Elizabeth Buchan — The Good Wife

Глава 1

Общепризнанной истиной является тот факт, что счастье одного человека часто покупается за счет другого.

Мой муж Уилл был политиком до мозга костей, и это тоже общепризнанный факт. Он утверждал, что жертва ради общего блага сама по себе является достаточной наградой, чтобы сделать человека счастливым. А так как Уилл пожертвовал значительной частью своей семейной жизни, чтобы удовлетворить свои амбиции в качестве помощника министра, затем члена Казначейского комитета, министра и, наконец, наиболее вероятного кандидата на должность Канцлера Казначейства, следовательно, он должен был быть счастлив в высшей степени.

Думаю, он и был. Но была ли счастлива я?

Возможно, этот не тот вопрос, который должна задавать хорошая жена.

Если вы спросите некоторых людей, что в их понимании означает быть хорошим, они ответят: говорить правду. Но если вы ответите охотнику, в какую сторону пошла лиса, значит ли это, что вы хороший человек?

В день девятнадцатой годовщины нашей свадьбы мы с Уиллом пообещали друг другу быть нормальными. До этого Уилл пригласил меня в театр, заказал шампанское, нежно поцеловал и провозгласил тост:

— За супружескую жизнь.

Давали «Кукольный дом» Ибсена, и публика была полностью захвачена представлением. Хотя я видела, что Уилл почти болен от усталости, он сидел в кресле неподвижно и прямо, не позволяя себе расслабиться, даже когда погас свет. Безупречная осанка была частью добровольной епитимьи, наложенной им на себя много лет назад, и он никогда не давал себе поблажки на публике. Хотя с годами я с тоже приобрела немалую выучку, но позволяла себе больше свободы. Так приятно бывало иногда откинуться на спинку стула, положить ногу на ногу и смеяться, когда щекочут мое чувство смешного — а смешного в нашей жизни было предостаточно. Политики, послы, журналисты, утренний кофе, куриное меню на ужин, правительственные кризисы… замечательный, красочный калейдоскоп успехов и провалов, амбиций и наивности.

Впрочем, при необходимости, Уилл мог рассмеяться, но очень осторожно, так осторожно, что однажды я даже обвинила его в утрате этой способности. В уголках его рта появился только намек на улыбку, когда он объяснил мне, что одна маленькая ошибка может разрушить плоды многолетних трудов.

Я украдкой взглянула на него из-под ресниц, веки еще пощипывало после утренней процедуры в салоне красоты. Окраска ресниц была вынужденной необходимостью, потому что мои глаза всегда влажнеют, когда я смеюсь. В первые дни Манночи, бдительный и верный политический агент Уилла, был вынужден подкрадываться ко мне и незаметно шептать на ухо: «У нас наводнение, миссис С», что означало — моя тушь расплывается под глазами. Мне не оставалось ничего другого, как отшутиться и ретироваться к ближайшему зеркалу для реставрационных работ. С годами я стала все чаще злиться при ежедневном напоминании о моих недостатках, мне вполне хватало свидетельств зеркала. Ухаживать за своим телом, ежедневно прибегая к одним и тем же манипуляциям, это такая нудная обязанность, особенно, для девушки… для женщины слегка за сорок.

Одетая в бледно-голубое, мерцающее синей искрой, платье, Норма выступила на сцену, и ее муж тревожно спросил:

— Что случилось с моим маленьким жаворонком?

Уилл коснулся моей левой руки, украшенной обручальным кольцом с маленьким рубином, который мы когда-то выбирали вместе. Он был совсем маленьким, потому что захваченная своей любовью и перспективами общего счастья и гармонии, я не хотела, чтобы он тратил на меня слишком много денег. Умение оглянуться на свое прошлое — это замечательное качество, и я пришла к выводу, что проявлять скромность при выборе ювелирных изделий было глупо и бессмысленно. Прикосновение его руки было незнакомым, почти странным, но я привыкла к его официальным жестам, это стало несущественным. Мы были связаны долгими годами брака. И это было бесспорно.

В последней сцене Нора заявила:

— Нет, Торвальд, я больше не верю в чудеса.

Звук, с которым сначала открылась, а потом захлопнулась дверь, напоминал грохот тюремных ворот.

* * *

— Фанни, дорогая, я прошу об одолжении… Я знаю, знаю, что прошу о большем, чем могу рассчитывать, но просто скажи «да». Пожалуйста.

