страну, где не было бы господ и рабов, богатых и бедных, высших и низших? У индийцев то же самое. Только они назвали это «варнами». Должен заметить, дорогой Афанасий, люди так устроены, что без иерархии жить не могут. Господа и рабы были, есть и будут всегда, могут меняться названия, но не суть! Скоро ты это ощутишь и на себе. Государство Брахманидов мусульманское. Там правят хоросанцы-мусульмане. Махмуд Гаван — перс. Если даже ты с ним подружишься, он не пойдёт против шариатских законов. А по ним христианину запрещается торговать в мусульманских землях больше года. После этого срока он должен принять веру Магомеда или убираться прочь. Христианам в Бидаре запрещается ездить на коне верхом. Он должен ходить пешком. Как тебе подобное неравенство? — И видя досаду на лице гостя, утешил: — Впрочем, за этим следят не слишком строго. Я слыхал, в тамошних землях появилось новое учение. Некий ткач и поэт по имени Кабир проповедует полное равенство всех людей без исключения. Может быть, ты познакомишься с ним.

Так они плыли больше двух седмиц и едва успели. Утром корабельщики заметили, как с севера стремительно мчится, клубясь над морем, низкая чёрная туча, в глубине её сверкали молнии и грохотал гром. Там, где она проносилась, море словно вскипало, бурлило, пенилось. Буря настигала корабль неотвратимо, многие корабельщики, оборотись к востоку, простирали вверх руки, моля о спасении. И помогло. Сильный северный ветер опередил тучу, наполнил паруса и помчал судно к югу со страшной быстротой. Оставаясь внешне спокойным, Мехмед заметил Хоробриту:

— Твоё счастье, теперь ты долго можешь не опасаться погони.

И тут с мачты раздался крик вперёдсмотрящего:

— Чапакур! Аллах милостив! Чапакур!

Судно едва успело влететь в гавань, как началась буря.

Мехмед был настолько богат, что содержал четыре семьи, да ещё на свои деньги построил в Чапакуре странноприимный дом — завийю, где мог остановиться любой путник и его должны были бесплатно кормить три дня, а ночевать мог сколько пожелает.

Узнав об этом, Хоробрит решительно отказался жить в доме купца и сказал, что ему лучше поселиться в завийи.

— Я не хочу подвергать риску твою семью, — сказал он огорчённому купцу. — Мы не знаем, когда появятся татары, но они в первую очередь расспросят людей, и если им скажут, что какой-то русич живёт в доме купца Мехмеда, они убьют всю твою семью.

— Бисйор хуб! Пусть будет так. Но торговать ты будешь в моей лавке. Скоро мне придётся уехать опять. На сей раз в Тебриз. Вернусь, скажу тебе точно, где находится шах Узун Хасан и когда ты сможешь с ним встретиться.

Через несколько дней непоседливый Мехмед отправился в Тебриз, где у него была вторая семья и торговые лавки. На этот раз он пустился в путь с большим караваном. Обещал вернуться через четыре месяца.

— Думаю, за это время татары не успеют появиться в Чапакуре. Дождись меня. Я бы взял тебя с собой. Но мне сказали, что Узун Хасан с войском сейчас находится в Армении. Боюсь, ты зря потеряешь время, — сказал Мехмед.

С тем и уехал.

«В Гиляни душно велми да парище лихо».

Хоробрит испытал это на себе. Мазандаран отделён от Внутренней Персии горным хребтом Эльбрус. Климат в Чапакуре влажный, с обильными дождями, склоны гор покрыты густыми лесами, на полях выращивают хлопок, пшеницу, фруктовыми садами покрыты все окрестности, там же растут тутовые деревья, жители разводят тутовых червей для изготовления шёлка. Если бы город был осаждён, то мог бы обойтись без подвоза продовольствия.