Это было на следующий день. Министерский автомобиль забрал нас из квартиры в Вестминстере, чтобы отвезти в церковь Ставингтона на похороны Перл Верикер. Ставингтон находился в Мидланде, округе Уилла; он не походил ни на застроенный декадентскими кофейнями южный город, ни на деловой северный, но был чем-то средним в географическом и переносном смысле. А Перл Верикер, бывший председатель партийной ассоциации Ставингтона, была некогда отравой моего существования.

Я потянулась за ежедневником:

— Зачем мне все это нужно?

Уилл привлек мое внимание щелчком по подлокотнику.

— Ты сегодня какая-то слишком официальная. С тобой все в порядке?

Я могла бы ответить: «Я износилась, истаяла и стала почти прозрачной. Останови свой бег и посмотри на меня, ты увидишь, как трудно бьется мое сердце». Вместо этого я, отлично обученная искусству сохранения приличий, сказала:

— Я в порядке.

Машина остановилась на светофоре. Я взглянула через окно на плакат, где была изображена невеста в длинной туманной фате, сквозь которую ярко сияли звезды алмазный серег. Надпись гласила: «С тобой навсегда».

Выходя замуж за Уилла, я понятия не имела, сколько маленьких уверток и недоговоренностей наполнит наш ежедневный быт. Наше партнерство превратилось в полупрозрачный поток, дающий нам пищу и убежище. Это было прекрасно, но я никогда не знала, что за рыба наполнит мои сети — щедрая, розовая плоть правды или косяк мутноватых намеков, а иногда черная зубастая обида.

Автомобиль тронулся, и я сказала:

— Так о чем ты собирался просить меня?

Он выглядел смущенным.

— Не могла бы ты посвятить две ближайшие субботы нашей «горячей линии»? Ты делаешь это так блестяще.

Конечно, его оправданием были совещания в министерстве, которые имели бесспорный приоритет. Все, что я могла сделать, это выслушать бесконечные истории о мелкой повседневной несправедливости — халатности персонала больниц, неприятных соседях, ценах на лекарства, грабительском законе о газе — и доложить. Очень часто это был вопрос взаимодействия с нужными людьми. Уилл ставил их во главу угла, и нужно было просеять многие и многие горы мусора, чтобы отобрать действительно разумные предложения.

— Ты возьмешься, Фанни?

— Конечно.

Ничего другого от меня и не ожидали. Во время парламентской сессии Уилл жил в Лондоне всю неделю. Когда Хлоя, наша дочь, была младше, я не выбиралась из Ставингтона месяцами, но теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, я наезжала в Лондон регулярно. Началась эпоха званых обедов «у Сэвиджей», на которых столкновение мнений я смягчала хорошим вином. В прежние времена Уилл приезжал в Ставингтон каждые выходные, чтобы общаться с электоратом и семьей — в таком порядке. Теперь, когда он стал министром, его визиты стали менее предсказуемы: каждую минуту своего свободного времени он посвящал «красному ящику».[1]

Очень строгий и серьезный в своем деловом костюме, он улыбнулся мне:

— Большое тебе спасибо. — это был его официальный голос.

— Я не твой избиратель, — сообщила я. — Я твоя жена.

Уилл совершил одно из своих мгновенных перемещений из образа политического деятеля в нормального человека.

— И слава Богу, — сказал он.

Должно быть, гроб был очень тяжелым, двое гробовщиков с трудом катили его по проходу. Большой букет из алых роз и зеленого молочая покоился на его крышке, а викарий в белом и золоте ожидал у алтаря. Все было очень благопристойно. Перл Верикер, прирожденная бунтарка, готовилась с помпой предстать перед Создателем, после неожиданной кончины от сердечного приступа прямо в штаб-квартире партии — единственный вид смерти, который, возможно, она бы предпочла всем другим. Я уверена, она оценила бы эту показуху, особенно — строгую субординацию, которой была буквально пропитана атмосфера. На мой взгляд, было бы совершенно естественно посадить на передние скамьи супруга и скорбящих членов семьи, разместив городских сановников позади, но так как Уилл совершил стремительный взлет в министерской иерархии, нам были предоставлены статусные первые места.

Витраж над алтарем изображал процессию паломников, направляющихся к далекому Раю. Ореолы на головами нескольких мужчин давали понять, что они уже обрели святость. Остальные участники шествия, женщины, выглядели усталыми и изумленными уверенностью вождей в достижении конечного пункта назначения. За долгие годы внимательного изучения картины у меня появились новые фавориты. В юности мне нравился сильный и смелый на вид рыцарь в левой части витража. Теперь, как правило, мое внимание было сосредоточено на маленькой собачке, следующей за черными шлейфами монахинь. Но я беспокоилась о них обо всех. Должно быть, очень нелегко обходиться без чистой одежды, любимой подушки, стакана теплого молока на ночь.

Моя шляпа с широкими полями, черная и не слишком элегантная — купленная в «Хэрродс» специально для таких случаев — была немного тесна.

— Дорогая, твоя голова распухла от комплиментов, — сказал Уилл, когда я изо всех сил пыталась натянуть ее поглубже.

Шутка не такая невинная, как могло показаться на первый взгляд. Даже сейчас, будучи депутатом парламента почти два десятилетия, Уилл продолжал ревновать своих избирателей. Последовало молчание; раньше я сама сглаживала все неловкости, но в последнее время я чувствовала себя менее гибкой, менее уступчивой, более одинокой.

— Я их заслужила, Уилл, — отрезала я.

Уилл опешил.

— Да, конечно.

Сознавая, что меня тщательно изучают, я поправила поля шляпы, защищающей меня от взглядов с противоположной скамьи и постаралась сосредоточиться. Выглядеть респектабельно было моей обязанностью, поэтому наряд я выбирала очень осторожно. Облегающий костюм из тонкой шерсти, без намека на экстравагантность, скромный каблук, неяркая теплого тона помада. Впечатление доброжелательной, умной (но не слишком) женщины, не зацикленной на своей карьере. Хорошая жена. Я знала это, потому что перемерила и отвергла несколько нарядов, чтобы добиться нужного эффекта.

Уилл легко подтолкнул меня, призывая ко вниманию. Это был не властный, а вежливый и ласковый жест. Мы с мужем часто подталкивали друг друга, напоминая о наших обязанностях, наших задачах, нашем партнерстве. В первое время я даже проявляла больше рвения. Теперь, по разным причинам, я чаще выступала в роли ведомой, но считала, что пришло время кое-что изменить.

Я позволила своей руке коротко коснуться его бедра, зная, что этой маленькой диверсией могу выбить его из колеи. По другую сторону Уилла сидел Мэтт Смит, новый председатель ассоциации, получивший ученые степени в Варвике и Гарварде и имевший большой опыт работы в аналитических центрах. Он был одет в льняной костюм, рубашку без воротника и мокасины на босую ногу и говорил о переносе модели голосования и фокус-группах. Он считал себя профессионалом.

Рядом со мной Хлоя царапала кутикулу на левой руке, украшенной пятью серебряными кольцами, в том числе кольцом на большом пальце, которое ее двоюродный брат Саша привез с последнего концерта на севере.

— Это ваша работа присутствовать на похоронах старый летучих мышей, а не моя, — обрушилась она на Уилла. — И, кроме того, я не верю в Бога.

— Это переводит тебя в стан большинства, — резонно возразил Уилл, одним замечанием разрушив ее оборону.

Полагаю, в совместной жизни каждому из супругов иногда приходится бинтовать свои раны обрывками компромиссов. А так же принимать ноющую боль небольшого мученичества.

Хлоя мечтательно уставилась на паломников. Она была меньшей и бесконечно более изящной копией своего отца со светлыми волосами и темными глазами. Однажды она станет настоящей красавицей, и это обещание доставляло мне глубокую и чистую радость.

Паства грянула: «Клянусь тебе, моя страна», и Уилл скромно и с достоинством прочитал свою речь. Я слушала вполуха — его личный секретарь уже звонила мне и обсуждала основные тезисы.

— У нее доброе сердце, — сказала я, она мне нравилась.

— Дорогая, — прокомментировал он, — это не совсем подходящий термин.

Я резко повернулась к нему:

— Заткнись, Уилл. Будь добр, просто заткнись.

— Что с тобой, Фанни, — спросил он немного растерянно, немного испуганно.

После службы Хлоя исчезла. На приеме мы с Уиллом утешали контуженного горем Пола Верикера, а затем отправились домой, прихватив Манночи. Это было в порядке вещей — наряду со многими другими людьми агент Уилла был своим человеком в нашем доме.

— Это он твоя настоящая жена, — не раз говорила я Уиллу.

Поднимаясь наверх, я остановилась на лестничной площадке. Смеркалось, я старалась не пропустить эти таинственные и прекрасные минуты, когда я играла в игру «Проводи солнце». В этом переходном состоянии на границе дня и ночи наблюдатель становится очень чуток к взаимосвязи света и тени, покоя, счастья, разочарования, надежды…

Как и многие-многие вещи, вид из псевдоготического окна с годами изменился. Одна из двух пустошей перед нами была продана застройщикам, и в настоящее время заполнена ровными рядами двухэтажных домов. Второе поле уцелело и грачи еще кричали и кружили там над буками.