Хоробрит часто бродил по городу, приглядываясь к чужой незнакомой жизни, и убеждался, что, за малым различием, люди, что в Москве, что в Дербенте или Чапакуре, любят жить спокойно, в заботах о хлебе насущном. Лишь природа менялась. Там, на севере, долгие зимы, великие равнины. Здесь же долгое лето и великие горы. Но мир прекрасен, разнообразен, пёстр и там и здесь. Везде люди горевали о смерти и радовались рождению. И всё-таки тянуло на север, Афанасий тосковал по родным вольным просторам, по догорающему над пшеничным полем закату, по темнеющим в вечернем свете лесам, его тянуло туда, как птицу тянет к родному гнездовью, и эта тоска была сильней рассудка.

Восточные города похожи друг на друга как, близнецы, тесно застроенными каменными домами, глиняными дувалами, узкими кривыми улицами, бесчисленными мечетями, караван-сараями, садами и водоёмами. Хоробриту скоро наскучил Чапакур, хотя люди были приветливы, охотно с ним заговаривали, теснились в его лавке, где была не только соль, но и нефть, полки с тканями, одеждой, обувью, посудой. Торговля шла бойко.

С отъезда Мехмеда прошло довольно много времени. Он вот-вот должен был вернуться. Хоробрит привык к тягучему голосу муэдзина, раздававшемуся с минарета:

— Нэ деир молла азанвахти! — Я зову вас!

Это означало, что наступает время молитвы. Правоверные бросали свои дела и там, где их застало обращение муэдзина, расстилали коврики, совершали омовение, становились босыми ногами на коврик лицом к востоку. Афанасий наблюдал за ними из лавки, и ему было одиноко. Молитва доходит до Бога в момент наивысшей сосредоточенности. Многие лавки во время намаза пустели — бери что хочешь. Но никто не крал.

Чтобы в чужой стране не быть посторонним, мало усвоить местную молвь и обычаи, надо любить ту же еду, смеяться над тем, что и остальные, отторгать чуждое всем. В зрелом возрасте подобное невозможно. Как бы ни относились к Афанасию, он чувствовал себя чужим. Это чувство сидело внутри него и усиливалось, когда он слышал за спиной шёпот: «Гяур! Необрезанный!»

Женщины отворачивались от него, скрывая лица за чадрой. Хотя он понимал, что многим молодым женщинам он нравится, — это было заметно по мимолётным улыбкам, угадываемым за кисеей покрывала, по той медлительности, с какой юные красавицы потупляли взор, и по неприязни старух, сопровождавших красавиц. По этой причине Афанасий не стремился сблизиться с прелестницами, понимая, что подобное правоверные мужчины воспримут с враждебностью.

С закатом солнца Афанасий закрывал лавку на засов-замёт (замков не было, потому что в Чапакуре не было воров), и шёл в завийю, где моулат — рабыня уже готовила на угольях ужин. Рабыня была армянкой, звали её Марьям, чернобровая, красивая, но испуганная до смерти, а потому робкая и суетливая.

По вечерам улицы были полны людей, особенно у водоёмов, куда сходились после наступления вечерней прохладе. С балконов и террас, увитых виноградом и розами, слышались мужские разговоры, заливистый женский смех. Дым кальянов тянулся сквозь густую листву. Но вот опять слышался голос с минарета:

— Нэ деир молла азанвахти!

И всё на время замирало, смолкало. Наверное, в образе жизни горожан, равно как и в кривых тенистых улочках, пропахших навозом, в вечерней прохлади и в прочем был уют, которым наслаждались ценители неспешной жизни. Но Хоробриту он был недоступен.

В воротах странноприимного дома на тёплом камне сидел старик-сторож в чалме и оборванном халате, шамкая беззубым ртом, приветствовал всех, кто заходил в ворота:

— Салям алейкюм — мир тебе, путник! Будь гостем!

На что надлежало ответить:

— Ваалейкюм салям — мир и тебе!

Сначала Хоробрит навещал Орлика в конюшне. Мехмед, уезжая, строго наказал управителю завийи кормить русича и его жеребца вволю. Орлик ласково ржал, встречая хозяина, тычась мягкими губами ему в плечо, словно спрашивал, когда же мы с тобой отправимся в путь, ах, как хорошо мчаться, распушив гриву, по зеленеющей степи под голубым небом, вдыхать душистый воздух! Поедем, хозяин! Хоробрит чистил его щёткой, сам приносил воды в деревянной бадейке, поил.