Я наклонилась над подоконником. Я знала, что нечто удивительное может незаметно подплыть ко мне в сумерках и проникнуть в мой разум. Иногда мимолетная мысль. Иногда откровение или умозаключение. Главным элементом всегда была неожиданность, и я с восторгом ждала новых открытий. Одна из святых, кажется, святая Тереза,{1} писала, что в душе есть множество комнат. Для жизни и брака, для материнства. Я стремилась осветить каждую из них.

Но сегодня не пришло ничего, кроме слабого ощущения отчаяния, которое заставило мои глаза наполниться слезами. Почему? Не знаю.

Я вытерла их и поднялась в нашу спальню, где расстегнула и сбросила костюм, повесила его в шкаф и надела джинсы.

Наша спальня была своего рода складом. Она была заполнена разнообразными вещами с благотворительных базаров, жемчужиной коллекции являлся обтянутый гобеленом табурет с изображением двух котят, который Уилл почувствовал себя обязанным купить на ярмарке в помощь больным раком. Всякий раз, когда я смотрела на него, Уилл укоризненно хмурился: во-первых, потому что я ненавидела этот табурет, во-вторых, потому что никогда им не пользовалась.

В других мирах, куда я время от времени проникала, в основном в Челси и в графствах, интерьеры домов были более солидны. Те дома были отделаны дорогими эксклюзивными материалами, подразумевавшими значительные расходы. Стены были окрашены органическими красками и никто не посмел бы притащить туда гобеленовый табурет с котиками. Наш дом был простым и функциональным (экономичным, утверждал Уилл с улыбкой, от которой в первые годы замужества мое сердце замирало, как бабочка на цветке), с неожиданными акцентами на викторианскую готику, довольно уродливую, покрашенный краской из местного магазина, утилитарной и практичной. Я никогда не любила его и не пыталась сделать уютнее и красивее.

Жена одного из уходящих с арены заднескамеечников,[2] Эми Грин, однажды прочитала мне лекцию по экономике. Для того, чтобы выжить (слова падали из ее скорбно поджатых губ), надо воспользоваться экономикой ожиданий. Я не обсуждала ни с ней, ни с Уиллом, те маленькие экономические чудеса, что привыкла совершать каждый день. Они оставались вне поля зрения и никогда не упоминались.

Я потянула с кровати покрывало. Вот оно было действительно прекрасно. Традиционное американское лоскутное одеяло, присланное моей матерью, Салли, уже старое и немного потертое, заботливо прошитое искусными стежками. Оно вызывало восторг у всех.

Внизу на кухне Манночи готовил поздний чай, а Уилл говорил по телефону. По утрам в воскресенье Манночи часто присоединялся к нам за завтраком, входя в дом на цыпочках, пока все еще спали, а чуть позже я спускалась на кухню, привлеченная запахом яичницы. Для меня не было неожиданностью, когда он предложил мне торт из моего собственного холодильника.

— Бриджит приготовила его специально для вас двоих, — сказала я.

Бриджит была наша кухарка, помощница и экономка. Я отрезала два куска и бросила нож в раковину, чтобы не соблазняться. Я смотрела, как Манночи ест и представляла, как сладкие крошки растворяются на языке.

— Как твой сын? — спросила я.

Манночи удалось справиться с довольной улыбкой.

— Оказывается, неплохой гимнаст. И самый быстрый бегун в школе.

Он нечасто делился сведениями о домашней жизни, даже после своего неожиданного позднего брака, который произвел на свет бледного задумчивого мальчика, иногда появлявшегося в нашем доме, чтобы перекусить рыбными палочками за кухонным столом.

Уилл положил трубку.

— Как думаете, Мэтт Смит справится с этой работой? Конечно, Перл Верикер была недосягаемым образцом.

Улыбка смягчила черты Манночи.

— Он увлечен идеей выдвижение женщин и представителей меньшинств.

Я посмотрела на Уилла.

— Приглядись к нему получше.

Уилл послал мне свой характерный сигнал — быстрое поднятие бровей — что означало: «Хорошая шутка». Или «Ты права». Или «Спасибо». Или все вместе.

После чая Манночи уехал, чтобы выловить миссис Манночи из плавательного бассейна, а Уилл удалился в кабинет поработать с «красным ящиком». Я осталась на кухне, чтобы проверить кладовую и составить списки, когда услышала громкие голоса с половины Мэг.

Сестра Уилла уже давно жила с нами в Ставингтоне, и у нас с ней было много возможностей поспорить на разные темы, в том числе, что такое «хорошо», и что такое «плохо». Мэг была похожа на справедливого и нежного ангела. «Я классический случай безнадежной неудачницы.» — сказала она мне однажды. Она вздохнула и взглянула на меня. — Я плохая. А ты хорошая, Фанни. Она добавила с самым саркастическим видом: — Просто мне не повезло.

Я поставила на полку бутылку оливкового масла и внезапно заметила, что мои пальцы дрожат. Этот шум означал только одно, и наш дом в течение некоторого времени был избавлен от подобных происшествий. Мэг напилась. Только не сейчас, подумала я. Что случилось, Мэг? Ведь все было хорошо.

Уилл услышал ее, его губы побелели. У меня заняло несколько лет, чтобы понять, что это в равной мере означает страх, отвращение и любовь, и моей заботой было защитить его.

— Я схожу, — крикнула я. Я прошла по коридору, который пронизывал весь дом и вышла на половину Мэг. — Саша?

— Мы наверху, Фанни.

Я нашла его в спальне Мэг, пытающегося уложить безвольное тело матери на кровать, и поспешила на помощь. Мэг упала на бок, ее дыхание было хриплым. Я откинула волосы со лба.

— Я должен был проверить ее. — Саша удобнее уложил ее ноги. — она пила весь день. — он с усилием добавил. — Извини.

— Это не твоя вина. — я наклонилась поднять бутылку виски с пола. В ней оставалось почти три четверти. — Я не думаю, что она много выпила, Саша.

— Этого достаточно.

— Она хорошо себя чувствовала в последнее время, даже когда тебя не было. — Сашина ню-метал группа изо всех сил пыталась пробиться в хит-парады, и он часто уезжал на концерты. Саша вздрогнул, и я чуть не ущипнула себя. — Саша, это не из-за тебя. Это всегда происходит неожиданно; это или время года, или неожиданные расходы или…

— Я знаю. Сегодня звонил отец. Судя по всему, он хочет пересмотреть алименты. Наверное, из-за этого.

— Да. — Мэг никогда не могла взять верх над Робом, который бросил ее, когда Саша был еще совсем маленьким. — Ей всегда сложно разговаривать с отцом.

— Я знаю, — повторил он. Он выглядел слишком усталым для двадцатичетырехлетнего парня. Я обняла моего приемного сына. От него всегда пахло чистотой, несмотря на задымленные и пропахшие пивом клубы, где он работал. — Не отчаивайся.

— Я не отчаиваюсь, — солгал он.

— Мне посидеть с ней?

Саша нежно подтолкнул меня к двери. Это было только их с матерью дело, и он предпочитал остаться один, потому что оно было очень страшным и личным.

Проигранное сражение было отмечено на кухне рядом полупустых чашек кофе. Та, что стояла около телефона, была полна и символизировала момент поражения.

— Чай и кофе настолько непривлекательны на вид, — говорила Мэг. — Не понимаю, как люди их пьют.

Вино и коньяк она сравнивала с рубинами и топазами, когда случалось поговорить на эту тему. С моей страстью к вину, я не могла с ней не согласиться.

— Ненавижу тебя за то, что ты умеешь вовремя остановиться, — бросила мне однажды Мэг.

Я собрала чашки и перемыла их, тщательно оттирая застывшие разводы коричневой пены. Мег не только омрачила все важные моменты жизни сына, она внушила ему страх, что в один прекрасный день он станет похож на нее.

Я оторвалась от раковины, в сумерках за окном вдоль цветочной клумбы бесшумно скользила лиса. Она была худее, чем лондонские лисы. Говорят, что лисы являются самыми безопасными животными в городе, но мне было любопытно, сохранили ли они генетическую память. Помнят ли они запах кукурузы в разгар лета? Аромат скошенной травы?

Уилл уже лежал в постели, и я скользнула к нему.

— Она… она в порядке?

— Спит.

— Что случилось, как ты думаешь?

Я отчиталась:

— Ей позвонил Роб и хотел поговорить о деньгах, но я подозреваю, что это как-то связано с нашей годовщиной.

Мы обсуждали это некоторое время. Уилл почесал затылок.

— Думаю, я бы много отдал, чтобы Мэг была спокойна и счастлива. — он повернулся ко мне. — она за многое должна благодарить тебя, Фанни. И я тоже.

Мои чувства к Мэг могли быть двойственными, но благодарность Уилла, конечно, была приятна.

Он беспокойно заерзал.

— Как думаешь, Фанни? — спросил он. — Может быть, организовать для нее дополнительную помощь? Может быть, тебе удастся это сделать?

— Я могла бы, но было бы лучше, если бы ты просто поговорил с ней. Может быть, ей нужно твое внимание?

Он задумался.

— У меня сейчас совсем нет времени. Но я постараюсь, когда смогу. Обещаю.

Загрузка...