Потом он поднимался на крытую галерею, шёл в свою келью, куда с водой для мытья ног вскоре приходила Марьям. Подобная услужливость его смущала, он отстранял рабыню и мыл ноги себе сам. Сегодня он сказал ей, явившейся как обычно:

— Я такой же христианин, как и ты. Мы одной веры, Марьям!

Она вздрогнула, зная тюркский язык, выпустила из рук корытце, Хоробрит едва успел подхватить его. Марьям пугливо прошептала, впервые поглядев ему прямо в лицо:

— Разве ты не хоросанец, не магометанин?

— Нет, я русич, из Московии. Ты же видела, что я не молюсь, когда муэдзин зовёт совершить намаз.

— Я никогда не приглядываюсь. За это наказывают. — Марьям заплакала, и её слёзы были слезами радости.

Поздно вечером она сама пришла к нему, разделась, неслышной тенью скользнула к нему в постель.

— Магометане брали моё тело без моего позволения. Тебе я разрешаю с охотой!

Он обнял её, и ночь подарила им много веселья. После бурных ласк она рассказала Хоробриту, что её захватили воины Фаррух-Ясара, да будет он проклят на веки вечные, и продали в Баку местному работорговцу, у которого её купил Мехмед и привёз в Чапакур. Она говорила бесстрастно о том, что давно отболело.

— Моя семья погибла. Троих братьев убили, когда они вместе с другими сражались с Джеханшахом Чернобаранным[122], защищая Армению. Наше селение было в Мушской долине, где Джеханшах бился с Фаррух-Ясаром. Нас грабили и тот и другой. От селения осталось лишь пепелище. Меня и мать взяли как добычу. Нас разлучили в Баку. Мехмед охотно купил меня, потому что я молода и желанна мужчинам. Всевышний отвернулся от бедных армян, не внял нашим мольбам. Моя душа превратилась в иссохший ручей. Сегодня я радуюсь впервые за много лет. Умоляю тебя всем святым, всем, что дорого тебе, не оставляй меня здесь, возьми с собой! Я буду тебе преданна! — Марьям заплакала.

Но Хоробрит молчал. У него была своя жизнь, и она принадлежала другим. Что ждёт его впереди? Марьям всё поняла.

— У тебя каменное лицо, — прошептала она. — Когда я в первый раз увидела тебя, подумала, что ты «вышел из скалы», так у нас называют воинов, которые ничего не боятся. Не думала, что ты можешь так горячо любить. Полюби меня ещё. Скоро утро, и мне пора разжигать очаг.

Потом она легко соскользнула с ложа. В двери обернулась, задумчиво повторила:

— У тебя каменное лицо. Прощай!

Она словно предчувствовала что-то. Женщины слабы, а потому вынуждены видеть дальше мужчин.

Утром Хоробрит, как обычно, открыл лавку. Явились ранние покупатели, приезжие из Гиляна, стали прицениваться к тюкам шёлковой ткани. И вдруг Хоробрит увидел: в дальнем тёмном углу лавки возник старик в длинной белой рубахе. Призрак опирался на суковатую клюку и предостерегающе кивнул ему, показав на окно. Покупатели не замечали его. Тихий голос волхва прошелестел:

— Будь осторожен.

И тут же призрак пропал. Словно ушёл в стену. Снаружи базарный дарага прокричал:

— Рынок ра бэбждид — рынок закрывается! Выходите все из лавок! Во имя аллаха!

Покупатели стали расходиться. Хоробрит увидел, как мимо окна прошла молчаливая толпа вооружённых мужчин, сопровождаемая услужливым старшиной-дарагой. Впереди шёл Муртаз-мирза, похлопывая плёткой по запылённым сапогам. Базарный старшина вёл татар к воротам. Они спешили и только потому не заглядывали в лавки. Сейчас Муртаз-мирза поставит в воротах своих людей, а потом они, как через сеть, просеют толпу. В лавке укрыться невозможно. Через стену не перелезешь — слишком высока.

Когда толпа удалилась, Хоробрит выскользнул из помещения, притворил за собой дверь, закрыл на замет. Вдруг старшина базара остановился, что-то сказал Муртазу и повернул назад. Татары кинулись к лавке Мехмеда. Хоробрит едва успел скрыться за углом.

Пробежав вдоль глухих сомкнутых стен, Хоробрит выскочил к водоёму, где приезжие обычно поили лошадей. Вокруг него было несколько коновязей, и здесь сейчас стояло много чужих лошадей под сёдлами. Их охраняли два татарина, прислушиваясь к шуму возле лавок, не забывая дружно подкручивать усы. Сабли их были в ножнах, луки в саадаках, прикреплённых к сёдлам. Караульные так и не успели понять, стали ли красивее, подкрутив усы. Дамасский клинок Хоробрита снёс первому голову с лёгкостью серпа, подсекающего былинку. Хоробритом владела ярость. Продолжая замах, окровавленная сабля настигла второго воина, успевшего обернуться, и пронзила его горло. Не теряя времени, Хоробрит обрубил поводья лошадей, привязанные к коновязи, вскочил в седло первого подвернувшегося жеребца и погнал табун к воротам. Его пронзительный разбойничий свист напугал коней, они, храпя и теснясь, метнулись туда, где несколько конных татар осматривали выходящих с базара. Один из них был Митька. Склонившись с седла, он пытался открыть чадру у одной из женщин, чтобы разглядеть лицо. Женщина завизжала. Хоробрит дико ухнул, подгоняя табун. Лошади ошалело рванулись в ворота. Возникла давка. Митька попытался поднять своего жеребца на дыбы, но налетели лошади с пустыми сёдлами. Митька рухнул под копыта бешено храпящего лошадей. Табун вырвался на улицу. За ним Хоробрит, пригнувшись к лошадиной гриве. Некогда было смотреть, что случилось с татем. Крики, вопли, ржание, топот — всё слилось в мешанину звуков, а над всем этим повисла густая пыль, скрыв происходящее.

Табун мчался по улице, пугая прохожих. Какой-то важный перс не успел отскочить в сторону, был сбит. Лошади неслись, оставляя за собой раздавленные тела. С балконов домов испуганно кричали женщины, визжали дети, ругались мужчины:

— Педэр сэг — сукин сын!

— Нигах кун — глядите! Иа алла — боже мой!

Брань неслась вслед Хоробриту. Он продолжал гнать табун, по-лешачьи ухая, крутя над головой дамасским клинком, готовый к схватке с любым врагом.

Промелькнул майдан. От водоёмов с визгом разбегались женщины, роняя кувшины, закрываясь чадрами, оглядываясь. Привстав на стременах, яростный Хоробрит был страшен. Именно таким его надолго запомнят чапакурцы. А вверх над дикими криками, грохотом копыт, над клубами пыли с минарета плыло тягуче и длинно:

— Нэ деир молла азанвахти... — Я зову вас!

Не сбавляя скорости, Хоробрит влетел в ворота странноприимного дома. Расстилавший в уголке молитвенный коврик сторож, кряхтя, обернулся, подслеповато вглядываясь, прошамкал вслед:

— Селям алейкум, путник! Будь гостем!

На галерее появились испуганные лица. Распахивались двери жилых келий. Хоробриту показалось, что промелькнуло лицо встревоженной Марьям. Но некогда было всматриваться. Спрыгнув с лошади, он забежал в конюшню.

Через мгновение Хоробрит на Орлике пронёсся мимо сторожа. Но тот уже истово молился, стукаясь лбом о коврик, зажав сухими пальцами волосатые уши.

— Прощай, старик! Мир твоему дому! — крикнул Хоробрит.

По ближним переулкам во все стороны разбегались татарские лошади. Их долго придётся ловить. Навстречу всаднику мелко семенила женщина с кувшином на плече. Увидев лицо проведчика, она ахнула. Полный воды кувшин грохнулся о камни.

За городом в разные стороны расходилось несколько дорог. Одна — на запад, в Гилян. Вторая — на восток, в Хоросан. Третья вела на юго-восток, к городу Сари. Хоробрит по наитию свернул на Сари, успев заметить, что в сторону Хоросана удалялась группа разнаряженных всадников с собаками. Видимо, кто-то из богатых чапакурцев собрался на охоту.